Текст книги "Город и столп"

Автор книги: Гор Видал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

Толстяк ухмыльнулся:

– И у вас хватит духу рассказать о себе всему миру?

Пол вздохнул и опустил взгляд на свои руки.

– Нет, – сказал он, – не хватит.

– Так что же мы можем сделать, если мы так пугливы?

– Жить, не теряя собственного достоинства, я полагаю, и учиться любить, как говорят.

– Справедливо, – вздохнул толстяк. – Ну, мне пора за стойку.

Он ушел.

– Тебе и вправду не все равно? – спросил Джим. – Ты и правда печешься об остальном мире?

Пол пожал плечами:

– Иногда не все равно, иногда я действительно очень о нем пекусь.

Они попивали свое пиво и поглядывали на людей. Присутствовавшие женщины, как ни посмотри, выглядели совсем жалко, особенно одна из них, пожилая женщина, которую все называли Большая. Седоволосая, с мужской стрижкой, в юбке, пиджаке и темном галстуке, она становилась сама не своя при виде хорошеньких девушек, в особенности застенчивых и влюбчивых.

– Вот она, – сказал Джим, кивнув в сторону Большой, – не лжет и не притворяется. Ты хочешь быть похожим на нее?

– Я не о том. Мне требуется хоть немного элементарной честности и терпимости. Почему мы такие, какие мы есть? Это тайна, и закон тут не при чем.

Джим сменил тему разговора.

– Сколько ты собираешься пробыть в Новом Орлеане?

– А что? Тебе скучно?

– Нет, но мне нужно работать, я тебе говорил про теннисную школу.

– Успокойся, у тебя на это еще много лет. Ты попридержи свои денежки, развлекайся и жди.

Джим был рад тому, что ни он, ни Салливан, не притворялись, будто всю жизнь собираются провести вместе, но ему и в голову не приходило, как трудно было Салливану, почти в него влюбленному, казаться безразличным. Поскольку они не понимали друг друга, каждому удавалось поддерживать в своем воображении иллюзорное представление о другом.

К ним за столик подсела молодая красивая лесбиянка, напоминавшая гипсовый слепок с Аполлона Бельведерского. Спрос на нее был велик.

– Эй, ребята, угостите вашу лучшую подружку?

Они выпили.

3

Дни проходили быстро, и Джим наслаждался этой праздной жизнью. Он был счастлив, просыпаясь по утрам, он был счастлив, ложась в постель вечером и думая о дне грядущем. Он понимал, что его жизнь течет бесцельно, и это его вполне устраивало. Внезапно война в Европе заняла умы даже клиентов бара «Шенонсо». Они теперь часами беседовали о возможности немецкого вторжения в Британию, и казалось, что у всех сохранились какие-то сентиментальные воспоминания о Стратфорде, Марбл-Арч или о гвардейцах в Найтсбридже. Люди, стесняясь своего интереса, окунулись в реку истории, протекавшую по их столетию.

К концу мая Джим и Салливан стали скучать в Новом Орлеане. Джим все чаще заговаривал о Нью-Йорке, о работе, а Пол считал, что им нужно отправиться в Южную Америку, хотя особо на этом не настаивал, а просто таким образом давал понять, что еще какое-то время рассчитывает пробыть с Джимом. Но их дальнейшая судьба решилась помимо их воли и довольно неожиданно.

Однажды вечером в "Шенонсо", Джим, беседуя с хозяином, увидел, как в бар вошла женщина. Это была брюнетка, необычная, хорошо одетая и совершенно неопределяемой ориентации. Она неуверенно заказала себе выпивку. Хозяин обратил на нее внимание:

– Бог ты мой, она зашла не в тот бар, я такие вещи за милю чую, – он поднялся на ноги. – Если сюда станут приходить все подряд, мы растеряем нашу репутацию.

Нахмурившись, он направился к стойке. И тут Салливан узнал женщину, а она в тот же миг узнала его.

– Пол! – воскликнула женщина и, взяв со стойки свой стакан, села за их столик.

