Текст книги "Перелетные птицы"

Автор книги: Гордон Брук-Шеферд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

Что касается наземных вооружений, то НАТО впервые узнало, что в 90-х годах у Красной Армии будет новый боевой танк, после того как "Фэрвел" возвратил на Запад чертежи, ранее украденные и использованные при строительстве танка. Значительные пробелы выявились в области советских ракетных двигателей – одной из относительно редких областей, в которой русские удерживали значительное преимущество перед Западом. Хотя русские хвастались, что им нечего занимать в этой области, "Фэрвел" раскрыл, что Москва на самом деле очень интересовалась секретами "криогении" – особой сжатой смеси кислорода и азота, которая использовалась как горючее во французских ракетах "Ариан". Интерес Кремля к французским ракетам явился причиной того, что президент Миттеран в течение своего срока пребывания у власти холодно относился к русским, и это ещё один пример влияния "Фэрвела" на политические события.

Но пора вернуться в Советский Союз, в зиму 1982 года и увидеть, как "Фэрвел" сам закрыл шпионское досье на себя. Начнем с того, что мало было известно о нем самом и его семье, хотя это играло ключевую роль в его провале. Поскольку он отклонял предложения о встрече в Париже,* отрывочная информация о нем была собрана лишь двумя французскими связниками, которые встречались с ним в Москве.

* Предположения, что ему был навсегда закрыт выезд из Советского Союза в силу его знаний, неверен. Были возможности встретиться с ним за границей, даже в Париже, но именно "Фэрвел" выступал против.

"Фэрвел" родился в Москве в 1928 году и происходил, очевидно, из мелких сельских дворян, поскольку при удобных случаях говорил, что он "из бывших". Он был явно хорошо образован и начитан, у него была старинная мебель и старинные произведения искусства и вообще вкус к хорошей жизни в её традиционном понимании. Он ненавидел коммунистический режим за его вульгарность, своекорыстие, ложь – пожалуй, так же, как прусские юнкеры ненавидели нацистский режим, которому вынуждены были служить. Коммунисты в его глазах утратили всякое уважение и его лояльность, потому что никогда всерьез не пытались взять на себя главную ответственность любого правительства – служить нации. Однажды он вытащил кошелек. "Смотрите, что мы получаем! – воскликнул он. – Все деньги идут на оружие. И ничего народу". Деньги не играли никакой роли в его решении работать против режима. Он никогда не пытался торговаться за бесценные материалы, которые передавал, и принимал небольшие суммы на покрытие своих расходов.

Жена его была тоже не из пролетариев. Об этой женщине известно ещё меньше сверх того, что она была дочерью адмирала и весьма культурным человеком.

Разоблачение "Фэрвела" произошло после того, как он сам, уже осужденный за убийство, начал понемногу проговариваться. Несмотря на на отдельные любовные приключения, вроде романа с Людмилой, его брак был вполне счастливым – на русский манер. И вот в своих письмах жене из иркутской тюрьмы он не смог удержаться, чтобы не вставить ностальгических намеков на "нечто большое", от чего он теперь вынужден отказаться. Такие намеки не могли не обратить на себя внимание. "Фэрвел" должен был понимать и, возможно, понимал, что все написанное им проверяют тюремные власти. Подключился КГБ, и зимой 1982-83 года к нему пришли следователи из его прежней организации, где начали подозревать, что он не только убийца, но и предатель.

Запад узнал об этих допросах и вообще о том случае, который привел к аресту "Фэрвела" и заключении его в тюрьму благодаря исключительному совпадению. Офицером, которого послали допрашивать "Фэрвела", был полковник Виталий Сергеевич Юрченко, с сентября 1980-го до марта 1985 года возглавлявший 5 отдел Управления "К" Первого главного управления КГБ, и в его обязанности входило, помимо прочего, расследовать подозрительные на шпионаж случаи среди сотрудников. А в августе 1985 года, через пять месяцев после того как Юрченко был направлен за рубеж на оперативную работу против Соединенных Штатов и Канады, он совершил "импульсивный побег" в американское посольство в Риме. И хотя спустя три месяца он совершил другой импульсивный побег – в советское посольство в Вашингтоне,* – достоверность его информации была подтверждена другими перебежчиками. Одна из вещей, которую он поведал американцам за то прискорбно малое время, какое он был у них в руках, это развязка с "Фэрвелом" и его связанная с этим психологическая травма, которая первоначально толкнула Юрченко на побег.

