Текст книги "Перелетные птицы"

Автор книги: Гордон Брук-Шеферд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

Там, где в советскую дипломатию привносились геополитические интересы (нельзя сказать, чтобы это было нечасто), Громыко и Гречко часто руководствовались разными мотивами. Прежде всего это касалось отношений с "третьим миром", где советские военные поставки составляли главную опору советского влияния. Министры, или их заместители, вместе вели переговоры с этими странами и вместе подписывали соглашения. Споры часто начинались после, в Москве, как это было, по описаниям Шевченко, в драматическом случае с поставками оружия Египту. После осуществления первых поставок Министерство обороны, предположительно с одобрения Политбюро, начало оказывать давление на египетского президента Анвара Садата, человека с независимым мышлением, придерживая поставки жизненнр важных запчастей для армад устаревших советских самолетов и танков, поставленных Египту. Громыко, хотя и не получал должных советов от посла в Каире Виноградова, тем не менее был озабочен перспективой того, что Садат может рассердиться на игру Москвы и прикрыть тот политический и стратегический плацдарм, на котором удалось закрепиться русским в Египте. Громыко оказался прав. В июле 1972 года терпение Садата из-за задержек с запчастями лопнуло. Он одним махом закрыл все советские военные базы по стране, включая важнейшую военно-морскую базу в Александрии, и выкинул из Египта сотни советских советников при вооруженных силах Египта. До настоящего времени Советский Союз так и не нашел сравнимого с Александрией оплота в Средиземноморье, хотя, конечно, можно возразить, что с каждой ступенью развития ракетной техники такие базы становятся все менее важными.

Ко времени самой большой ошибки Кремля в послевоенное время вторжению в Афганистан в конце 1979 года Аркадий Шевченко уже не только не находился в основном фарватере советской дипломатии, но а полностью порвал связи с родиной. Но он убежден, что если в Политбюро и прозвучал сдерживающий голос относительно решения о вторжении – из-за огромного вреда, который будет нанесен в результате вторжения Советскому Союзу, особенно в "третьем мире", – то это был голос его бывшего учителя и начальника.

Третьей силой, которая всегда старалась наложить свою лапу на внешнюю политику, была, конечно, сама Коммунистическая партия и, в частности, Международный отдел её ЦК. На Западе часто говорили, что этот орган контролирует работу советской дипломатии, а МИД – это просто его инструмент. Шевченко внес коррективы в эту теорию, по крайней мере в том, что касается периода, когда он работал при Громыко и когда министр был сильной фигурой и имел влияние в Политбюро, особенно среди живших в Москве его членов, составлявших внутреннюю руководящую ячейку этого органа.

По словам Шевченко, не существует правил в отношениях между МИД и Международным отделом ЦК, и в его время МИД никогда не был обязан представлять предложения своему сопернику. Но был основной предмет столкновений между министром (и особенно при его наследнике), который работал на мирное сосуществование, и Международным отделом, который старался распространить советское влияние за границей через местные компартии или вооруженные "освободительные движения". Эта часть составляет глубокий конфликт в советской истории между прагматизмом и идеологией, а на димом фронте этот конфликт был особенно острым, пока Международным отделом управлял убежденный сторонник жесткого курса и инстинктивный противник разрядки.

Были случаи, вспоминает Шевченко, когда противоборствующие силы были вынуждены действовать совместно. Так, по Организации Освобождения Палестины решения всегда принимались согласованно, потому что ООП объединяла оба их "мира". Но по политике на Ближнем Востоке в целом (а Шевченко в годы пребывания в ООН стал в некотором роде экспертом по проблеме) стычки бывали часто довольно открытыми. Например, после победы Израиля в Шестидневной войне 1967 года Громыко понял, что просто нереально ожидать от победителя, что он отступит к своим старым границам. Пономарев же, ставя цель улучшить отношения со всем арабским миром, выступал за оказание давления на Израиль, с тем чтобы он оставил все занятые территории. Последнее слово, как всегда, оставалось за Политбюро, которое не имело никаких процедурных правил, не вело стенографических записей и было подвержено постоянным вспышкам личных неприязней. По той картине системы власти в Советском Союзе, которую нарисовал Шевченко западным экспертам, им оставалось лишь удивляться, как в период между Хрущевым и Горбачевым в Кремле вообще удавалось принимать решения.