Кто бы она ни была, Пол был рад встрече. Когда он представил ее Джиму, она одарила того искренней улыбкой, в которой сквозил интерес, а не любопытство, за что Джим был ей благодарен. Она начала говорить, а Джим рассматривал ее лицо. Естественно изогнутые тонкие брови, карие глаза, темные волосы, фигура стройная, неброская, движения как у танцовщицы. Она рассказывала об Амелии, бывшей жене Салливана.

– Где она сейчас? – спросил Пол.

– В Нью-Йорке, я думаю.

У Марии были какие-то особенные интонации – изысканные, интимные.

– Как ты думаешь, она выйдет еще раз замуж?

– Вряд ли. Но кто знает. Я видела ее всего неделю назад, она работает в каком-то журнале. У нее теперь глобальная философия – всякая мелочь, вроде брака двух человеческих существ, ее не интересует. Она думает только о массах и о духе истории. В данный момент она страстно ненавидит русских, потому что она за Гитлера. Десять месяцев назад она была сталинисткой. Боюсь, она и думать забыла о личной жизни, она целиком посвятила себя жизни общественной, это ужасно.

Джим слушал ее с интересом. Салливан редко говорил о своем скоротечном браке.

– Бедная Амелия, – сказал наконец Салливан, – жизнь ее не балует. Хоть деньги-то у нее есть?

Мария кивнула.

– Думаю, она неплохо зарабатывает, в том мире ее ценят.

– А ты чем занята?

Она засмеялась

– Как всегда ничем. До осени жила во Франции, потом началась война, и я вернулась в Нью-Йорк. А здесь я на своем месте.

– Верлен тебе пишет?

Мария слегка нахмурилась и принялась что-то чертить на столешнице своими длинными пальцами.

– Насколько я понимаю, он сейчас в армии. Нет, он мне не писал, я его целую вечность не видела.

– Ты по-прежнему занимаешься живописью?

– Нет, – сказала она. – А как тебе Голливуд?

Пол усмехнулся:

– Все шло прекрасно, пока меня не попросили написать что-нибудь. После этого, конечно же, пришлось ретироваться.

Мария засмеялась.

– А ты так и остался донкихотом?

– Боюсь, что да.

Салливану нравилось, когда его считали непрактичным человеком с золотым сердцем.

Они замолчали. Джим с интересом изучал гладкое хорошо ухоженное лицо Марии Верлен, чувствуя, что чем дольше он смотрит на нее, тем прекраснее она становится. Наконец Салливан спросил Марию, что она делает в Новом Орлеане.

– Я здесь проездом, – ответила она.

– Едешь куда-то или просто путешествуешь?

– Просто путешествую. Но вообще-то еду на Юкатан.

– Странное место…

– Есть причина. Прошлой зимой умер мой отец, и оставил мне в наследство плантацию, на которой выращивают что-то, из чего делают веревки. И вот теперь мне предложили продать эту плантацию, и теперь нужно туда ехать.

– Туда уже пришла цивилизация?

– Нет. Но это недалеко от Мериды, а Мерида все-таки настоящий город.

Салливан повернулся к Джиму и увидел, что тот смотрит на Марию Верлен. Он нахмурился, но этого никто не заметил.

– А ты? – спросила его Мария. – Ты тоже здесь проездом?

Салливан пожал плечами.

– Только… непонятно куда. Мы с Джимом просто плывем по течению.

– Понимаю, – сказала она, и впечатление создалось такое, что она действительно понимает. – А почему бы вам не поплыть по течению вместе со мной? Говорят, Мерида – очаровательное место, там всякие исторические развалины, а если достопримечательности вам наскучат, вы всегда можете улететь в Мехико. Правда, поедем со мной, а то я там помру от тоски.

Так было решено, что они поедут вместе.

Когда они вернулись в отель, Джим спросил Салливана о Марии. Тот был необычайно словоохотлив.

– Она была замужем за французом, этаким "джиголо", потом они развелись, у нее было много романов, обычно с художниками, но все они были обречены с самого начала. Она, конечно же, настоящая Изольда, к тому же ее тянет к трудным мужчинам, в особенности к гомосексуалистам. Да и они находят ее привлекательной. Разве нет? Я вот нахожу. Несколько лет назад я даже переспал с ней пару раз.