* Юрченко бежал обратно в Советский Союз в ноябре 1985 года. В этом поступке усматривается множество причин, и все личные. Роман, который у него был в Оттаве с одной русской женщиной, работавшей в советском посольстве, рухнул, так как она отказалась просить вместе с ним политического убежища. Более того. – это редкий случай среди перебежчиков жизнь в Соединенных Штатах при ближайшем рассмотрении показалась ему менее привлекательной, чем ему казалось. Он был также рассержен на то, что ЦРУ поторопилось дать в прессу некоторую информацию, которую он успел рассказать. В целом, созданные вокруг него условия в немалой степени способствовали его побегу обратно. Этот побег облегчался ещё и тем, что его "попечители" пошли с ним обедать в ресторан, расположенный вблизи советского посольства. Так что ему и нужно-то было извиниться на несколько минут и быть таковым. Бытует мнение, что это был тоже "импульсивный побег". Нет никаких логических или профессиональных оснований считать, что его с самого начала подкинули американцам для пропагандистского шума.

Согласно Юрченко, было неудивительно, что "Фэрвел" не только сразу признался в шпионаже в пользу Франции, но воспользовался случаем, чтобы заклеймить режим и воздать хвалу Западу. Он написал длинный документ под названием "Признания предателя", которое по своей остроте воскрешает в памяти "Я обвиняю" Эмиля Золя. Самой острейшей критике он подверг службу, в которой работал. Первое главное управление КГБ, заявил он, "совершенно разложилось, пропитано алкоголизмом, коррупцией и непотизмом". Его тирада заканчивалась словами: "Мое единственное сожаление в том, что мне не удалось нанести ещё больше ущерба Советскому Союзу и оказать ещё больше услуг Франции".

"Фэрвел" знал, что он обречен, но не каждый из обреченных встречает смерть как последний раунд борьбы. В его "Признании" отражены два аспекта его характера, и холодное презрение интеллектуала и горячая славянская страсть сливаются в одно. Не последним из важных уроков, преподанных "Фэрвелом", является то, как он закончил свою жизнь.

Он улыбнулся бы тому, что случилось после его казни. Так, 5 апреля 1983 года французское правительство единым махом изгнало из страны 47 сотрудников советских спецслужб, действовавших во Франции под разными видами дипломатических прикрытий. Основную массу составляли офицеры "линии икс", взятые из списка двухсот пятидесяти, который был передан "Фэрвелом" в ДСТ за год до этого. Эта массовая высылка наделала много шуму и в западной прессе была напрямую связана с ударов, который до этого нанесли французам русские. За три месяца до этого французское посольство в Москве было вынуждено со стыдом признать, что КГБ шесть лет прослушивало связь с Парижем через "жучки", вмонтированные в посольские телетайпы таким образом, что русские читали сообщения до того, как они зашифровывались перед отправкой в Париж и после того как расшифровывались – после получения из Парижа. Высылки явились ответом на такое унижение, и этого не скрывали. На самом деле оба эти события никак не были связаны между собой. Советские разведчики были высланы потому, что месяцем раньше Раймон Нар и его коллеги получили подтверждение о смерти "Фэрвела", так что теперь можно было разрушать названную им сеть, не боясь навредить ему.

Хотя Кремль воздержался от ответных мер, КГБ старался отомстить за свое поражение и спустя долгое время после смерти "Фэрвела". Летом 1984 года они пытались заполучить в свои руки того самого бизнесмена, с которого всё началось – когда в конце 60-х был отремонтирован разбитый автомобиль. Бизнесмен получил письмо, написанное рукой жены "Фэрвела", в письме бизнесмену предлагалось приехать в Москву. Но эта очевидная ловушка была проигнорирована.

Имя этого бизнесмена, очевидно, упоминалось в качестве оперативного контакта "Фэрвела", когда тот был в Париже, и вовсе не значит, что его имя получили от "Фэрвела" во время допросов, перед смертью. И французский коммерческий представитель в Москве, возобновивший опасный контакт, и сотрудник аппарата военного атташе, который принял эстафету, доработали свои сроки в Москве, как было запланировано, и до возвращения домой, через год или два, их никто не трогал. "Фэрвел" продолжал служить Франции даже после того как он уже больше не мог служить Западу.

