Текст книги "Разбитая музыка"

Автор книги: Гордон Мэттью Томас Самнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

Та сцена, свидетелем которой я стал во время первого своего посещения, представляла собой отпрысков семейства Коупленд, занимающихся семейным бизнесом, то есть разворачивающих широкомасштабную кампанию по применению психологических методов ведения войны, в том числе шумных вечеринок, продолжающихся целую ночь, и отвратительной какофонии. Вскоре после моего первого появления в квартире Джорджина не выдержит и уйдет, и станет ясно, что, на первый взгляд ненормальное поведение братьев Коупленд, на самом деле было вполне действенным. Однако, успешно выполнив свою миссию, братья столкнулись с необходимостью покинуть свое роскошное место жительства, и теперь их дни в чудесной квартире сочтены. Однажды утром в один из этих последних дней Стюарт позвонил, чтобы сказать, что он нашел для нас гитариста. Стюарт хотел узнать, смогу ли я прийти послушать его. Я говорю ему, что мне придется прихватить с собой малыша, потому что у Фрэнсис сегодня прослушивание. И вот я уже волоку Джо в его корзинке на пятый этаж в комнату для репетиций.

Стюарт сидит за барабанной установкой в темных очках и кожаном пиджаке. Поскольку в комнате совсем нет солнца и довольно тепло, я несколько озадачен его внешним видом, пока не замечаю, что в другом углу комнаты на изысканно белом фоне чехла, прикрывающего комод, сидит еще один человек в непроницаемых черных очках, черной безрукавке и кожаных брюках. Насколько я могу судить, выражение закрытых очками глаз у обоих отличается мрачной серьезностью – так, я полагаю, выглядят террористы, позируя перед камерой после совершения какого-нибудь ужасного теракта. Должно быть, это какой-то новый имидж, потому что в комнате явно ощущается атмосфера ясной и четкой позиции, и когда я появляюсь в дверях в своих обыкновенных джинсах и с ребенком на руках, сразу возникает некоторая дисгармония между мной и террористической эстетикой черной кожи на фоне белой ткани.

– Это Генри, – говорит Стюарт, сохраняя свой зловещий вид и явно смиряя при этом свое естественное волнение.

– Привет, Генри.

– Генри с Корсики. Он не очень хорошо знает английский.

Я мысленно представляю себе, насколько более органично выглядел бы Генри веке в девятнадцатом где-нибудь на природе в живописном костюме горного разбойника с саблей и пистолетами, лежащим в засаде среди холмов над городком Бастией в надежде подстеречь и ограбить какого-нибудь незадачливого путешественника.

Генри Падовани – наш новый гитарист, и когда мы впервые начинаем играть вместе, становится ясно, что Стюарт пригласил его не за виртуозную игру. Он знает лишь несколько аккордов, зато как круто он выглядит в своих кожаных штанах. Стюарт обучил его двум своим песням – «Nothing Achiving» и «Fall Out» для студийной записи, которую он планирует сделать в ближайшее время. Генри играет их неплохо, но когда он начинает импровизировать, кажется, ему немного не хватает фантазии. После того, как рассеялись мои первоначальные подозрения по поводу нашего нового гитариста, оказалось, что это довольно очаровательное существо, вежливое, дружелюбное, стремящееся учиться, а также обладающее забавной манерой изъясняться по-английски. Однажды он внезапно перестает играть, явно из-за каких-то проблем с гитарой, и спрашивает меня: «Пожалуйста, давать мне веревку?»

– Веревку? Зачем тебе понадобилась веревка?

– Oui, c'est ça, веревку. – Он выхватывает запасной провод для электрогитары из моегогитарного футляра, показывая, что это и есть та «веревка», которая ему нужна, и с этого дня мыначинаем называть гитарные провода «веревками».