«Неужели?» – подумал Джим.

– Да, она, кажется, очень мила, – осторожно сказал он.

– Она тебе понравится, вот увидишь, – сказал Салливан, и они отправились спать.

Салливан был чрезвычайно доволен собой. Он поставил под угрозу свои отношения с Джимом, он намеренно свел Джима с единственной женщиной, которая могла бы пробудить в нем желание. Теперь вероятность того, что он потеряет Джима, многократно возрастала, и одна эта мысль давала ему глубокое и горькое наслаждение. Его ждет страдание, он узнает настоящую боль. С бесконечным тщанием и терпением приступил он к уничтожению собственного счастья.

Глава 6

1

«Юкатан – это равнина, поросшая низкорослыми джунглями и сизалем. Столица штата, Мерида, расположена недалеко от Мексиканского залива, плантации сизаля со всех сторон окружают город, а с самолета путешественники видят белые пирамиды Чичен-Ицы и Уксмаль – древних городов индейцев майя» – на этом сведения в путеводителе исчерпывались.

По пути из аэропорта в расположенный в центре города отель водитель такси обратил внимание на собор – церковь в стиле барокко с растрескавшимися оштукатуренными стенами. Собор выходил на огромную площадь с тенистыми деревьями. Здесь на каменных скамьях сидели местные жители – невысокие, с коричневой кожей, лицами больше напоминавшие индейцев, чем испанцев. По площади носилась орава оборванных мальчишек – предлагали почистить обувь или играли в карты.

Отель, некогда бывший частным домом, представлял собой большое квадратное здание розового цвета, внутри которого стоял затхлый терпкий запах, как в старом ящике из-под сигар. На входе их приветствовал высокий бандит с пышными усами. Это был управляющий, знакомый отца Марии Верлен. Он встретил их по-королевски и провел в их подготовленные комнаты. Джим и Салливан поселились в трехкомнатном номере, отделанном под дешевый французский бордель, с люстрой матового стекла, кафельными полами и двумя огромными кроватями под москитными сетками.

– Вам здесь понравится.

Да, им понравится.

Им и в самом деле понравилось. У Джима даже вошло в привычку спать в середине дня. Что касается Марии, то она наконец освободилась от мира, который стал ее утомлять. Кроме того, ей нравилось быть с Джимом, который теперь понимал, что флирт между ними неизбежен. Она тоже привлекала его, хотя он никак не мог разобраться, чем именно. Эта игра была внове для него, и ему приходилось изучать правила в процессе. А тем временем были сделаны первые ходы.

Салливан с его странным даром предвидения прекрасно знал, что происходит. Он был подобен богу, он сам подверстал все обстоятельства, и теперь ему оставалось только ждать развязки. После первой недели экскурсий они почти перестали выходить в город. По утрам к Марии приходили какие-то типы на переговоры, Салливан читал, а Джим ходил купаться на минеральные источники. Ничто, требующее больших усилий, было невозможно – жара стояла невыносимая. Затем Салливан начал сильно пить. Джим был потрясен, до этого Салливан пил редко. Теперь же он целый день не выпускал стакана из рук, и к обеду уже на ногах не стоял. Он вежливо, едва двигая языком, приносил свои извинения и просил Джима не оставлять Марию.

Однажды поздно вечером, когда Салливан уже отправился спать, Джим и Мария сидели во внутреннем дворике.

На чёрном небе, белый и яркий, висел лунный серп, а лёгкий ветерок нежно шелестел кронами пальм.

– Я знаю, как это трудно, – Мария угадала настроение Джима. – Пол – странный человек. Он всё воспринимает так трагически и всех тоже. Он мучается, если ты при нём хвалишь другого писателя, пусть даже Шекспира. Если ты скажешь, что тебе нравятся брюнеты, он тоже будет мучиться, потому что не брюнет. А теперь он вообще отвернулся от людей. Я не знаю почему. В прежние времена он был другим. Он был более… живым. Он чувствовал, что ему дана острейшая интуиция, ни у кого такой не было, и считал её священным даром. Она, собственно, и есть священный дар, хотя… может быть, и была у него не такой острой, как он думал.