17

Резидент

Олег Гордиевский – это третий гигант из длинного списка офицеров советской разведки после 1945 года, который отверг систему и стал служить Западу. И он единственный из этого трио остался жив. Пеньковского в начале 60-х и "Фэрвела" в начале 80-х поймал, пытал и казнил режим, который они предали. Гордиевский чудом сумел избежать той же участи благодаря собственному высочайшему профессионализму скользнул и, можно сказать, помощи со стороны британцев, на которых он прилежно работал более десяти лет, пока его тайна не потрясла Москву.

Все перебежчики, без пяти минут перебежчики и "агенты на месте", про которых сказано в этой книге, тоже не пигмеи. Гиганты же среди них те, чья значимость вышла за рамки их чисто профессионального занятия. 5.500 совершенно секретных документов, которые полковник Пеньковский передал Западу, изменили военное мышление в странах НАТО и распутали загадку ракет на Кубе. 3.000 документов "Фэрвела" в основном того же совсекретного качества сблизили Францию с западным альянсом и побудили Запад забить тревогу по поводе масштабов советского технологического воровства и шпионажа. Гордиевский не принес с собой кип документов, когда ему пришлось бежать. Да в этом у него и не было необходимости. К этому времени он был и.о. резидента в Великобритании, возглавлял все операции в стране, второй по значению после Соединенных Штатов разведывательной цели Советского Союза. Он занимал ключевой , который обычно должен возглавлять генерал-майор, и в этом смысле Гордиевский был самым вличтельным из советских офицеров, когда-либо переходивших на Запад.

Вместо документов, которые передавали те два его предшественника, Гордиевский передавал уникальное знание внутреннего мира Кремля, которое было доступно ему в силу его высокого ранга и тех постов, которые он ранее занимал в своей карьере. Как у Пеньковского и "Фэрвела", у него была своя миссия. В его случае вклад в отношения между западом и Востоком состоял не в военной или научно-технической информации, а в глубоком проникновении в умы советских лидеров. Некоторые из его открытий потрясали. Все вместе они помогли Западу изменить свои представления о советском режиме, и они работают до сих пор (напоминаем, что книга вышла в 1985 году – примеч. перев.).

Первым таким открытием, в начале 80-х годов, было то, что Запад даже не заметил, как он тогда прошел в опасной близости от войны. И дело было не во всплеске советской агрессивности, а в приступе паники. Гордиевский служил тогда в Москве , когда была запущена "Операция РЯН" – по начальным буквам слов "ракетно-ядерное нападение".

В конце ноября 1981 года в резидентуры всех столиц натовских и других важных и влиятельных стран вроде Японии, Швеции и Швейцарии, а также некоторых латиноамериканских государств была направлены циркулярная телеграмма. Получателям приказывалось отслеживать признаки того, что Запад готовит молниеносный ядерный удар по Советскому Союзу. Далее следовало перечисление пунктов, по которым надо было собирать информацию – они варьировались в зависимости от конкретной страны. Гордиевский сам направлял приказ по "РЯН" в Лондон.

От лондонской резидентуры требовалось внимательно наблюдать за режимом работы Даунинг-стрит 10, министерств обороны и иностранных дел (и докладывать, горит ли по ночам свет). Аналогичное наблюдение вменялось вести за американским посольством на Гросвенор-сквер и штаб-квартирами Ми5 и Ми6, прослеживать активность передвижений курьеров и офицеров связи между этими ведомствами, наблюдать перемещения министров, отмечать, как часто Маргарет Тэтчер ездит в королевский дворец, обращать внимание на необычные передвижения войск и на оживление на авиабазах и в морских портах, отмечать, не проводится ли накопление запасов продовольствия, банков крови и прочие меры гражданской противовоздушной обороны, свидетельствующие о подготовке советского ядерного контрудара. Регулярные доклады следовало посылать каждые две недели, но в случае наличия чрезвычайной информации направлять её немедленно.