Настало время вернуться к тому случаю, когда он приехал в Гавану с двумя бритвенными станками от ЦРУ, и как он спустя два года порвал с карьерой, партией и родиной и навсегда ушел на Запад. Здесь тот же набор мотивов, как и у беглецов из спецслужб. Как и в их случаях, проблем состоит в том, чтобы за субъективными искажениями и самообманом разглядеть истинный баланс мотивации бегства.

Сам Шевченко и те, кто советовал или помогал ему в написании мемуаров, делает упор на идеологию: разочарование из-за лицемерия, коррумпированности, гнетущей атмосферы, неэффективности и институционализированного неравенства в советской системе. Но правда состоит в том, что Шевченко никогда не ставил идеологию на первое место. Это был прагматик, партия ему нужна была для карьеры – попасть на хорошее место за границей. Даже ностальгия по родине в его случае не служила серьезным фактором: он в общей сложности провел десять лет в ООН, в Штатах, которые стали для него вторым, запасным домом.

Этому человеку было что терять, причем как никому из перебежчиков. В сорок с лишним заместитель Генерального секретаря ООН, он вполне естественно дошел бы до замминистра на родине. Еще в 1970 году, когда он стал личным советником Громыко, он пользовался привилегтами высшей правительственной элиты. Если бы он решил продолжать службу в Москве, его жизнь и жизнь его семьи становились бы все более и более обеспеченными по коммунистическим стандартам. Несчастье в том, как он понял, этих стандартов было недостаточно с точки зрения более свободной и полной жизни. Как и в случаях с бежавшими разведчиками, разногласия с коллегами и семейные проблемы также сыграли свою роль в том, что его связи со своей страной стали непрочными.

Похоже, у Шевченко не было какого-то единичного инцидента, подтолкнувшего его к бегству. Разве что с советским представителем при ООН Яковом Маликом, злоязычным рыцарем "холодной войны", он был в натянутых отношения, хотя и здесь не было никакого взрыва, который заставил бы Шевченко повернуться спиной к коллегам. Хотя, по его собственным оценкам, его брак находился в стадии увядания, не было никаких ссор с женой, которые могли бы подтолкнуть его к решительному шагу. Просто заместитель Генерального секретаря, сидя в своем кабинете на 35 этаже здания ООН, в одну прекрасную пятницу решил, что уже достаточно и поря сделать давно задуманный шаг.

Это было для него опасным решением. Был пик разрядки, которой, вполне вероятно, американцы не хотели бы наносить ущерб. Во всяком случае, не было прецедента, как поступать с перебежчиком такого уровня. К тому же, не имея разведывательного опыта, он был ребенком в том, что касается умения камуфлировать свои действия от собственных спецслужб. Еще большая опасность грозила ему после того как он через одного американского коллегу-дипломата установил контакт с сотрудником ЦРУ. Первый контакт ограничился передачей записок вначале в библиотеке ООН, а потом в одном нью-йоркском макнижном магазине. Когда же произошла настоящая встреча в здании из бурого камня на дальнем конце нью-йоркского Истсайда, "Берт Джонсон", приехавший на встречу с Шевченко из Вашингтона, передал просьбу американцев пока что оставаться на своем ключевом посту и оттуда подкармливать американцев информацией. Одно дело беглый дипломат, а другое дело – агент "на месте". Шевченко был не для этого. Он не имел специальной подготовки, да и внутренне не был готов к такому варианту. Бросить открытый вызов – это почетно, а шпионаж отдавал обманом и предательством.

К тому же дело было опасным. Суд в Москве 1963 года над полковником Олегом Пеньковским живо запечатлелся в его мозгу. Он также вспомнил разброд среди официальных американских кругов в оценке беглеца из КГБ Юрия Носенко. Если он окажется втянутым в эту запутанную шпионскую игру, не навлечет ли на себя подозрений новых его хозяев по шпионажу? Однако в конце концов Шевченко согласился. Он понял, что все равно уже попался, раз обратился за политическим убежищем. Если КГБ регулярно практикует шантаж, то чем лучше ЦРУ? Он стал взвешивать потенциальные преимущества. Он выиграет время, чтобы убедить жену Лену (которая представления не имела о его планах и, вероятно, будет возражать) в правильности своего выбора. Дороже Лены была для него дочь Анна. Геннадий, сын, счастливо устроился в Москве, начав карьеру в МИД. Его не вытащишь, даже если бы он и захотел. Но дочь, его любимый ребенок, была с ними, в Нью-Йорке, и она будет ходить здесь в советскую школу, пока не доучится до старших классов, и тогда ей нужно будет возвращаться домой. Надо будет взять её с собой... Так более двух лет советский заместитель Генерального секретаря ООН А можно . И более двух лет советский заместитель Генерального секретаря работал в своем кабинете в качестве американского агента.