Джо, который безмятежно проспал все то время, пока мы гремели и шумели, наконец, проснулся и стал требовать, чтобы его покормили. Генри пытается заслужить мое расположение, предложив помочь мне разогреть молоко, и мы делаем перерыв, пока малыш до последней капли не выпивает содержимое бутылочки. Я кладу моего маленького сына обратно в корзинку, и когда мы возобновляем свой несусветный шум, он немедленно засыпает снова. Уверяю вас, что если бы вместо импровизации в стиле хэви-метал мы играли бы «Колыбельную» Брамса, он не мог бы спать более сладко.

Новый гитарист понемногу осваивается, и однажды, когда мы заканчиваем одну из своих наиболее успешных репетиций, он говорит с воодушевлением:

– Здесь же было несколько моментов по-настоящему? Мы глубокомысленно киваем:

– Да, несколько моментов по-настоящему.

Впредь все наши музыкальные удачи будут называться «моментами по-настоящему». Так родилась группа Police, при помощи нескольких «моментов по-настоящему», детской бутылочки, пары мощных аккордов и кожаных штанов.

11.

За те недели, что прошли в поисках жилья, мы с Фрэнсис вконец измучились. И тем не менее, весь наш результат – это ноющие от усталости ноги, расстроенные нервы и огромный счет за бензин, потому что нам приходилось постоянно колесить из конца в конец огромного Лондона. Мне уже начинает казаться, что моя затея безнадежна, когда боги вдруг вознаграждают нас, проявив немного олимпийской щедрости. Одна из подруг Фрэнсис, актриса, на целый сезон уезжает работать в Эдинбург. Ее зовут Миранда, и она снимает комнату на последнем этаже дома в Бэйсуотер. Зная о нашем затруднительном положении, она позволяет нам пожить пару месяцев в своей комнате, которая в ее отсутствие будет пустовать.

Мы проезжаем через Гайд-парк и останавливаемся около элегантного дома на Барк-плейс, неподалеку от Бэйсуотер-роуд. Это шикарный дом, и мне трудно представить себя даже просто входящим в него, не говоря уж о том, чтобы в нем жить. Когда-то дом принадлежал лорду и леди Даннетам (мне неизвестно, кто это такие), но теперешняя его хозяйка – оперная певица по имени Пенни. В доме четыре этажа с большими просторными комнатами, наполненными скульптурами и картинами, правда, наша комната на верхнем этаже – самая маленькая. В парадной гостиной на первом этаже стоит большое пианино (к счастью, настроенное), а двустворчатые окна до самого пола выходят в маленький сад, где растет огромное буковое дерево. Окна нашей спальни смотрят прямо в гущу верхних ветвей этого чудесного дерева, и легко представить себе, что ты живешь прямо в его кроне. Наверное, это самое зеленое место из всех, где мне доводилось жить до этих пор. Бэйсуотер – это самый центр Лондона, мы будем жить в минуте ходьбы от Гайд-парка, а также магазинов и ресторанов на Куинсвэй, главной артерии города, на которой жизнь бьет ключом круглые сутки. Короче говоря, это отличное место для пары, которая хочет жить и работать в мегаполисе, и ощущать на себе его чары. Греки, русские, турки, итальянцы, индийцы и пакистанцы – все сосуществуют в этом бурлящем котле красочной уличной жизни. Здесь есть казино, круглосуточный супермаркет и, говорят, один-два высококлассных борделя. Вот в этом месте мы и будем жить в ближайшее время. Мне кажется, что это невероятное везение – попасть сюда, пусть и ненадолго. Поскольку последнее время мы не могли планировать жизнь дольше, чем на неделю, два месяца кажутся вечностью. Но мы не можем позволить себе долго толочь в ступе воду. Что-то должно произойти, и, слава богу, у Стюарта есть план.

