Текст книги "Перелетные птицы"

Автор книги: Гордон Брук-Шеферд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

Осознанное решение работать на Запад созрело у него в Академии Дзержинского, учебу в которой он закончил в мае 1959 года. Именно тогда он начал собирать материалы для дальнейшей передачи, но прошло два года, прежде чем он смог их передать. Его решение работать на Запад ещё больше укрепилось, когда сорвалось назначение в Индию.

Это произошло после его возвращения с курсов. Ему сказали, что собираются направить его военным атташе в Дели – и, следовательно, резидентом ГРУ. А это означало возможное повышение. Неизвестно, отложил ли он свои планы предательства после этой приятной новости или решил работать с Западом из нейтральной страны. Но ясно, что вето на это назначение наложил КГБ, который начал копать его прошлое с того случая в Анкаре и вышло на Владимира Флориановича Пеньковского, лейтенанта Белой Армии. Генерал-майор Шумский, его непосредственный начальник, спросил его, почему он не указал ни в одной из множества анкет этот факт. Пеньковский ответил тем, что говорила ему мать: она не знала, что случилось с отцом в суматохе бурного 1919 года. Для КГБ самым большим пятном была неизвестность: а вдруг он эмигрировал и живет сейчас на Западе? Учитывая ещё и анкарский инцидент, можно было считать, что лестница наверх ему закрыта навсегда.

Пеньковский почувствовал это в ближайшие месяцы. В июне 1960 года его перевели на преподавательскую работу – вначале в комиссию по отбору кандидатов на учебу в Военно-дипломатическую академию, потом назначили вести класса на период 1960-63 годы. Небо снова прояснилось: впереди замаячило генеральское звание. Но и это назначение КГБ сорвал, и ему предложили либо стать одним из преподавателей, либо перейти в информационную службу. И то и другое было шагом в сторону, если не вниз. Он отказался и вернулся в резерв ГРУ.

Пеньковский пребывал в большом унынии, когда ему предложили работу в одном из открытых советских учреждений, осуществлявших контакты с Западом. Это был Государственный комитет по науке и технике (ГКНТ) – название хоть и звучное, но работа для Пеньковского не престижная. Но у неё было огромное достоинство с точки зрения человека, решившего перейти на другую сторону: поездки за рубеж и легальные встречи с иностранцами в Советском Союзе. Первой его работой на новом месте был прем британской делегации промышленников во главе с Гревилом Винном, инженером, который руководил экспортно-импортной фирмой, специализировавшейся на поставках продукции тяжелой промышленности в Советский Союз.

Из Винна сделали чуть ли не шпиона столетия. На самом деле он имел во время визита только официальные контакты с начальником иностранного отдела ГКНТ, а с Пеньковским в ноябре 1960 года у Винна были только деловые контакты. Однако Винн, как человек, совершающий поездки за "железный занавес", был взят на примету британскими спецслужбами.

Связь между Винном и Пеньковским была установлена в апреле 1961 года, когда Винн приехал в Москву с целью выяснить, почему до сих пор не состоялся визит в Лондон делегации, приезд которой намечался ещё на начало года. Но инициатива исходила от беспокойного полковника, который в поисках желанного окошка на Запад ошибочно принял бизнесмена за разведчика, работающего под прикрытием бизнесмена.

Понятно, почему полковник был стль беспокойным. Неправда, что Пеньковский в Москве охотился за западными дипломатами и военными и предлагал им советские планы по Ближнему Востоку. На самом деле он сделал это однажды, когда в январе 1961 года, встретившись с канадским торговым атташе, он взял и передал ему "в качестве первой порции" из того. что он мог бы передать на Запад. Это были документы по ракетам с его последней учебы, и он носил их около полутора лет. Неправда, как писали, будто эти документы были переданы в западные столицы, где их с волнением и предвкушением новых поступлений изучали специалисты. Ничего похожего. Этот злополучный торговый атташе принял пакет, носил его с собой сутки, а на следующий день на одном из приемов встретил Пеньковского и вернул пакет ошарашенному полковнику. Он даже не распечатывал его, а не то чтобы дал его посмотреть какому-нибудь своему коллеге по политической части или из разведки. Такие примеры наивности надо ещё поискать.