Циркуляр намечалось разослать из Москвы намного раньше, но были потеряны месяцы, потому что сводная команда из шестидесяти офицеров КГБ и ГРУ, на которую была возложена разработка циркуляра, с самого начала не восприняла это задание слишком всерьез (Это было время, когда во главе КГБ стоял ещё Юрий Андропов. Он, якобы, скептически отнесся к этой затее, но его убедил присоединиться к ГРУ "ястреб" – советский министр обороны маршал Устинов).

"Операция РЯН" датируется маем 1981 года, когда впервые в своей истории два конкурирующих ведомства по приказу Политбюро скооперировались в работе по сбору глобальной информации. ГРУ поручили отслеживать чисто военные признаки планирования Западом нанесения первым ядерного удара, тогда как КГБ – собирать доказательства принятия политического решения о пуске ядерных ракет против Советского Союза Соединенными Штатами или в рамках НАТО. В Москве считали, что критическое решение может быть принято за 7-10 дней до нападения. Это, считали в Кремле, было минимальным сроком, необходимым для осуществления всех многоплановых тайных приготовлений – не только по части собственно ракет, но и по широкому спектру правительственного управления, связи между союзниками, экономического планирования и гражданской обороны. За обнаружением этих различных признаков подготовки последовал бы преход советского руководства и всех вооруженных сил и ракетных войск на более высокий уровень готовности.

Что касается Первого главного управления (где служил Гордиевский), занимавшегося шпионажем за рубежом, то все сомнения в серьезности операции были развеяны обращением главы ПГУ генерала Владимира Крючкова к высшим офицерам. Он сказал им, что указание о проведении "специальной военно-стратегической оценки" исходит напрямую из Политбюро (это происходило в заключительной фазе брежневского застоя). "Милитаристские империалистические круги в США, – говорилось в наставлении руководства, проводят военные приготовления и разрабатывают новые виды оружия, которые могли бы сделать внезапное нападение реальным". Советское руководство решило, таким образом, мобилизовать все свои разведывательные службы на глобальную кампанию по повышению бдительности. Лозунгом было "Не прозевать!"

Тогда некоторых головах в Советском Союзе (а позднее, когда появилась информация Гордиевского, и на Западе) возник вопрос: что это – настоящий политический страх или сложная разведывательная и военная игра? Гордиевский считал, что первое. Он утверждал, что, хотя этот страх самовозбужденный и подогреваемый изнутри, он базируется на внешне достоверной оценке ситуации в Вашингтоне (явно взаимоисключающие доводы, тем более что автор следующие абзацы посвящает обоснованию упомянутых опасений – примеч. перев.). Советская истерия насчет того, что мир может оказаться на грани ядерной войны вспыхнула в конце 70-х – после кризиса вокруг тегеранских заложников и возникновения амбициозных планов президента Картера по созданию крупных и с прицелом на использование во всем мире сил быстрого развертывания США. Но запал по-настоящему начал дымиться в начале президентства Рейгана. В КГБ думали, что, как и Никсон, Рейган после нескольких месяцев жесткой риторики пойдет на разрядку, но он как начал, так и продолжал гнуть свою линию.

Масла в огонь добавил факт, который Москва расценила как угрозу на ракетном фронте – появление новых и более точных американских ракетных систем. Она увидела в этом возросшую способность Запада к нанесению ответного удара по советскому ядерному арсеналу, выживанию и победе. Техническими индикаторами этого явилось развертывание ракет МХ ("Защитник мира"), "Трайдент II" и "Першинг II", а также крылатых ракет наземного, морского и воздушного базирования.

Еще большую тревогу в Москве вызвало так называемое "двойное" решение НАТО, принятое в 1979 году – развернуть наземные крылатые ракеты в Европе и одновременно продолжать переговорный процесс. Кремль обратил внимание на одну сторону этого решения – на развертывание и усмотрел в нем отчетливые признаки того, что весь западный яльянс поддерживает американские усилия по достижению решающего военного перевеса над Советским Союзом, несмотря на дорогостоящую советскую пропагандистскую кампанию, направленную на предотвращение западной солидарности. В Москве возобладали искренние опасения насчет того, куда может завести жесткий курс Белого дома.