Он как будто бы никогда не переснимал советские документы для ЦРУ. "Референтура" – подразделение посла Малика в посольстве, ведавшее шифрами и связью, – охранялось, как крепость, за каждым пришедшим наблюдала электроника. Что Шевченко мог – и он это делал, – так это запоминать содержание телеграмм, которые он читал, и передавать американцам содержание дискуссий по политическим вопросам в советском представительстве. Таким образом американцы узнавали всё, что знали в самой миссии о взглядах Кремля на разрядку, советской позиции по Ближнему Востоку, отношениях СССР с Кубой, участии Кубы в африканских делах и, конечно, закулисных мероприятиях по специальности Шевченко – разоружению. Он также сумел дать американцам полную картину наличия сотрудников разведки в ООН.

За исключением одного или двух неприятных случаев, оказавшихся ложными тревогами, которые Шевченко пережил, будучи агентом ЦРУ, он обнаружил, что быть шпионом менее трудно и опасно, чем он представлял себе. Он был все более уверен в своих способностях играть в эту двойную игру, весной 1977 года произошла первая серьезная проверка его деятельности. Олег Трояновский, который сменил в начале года Малика, собрал всех высоких советских официальных лиц из советского представительства и секретариата, чтобы заслушать информацию шефа КГБ по ООН Юрия Дроздова. Это был призыв повысить бдительность перед лицом "империалистических провокаций". Выступление было довольно длинным, составленным на знакомом языке партийной пропаганды. Но в конце было указание усилить контроль за всеми контактами с иностранцами и ограничить передвижения по городу, что касалось и сотрудников Секретариата ООН. Тогда Шевченко не почувствовал персональной угрозы в свой адрес.

Это случилось следующим летом, когда, находясь в отпуске, он поехал в Крым к матери, он впервые начал подозревать, что слежка за ним носит вовсе не рутинный характер. В Курске в поезд сел человек, который все время торчал в коридоре у купе Шевченко. На обратном пути из Евпатории он столкнулся с тем, что ему поменяли место без объяснения причин – чтобы ещё одному человеку из КГБ было удобно следить за ним. Он потом писал:

"Андрей Громыко и все его подчиненные в МИДе относились ко мне абсолютно нормально. Но секретная полиция, похоже, заняла другую позицию, угрожающую".

Это неприятное внимание к нему продолжилось и после того, как они с женой поехали в Кисловодск. Там для них был заказан номер в элитной гостинице. Там их уединение всё время нарушали двое мужчин, которые то и дело навязывали им себя в собеседники, липли к ним во время прогулок и пикников. У Шевченко остался неприятный привкус во рту от последнего вкушения прелестей номенклатуры.

В Нью-Йорке он провел неспокойную зиму. Расстроились отношения с коллегами. Однажды в субботу вечером в начале 1978 года он сослался на болезнь, чтобы не участвовать в очередном заседании партбюро, и остался дома. Раздался настойчивый стук в дверь. Шевченко не стал отвечать, но на другое утро узнал, что приходил советский врач и Юрий Щербаков, офицер безопасности представительства. Они "беспокоились за него". Шевченко почувствовал, что сеть вокруг него смыкается. В пятницу 31 марта 1978 года по надеждам поиграть ещё был нанесен удар. Его начальство решило, что пора кончать. Пришла телеграмма с вызовом его в Москву "на консультации в связи с предстоящей специальной сессией Генеральной Ассамблеи по разоружению и другим вопросам". Москва спрашивала, когда он сможет вылететь.

У него были суббота и воскресенье на раздумья. В эти дни он встретился со своими американскими шефами по шпионажу. В понедельник утром посол Трояновский высказал пожелание, чтобы Шевченко летел первым же самолетом. Его слова прозвучали угрожающе. Но сигнал тревоги замигал ярко-красным светом, когда в тот же день за обедом он спросил близкого друга из советского представительства, что это в МИДе возник интерес к специальному комитету по разоружению. Приятель ответил, что особого интереса нет, что в Москве все вопросы решены наперед, им нужен будет только ретроспективный отчет о работе комитета. Значит, вызов шел явно не от Громыко. Это ловушка КГБ. Прямо из ресторана он позвонил своему связному из ЦРУ и в тот же вечер встретился с ним. На встрече днем бегства был определен четверг той же недели, когда до отлета в Москву оставалось бы три дня. Опять же, как во многих других случаях бегства разведчиков, последним импульсом оказался вызов в Москву.

