Текст книги "Возьми меня, моя любовь"
Автор книги: Грация Верасани
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)
10
Синдром Сигурни Уивер
Временами в «Магию» приезжают друзья Франчи развлечься и послушать, но большей частью здесь общаются молодые актеры с театральных курсов, которым интересен мир дубляжа Они сидят по углам, иногда остаются на полную смену. Широкий прямоугольник стекла отделяет меня от режиссерского зала и его оккупантов; даже взглядами никогда не встречаемся. Я слышу в наушниках указания Франчи или Джонни, кашель и поскрипывание стульев. Задаюсь вопросом, есть ли кто-то среди них, у кого наступает эрекция, экспрессия изумления, чувство гадливости или возбуждения: ничего не слышно – невозмутимость, настоящая или симулированная, как и с моей стороны. Для меня никогда не было проблемой изобразить оргазм при посторонних, это такая же работа, как все остальные; пусть мой голос послужит тому, кому он требуется. Я всегда говорю, что нет ничего зазорного в том, чтобы служить кому-то. Представляю себе гостиные, убогие или роскошные, парочки или одиночек, сидящих перед телевизором, руки в карманах, крошки разбросаны по столу между попкорном и коробкой из-под мороженого, и в этом крохотном мирке я чувствую себя полезной обществу.
Закончив смену, прощаюсь с Джонни и Франчи и направляюсь к автобусной остановке. Вывеска, которая поражает меня, словно знак судьбы, гласит: «Парикмахер Джоди». Вхожу и говорю Джоди:
– Я хотела бы подстричься.
Сажусь в кресло, и когда голова вымыта, читаю «Реппублику» от первой до последней страницы, предоставляя мальчику-панку работать бритвой.
Полчаса спустя складываю газету, поднимаю глаза и вижу в зеркале незнакомку: мои волосы отправились на фиг, больше того, рыжие пряди, разбросанные по полу, сметает проворный уборщик; думаю, теперь мне не хватает только пирсинга в носу или на брови.
– Я тебя такой вижу, – заявляет довольный юнец. Киваю, расплачиваюсь и выхожу.
В переполненном автобусе, пока меня плющат и толкают, испытываю новое чувство: синдром Сигурни Уивер. Далеко штурм унд дранг моей романтичной юности, и старый слоган: жизнь – вторая профессия… Фу! Сейчас я оцениваю мир суровыми и бесстрастными глазами, новообретенным взглядом ярого милитариста.
Возвращаюсь домой.
Целый час по телефону с Бруной разговариваю о настоящей любви. Я озадачена, а она спорит.
– Не становись циником, – слышу я.
– Я не циник, я бронетранспортер.
– Ты гонишь, – отвечает Бруна. Может быть, она не чувствует, как лязгают фоном мои новые гусеницы? – Это потому, что с Саве покончено, – добавляет она, – или потому что тебя посетила эта дивная идея сбрить волосы.
Я говорю об этой заразе почти час, а Бруна притягивает за уши бардов и поэтов, чтобы уломать меня сменить точку зрения. В конце концов я рассказываю о знакомстве с пегобородым пятидесятилетним университетским доцентом. Краткое резюме: не курит и треплется только о себе.
– Много болтает?
– Еще бы! Банальности, но эффектные. Тридцать лет, как он повторяет их всем, хотя с либидо у него проблемы.
Я знаю таких людей. Порой они демонстрируют глубочайший интерес, между тем как в реальности ты надоел им до смерти.
– Встречаешься с ним?
Я уже видела его дважды. Ходила искать на факультет, студентки толпились возле кафедры, заканчивалась лекция. Профессор утек в свой кабинет: фотографии из кругосветного турне, увесистые тома в стопках между всевозможными бумагами, компакт-диски с Микеланджели[2]2
Бенедикт Микеланджели, Артуро – итальянский пианист, род. 5 января 1920 г. в г. Бреша. – Прим. переводчика.
[Закрыть] и Шостаковичем, торжественность, с которой он вещает о непонятных вещах…
– В яблочко?