Последняя публичная речь Леонида Брежнева подтверждала оценки Гордиевского. 27 октября 1982 года советский лидер заявил высшим военачальникам: "Военные приготовления Соединенных Штатов достигли беспрецедентного уровня... Мы переживаем период, когда боеготовность нашей армии и флота должна стать ещё выше... Советская Армия должна быть на высоте во всех областях... Отставание в этой конфронтации нетерпимо".

Через две недели, 10 ноября 1982 года, Брежнев умер. Однако, как показали заключения Гордиевского, с ним не умер военный невроз Кремля. И действительно, ещё более тревожный случай (более тревожный потому, что явился неожиданным и специфичным) имел место почти точно через год после смерти Брежнева, когда в Кремле подходил к концу короткое и полное катастроф время властвования ещё одного из его ископаемых лидеров – Юрия Андропова. Со 2 по 11 ноября 1983 года в НАТО проходили командные учения "Меткий стрелец" ("Able Archer") по отработки процедур применения ядерного оружия. Как обычно, разведки Варшавского пакта занялись наблюдением за ходом учений, а западные разведки, тоже как обычно, наблюдением за наблюдателями.

Скоро и британским и американским прослушивающим центрам стало ясно, что что-то идет не так, и здорово не так. Вместо нормального прослушивания через "железный занавес" зафиксировали резкое увеличение радиообмена – по объему и интенсивности – между странами восточного блока. 8-9 ноября паника в Кремле достигла предела. Заметив изменения формата радиообменов в ходе учений "Меткий стрелец", московский Центр разослал во все резидентуры запрос по "РЯН". Случилось, казалось бы, немыслимое: Варшавский пакт заподозрил, что он в любой момент может подвергнуться ядерному нападению.

Гордиевский объяснил, что это было вовсе не немыслимым. Классический советский план нападения на Запад предусматривал маневры как комбинированное маскировочное прикрытие и трамплин для настоящего нападения. Естественно, русские подумали, что их противник сделает то же самое. Поэтому Центр, пояснил Гордиевский, всегда отдавал приоритет ведению разведки за учениями НАТО и получению разведданных о процедурах приведения в боеготовность. Для Запада было жизненно важно не сбить противника с толку в этом вопросе. В результате предупреждений Гордиевского Запад внес поправки в свою практику, чтобы избежать провоцирования противника в будущем. И, несколько известно, паника 1983 года больше не повторялась.

В более широком политическом аспекте участие Гордиевского привело к ещё большим переменам. В сентябре 1985 года британские официальные лица передали американцам информацию Гордиевского по "РЯН" американцам с его подробным анализом не только кремлевской стратегии, но и кремлевской психологии. Документ под названием "Советские представления о ведении ядерной войны" насчитывал 50 страниц.

Его самый настойчивый вывод состоял в том, что советское руководство слишком верует в собственную пропаганду насчет "агрессивных империалистических кругов" и Западу следует быть очень осмотрительным и не давать развиваться этой опасной паранойе, дабы не подтолкнуть Кремль к переходу грани. До тех пор в Белом доме искренне верили, что сообщения, шедшие в Москву от таких людей, как Анатолий Добрынин, советский посол в Вашингтоне более двух десятилетий, создавали верную картину по существу миролюбивой Америки. Теперь стало ясно, что долгое время даже этот уважаемый ветеран говорил Кремлю то, что тот хотел слышать.

Президент Рейган, говорят, прочел доклад Гордиевского от начала до конца, что отнюдь не было его обычной практикой. Предостережения Гордиевского возымели результат. Вскоре после этого знаменитое рейгановское "империя зла" стало употребляться всё меньше, пока не исчезло из его лексикона.

Но влияние сообщений Гордиевского не ограничивалось политической сферой. Он мог сказать вещи огромной важности профессионалам спецслужб Великобритании и других западных стран. Он мог со знанием дела рассказать, какой ущерб операциям КГБ в Великобритании нанесла настойчивая политика британского правительства по сокращению с 1971 года числа советских офицеров разведки в Лондоне. Жесткая британская политика в вопросах высылки возымела успех как минимум на двух фронтах. Во-первых, это деморализовало офицеров и нанесло ущерб карьерам выдворенных (три офицера из числа выдворенных в 1983 и 1984 годах абсолютно лишились перспективы выезда, а из трех выдворенных из Дании в начале 70-х один запил, ещё один тоже покатился вниз). Во-вторых, в результате выдворения остался персонал, не подходящий для работы, оставили тех, кто сохранил свою "незапятнанность", но удалили сотрудников посмелее, приобретших опыт работы за рубежом. К тому же поскольку он работал по английской линии в КГБ, он знал, кто числится по реестрам КГБ как агенты или "разработки".