Мы собираемся записать две его песни: «Nothing Achiving» и «Fall Out». При этом я буду играть на гитаре и петь, а Стюарт будет играть на ударных, а также исполнять большую часть партии гитары, потому что у него получается лучше, чем у Генри. Потом мы планируем размножить свою запись на фабрике RCA в Дареме и вручную разнести тираж по музыкальным магазинам. Такой напор и такая находчивость Стюарта вдохновляют меня, представляя собой явный контраст с постоянным трусливым откладыванием, таким характерным, как мне казалось, для звукозаписывающей индустрии того времени. Для меня энергия Стюарта – настоящий глоток свежего воздуха, и я заражаюсь этой энергией, хотя музыка, которую мы будем играть, не очень мне близка.

Мы устраиваем небольшую фотосессию на крыше временного жилища Коуплендов в Мэйфэйр. Стоит пасмурный февральский день, на улице пронизывающий холод. Стюарт и Генри смотрятся в своих темных очках не то хулиганами, не то кретинами. Что касается меня, то я выгляжу угрюмым и хочу, чтобы все закончилось как можно скорее.

Примерно в это время я впервые встречаюсь с Майлзом Коуплендом, человеком, который станет нашим менеджером, вдохновителем и продюсером. Майлз Эйкс Коупленд III – самый старший из братьев Коупленд. Этот внушающий трепет, умный, самоуверенный и очень серьезный человек еще тогда считался резким, высокомерным и беспощадным. Он сразу понравился мне, хотя прошел еще год, прежде чем он запомнил мое имя и начал принимать какое-либо участие в моей карьере. В то время он был занят чем-то другим. Для того, чтобы понять что-то о Майлзе, и, в общем-то, об остальных братьях Коупленд, важно узнать немного об их отце, Майлзе-старшем (вдохновителе психологической военной кампании, которая развернулась в квартире на Мэйфэйр). Майлз-старший, один из отцов-основателей ЦРУ, был тайным агентом на таких ответственных участках, как Ливан, Сирия и Египет, работая в Управлении стратегических служб, организации, из которой после войны образовалось Центральное разведывательное управление. По его собственному признанию, ему приходилось свергать правительства, давать санкции на политические убийства и служить «кукловодом» многих фиктивных и коррумпированных режимов по всему Ближнему Востоку. Он уволился из разведки и занялся политикой, лоббируя интересы Вашингтона, а также написанием книг о таинственном и запутанном мире разведки. Ким Филби, английский предатель и советский шпион, был другом семейства Коуплендов, а также их соседом в пригороде Бейрута, где Коупленды одно время жили. Стюарт всегда намекал, что Филби был объектом наблюдения и подозрений своего отца еще задолго до того, как начал работать на Россию, но моя любимая история о Майлзе-старшем – вот эта.

Когда в 1947 году в пещере неподалеку от древнего поселения Кумран были найдены свитки Мертвого моря, их прислали в офис ЦРУ в Дамаске. Майлз-старший и его коллеги-шпионы ничего не могли разглядеть в тесном, плохо освещенном помещении офиса, поэтому они взяли первый из подвернувшихся им свитков и отнесли его на крышу здания, чтобы получше разглядеть. Но не успели они развернуть таинственный двухтысячелетний документ на ровном, выжженном солнцем бетоне, как порыв сильного ветра вырвал свиток у них из рук, и хрупкий пергамент взлетел над крышами Дамаска, где и рассыпался без следа на миллион маленьких кусочков. Майлз-старший и ребята из ЦРУ вернулись в офис в некотором замешательстве. После этого драгоценные свитки были переданы в более бдительные и осторожные руки профессиональных археологов. Мне всегда не давала покоя мысль, что же было написано на том свитке. Майлз-старший растил и учил своего старшего сына в надежде сделать из него бизнесмена, желательно, нефтепромышленника, и Майлз-младший стал бы им, если бы не заболел рок-н-роллом, руководя местной музыкальной группой в Бейруте, где его младший брат, Стюарт, был ударником. После того как семья Коуплендов переехала в Лондон, Майлз с переменным успехом занимал должность импресарио в таких музыкальных коллективах, как Wishbone Ash, Caravan и Climax Blues Band.