Вздыхаю и протестую:
– Ничего подобного.
Кладу трубку и не знаю, чем заняться.
Перечитываю заметки о поджигательнице. Как их использовать? Я могу написать роман о женщине для женщин. Банально? Да, банально. Я дала слово (кому – так и не поняла) не писать больше о себе. Неужели это безнадежно?
А еще у меня завалялся старый рассказ о проститутке, молодой Венне Равенне (мой вечный заскок – истории о проститутках), рано или поздно нужно пересмотреть его, кое-что выбросить… К счастью, снова звонит телефон.
– У тебя было занято.
– Мы с Бруной говорили о настоящей любви.
Слышу, как Эмилио смеется.
– Сегодня я побрила волосы. Теперь похожа на Сигурни Уивер.
Снова смех.
– И как поживает то, что от тебя осталось?
– Без копейки в кармане, постройнела в талии, немножко хочется творить…
– Все разом?
– Нет. Я проснулась, съездила, отдублировала порно и в наказание сходила к «Парикмахеру Джоди».
– Бездельничала весь день.
– Можно и так сказать.
– Хочешь, увидимся?
– Нет, ты меня угнетаешь.
Его голос смягчается.
– Так приятно просить о помощи. Только нужно делать это вовремя…
Дерьмо, не говори так. Если мы увидимся, я в одно мгновение могу перейти от «Чужого» к «Когда Гарри встретил Салли», а сейчас это лишнее.
– Я устала, иду спать.
– ОК, до завтра.
11
Вероника
В девять утра, как муссон, в дом врывается Вероника и переворачивает вверх дном идеально прибранную кухню: опрокидывает сахар, вскрывает жестянку с кексами, оставляет молочный шоколад муравьям на приступке и устраивается за столом на моем месте. Спокойно, я почти привыкла.
Топот по лестничному маршу, соседка спускается, звонит и входит, будто так и надо. Блондинистый хвост, 19 лет и 48 упакованных килограммов. Вероника работает копирайтером в рекламном агентстве, но мечтает поехать в Нью-Йорк и стать телеведущей (нереально, разве что на 5 канале). Пока что, кроме посещения DAMS[3]3
DAMS – курс гуманитарных дисциплин на литературно-философском факультете университета в Болонье. – Прим. переводчика.
[Закрыть], она довольствуется изобретением слоганов для рекламных роликов на местном радио.
Пока готовлю завтрак, выслушиваю привычные нападки на Тони, ее отца. Вероника живет с ним – матери след простыл давным-давно – и вряд ли кто-то назвал бы их отношения счастливыми.
Толстый, угреватый, с лицом, изрытым оспинами, с замашками уголовника, Тони – владелец клуба «Голубая ночь» в Ферраре. В прошлом у него были проблемы с законом из-за общедоступных сомнительных заведений, и все они позакрывались в канун праздников. Отец Вероники – симпатичный тип, мне он нравится. Веселят его нейлоновые сорочки цвета виноградного жмыха, криво припаркованный красный джип, который занимает место двух или трех машин и приводит в бешенство соседей; обходительность, с которой Тони открывает передо мной стеклянную дверь дома, раздевая наглым взглядом. Двадцать лет назад, в Градо я познакомилась с бледной и высокой триестинкой, и с тех пор как родилась Вероника, больше ничего не слышала о второй половине Тони.
– Пьет, курит сигары, обжирается спагетти, – рассказывает Вероника. – Было уже три инфаркта, а он и не чешется. Сдаюсь. Как можно считать себя бессмертным? Когда-нибудь удеру из дома… Мне стыдно. Не нужна мне его «Голубая ночь»!
Однажды она презрительно обозвала Тони старой свиньей и рассказала, как услышала храп отца в подсобке – когда вернулась на рассвете и обнаружила его спящим вповалку в объятиях гардеробщиц-украинок.
– Это наверняка проявления мужского климакса, – вздыхает Вероника.
Наливает мне кофе, встряхивает хвостом и добавляет:
– Это так немодно.
– Что именно?