Можно понять было чувства Пеньковского: неужели никому в НАТО не нужны его сокровища? Фактически это был его четвертый контакт. Первый его контакт был в августе 1959 года предыдущего года с американскими студентами, работавшими в Москве, но он ничего не дал Пеньковскому. Два подхода к членам делегации Гревила Винна в ноябре следующего года также оказались бесплодными. Наконец, канадский дипломат по существу отверг его драгоценный товар. Однако последний тупик достаточно скоро привел его все-таки к желанной цели. Канадский торговый атташе, испугавшись предпринять тогда какие-либо действия, ещё больше испугался, что проявил бездействие. Он рассказал своему послу о том эпизоде, и канадское посольство, которое было не в состоянии совладать с проблемой такого свойства и масштаба, проинформировало американцев и британцев. Последовавшее за этим было типичным для тех странных отношений между основными западными разведками, которые характеризовались, с одной стороны, сердечной взаимопривязанностью и сотрудничеством, а с другой – холодным расчетом и обереганием собственных интересов.

Итак, когда в январе 1961 года британцы обратились к своим "кузенам" по поводу неординарной канадской наводки, их попросили пока что воздержаться от каких-либо действий, так как, мол, ЦРУ собирается задйствовать собственного сотрудника для установления связи с Пеньковским в Москве. Британцы послушались, их разведка ничего не знала о подходе Пеньковского к американским студентам, В феврале американцы сделали попытку, но из-за какой-то путаницы попытка оказалась неудачной. Тем временем британская сторона, зная, что Пеньковский собирается посетить в апреле Лондон, предприняла кое-какие шаги в Москве и убедила американцев постоять в стороне.

Многое было сказано неверно о том, когда и как поступали материалы от Пеньковского. Путаница была даже в том, как появилась в Лондоне первая партия его драгоценных ракетных секретов в 1961 году, когда полковник прибыл в Лондон. Винн, например, утверждает, что это он привез их.

Но есть два пункта, по которым все сходятся. Первый – это фенменальная энергия Пеньковского, второй – его способность хамелеона переходить от роли к роли в его поездках на Запад. Пеньковскому приходилось носить три разные маски и вести три разные жизни в зависимости от обстоятельств. Первая – это официальная, как офицера ГРУ при ГКНТ, и в этом качестве он действовал как главный надзиратель в делегации, в ведении которого находились все финансы. Это предполагало большой объем административной работы, большие затраты времени, большие представительские функции. Поскольку он был старшим офицером ГРУ, его коллеги по лондонской резидентуре ожидали от него помощи, так как он имел возможность свободного передвижения. Тут британцы помогли ему, снабдив кое-какими снимками мест базирования управляемых ракет и военных объектов, которые ему не составляло труда выдать за свои. И, наконец, была и его тайная жизнь ценного агента западных спецслужб.

Эта его третья жизнь началась в 23 часа 20 апреля 1961 года в лондонском отеле "Маунт-Ройал", где разместилась советская делегация. После официоза первого дня он, вместо того чтобы спать, улизнул в специально зарезервированный номер для своей первой встречи с представителями западной разведки. Такие встречи длились до рассвета, и полковнику оставляли мало временм для сна и официальных мероприятий в составе делегации на следующий день.

Между Лондоном и Вашингтоном было согласовано, что те и другие будут использовать Пеньковского в Британии поровну. И таким образом он оказался в компании с двумя офицерами британской и с двумя американской разведок. Имена никогда не назывались, хотя в Москве придумали Грилла и Майлса с британской стороны и Александера и Ослафа – с американской. История о том, что Пеньковского посетила в отеле делегация из двадцати советских перебежчиков, чтобы убедить его, что они живы и здоровы и хорошо устроены, и счастливы принять его в свою семью, очень натянута.

На второй ночной встрече в "Маунт-Ройал" была подписана "Клятва верности", которую западные хозяева составили для него. В этом любопытном документе полковник клянется верно служить британскому и американскому правительствам в Советском Союзе столько, сколько потребуется. В ответ он просит, чтобы в случае необходимости ему и его семье было предоставлено политическое убежище в одной из этих стран, а ему – "подходящий статус". В конце документа он называет себя "солдатом свободного мира, ведущим борьбу против советской тирании".

В конце этого первого визита, завершившегося 6 мая, он получил фотокамеру "Минокс", специальный приемник и другое шпионское оборудование, прошел молниеносный курс по пользованию спецтехникой, ему было сказано, на каких вопросах сосредоточить свою деятельность.