Он смог убедить Ми6, что лондонская резидентура КГБ в период с 1982 по 1985 годы работала крайне неэффективно. Большинство её контактов были низкого уровня, с ограниченным доступом к важной информации. У резидентуры не было успешного проникновения в высокие слои британского истеблишмента. Существовал значительный контраст с настойчивой, преданной и порой блистательной работой КГБ в других странах и низким уровнем работы лондонской резидентуры, которая порой обманывала Центр. Резидентура обманывала Центр относительно количества и качества имевшейся агентуры. Центр обманывал Политбюро, снабжая его информацией, которую там хотели слышать. Не гнушалась резидентура порой и фабрикацией информации, хотя чаще она составлялась на основе прессы. Однажды лондонская резидентура получила запрос из Центра о реакции на Западе на встречу Горбачева в Москве с делегацией Социалистического Интернационала. Поскольку у резидентуры не оказалось подходящей информации, сообщение было придумано со ссылкой на более или менее убедительные источники.

Кем же был этот русский, который в тридцать с лишним начал на основе чисто идеологического убеждения работать против Советского Союза и до достижения пятидесяти лет сумел трансформировать восприятие Западом советского режима? Что можно сказать о прежней жизни и работе Олега Гордиевского?

Он родился в Москве в октябре 1938 года. Отец его был офицером НКВД (как тогда назывался КГБ) и с 20-х годов являлся функционером партии. Это был образованный человек, воспитанный на русской культуре, но одновременно верил в то, что пишет пресса – даже в оправдание чисток. Мать была родом из Средней Азии, а её мать была почти неграмотной крестьянкой с глубокой религиозной верой. Мать и бабушка предприняли попытку покрестить Олега, но она сорвалась. Так и шло перетягивание Олега на ту или другую сторону всё его детство и отрочество.

Семья проживала в московском здании, почти сплошь заселенном сотрудниками КГБ. Во время неоднократно повторявшихся чисток конца 30-х годов они часто слушали в предрассветные часы стук в двери соседей, один за другим коллег из КГБ увозили, и они больше не возвращались.

Еще до смерти Сталина Олег слышал, как родители обсуждали порядки в стране, у матери были вопросы к власти, отец её защищал. Но в 1956 году отцу пришлось в полный голос обсуждать партийные дела со всей семьей. По Москве ходила знаменитая речь Хрущева на ХХ съезде КПСС с разоблачением сталинского террора. К юношескому скептицизму в отношении верхов добавился шок, произведенный речью Хрущева.

1956 год оказался значимым и для его карьеры. Он поступил в МГИМО, а это традиционно вело в разведку или дипломатию. Гордиевский был уверен, что его судьба за рубежом, только форма, которую примет эта судьба, не снилась ему даже в самых необычных снах.

Это был год возбуждения в советском обществе – год венгерской революции. Гордиевский позже говорил, будто искренне верил, что это начало новой эры, но он быстро подавил в себе эти настроения, когда обнаружил сдержанную реакцию сокурсников на них. И во время, потому что через несколько дней пришли сообщения о начале подавления восстания.

В августе 1961 года, перед последним курсом, Гордиевского направили на практику в Советское посольство в Берлине. Он находился там до января 1962 года. Эти месяцы открыли ему глаза не только на дипломатическую работу. Он прибыл в примечательный момент: на другой день после его приезда была воздвигнута Берлинская стена, после чего сразу последовала пропагандистская кампания оправдания этого чудовищного сооружения, которая, может быть, с профессиональной точки зрения произвела на Гордиевского впечатление, но у него появились сомнения в превосходстве "рая для рабочих" и в нравственности тех, кто управлял им.

Эти месяцы в Восточном Берлине заставили его о многом задуматься. Он и в институте получил представление о западном мире, читая западногерманские газеты. В Берлине эти представления стали прочнее и отчетливее. Каждый день он имел возможность смотреть западные телепрограммы и читать западные газеты как они есть. Для образованного молодого человека с пытливым умом недостатки и особенно вопиющая неэффективность системы, которой он служил, высветились довольно контрастно.