Однако по сравнению со столь многими другими случаями, механика побега Шевченко из-под наблюдения советских служб безопасности оказалась детской игрой. Жил он в частной квартире в Нью-Йорке, работал в самом знаменитом, самом населенном и интернациональном здании мира. В назначенный день он задержался на рабочем месте допоздна. Он собирал свои дела и записи. Он также достал из сейфа письмо жене с просьбой простить его, целью которого было показать КГБ, что она не состояла в его заговоре. Она все равно не ушла бы с ним, оставив дочь-школьницу в Москве. Более того, будучи человеком горячего темперамента, она могла бы выдать его. Так что он сошел с её жизненного пути так же, как со своего карьерного. Он пришел домой после полуночи, бросил взгляд на спящую жену, оставил ей прощальное письмо и денег в том же конверте, спустился на двадцать пролетов по черному ходу. В пятидесяти ярдах на 46-й улице его ждал автомобиль ЦРУ. Задняя дверца была открыта. Через несколько секунд машина уже летела по дороге в Пенсильванию, в безопасное место в Поконосе, в двух часах от города.

Статус Шевченко в ООН облегчал его бегство. Теперь он использовал этот статус в качестве трамплина в новую жизнь. Хотя Москва отозвала его, как советского гражданина, но у него сохранялся двухлетний контракт гражданского служащего с ООН. В таком качестве его хозяином был не Андрей Громыко, а Курт Вальдхайм, Генеральный секретарь ООН, в то время находившийся за рубежом. Шевченко должен был обратиться к нему по его возвращении в Нью-Йорк. ООН действовала открыто, без секретности. Она знала только отставку, но не бегство. Следующие несколько недель прошли в давлении со стороны КГБ, которое сопровождалось типовыми официальными ответами чиновников ООН.

Давление на Шевченко оказывалось по привычной схеме. Его жена собрала вещи и была отправлена домой вскоре после его бегства. Он получил письма от неё и от сына Геннадия (он работал в советском представительстве при женевском отделении ООН и был сразу в сопровождении отправлен домой), которые призывали его вернуться. Оба письма звучали неестественно. Письмо сына было напечатано на машинке и не подписано. Попытки заставить Шевченко изменить свое мнение предприняли Олег Трояновский и Анатолий Добрынин, советский посол в Вашингтоне, во время встречи с ним, организованной в Нью-Йорке, в конторе адвоката Эрнеста Гросса, на которого было возложено представлять интересы Шевченко. Его бывшие коллеги проигнорировали письмо, которое Шевченко оставил на имя Леонида Брежнева. В письме он формально объявлял о своем выходе из компартии и предлагал Москве сделку: он уходит в отставку со своего поста, что спасет Москву от дальнейших неприятностей, если только "будут решены определенные вопросы, касающиеся моей семьи". Нечего и говорить, что никакого ответа от лидера партии он не получил. Вместо этого Кремль развил максимальное давление на Вальдхайма во время его тура по странам мира с целью заставить его уволить беглеца и заявить об этом публично.

К его чести, Вальдхайм держался до конца. Но некоторые заявления о заместителе Генерального секретаря появились. Прошло десять дней, и далее отсутствие Шевченко невозможно было скрывать и трудно объяснять. В понедельник 11 апреля представитель ООН на регулярном брифинге сделал заявление:

"Г-н Шевченко информировал Генерального секретаря, что он по своему желанию отсутствует на работе, и в этом отношении заявил, что имеет разногласия со своим правительством. Делаются попытки прояснить ситуацию, и по этой причине в настоящее время г-н Шевченко считается в отпуске".

Именно на это и надеялся Шевченко в контактах с Секретариатом. Он был пока заместителем Генерального секретаря и нес ответственность перед ним, а не перед Кремлем. Одновременно было ясно показано, хотя и не выражено словами, что он порвал с советским режимом и хочет политического убежища.