В течение дальнейших 16 месяцев его шпионской деятельности перед западными службами стояла проблема, как его держать в узде и управлять им в его профессиональной и личной жизни. Одним из его недостатков было то, что он мог мало что или ничего добавить к тому, что фотографирует. Артиллерист по образованию, прошедший к тому же ракетные курсы, он не обладал техническим складом ума. Его суждения о веяниях в Кремле скоро были сочтены поверхностными.

Пеньковский был довольно легкомыслен, и здесь для сотрудников, которые "вели" его, возникала ещё одна проблема: как совладать с комплексом Уолтера Митти в этом человеке (по имени литературного героя, мыслящего нереальными понятиями; нечто отдаленно родственное нашей маниловщине – примеч. перев.). А однажды, на одной из первых встреч, он ошарашил их предложением пронести в кармане в здание советского Министерства обороны миниатюрную атомную бомбочку и взорвать здание вместе с собой.

Его тенденция к фантазиям сосуществовала в нем с тщеславием и распаляла это тщеславие. Гревиллу Винну он однажды поведал, что был принят королевой, и этот эпизод даже фигурировал потом в телевизионном фильме о нем, хотя на самом деле полковник Пеньковский был максимально приближен ко двору, когда проезжал в машине через Ричмонд-парк. Возможно, эта поездка и вселила в него эту видение. Однажды он действительно просил, чтобы его приняла королева, но она, к счастью, была в тот момент с визитом в Италии. Он старался держаться подчеркнуто важно. Его тщеславие порой создавало проблемы, но было и выгодно для Запада. Он говорил, что намерен войти в историю как величайший шпион. Тщеславием толкало его к все большей опасности.

Другой проблемой было его поведение в быту. Он лихо обращался с вверенными ему фондами ГКНТ, что щедро возмещалось с британской стороны. Этот советский полковник, прибывший по делам в Лондон, вел себя, как великий князь на Ривьере. Хотя это привлекало к нему ненужное внимание со стороны, он был неисправим. Он с легкостью давал таксисту "на чай" пятифунтовую купюру. Но было ещё хуже, когда он делал выход за покупками, которые предназначались прежде всего для подарков разным начальникам в Москве, включая генерала Серова, тогдашнего главу КГБ, и его жену (однажды вместе с Пеньковским была в Лондоне и дочь Серова, и тот попросил, чтобы Пеньковский поопекал её, поводил в рестораны и ночные клубы – всё за счет британских налогоплательщиков). Однажды, делая закупки в одном дорогом магазине обязательных "Шанель №5" для мадам Серовой, он купил несколько дополнительных пузырьков и тут же раздарил их продавщицам.

И бабник он был ужасный, иначе не скажешь. И здесь сказывались его тщеславие и чрезмерная фантазия. Князь сорил деньгами, словно турецкий султан при виде женщин, и его хозяевам приходилось прилагать немало усилий, чтобы направить его энергию в приемлемое русло. Однажды он, например, выдвинул требование, что ему нужны услуги только девственниц и до восемнадцати лет. Пришлось приложить немало усилий, чтобы умерить его требования хотя бы относительно возраста.

Второй раз он находился в Лондоне с 18 июля по 10 августа во главе делегации советских специалистов на открытии советской промышленной выставки. На сей раз он имел возможность проводить больше времени с тем же англо-американским квартетом. Важной и, как оказалось впоследствии, фатальной, была в этот раз его встреча и знакомство с миссис Чисхоулм, супругой второго секретаря британского посольства в Москве Родерика Чисхоулма, который должен был "вести" Пеньковского в Москве. Миссис Чисхоулм должна была "случайно сталкиваться" с Пеньковским на приемах, во время прогулок с детьми в московских парках для моментальных передач. Для встреч на открытом воздухе была сделана упаковка в виде коробочки детских сладостей, в которой помещались четыре кассеты. Эта коробочка плюс запасной "Минокс" были переданы Пеньковскому тем же летом в Москве вездесущим Винном, который стал незаменимым каналом связи с Пеньковским.