Как старший отпрыск династического клана, Майлз Эйкс Коупленд III неудержимо стремился создать империю, которая включала бы в себя управленческие кадры, гастрольные агентства, издательства и звукозаписывающие компании. Предполагалось, что все эти учреждения будут представлять собой нечто единое и сплоченное, спаянное общей идеей и обладающее корпоративным духом, так или иначе свойственным всем империям. Именно благодаря этой деятельности Майлза стала возможной запись двух песен Стюарта, которая предстоит нам в ближайшее время.

Вечный оптимист, Майлз собрался с силами и сделал эффектный прорыв в мир бизнеса, а к моменту нашей первой с ним встречи уже добился определенных результатов. У него появился скромный офис в Dryden Chambers неподалеку от Оксфорд-стрит, где он руководил целым букетом маленьких многообещающих групп, играющих панк-рок, в том числе Chelsea и Cortinas, a также более солидной группой из Депфорда под названием Squeeze. Кроме того, он предоставил офис официальному хроникеру панк-рока Марку П., редактору SniffingGlue, который собирался со временем стать артистом. Планы Стюарта переквалифицироваться в джаз-рокового музыканта, в общем-то, не интересовали Майлза. В тот момент он задумал записывать и издавать тех, кого считал по-настоящему перспективными: Chelsea, Cortinas и Марка П.

– Послушай, Стюарт, – кричал он, по своему обыкновению, в нос и сильно растягивая слова, причем достаточно громко, чтобы его было слышно в коридоре, за дверями офиса. – Джин Октобер – это я понимаю. Конечно, он не станет петь за просто так, но он владеет этим уличным стилем, он настоящий панк-рокер. А у тебя в группе – этот парень, как его, Смиг? Он ведь, черт возьми, джазовый певец.

– Его зовут Стинг, – с обидой отвечал Стюарт.

– Ну, да, конечно, конечно! – отвечал Майлз, отмахиваясь от младшего брата.

Послушав наш сингл, Майлз воодушевился несколько больше, но все же недостаточно для того, чтобы стать нашим продюсером. Однако Стюарту было разрешено пользоваться звукозаписывающей аппаратурой в Dryden Chambers, хотя и на положении бедного родственника. Ян, средний из братьев, продюсер, непрофессиональный басист, а также ветеран вьетнамской войны, за несколько первых месяцев, прошедших со времени моего знакомства с этой удивительной семьей, стал моим любимым Коуплендом. Он был не так одержим стремлением к успеху, как другие два брата, и исповедовал простую, беззаботную философию человека, который побывал в смертельно опасных условиях и выжил. Насилие, свидетелем которому он был и в котором сам принимал участие во время службы в американской пехоте, как будто помогло ему шире взглянуть на то, что важно, а что не важно в жизни. Кажется, очень немногое по-настоящему волновало его. Его отличное чувство юмора стало для меня надежной константой, чем-то, на что можно было положиться, по контрасту с истерическим темпераментом двух других братьев. Он называл меня Лероем, потому что так он называл всех. Стараясь быть последовательным, он называл Лероем даже самого себя. В его компании я буду проводить время с гораздо большим удовольствием, чем в компании остальных, слушая его полные самоиронии и юмора, а часто страшные рассказы о вьетнамской войне.

«Черт, Лерой, я попал радистом в пехоту прямо перед вьетнамским Новым годом. Первый раз, когда нас послали в разведку, весь взвод сразу скис. Мы просто наложили в штаны. Помнится, мы ходили вокруг лагеря, пока не настало время возвращаться. Черт знает, что случилось бы, если бы на наш лагерь напали.

Самым смелым, что я совершил за время службы, был уход в самоволку однажды вечером, когда мы с приятелем отправились во вьетнамский публичный дом. Оказалось, что солдаты вьетнамского сопротивления пользовались тем же самым местом, и мы еле-еле успели выскользнуть через черный ход, когда они подъехали к парадной двери. Но девушки не сказали про нас ничего: деньги есть деньги».