Последний акт был разыгран на 38-ом этаже здания ООН вечером 25 апреля, сразу после возвращения Генерального секретаря из Европы. Флаг ООН защищал Шевченко до конца. Хотя ко входу в здание Шевченко доставила американская охрана, в кабинет Вальдхайма его сопровождала служба безопасности ООН. Как только Вальдхайм убедился, что его помощник действовал по своей воле и не собирается создавать трудности, все формальности были быстро и дружелюбно улажены. Всё прошло по правилам ООН. Вальдхайм и его советский помощник подписали формальные бумаги, были урегулированы и финансовые вопросы. Он получил более 72 тысяч долларов единовременно, пенсию с накоплениями, компенсацию за неиспользованный отпуск и прочее. Пожатие рук с Вальдхаймом, бросок вниз, в гараж, на лифте, и он вновь в сопровождении американской охраны на улицах Нью-Йорка – теперь уже частное лицо, без статуса и даже гражданства.

Начало его новой жизни получилось горьким. Утром 11 мая, когда он собирался на очередную встречу с американскими следователями, ему передали сообщение одной западной газеты о том, что его жены Лены больше нет. Это были не слухи. Новость исходила от Виктора Луиса, советского гражданина, который работал московским корреспогдентом лондонской газеты "Ивнинг ньюс". Этот человек, связанный с КГБ, был, например, избран в 1964 году, чтобы разнести по миру новость о падении Хрущева. Согласно Луису, Елена Шевченко покончила с собой. Ее муж, переживший скорее шок и угрызения совести, чем горе, и ему было трудно в это поверить. Он никогда не узнал правды. Несмотря на многочисленные письма и телеграммы детям, он никогда не узнал, что произошло с ними. Была и ещё одно невеселое событие в его жизни. Он пожаловался на одиночество, и через ЦРУ его познакомили с некой Джуди Чавес, но эта мексиканская леди через несколько недель сбежала от него и передала свою историю жизни с известным беглецом в прессу, раскрыв между делом и его местожительство.

С этой низкой точки дела Шевченко пошли неуклонно на подъем. В декабре того же 1978 года он женился на интеллигентной и привлекательной южанке и приобрел американскую семью и американскую жену, которые помогли ему устроится в новом для него мире. Его заработки как лектора и автора хорошо расходившихся книг скоро стали достигать его прежней зарплаты высокого советского служащего. Вначале он надевал черные очки и носил искусственные усы, но потом принял свой обычный вид. Это было не бравадой, а здравым смыслом: КГБ вряд ли стал бы провоцировать возмущение в мире, тронув человека, который был заместителем Генерального секретаря ООН.

Американское правительство часто использовало его в качестве консультанта. Вот что он, в частности, сказал после прихода к власти Горбачева: "Процесс, который начал Горбачев, необратим. Возврат к террору немыслим. Также немыслимо и возвращение к изоляции... Но Горбачев переходная фигура... Какова будет политическая форма России в следующем веке, я не могу судить. Но в течение одного поколения коммунизм как система там будет обречен".

14

Идеальный солдат

13 сентября 1985 года в Великобритании прошли самые крупные после Второй мировой войны военные маневры, закончившиеся массовым парашютным десантом в Тетфорде, Южная Англия. Эти маневры под названием "Бравый защитник" длились восемь дней, в них участвовало 65 тысяч человек. Упор был сделан на защиту от диверсантов в ходе третьей мировой ключевых объектов страны – ракетных установок, баз ВВС, радиолокационных станций, электростанций, складов топлива, портов, передающих радиостанций и прочих. Масштаб этих оборонительных мероприятий производил впечатление, и он вполне соответствовал уровню угрозы, которая была весьма полно освещена в британских СМИ за недели до учений.

"Бравый защитник" не походил на обычные театрализованные битвы с неназванными "силами противника". Эти маневры были нацелены на борьбу с десантом "Спецназа" Советской Армии, специально подготовленными террористическими подразделениями Кремля, основным назначением которых было парализовать в военное время способность стран НАТО к сопротивлению в качестве прелюдии или аккомпанемента к полномасштабному наступлению.