Следующая и, как оказалось, последняя поездка Пеньковского на Запад состоялась через два месяца. Он приехал в составе торговой делегации на открытие советской промышленной выставки в Париже. Он снова привез кассеты ценных документов, снова Винн принимал этот товар в аэропорту Ле-Бурже, куда Пеньковский прибыл 20 сентября. И снова долгие разговоры со знакомым квартетом и подготовка, на одной из таких встреч присутствовала и Джанет Чисхоулм. ЦРУ готовило его к "бросковым" операциям (когда агент или разведчик "бросает" в условленном месте и на короткое время кассету или что-либо еще, упакованное в непрезентабельный с виду предмет – например, смятую пачку сигарет – примеч. перев.) – которые в конечном итоге и привели к полному провалу.

Пребывание делегации длилось четыре недели, и полковник от души отведал прелестей парижской кулинарии, погулял по кабаре и ночным клубам. 16 октября, когда делегация возвращалась в Москву, в Ле-Бурже произошел В Ле-Бурже выпал туман, и рейс "Аэрофлота" задерживался. Может, это был знак Пеньковскому сверху от какого-нибудь покровителя шпионов, чтобы он остался? Похоже, он подумал об этом. Но его самоуверенность и желание сделать ещё больше, чтобы войти в историю супершпионом всех времен, взяли верх, и он миновал таможенный барьер. Ему уже никогда не придется ступить на западную землю, а скоро и по своей он не сможет свободно передвигаться.

Сложно сказать, как КГБ заподозрило, обложило и наконец схватило полковника. Несколько деталей этой картинки-складки дал Западу сам Пеньковский, до того как он был пойман, потом – Гревилл Винн. Многие детали отсутствуют, и, может быть, полная картинка никогда не будет собрана. И дальнейшее изложение происшедшего – это максимум возможного и достоверного. Оно основано на анализах западных экспертов и на показаниях последующих перебежчиков, с некоторыми из которых автор беседовал.

Первая отдаленная гроза прогремела в октябре 1961 года, когда он вернулся из Парижа. Перебежчики на Запад из восточноевропейских стран сообщали, что в это время советская военная разведка просила своих коллег по Варшавскому пакту произвести усиленную проверку в своих собственных рядах. В Москве уже обнаружили утечку информации, но не могли понять, откуда она происходит.

* Автор излагает версию провала Пеньковского, основанную на дошедшей до Запада информации; разумеется, она не во всем может совпадать с истинной картиной – примеч. перев.

– – – – – – – – -

Пеньковский и сам почувствовал недоброе в начале 1962 года, а именно 5 января, когда во время "случайной встречи" с Джанет Чисхоулм на московской улице маленький автомобиль нарушил правила уличного движения, а затем медленно поехал за ними. Через пару недель тот же автомобиль с номерным знаком SHA (неведомо, какие русские буквы хотел здесь передать автор примеч. перев.) 61-45 опять появился при их встрече. Это уже был настораживающий признак (такое повторение следовало расценить стократ серьезнее – примеч. перев.). Первая моментальная передача от него к миссис Чисхоулм (коробочки со "сладостями") состоялась в сентябре 1961 года, ещё до Парижа, и она, как и подобные встречи с другими западными связными, прошла гладко. Более того, в ноябре-декабре ему был предоставлен месячный отпуск и он поехал с женой в один из лучших курортов на кавказском берегу Черного моря, что обычно означало знак расположения сверху (автор находится в плену своих представлений; на самом деле таким образом Пеньковского могли "вывезти", чтобы провести кое-какие мероприятия по его квартире – примеч. перев.). Что же было не так?

Считается, что КГБ вышел на Пеньковского по чистой случйности. С начала 1962 года КГБ начал вести "ковровое", т.е. всеохватывающее, наружное наблюдение за всеми западными дипломатами в Москве и их семьями и фиксировать все отклонения от нормального поведения. О используемом западными разведками методе моментальных встреч и моментальных передач успел поведать до своей казни подполковник ГРУ Петр Попов, который предложил свои услуги ЦРУ в Вене в 1953 году, шесть лет работал на Запад, пока не был схвачен в московском автобусе вместе со своим американским связным 16 октября 1959 года.

К середине лета Пеньковский по некоторым признакам понял, что КГБ точит ножи против него. В апреле у него сорвалась поездка на международную ярмарку в Сиэтле – из-за того что его якобы могли расшифровать как офицера ГРУ по его работе в Анкаре. В мае и в июле сорвались поездки соответственно в Бразилию и на Кипр.

Понятно, что Пеньковский был в смятении. Его западным друзьям надо было переходить от встреч в городе на встречи и передачи на приемах, к тайниковым операциям.