– Трахаться.
– Послушай, так все делают, – говорю я, – это нормально, и потом он – свободный человек.
– В университете никто не трахается, – парирует соседка, – есть и другой секс.
Я заинтригована:
– В каком смысле другой?
– Секс… – Вероника застывает на полуслове и, подумав, выдает: – Мистический.
– Мистический?
– Вот именно, – кивает она с серьезным видом и уточняет: – Все мои подруги – бисексуалки.
Таращу глаза:
– Все?
– Конечно, все. Габри, в каком мире ты живешь? Ты гетеросексуальна?
Не хочу врать, поэтому, сглотнув комок в горле, отвечаю:
– Полагаю, да.
– Ого! – восклицает девушка, откидываясь на спинку кухонной скамеечки. – Хочешь сказать, ты никогда не была с женщиной?
– Совершенно верно, – отмахиваюсь. – Ни разу.
– Ты такая смешная, – изрекает соседка смиренно.
Предпочитаю сменить тему.
– Ничего не ешь? – спрашиваю, кивая на тарелку с кексом. – У тебя не анорексия часом?
Вероника допивает кофе одним глотком.
– Нет, просто времени не хватает, – она поднимается со скамеечки и бежит к двери.
– Пойдешь в воскресенье со мной на выставку Пьера и Жиля?
– А кто это?
– Два гея, которые делают фантастические фотографии.
– А…
Вероника колеблется на пороге.
– Ты идешь на концерт Пьетра-Кремня?
Как я могу сказать, что даже не представляю, о ком идет речь?
– Может быть, – отвечаю и смотрю, как девушка уходит, предупреждая, что я ее не видела.
Иду в ванную и гляжу в зеркало – опухшее лицо, мешки под глазами, цвет между зеленой коликой и блеклой старостью. Кому какая разница, сказала я однажды. Надеюсь, что была права. На стеклянной полочке, между флаконами парфюма и склянкой с тальком, Саве улыбается мне с полароидной карточки. Смотрю на карточку, думаю, почему до сих пор не убрала ее, и ставлю обратно. Сверяю часы: к трем меня ждут в «Магии». Выхожу в коридор, смотрю на выключенный компьютер в кабинете. «Сегодня вечером ты мой», – бормочу ему, – «даже если мне позвонит Джонни Депп». Звонит телефон. Это Бруна. Она сетует, что коллега, женатый фоджиец с детьми, хочет подсидеть ее на работе.
– Знаешь, что он осмелился сказать? – орет Бруна в трубку: – «Может, другая красавица окажется еще и умной. Чего вы добиваетесь?» Псих! Он ушел с работы, ругаясь, что все женщины – шлюхи. Чертов женоненавистник!
– Что собираешься делать?..
Стоило положить трубку, как телефон заливается опять. Теперь это Мартина. Интересуется, пойду ли я с ней на спектакль «Дух Тибета: песни и танцы освобождения».
– Не вздумай их пропустить, – твердит она. – После них тебе будет гораздо лучше.
Чтобы стало лучше, достаточно посмотреть на пляшущих в темноте тибетских монахов? Сомневаюсь.
– Марти, я бы с удовольствием, но сегодня не смогу.
– Чем будешь занята?
– Примусь за роман.
Слышу резкие гудки на другом конце провода.
Хватаю с вешалки джинсовый пиджак и вылетаю из дома на взводе, словно солдат, что врывается в окоп, как в фильмах вроде «Женщина на грани нервного срыва».
12
Герои и героини
После четырехчасовой смены выползаю из «Магии», подавленная и голодная, и решаю задержаться в «Королеве Бургеров» на улице Маццини, чтобы съесть фалафель[4]4
Фалафель – шарики из гороховой каши, национальное блюдо. – Прим. переводчика.
[Закрыть]. Я часто заходила сюда с Фульвио, до того как моя книга подняла бурю. Стоит ли отрицать, я тоскую по нему и нашим старым привычкам. Я прошу: пусть, когда все пройдет, мы останемся друзьями. Я верю, что до определенного момента жизнь – как доска с именами, которые перечеркивают одно за другим.