Потом был новый взрыв публикаций и выступлений в СМИ – после того как учения закончились и судьи объявили их успешными с натовской точки зрения. Но два менее удовлетворительных итога учений так никогда и не были оглашены штабом маневров, не раскопали этого и толпы репортеров, присутствовавших на маневрах. Один из них состоял в том, что один из британских генералов, поставленных командовать частью сил Спецназа, сумел вывести из строя целую американскую базу, приказав не трогать хорошо охраняемые бомбардировщики, а "уморить газом" всех летчиков во сне, выложив баллоны "с отравляющим веществом" возле установок, которые снабжали кондиционированным воздухом жилые помещения. Будь операция и баллоны настоящими, диверсанты добились бы полного успеха.

Второе, и более существенное, событие произошло после того, как было издано официальное коммюнике и репортеры разъехались. Высших офицеров обеих сторон собрали вместе и велели забыть о театрализованной войне, а приступить к настоящей военной операции. Им следовало прочесать густые леса Норфолка и найти склады оружия и боеприпасов, заготовленные советскими агентами на случай реальных операций самого настоящего Спецназа. Похоже, ничего так и не было найдено, но этот вопрос с тех пор не давал покоя компетентным службам.

Сам факт того, что "Бравого защитника" вообще поставили на военной сцене, не говоря уж о необычном шуме в прессе вокруг него, во многом был связан с бегством в Британию за семь лет до этого молодого офицера советской военной разведки, предыдущий период военной карьеры которого был напрямую связан со Спецназом. Это был Владимир Богданович Резун, который передал себя британским властям в июне 1978 года и был сразу же переброшен в Великобританию. Он оказался весьма полезным источником информации о Советской Армии в целом. Он дал также самую законченную картину военной разведки – ГРУ, какой Запад не получал со времен Пеньковского в течение более чем двадцати лет. Но самый большой его вклад состоял в детальном описании подготовки, организации и, самое главное, развертывания "сил специального назначения", или "спецназа". На Западе знали о существовании этих сил, так же как знал в 1960 году о существовании запасов химического оружия у Советского Союза. И разоблачения Резуна относительно Спецназа были сравнимы с разоблачениями Пеньковского в вопросе о запасах отравляющих газов (наряду с другими военными темами) в Советском Союзе: они показали не только подлинную натуру, но и масштаб угрозы.

Документы, принесенные Резуном, показывали, что эти специальные диверсионно-террористические подразделения стали частью всего советского военного, военно-морского и разведывательного механизмов. В военное время из 41 советских армий имела бы роту Спецназа в 115 человек во главе с майором. Хотя они и составляли часть регулярных войск, но подчинялись напрямую разведке. Согласно Резуну, оперативная структура вооруженных сил состояла из военных округов, которые во время войны стали бы так называемыми "фронтами", четырех групп в Восточной Европе и четырех флотов. Каждому военному округу, группе и флоту придавалась целая бригада Спецназа, и на этом уровне к ней добавлялись воздушно-десантные батальоны, а также рота, которая предназначалась для выполнения ещё одной первостепенной цели Спецназа в войне. Помимо разрушения самого организма и нервной системы данной страны НАТО (что включало в себя объекты, на защиту которых были направлены вышеупомянутые маневры), Спецназ готовили и для уничтожения "мозга" нации. Это означало уничтожение ведущих политических деятелей партий, военного руководства, верхушку полиции, религиозных иерархов и профсоюзных боссов – то есть всех, кто в подвергшейся нападению стране может возглавлять отпор в час опасности.

В Британии есть эквивалент Спецназа (SAS), как и других странах НАТО, но в более умеренных масштабах, так что, можно предполагать, их задачи во многом сходны. Чем примечателен Спецназ (помимо его размаха), так это методами набора в него: и в него набирают с минимальным учетом (если таковой есть) пожеланий призывника. Резун пишет про конечный продукт системы подготовки: "Типичный солдат Спецназа – скептик, циник и пессимист. Он верит в порочность человеческой натуры и знает (по собственному опыту), что критической ситуации человек становится зверем... По мнению спецназовца, самое опасное для него – это слепая вера в товарища, который в самый критический момент может превратиться в зверя... Лучше сразу принимать своих товарищей за зверей, чем делать это открытие в самой безнадежной ситуации".

Резун рисует мрачную картину роботов, запрограммированных на терроризм. Во главе оперативной пирамиды находятся профессиональные спортсмены, которые в мирное время должны приносить славу Советскому Союзу, а во время войны истреблять своего противника. Основой системы набора спортсменов является Центральный Спортивный Клуб Армии. Это, по словам ра, "самый авангардная, богатая и крупная спортивная организация в Советском Союзе, в числе которой, даже по статистике 1979 года, 850 чемпионов Европы, 625 чемпионов мира и 182 золотых медалиста Олимпийских Игр".