Что же касается Винна, то вопреки тому, что он потом искренне говорил и писал, КГБ, похоже, не имел никаких подозрений на его счет и его считали скорее объектом вербовки, чем помощником Пеньковского в шпионских делах. Сдается, русские узнали всю правду о Винне из уст самого Пеньковского, и объектом наблюдения был не Винн, а сам Пеньковский, когда Винн заметил слежку в московском ресторане "Пекин" – это произошло в начале июля.

Хотя нервы Пеньковского были на пределе, он был ещё способен контролировать себя. Он всегда пользовался своим удостоверением сотрудника ГРУ, чтобы пройти с Винном через кордон в аэропорту. Хотя Винн и писал о том, что Пеньковский передавал с ним массу материалов, просил его сообщить об опасности его положения и повлиять на Лондон с целью органанизовать операцию по его спасению, основной упор Пеньковский делал на связь с сотрудниками западных резидентур (британцы до конца применяли получение документов на официальных приемах, где, если что, никто не захватит их на месте) и им предавал вместе с материалами свои самые серьезные личные послания. Он сказал им, например, что в конце сентября планирует взять отпуск, так что в это время связи с ним не будет. Он также заявлял, что собирается "разобраться" с КГБ, почему его не пускают за границу. Никакой паники пока не было.

Но как раз КГБ-то и разобралось с ним в течение последующих трех месяцев. В августе состоялась оперативная встреча с сотрудником ЦРУ, а последняя "моменталка" состоялась 5 сентября. 6 сентября западники видели Пеньковского в последний раз по случаю демонстрации фильма в британском посольстве. Никакой передачи материалов не было и не планировалось. Единственно что было намечено, так это бесконтактная встреча с новым сотрудником резидентуры, которому Пеньковского передавали на связь – чтобы они запомнили друг друга внешне. В западном лагере не возникло никакой тревоги, когда остальной сентябрь и начало октября прошли без каких бы то ни было признаков жизни со стороны полковника: считалось, что он в отпуске. Но октябрь близился к концу, а контактов всё не было, и появилось беспокойство. Неизвестности положила конец серия ударов, последовавшая 2 ноября.

Пеньковскому дали два телефонных номера для использования в экстренном случае. Он должен был позвонить и после ответа, ни слова не говоря, повесить трубку. Телефон московской квартиры его нового связника, естественно, не входил в это число. Однако этот телефон зазвонил первым, и голос был без сомнения Пеньковского. Сказанное им было столь же подозрительно, сколь и сделанное. Вначале он спросил своего нового связника, как его зовут, а потом продолжил: "Вы меня знаете. Вы мой друг. Нам нужно немедленно встретиться, возле цирка".

Всё в этом звонке было не так, это было грубое нарушение установленных британцами правил связи. Сотрудник лишь ответил, что представления не имеет, кто ему звонит, и повесил трубку. Пеньковский явно либо свихнулся от страха, либо работал под контролем КГБ. Другие происшествия этого дня подтвердили самые худшие опасения.

На тридцать пятом столбе по Кутузовскому проспекту появилась согласованная с американцами условная метка, которая давала знать о заложении тайника. Когда сотрудники ЦРУ поспешили к тайнику, они попали в руки КГБ.

Наконец в тот же день пришло сообщение об аресте Гревилла Винна – в Будапеште, где он находился со своей передвижной выставкой. Через несколько часов бедняга Винн был переброшен в Москву, где помещен для допросов в тюрьму "на Лубянке".

Что же произошло между кинопросмотром в британском посольстве и звонком британскому связнику 2 ноября? Опять же реконструкция событий сделана на основе западных анализов, в свою очередь основанных отчасти на показаниях перебежчиков из советской разведки.

В середине 1962-го началась слежка за квартирой Пеньковского. Вначале ограничивались установкой камер в окнах и на балконах дома напротив, которые позволяли видеть, чем занимается полковник, какие ящики выдвигает. На второй стадии воспользовались квартирой над ним, откуда выселили жильцов. В потолке установили глазок, и он дал увидеть куда больше. Теперь встал вопрос о том, как вторгнуться в квартиру и обыскать её, пока что не вызывая тревоги у подозреваемого предателя.