Два парня лет двадцати, сидя на табуретках, уплетают кебаб. Слышу, как один говорит другому:
– Восемь часов я просиживаю задницу на фабрике. И все для чего? Чтобы купить параболическую антенну?
– Ну и бросай ее, – отвечает второй, которого я вижу со спины. – Не ной, ты же голосовал за «Форца Италия».
– Во всем виноваты левые, – защищается первый, тощий, как девчонка, и с баками, как у Элвиса, – продались и занялись войной.
– Жри давай, если я опоздаю, Сильвия надерет мне задницу.
– В последнее время мне приятнее брать в руки компьютерную мышку, чем девчачью грудь.
– Кому ты рассказываешь?… От компьютера кайфа больше.
Хихикая про себя, перестаю слушать.
В ожидании фалафеля смотрю на людей за стеклянной витриной – освобождающихся от одежды – замедленные движения мягкие, словно с ленцой, жертвы первой летней истерии. Небо в шесть вечера было ярко-синим и коварным. Думаю о тех, кто живет в Лос-Анджелесе и весь день вдыхает запах океана. У меня на сердце тяжесть. Все та же. Пройдет ли когда-нибудь?
Дома включаю компьютер и расставляю на письменном столе рабочие принадлежности: пачку «Мерит», зажигалку «Бик», пепельницу и банку «Колы». Ничто не говорит обо мне, настоящей, больше вещиц, что разложены на столе. Я одна, укрытая, точно одеялом, собственным воображением, фантазирую, будто соорудила убежище, место для себя одной – стол, под которым прячутся, играя, дети?
Глядя на водянисто-зеленый фон экрана, чувствую, что вот-вот расплачусь. Это те следы, после которых остаются чистота и облегчение, как после мытья рук перед ужином. Как знать, может, меланхолия и не избавляет от напастей, но у меня весьма подходящее состояние души, чтобы написать что-нибудь… О’кей, приступим. Открываю файл, которому даю временное название «Венна», закуриваю «Мерит» и принимаюсь за работу.
Венна – имя, Равенна – фамилия. Мать-вахтерша, бывшая балерина, назвала дочь в честь вальса. Фамилию же девочка унаследовала от отца, еврейского авантюриста, удравшего Бог знает куда, когда дочь была еще младенцем.
Школьные подруги, приняв ее в свой круг, называли Венеттой, как торт-мороженое…
Учительница на перекличках иронизировала:
– Венна Равенна… Это имя или перестук колес?
(Поехали дальше).
Когда мать уходит на работу, за Венной присматривает Ева, платиновая блондинка-парикмахерша с длинными ярко-красными ногтями. У Евы собственная палатка на углу дома в Адском переулке, где парикмахерша и живет. С ней хорошо, потому что Ева самая красивая, у нее мини-юбка, которая обнажает точеные ножки, под хлопком сверкающей золотой майки торчат напряженные соски.
Равенна смешит Еву, забираясь на колени во время перерыва, когда клиентка сидит под колпаком для сушки волос, и листает вместе с парикмахершей скандальные газеты. Ева часто говорит, что когда Венна вырастет, то встретит принца, как Келли Грейс, потому что она хрупкая блондинка и не заслуживает провести жизнь, стирая носки «настоящего» мачо, такого, как муж Евы. К счастью, он редко приходит из магазина, ее муж… и только для того, чтобы сказать, что уезжает: занимается перевозками неизвестно чего на грузовике то в Голландию, то в Германию.
Однажды Венна слышит, как мама говорит консьержке:
– Не знаю, можно ли оставлять дочь у нее? Я не очень-то доверяю этой лахудре, которая вбивает девочке в голову такие странные идеи и так вульгарна.
Консьержка:
– Да, я вас понимаю. Оставляйте девочку у меня.
Затем, понизив голос:
– Поговаривают, раньше она была путаной.
– Да вы что?! – восклицает в ужасе мать Венны.