Будучи в армии, профессиональный спортсмен может быть "любителем" и участвовать в соревнованиях, получая твердую ставку, которая ему обеспечена и после участия в соревнованиях, как и пожизненная пенсия. Однако независимо от того, являются они активными спортсменами или сошли с дорожки, свою жизнь они ведут в смешении спорта, шпионажа и подготовке к терроризму. Неприятно думать, что некоторые спортсмены, тепло приветствуемые западной публикой, когда они победителями поднимаются на пьедесталы олимпийских стадионов, в другой их жизни тренируются, чтобы убивать лидеров тепло приветствующих их стран.

Здесь нужно сказать, что сам р происходит не из этой категории "хомо советикус". А его знания о Спецназе восходят к 1970 году, когда он, лейтенант ГРУ, был направлен в разведку штаба Волжского военного округа. За год, который он провел там, он получил основную подготовку спецназовца (правда, без тех ужасов, которые приходится терпеть рядовому солдату), а потом его послали как проверяющего и офицера разведки вместе с группой из 808-ой Отдельной разведроты на парашютные тренировки. Хотя эти 23 дня были заполнены тренировками дооткаха, на него выпала, по его признанию, легкая задача: "Моей задачей было задавать вопросы солдатам, а также и их командиру и его помощнику в самых неожиданных обстоятельствах... У меня был список из сотни вопросов, ответов на многие из которых я сам не знал. Моей задачей было задавать вопросы и записывать ответы".

В книгах, которые он пишет под псевдонимом "Виктор Суворов", он ни слова не говорит о себе, о своей семье, детстве и юности – видимо, потому, что пишет от имени полувымышленного лица. Чтобы понять реального человека, эти данные пришлось восстанавливать с его собственных слов.

Ему было почти что на роду написано носить военную форму. Родился Резун в 1947 году в военном гарнизоне под Владивостоком, где служил его отец. Его отец, украинец, начал свою военную карьеру в 1939 году, со временем он стал командиров полка ПВО. Но военные традиции этим не ограничивались. Все пятеро братьев отца пошли по военной линии, один из них дослужился до командира корпуса. И дед по отцу был военным, и он имел пятерых братьев, и все он носили военную форму. Четверо воевали в Белой Армии и эмигрировали, когда гражданская война была проиграна. Но, красные или белые, они были военными. Даже его мать, русская, познакомилась с отцом "по-военному". Она была в 1943 году врачом воинского госпиталя в Старой Руссе, когда туда попал его раненый и тяжело контуженный отец. Они и поженились на фронте – это была краткая церемония в присутствии командира полка. После войны родители вели обычную жизнь военных, кочуя из гарнизона в гарнизон. Мать иногда принималась за свою медицинскую профессию, иногда занималась семьей.

Позднее Владимир Резун писал: "Об армии я думал с детства. Все наши детские игры были в войну. В дальневосточном гарнизоне наш детский мир состоял из танков и самолетов, особенно во время Корейской войны. Мужчину без погон я увидел впервые в десять лет. Все разговоры детей были об армии и об армии: "Какое у твоего отца звание?" "Кем он служит?" Это у меня была единственная шкала измерений".

В 1958 году он поступил в Суворовское училище и учился там семь последующих лет – важных лет, формирующих человека. Пять лет училище находилось в Воронеже, а последние два – в Калинине. Он рос солдатом, поскольку учащиеся с первого дня числились в армейских рядах. И он был одним из членом молодой военной элиты. Почти все его товарищи были из военных семей. Быть суворовцем и носить специальную черную форму с красными полосками на брюках было весьма почетно. Были у школы и другие преимущества. Там прекрасно кормили, но там была ещё и пища для мозгов. В училище имелась отборная, по советским масштабам, библиотека, включавшая "одобренных" западных классиков от Диккенса до Гюго и даже западные труды ХХ века по военным вопросам. Во время обучения он получил и неплохие лингвистические навыки, а именно в немецком языке. Этот иностранный язык продолжал быть профилирующим после войны. Резун вспоминает, что все пять лет в Воронеже уроки немецкого были каждый день. На немецком преподавалась математика, а два дня в месяц все училище говорило исключительно на немецком. Только в конце 50-х центр тяжести стал перемещаться в сторону английского – после смены образа главного противника.