Несмотря на свою скромность, Ян вернулся из Вьетнама с Бронзовой Звездой и четырьмя медалями. Он поехал бы туда снова, если бы перед самым отъездом из Лондона ему не предъявили несправедливое обвинение в хранении и перевозке наркотиков. Если бы судьи признали его вину, он не смог бы вернуться в американскую армию из-за судимости, и, кроме того, вероятно, надолго попал бы в тюрьму. Его оправдали, но затянувшееся судебное разбирательство сделало невозможным его возвращение в опустошенную войной страну. Возможно, это сохранило ему жизнь.

В конце концов, Ян станет моим персональным продюсером. Много лет спустя я буду выступать в городе, который когда-то назывался Сайгон, а теперь носит имя Хо Ши Мина, а Ян поедет со мной, чтобы еще раз взглянуть на места, где он видел столько смерти и разрушений. В течение следующих двадцати пяти лет очень тесные и сложные отношения будут связывать меня с братьями Коуплендами. Дело дойдет до того, что эти братья станут для меня неким суррогатом моей родной семьи со своими радостями, но и с нескончаемыми спорами и размолвками.

Мне не хочется думать, что у нас нет совсем никаких шансов закрепиться в Лондоне, и вот однажды мы видим в EveningStandard объявление: «Стань владельцем своей собственной квартиры за тридцать фунтов в неделю». В объявлении указан адрес неподалеку от нашего нынешнего пристанища, на Лейнстер-сквер, в Бэйсуотер. Со своей близостью к центру и волшебным очарованием Бэйсуотер стал важным ингредиентом в нашем весьма неопределенном, но очень оптимистическом рецепте успеха. Мы звоним по указанному телефону и следующим вечером идем осматривать еще не завершенные квартиры.

Некая строительная компания взялась переделывать и подновлять целый квартал домов в центре города, и квартиры в этих домах будут готовы в течение нескольких месяцев. Предлагается шесть квартир в полуподвальном этаже. В каждой – просторная гостиная, спальня и кухня. Это красивая фантазия, но я не верю, что мы можем быть приняты. Да и чем мы будем обставлять новую квартиру? Если не считать кресла-качалки, которое мы привезли с собой из Ньюкасла, у нас нет никакой мебели.

Я стою в полуподвальной квартире с пустыми квадратами окон, без дверей, с одним только бетонным полом, но в моем воображении я вижу, как прекрасно все это будет выглядеть с коврами на полу и с занавесками, с креслом и диваном, с камином и книжными полками. Кроме того, меня очень вдохновляет идея жизни ниже уровня улицы, как будто это землянка или пещера, где мы сможем строить планы о покорении города, но в то же время чувствовать себя защищенными в стенах своего собственного жилища. Фрэнсис говорит мне, что, судя по всему, большинство потенциальных владельцев этих квартир – актеры, то есть люди, ничуть не более состоятельные, чем мы. Итак, мы подаем заявление и начинаем ждать.