Назавтра, в школе, на вопрос учительницы: кем бы ты хотела стать, когда вырастешь? маленькая Венна решительно отвечает:
– Путаной.
(Продолжаем…)
Но настоящая страсть Венны – так на нее влияет имя[5]5
Непереводимая игра слов: «Vienna» – имя, «venire» – путешествовать. – Прим. переводчика.
[Закрыть] – путешествия. Она не представляет точно, куда хотела бы поехать, в какую страну, поскольку знает одну только Болонью. Однако сердцем чувствует, что не прочь отправиться далеко и что это далеко должно быть прекрасным местом.
И вот на новый вопрос учительницы: «Куда бы ты хотела отправиться, когда вырастешь?», Венна Равенна отвечает без обиняков: «Далеко» таким же резким тоном, каким говорят: «На фиг!».
(Не убрать ли последний абзац?)
Прошло десять лет, а Венна все еще здесь. Длинные волосы обесцвечены, шерстяная мини-юбка, пышная грудь распирает жилет с кистями, и на десятисантиметровых каблуках девушка ходит взад-вперед по Выставочному переулку, привлекая клиентов.
Озарение. Что, если я сочиню сборник рассказов, каждый о женщине – настоящей или выдуманной – от лица Венны Равенны или поджигательницы?
Выдохшись, гашу сигарету, выключаю компьютер и звоню Эмилио. Его нет. Конечно, его нет. В это время он на курсах крупье и вернется не раньше полуночи. Жду сигнала автоответчика и все же оставляю сообщение: «Срочно требуется совет. Перезвони мне».
Два месяца назад Эмилио отодрал от мусорного бака объявление с заголовком: «Профессиональный крупье: уверенное будущее». И позвонил по номеру, где любезная синьора объяснила, как изменить жизнь в один момент. «По новым законам, – сказали ему, – игровые салоны открываются даже в торговых центрах, и крупье теперь – профессия будущего. Если знать несколько языков, то, закончив курсы, можно бросить якорь или дрейфовать на Карибах, в Австралии, в Египте, где пожелаете».
Эмилио любит путешествовать и менять работу. После пары сессий он бросил университет, где учился на факультете философии. С тех пор Эмилио работал в машинописном бюро, на химической заводе, на плодовоовощном рынке, учителем, мороженщиком, а теперь еще и кладовщиком. В последнее время он мечтает прикупить прогулочную яхту. Но теперь, похоже, ее место заняла Индия. Три тысячи лир в день.
– Ты записался? Зачем?
– Так, – говорит Эмилио, – из интереса.
– В казино слишком накурено. По-моему, все крупье погибают от рака.
Убедить его не удалось. Два вечера в неделю Эмилио ходит в Центр обучения крупье.
Не проходит и часа, как Эмилио перезванивает.
– Ты помнишь панковскую певицу, токсикоманку из бара «Джалло»… Кэтти Фрега?
В восемнадцать лет он играл на бас-гитаре в панковской рок-группе. Кэтти Фрега, по-моему, была лет на шесть-семь старше; она выступала перед публикой везде, где могла, поднималась на сцену в чулках в сеточку, кожаном корсаже с заклепками и гриме под Нину Хаген. Ее сценическое имя происходило от самой знаменитой песни – самой знаменитой в городе, разумеется, поскольку я не знаю, записывалась ли Кэтти когда-нибудь на пленку или на винил.
Она пела в некоторых заведениях, с оркестром из разбитных молодчиков с ирокезами, и делалось это так: «Если отец избивает тебя с утра до вечера, Кэтти Фрега, Кэтти Фрега… Если твой парень принимает героин, пока ты забиваешь косяк, Кэтти Фрега, Кэтти Фрега…»
Кэтти Фрега не умела петь и завывала до хрипов. Ее концерты не пропускали хотя бы ради смеха или чтобы за банкой пива и закуренным бычком увидеть, как певица в конце концов свалится без чувств на сцене, совершенно выложившись, изобразив нечто, оскорбившее половину общества, и зверски изнурив остатки голосовых связок. Когда группа самоликвидировалась, я стала встречать Кэтти рядом с вокзалами, по ночам, там она продавала себя или пыталась это сделать, хрупкая, как карандаш, и прозрачная, как листок записной книжки, озлобленная на холод и человеческий род. Теперь ее никто не знал и Фрега больше не пела.