Эта проблема была решена подразделением "грязных дел" КГБ. Его люди нанесли легкий слой смазки на кресло Пеньковского, а эта смазка, расплавляясь под действием тепла тела, проникает через одежду и превращает место соприкосновения в жгучую рану. К полудню полковник, почувствовавший резкие боли, был отправлен в госпиталь, где проинструктированные врачи настояли на том, что пациенту следует пробыть на лечении несколько дней. Жену сумели удалить менее радикальным способом, после чего на квартиру был совершен набег и её обыскали. Фотоаппараты, кассеты, шифры, приемник и прочие шпионские аксессуары были извлечены из их захоронений и водворены на место. КГБ убедилось в виновности Пеньковского, но не торопилось брать его, надеясь, что, оставив его на свободе, сможет обнаружить его сообщников.

Однако преследователи через некоторое время после вторжения в квартиру изменили свое мнение, после того как увидели через потолочный глазок, как Пеньковский из секретного ящичка письменного стола – этого тайника сыщики не обнаружили – достает превосходный советский паспорт со всеми необходимыми официальными отметками. Хуже того: камера показала, что на паспорте есть его фото, но нет фамилии, имени и отчества. Более того, они увидели, как он заполняет эти пустые места – то есть готовится пустить паспорт в дело. После этого у КГБ не было иного выбора, кроме как брать его. Хотя об аресте Западу стало известно 2 ноября, он произошел за неделю, а то и за две до этого.

У властей было полгода, чтобы подготовить Пеньковского и Винна к тем ролям, которые они играли на четырехдневном показательном процессе, состоявшемся в мае 1963 года. Однако Винн не выглядел на суде этакой фигурой раскаяния, как того хотело бы обвинение, несмотря на временами жесткое обращение с собой (можно предполагать, что, если бы обращение с Винном было действительно "временами жестким", то и Винн, и прочие дали бы себе право говорить о жестоких пытках – примеч. перев.). Тем не мене его дело выглядело весьма простым: честный бизнесмен, ставший жертвой зловредных британских спецслужб и превращенный в орудие их грязной профессии. Если отбросить ярлыки, то такой вердикт недалек от истины. Приговорен был Винн к восьми годам лишения свободы, но через одиннадцать месяцев, 22 апреля 1964 года, был освобожден и обменян на пограничном пункте в Берлине на супершпиона "Гордона Лонсдейла" (Конона Молодого).

Сам Пеньковский, которого вынудили к признаниям путем жестоких пыток (оставим это утверждение на совести автора – примеч. перев.), представлял собой огромную проблему для постановщиков процесса. Прежде всего, надо было приглушить тот факт, сто он – старший офицер ГРУ. Он был представлен как давно уволенный из армейских рядов, как предавший доверие на оказанном ему посту заместителя председателя ГКНТ. Он был представлен как карьерист, стяжатель, разложившийся тип, который от морального разложения перешел к предательству. Появились свидетели, которые видели, как он пил вино из туфелек любовниц, и это была одна из многих отталкивающих привычек, приобретенных им в ночных клубах Лондона и Парижа (для некоторых части избранной публики, присутствовавшей на процессе, эта привычка могла бы показаться скорее восхитительной, чем отталкивающей).

Но самая большая проблема состояла в том, что надо было показать масштабность преступления, чтобы обосновать неизбежный смертный приговор. С другой стороны, это означало бы провал в работе органов безопасности, допустивших нанесение такого ущерба государству. Постановщики суда так и не построили квадрата из этого круга. В какой-то момент Пеньковский был обвинен в передаче тысяч военных, политических и экономических секретов Западу. Но после суда главный обвинитель генерал-лейтенант А.Г. Горный выступил с заявлением, смягчающим масштабы ущерба и объем переданной информации. Как всегда, коммунистическая система запуталась в паутине собственной лжи.

Пеньковский совершал героические дела, сам не будучи героем. Он служил, как сказали бы на Западе, благородному делу, но служил без благородства. И все-таки он не был пешкой на шахматной доске разведок. Он сам ступил на избранный им путь и прошел его до конца, пока его не остановила собственная самоуверенность.

10

Мрачный вестник

22 сентября 1961 года у дверей жилища Фрэнка Фриберга, резидента ЦРУ в Хельсинки, появился без предварительного уведомления подполковник Анатолий Михайлович Голицын. Он под фамилией "Климов" работал в резидентуре КГБ по контрразведывательной линии. Его не без приключений (он был на короткое время вызван в Москву, а потом вернулся под другим именем) перебросили во Франкфурт, а затем в Соединенные Штаты. Американцы приобрели весьма занимательный, неспокойный и, в конечном итоге, самый вредоносный для них подарок из когда-либо переходивших из рук в руки в шпионской игре Восток Запад.