В Москву вернулся молодой человек, полный скрытых сомнений, чтобы в том же году последовать по стопам отца в КГБ (?! – примеч. перев.).После годичной подготовки он провел три последующих года в подразделении "С" штаб-квартиры Первого главного управления, который ведал организацией советской нелегальной сети (то есть разведчиков, не имевших официального прикрытия). В январе 1966 года он был направлен в свою первую командировку на теплое местечко – в Копенгаген. Там он занимался оперативной работой по расширению и руководству агентурной сетью в Дании.

Он пробыл в датской столице до до января 1970 года, и за эти четыре года его неприятие коммунистического режима сформировалось окончательно. Это было не то что в Берлине, откуда он видел западный мир урывками, через решетку клетки. В Копенгагене он находился внутри свободного мира. Всё, что он знал о терроре сталинской системы и других эксцессах недавней советской истории, приобрело новую перспективу и обнажило его истинные настроения в отношении системы, в которую он был призван верить и защищать.

Летом 1968 года произошло вторжение в Чехословакию. Для Гордиевского чехословацкий кризис оказался заключительным доказательством того, что даже под руководством человека типа Хрущева система не способна к изменениям (фраза не совсем логична: Хрущева уже четыре года не было у власти примеч. перев.). И в глубине души он решил, что должен бороться с системой, но ещё не был готов психологически к действиям в соответствии с этим решениям.

Он провел в Москве чуть менее двух лет – с января 1970 по октябрь 1972 года. Он снова работал в московском Центре, и в этот период произошел его переход от административных к политическим обязанностям. Работа по "нелегалам" в Центре была ещё менее привлекательной после занятия тем же делом в Копенгагене. Он перешел в 3 отдел, где требовалось больше ума, это был уровень повыше. 3 отдел занимался операциями КГБ в Великобритании, Ирландии, Австралии, Новой Зеландии, на Мальте, а также в Скандинавии и Финляндии. Первоочередной задачей 3 отдела тогда было восстановить лондонскую резидентуру из ничтожной кучки, оставашейся от неё после массовой высылки – 105 сотрудников – в сентябре 1971 года, по следам разоблачений, сделанных Лялиным. Позже Гордиевский сообщил британцам, что метла сработала не чисто и не вымела всю шпионскую сеть, как на это надеялись. Около восьми сотрудников КГБ и пяти из военной разведки ГРУ "выжили", потому что даже Лялин не знал об их существовании. Тем не менее эта массовая чистка, наиболее крупная за всю историю шпионажа между Востоком и Западом, явилась для Центра подобием землетрясения. Даже одно выдворение вызывало там серьезные колебания почвы. Нет такой шкалы, по которой можно было измерить силу удара, нанесенного выдворением единым махом 105 человек. И плохо то, что удар был нанесен по лондонской резидентуре, которая дала КГБ так много беглецов в прошлом и всегда считалась образцом советской разведывательной деятельности. Но шок был не единственной реакцией на случившееся: к нему примешивалось определенное уважение к правительству, у которого хватило нервов и уверенности в себе бросить Москве такой вызов.

Этот эпизод поднял в глазах Гордиевского профессиональный авторитет британцев. Он уже обдумывал, как можно сделать шаг навстречу Западу во время следующей зарубежной командировки. В принципе, он был готов связаться или с ЦРУ, или с Ми6. На то время у него были веские доказательства, включая вердикт одного из резидентов копенгагенского периода, который заведовал британским направлением работы в московском Центре, о том, что сейчас нет риска для его собственной безопасности при работе с англичанами: "Время Филби и Блейков прошло".

Когда Гордиевский осенью 1972 года прибыл вторично в Копенгаген, он был готов вступить в контакт с Западом. Первыми сделали шаг навстречу британцы, но все случилось не сразу. Самым удобным местом для его обработки оказались дипломатические коктейли. На первых стадиях Гордиевский проявлял осмотрительность – не в отношении того, что он делает, а того, когда и где нужно действовать. Так или иначе, но к 1975 году он начал сотрудничать с англичанами на регулярной основе.