– У меня есть ее старый номер, – сказал Эмилио, – но особо не надейся. Мы потеряли друг друга сто лет назад. Может быть, она уже умерла, гниет в тюряге или уехала из Италии…
13
Кэтти Фрега
Однако Рита Видотти, в искусстве Кэтти Фрега, которая четыре года назад покинула коммуну, вернулась и открыла хлебную лавку на улице Тоскана, о чем сообщила мне час назад по телефону.
– Писательница, – представилась я, – работаю над персонажем, над образом женщины, которая занимается…
– Занимается чем?
– Которая ошивается на панели.
– Понятно, – отрезала Рита. – Советы нужны.
– Нет, нет, я правда пишу книгу…
Встречу назначили на семь в сквере в переулке Загабриа.
Видотти сказала, что я ее узнаю по белому дождевику и косынке цвета жженки.
Рите лет сорок или чуть больше. От экс-панка остались лишь темная помада и черно-голубое мелирование в жестких волосах. От токсикоманки – искусственные зубы, отчего улыбка издевательски напоминает гротескную рекламу. Небольшие, цвета грязного ила глаза. Она по-прежнему стройна, сидит на скамейке, у ног семь или восемь испачканных помадой окурков. Поскольку я пришла вовремя, она либо давно дожидается, либо дымит как паровоз.
– Какая странная встреча, – говорит Видотти, не поднимаясь и не глядя на меня.
Я сажусь рядом и протягиваю руку.
– Габри, очень приятно.
Ее рука бледна до синевы, гибкая и прохладная.
– Я в плаще, потому что дождь собирается.
Видимо, она сочла, что моя кожаная куртка не соответствует сезону. Поднимаю глаза и не вижу ни облачка – небо идеально чистое.
– Чего вы хотели?
Пытаюсь наладить контакт:
– Я видела твой концерт много лет назад.
Кэтти Фрега смотрит на меня. Улыбается.
– Я была крута.
– Да, ты была крута.
Она закуривает «Мальборо Лайт».
– У меня была дискография, ее слепили по-быстрому, я уже собиралась перебраться в чарты. – Бывшая солистка смотрит в землю и растирает коричневым сапожком погасший окурок. – У меня классно получалось, скажи? Где ты меня видела – в «QBO», в «Мораре», на фестивале «Возможности без границ»?..
– На площади Маджьоре, вечером, когда вы пели вместе с «Клэш».
Фрега просияла и рассмеялась, вспоминая выступление.
Я перевела взгляд на тонкое обручальное кольцо белого золота на ее безымянном пальце.
– Была замужем в коммуне, – Рита проследила мой взгляд. – Потом все кончилось.
– А магазин?
– Это одного друга. Ну, – она стремительно встает, – пора угостить меня виски…
И мы пускаемся на розыски бара.
– Помнишь Эмилио? – спрашиваю Риту по дороге.
– Блондинчик, что играл на бас-гитаре?
– Да, с «Таблоидом».
– Мммм… Да, но он и не выбился. Это твой парень?
Голос меня подводит, закашливаюсь.
– Нет, просто друг.
– Золотые годы, одноразовый рок в Болонье, – говорит Рита. – «Газневада». «Скиантос». Эти люди хоть чуть-чуть изменили мир. Они пробились почти все. Я играла… Бог играл… Все играли.
Заходим в бар табачной лавки. По ту сторону прилавка бармен с проседью протирает череду пивных бокалов, и мальчишка в рэпперской одежде торчит перед автоматом с видеоиграми. Садимся за столик и заказываем: мне – кофе, а Рите – двойной виски.
– Мой первый трах за деньги я не помню, я была слишком занята. Помню только, что растянулась где-то неподалеку от мусорных баков на улице Тысяч. Воняло мочой.