А между тем от Last Exit не приходится ожидать ничего хорошего. Теперь стало очевидно, что Ронни и Терри не имеют ни малейшего желания перебираться в Лондон. Я опасаюсь, что Джерри тоже уклоняется от наших прежних планов, и пишу в Ньюкасл страстное письмо, заверяя группу в своей преданности, но уточняя, что эта преданность относится к группе, которая решит приехать в Лондон и попытать счастья, а не к группе, которая трусливо сидит дома. На это письмо отвечает только Джерри. Он звонит и сообщает мне, что приедет в Лондон, поселится у своих друзей где-то на юге столицы и посмотрит, как у него пойдут дела. Именно в этот момент я признаюсь ему, что работаю со Стюартом и являюсь, пусть не совсем по своей воле, солистом группы, играющей в стиле панк-рок. Сказав об этом, я чувствую невысказанное осуждение в той тишине, которая воцаряется в телефонной трубке, но потом Джерри говорит, что приедет в любом случае. Кажется, Last Exit наконец дожил до того, чтобы соответствовать своему имени. Тем временем в штабе вновь образованной группы Police на Грин-стрит складывается несколько удручающая обстановка. Коупленды пытаются как-то договориться с владелицей квартиры, но все идет к тому, что роскошные апартаменты вот-вот уплывут у них из рук. И все-таки мы продолжаем репетировать здесь до последнего. После того как появление целого букета новых британских групп изменило сценическую ситуацию в Британии, Майлз, неутомимый строитель империи, решил привезти из Нью-Йорка целый ряд американских музыкальных коллективов. Это были Джонни Тандер и Heartbreakers, Уэйн Каунти и Electric Chairs, а также Черри Ванилла. В конце шестидесятых Черри Ванилла работала с Энди Уорхоллом, а потом стала пресс-секретарем Дэвида Боуи. Она прибыла в Англию со своими медно-красными волосами, американским гитаристом итальянского происхождения по имени Льюис, пуэрториканским пианистом по имени Зекка и менеджером по имени Макс. Этот Макс совсем не тянул на менеджера, являя собой утонченного, тихого человека с пушистыми седыми волосами, в профессорских очках, беззаветно преданного Черри. С Льюисом Черри связывали еще и личные отношения, несмотря на то, что она была на добрых десять лет старше его. Своего ударника и басиста они оставили в Нью-Йорке, потому что Майлз обещал предоставить отличную замену этим двум членам группы на месте, в Англии. Он имел в виду Стюарта и меня. Экономия денег на авиабилетах и проживании в гостинице имели огромное значение для Майлза.

Стюарт дал согласие быть ударником для Черри Ваниллы (и предложил меня в качестве басиста) с тем, чтобы наша группа Police выступала вместе с группой Черри вторым номером программы. Такое положение дел, кажется, устроило всех. Стюарт и я с удовольствием готовы давать по два концерта за вечер. Мы вполне способны потянуть затраты на переезды с места на место и даже надеемся заработать немного денег. Начинаются интенсивные репетиции. Мы целый день разучиваем программу Черри, а потом до самого утра стараемся натаскать Генри на исполнение наших собственных песен. Мы измучены и утомлены до крайности, но всеми силами рвемся в бой. Льюис и Зекка – отличные музыканты, они хорошо обучены и очень профессиональны. Черри, которая в одной из своих песен поет, что она родом с Манхэттена, а на самом деле родилась в Квинсе, полна удивительных противоречий. При первой встрече с ней она кажется застенчивой католической девушкой, только что покинувшей стены монастыря, но то, что она делает на сцене – это неистовый шквал ударов, лязга и скрежета, сопровождающий дерзкие, бесстыдные тексты, исполняемые в сладострастно тягучей манере Мэй Уэст с интонацией уличной проститутки. Ее сценический костюм – это пара черных трико, обтягивающих ее круглый зад, и безрукавка со словами «Лизни меня», какой-то светящейся краской выведенными на ее пышной груди. Все это кажется мне несколько чрезмерным, но я не очень страдаю от того, что присутствую на сцене. Что-то похожее я чувствовал, когда мне доводилось аккомпанировать стриптизершам в клубах на севере Англии. Первый номер в концертной программе Черри – это собственно джазовая мелодия с «гуляющей» партией баса. Такая музыка безусловно смутит, если не приведет в ярость, воинствующих панков, поклонников Roxy Music. Я заинтригован, и впервые с тех пор, как приехал в Лондон, чувствую, что играю настоящую музыку, даже если это всего лишь фарс, маскирующийся под «новую волну».