В отличие от других своих коллег, просивших убежища на той стороне Атлантики, Голицын не давал показаний перед Конгрессом и не появлялся в печати до выхода в свет его политического кредо "Новая ложь вместо старой" – в 1984 году, спустя 23 года после его побега. К навязчивой идее этой книги – то, что Запад считает в предшествующие тридцать лет историей, на самом деле гигантский дезинформационный трюк КГБ, – мы вернемся позже. Здесь надо лишь заметить, что книга ничего не дает о жизни, личности и карьере автора. Не написано о нем и биографических сведений. Представить его как человека мы можем на основании сказанного им своим западным следователям, их мнения о нем и мнений о нем его бывших коллег, также сбежавших на Запад.

Ему было 35 лет на момент бегства – шага, который, по его словам, он вынашивал по мере разочарования коррупцией и несовершенством советской системы. Собственно, это аргумент всех перебежчиков, но в случае с Голицыным к этому аргументу следует отнестись с б'ольшим вниманием. Основной правдой в деле Голицына является тот факт, что к 1961 году он, как и Пеньковский, понял, что его карьера испорчена. о в отличие от Пеньковского, который никогда не забивал голову теорией разведывательной деятельности, Голицын неустанно тянуло к вопросам реформирования и реорганизации службы. Потерпев неудачу со своими идеями в Советском Союзе, самые амбициозные он взял с собой на Запад и там после медленного старта начал постепенно прогрессировать.

Стать чекистом было его детской мечтой. В 1944 году его, 18-летнего солдата, переводят из армии в школу контрразведки. После года учебы он три года работает по контрразведывательному обеспечению поездок советских граждан за рубеж, потом снова два года учится и попадает уже в Первое главное управление, в англо-американский отдел. С 1953 по 1955 год он находится в своей первой зарубежной командировке – в Вене, работая по советским эмигрантам в Австрии, потом по британцам. Затем снова учеба, на сей раз в Высшей школе КГБ, и, после кратковременной работы в Центре, по США и НАТО, он едет в Хельсинки.

Но размеренная карьера не устраивала Голицына, в голове которого после разных курсов появились идеи о переустройстве мира, прежде всего того, что находился непосредственно вокруг него. Много лет спустя о Голицын так говорил Петр Дерябин, бежавший на Запад в 1954 году (см. главу 6):

"Впервые я встретил Голицына в Москве в 1962 году, когда он работал в американском отделе, потом был с ним в Вене, где мы оба работали в резидентуре. Он был замкнутым и не привлекал к себе людей. Я был одним из его друзей, мне удалось снять номер в "Гранд-отеле" для него и его жены, на которой он женился перед самой командировкой.

Что меня больше всего удивляло в Голицыне – так это то, что он казался вечным студентом, а не практическим оперативным работником, которым он вообще-то являлся по положению. Он любил приврать и придумывал истории, которые делали его важным в глазах других. Он, например, рассказывал о себе, что в 1951 году был со Сталиным в Сочи. Но этого не могло быть, потому что Сталин не ездил туда в том году! Он вечно был полон планов, планов переделки всего и вся".

Своим следователям он поведал, что, мол, свой проект реорганизации Первого главного управления, разработанный вместе с другим коллегой, майором Кащеевым, он передал в Политбюро, и его там одобрили, но никаких реорганизаций не произошло. Позже он добавил, что сам Сталин одобрил их проект.

И вот этот неудержимый теоретик прибыл в 1960 году в Хельсинки и там начал пытаться улучшать дела. Скоро у него возник конфликт с резидентом, полковником Женниковым по поводу того, как должна работать резидентура, и в 1961 году он сделал ту же глупость, как и Пеньковский за пять лет до него в Стамбуле (ранее автор указывал Анкару – примеч. перев.) – написал жалобу в Москву по поводу поведения своего шефа. Хотя он направил жалобу по каналам своей службы, результат, по крайней мере для перспектив его карьеры, получился такой же. Ему посоветовали заниматься своим делом, и с этих пор Голицын, не ладивший с коллегами, был взят на заметку Центром как возмутитель спокойствия. В такой ситуации могла бы помочь рука наверху, но такой у Голицына не было. Неудивительно, что он стал искать выход своим амбициям на Западе.