Цепенею, а Рита достает из кожаной сумки блок «Мальборо Лайт» и кладет на стол.
– Да, – говорит Кетти Фрега, – никогда не рискую остаться без сигарет.
Бармен приносит на подносе выпивку и кофе, рэппер опускает в автомат очередную монетку.
– Когда я была молодой, каждый хотел быть особенным, – говорит Рита, кивая на парнишку. – Сейчас лучше не выделяться…
Бывшая певица качает головой:
– Вернемся к нам. О чем рассказывать-то? Между тем, чтобы перепихнуться за деньги и профессионально торговать собой, – огромная разница. В последнем случае все клиенты на одно лицо, да и есть кому заступиться, если даже у меня такой защитник был. Я думала только о дозах, хотя у других были планы на маленькую квартирку или на еще какие нормальные вещи. Это было не так необычно, как сейчас. Нет, я ни с кем не дружила. Наркоманы не дружат, уличные проститутки тоже. И я была токсикоманкой, не проституткой. Меня арестовали за сбыт. Когда выпустили из тюрьмы, мать устроила меня в коммуну. Я была лучше всех в кройке и готовке и вскоре могла получить зеленый билет…
Рита смеется в одиночестве, отпивает виски и с подозрением глядит на блокнот, куда я записываю.
– Я читала несколько книг, впрочем, мне чутьем книги не нравятся. Меня не прикалывает это траханье мозгов, когда люди треплются про то, как жили Нерон или Лютер Кинг. Так что можешь писать про меня что хочешь в своей книге. Все равно я ее читать не буду.
Не знаю почему, но я испытываю облегчение.
– Что рассказать-то? Что чувствуешь, когда трахаешься за деньги? – улыбается она. – Во всем виновата моногамия. То, о чем мы не знаем, не может нам навредить.
– Кто – мы?
– Мы, путаны, сокровище. Я не говорю о тебе. Мы, наркоманы и путаны.
– Но ты ни та, ни другая.
– Знаешь, как говорит пословица? От судьбы не уйдешь.
Я закуриваю «Мерит» и закрываю блокнот.
– Мне было тринадцать лет, я поздно вернулась и заперлась в ванной. Сидела на унитазе и курила в форточку, чтобы дым вышел и мать не орала. В башке одна мысль вертелась: не приспосабливаться, не быть как все. Начала воровать из дома все, что находила, а мать принялась плакать в углу кухни. «Не цепляйся за слишком тонкие ветки, – говорила она, – сломаются и навернешься». «Мама, – отвечала я, – собственность – это зло».
– Есть что-то, чего ты никогда не делала?
Рита допивает виски на одном дыхании:
– Петь мне нравилось, но героин мне нравился больше.
Она нагибается, чтоб подобрать сумку и замечает, что моя правая нога постукивает по столу.
– Нервничаешь?..
– Извини, – говорю я. – Ты заметила?
Кладу ногу на ногу, чтобы унять трясучку.
– Невнимательность – это недостаток. Я все замечаю.
Я не знаю, куда деть глаза:
– Мой парень умер из-за передозировки.
– Если старые раны вскрывать, они кровоточат как свежие. Не пиши, если не хочешь.
Сглатываю.
– Не он первый, не он последний.
Рита потягивается.
– С тех пор прошло много лет.
Некоторое время обе молчим.
Смотрю на дождь, который неожиданно застучал по стеклу бара.
– Ты была права.
Рита улыбается, словно согласован важный пункт в договоре. Затем сплющивает последнюю за нашу встречу «Мальборо Лайт» каблуком сапожка.
– Дам совет, – говорит бывшая певица, возвышаясь над столом. – Не делай, как я, не будь каждый раз в неправильном месте в неправильное время. Спасибо за виски.
Смотрю, как собеседница направляется к дверям бара.
– А насчет твоей книги – не думай, будто я стану ее читать, но она быстро разойдется.
– Заглядывай в книжный, – отвечаю ей, но не уверена, что Кетти Фрега расслышала.