Теперь у Police уже около десятка песен, и все они, за исключением «Landlord», написаны Стюартом, потому что я так и не набрался смелости и энтузиазма, чтобы предложить еще что-нибудь свое, но эти десять избранных песен исполняются с такой бешеной скоростью, что вся наша программа длится не более десяти минут, причем за это время мы успеваем даже сыграть на бис. Но это десять изматывающих минут, когда я выкрикиваю слова с максимально возможной для меня скоростью под аккомпанемент не очень умелых аккордов Генри и хаотичный панический ритм барабанов Стюарта. Он – потрясающий ударник, из него ключом бьет энергия, как будто работает целая электростанция, но ему действительно необходимо немного расслабиться. Каждая песня представляет собой сумасшедшую гонку по направлению к последним аккордам. Стюарт играет на своей ударной установке так, словно хочет, чтобы она разлетелась на части, а барабаны раскатились бы по самым дальним углам клуба. Меня преследуют мысли о том, что все, что мы делаем – недостаточно музыкально, но Стюарт начисто лишен подобных сомнений. Ему кажется, что все отлично, и, разумеется, я буду держаться за его фалды как можно дольше, потому что едва ли у меня есть другие способы чего-то добиться в Лондоне.

Полный постоянного беспокойства о своем будущем, я начал молиться. Какие бы сомнения по поводу религии ни одолевали меня в детстве, я сохранил веру в существование тонкой связи между мной и духовной сферой. Я верил, что в конце концов буду прощен и принят обратно в лоно религии, как будто мои религиозные головоломки поняты, как будто за ними признано право на существование. И вот, каждый раз, когда я, проснувшись среди ночи, начинал повторять молитвы, я получал успокоение. Если пятьдесят раз прочесть молитвы по четкам и прибавить к ним пятидесятикратное повторение молитвы к Деве Марии, то, несмотря на то, что от долгого повторения слова молитв обессмысливаются, они начинают действовать как успокаивающая мантра на мой взбудораженный ум, удрученный постоянными волнениями о будущем. Когда я был ребенком, мне всегда было легче вызвать в своем воображении женское божество. Хорошо, что у церкви в ее патриархальном женоненавистническом порыве хватило мудрости не запретить поклонение божеству в женском обличье. Мария Звезда Морей стала моим детским идеалом. Она плыла над волнами, окутанная своим голубым покрывалом. Ее голову, слегка склоненную к плечу, окружал звездный ореол, а ее глаза были скромно потуплены, как бы в задумчивости. На ее лице светилась нежная улыбка, обещавшая бесконечное терпение и сострадание. Она казалась мне тем самым существом, которое могло вступиться за меня на небесном суде. Мой любимый детский гимн заканчивался так:

 
Дева, самая чистая моря звезда,
Помолись за странника, помолись за меня.
 

Потом у меня возникнет недоумение по поводу непорочного зачатия. Я буду богохульно удивляться, почему, сотворив удивительный, священный механизм секса, Бог посчитал правильным обойти его, когда послал Христа в мир, и тот остался незапятнанным этим божественным изобретением. По мне, так это чудо уже излишне.

Как бы то ни было, я молюсь каждую ночь, прося только одного: чтобы Бог или Дева Мария сохранили нас от несчастий. Просить о собственном жилье для нашей семьи кажется мне слишком корыстным, и я боюсь, что такую просьбу на небесах попросту не примут всерьез.

И тем не менее, какое-то чудо все-таки происходит, потому что строительная компания принимает наше заявление, предоставив нам квартиру в полуподвальном этаже по адресу Лейнстер-сквер, 28.

Мы с Фрэнсис танцуем от радости, а я мысленно благодарю Деву Марию за помощь. Теперь все, что нам нужно – это внести задаток – тысячу сто фунтов, а также заплатить взнос за первый месяц. Отец Фрэнсис дает нам взаймы пятьсот фунтов, а мой отец обещает дать двести, но у нас есть еще пара месяцев в запасе, прежде чем квартира будет готова, поэтому нам просто нужно заработать немного денег и начать их откладывать.