– Но ведь он очень хороший человек, правда? – спросил Джим.

– Да, – быстро сказала Мария, – очень хороший. Но недостаточно. Он хотел бы быть ещё лучше. Я думаю, это мучает его.

– А что, это так важно – быть великим писателем?

Она улыбнулась:

– Это важно для тех, кто думает, что это важно, кто для этого пожертвовал всем.

– А Пол? Он многое отдал?

– Кто это может знать?.. А он способен любить?

Вопрос был прямым, и Джим покраснел.

– Я… не знаю. Думаю, что способен.

Но Джим был не уверен, знает ли он, что такое любовь. Он полагал, что любовь – это что-то вроде того чувства, которое он испытывал к Бобу. Эмоциональное влечение, которое с годами становилось всё сильнее, словно разлука сохраняла это чувство в чистоте. Кроме того, то, что он чувствовал к Бобу, имело один неоспоримый плюс: оно было не высказано, оставалось его тайной.

Он улыбнулся, подумав об этом, и Мария спросила:

– Чему ты улыбаешься?

– Я просто подумал о том, как я далеко от Вирджинии, от городка, где я вырос. Я подумал о том, как моя жизнь отличается от жизни тех, кто там остался.

Мария неправильно поняла его:

– Тебя беспокоит то, что ты отличаешься от других?

За всё время их знакомства она впервые прямо сказала о его связи с Салливаном, и Джима это привело в ярость. Его разозлило, что он был замечен.

– Не так уж сильно я и отличаюсь.

– Извини, – она поняла свою ошибку, прикоснулась к его руке. – Неловко как-то получилось.

Джим простил её, но не до конца. Им владело какое-то подспудное желание сделать ей больно, швырнуть её на кровать и силой овладеть ею, чтобы доказать ей, себе и всему миру, что он такой же, как все. В горле у него запульсировало. Ему было страшно, хотя разговор и перешёл на пустяки.

Когда Джим поднялся к себе в номер, Салливан читал. Под москитной сеткой он был похож на призрака.

– Приятно проводишь время? – спросил Салливан.

– Что ты хочешь этим сказать? – Джим был готов ринуться в бой.

– С Марией, ты же знаешь, что я хочу сказать. Она такая привлекательная, правда?

– Точно! – Джим сбросил одежду на пол.

Ночь стояла жаркая, внезапно он почувствовал усталость.

– Подожди, ты ещё узнаешь её получше. Она великолепная любовница.

– Заткнись!

– Ты подожди, только и всего, просто подожди, – Салливан пьяно ухмыльнулся.

Джим выругал его, выключил свет и забрался в свою кровать. Заснуть ему удалось лишь через несколько часов.

2

Мария Верлен была странной женщиной: тонкой и довольно непредсказуемой. В свои сорок лет она казалась девочкой: стройная, вся в ожидании, мечтательная. Всю свою жизнь посвятила она желанию и стремлению обрести целостность – желанию, которым одержимы романтические души и которое сбивает с толку остальных. Она меняла любовников, её привлекали чувственные, тонкие, кажущиеся недосягаемыми. Её воображение могло преобразить самого заурядного мужчину в любовника мечты, если обстоятельства благоприятствовали и его реакция была соответствующей. Но со временем её воображение стало блекнуть. В дело вмешивалась грубая реальность, и роман заканчивался, обычно бегством. Но она не сдавалась и начинала всё сначала, словно галантный воин, до конца преданный проигранному делу. Ведь, в конечном счёте, её любимой была легенда о Дон Кихоте и о поисках невозможного. Уверовав в эту легенду, она сделала её своей жизнью. Но время шло, и она вдруг обнаружила, что всё больше и больше дрейфует в сторону более молодых, чем она, – к мальчишкам, хрупким, почти как девушки. Юноши нередко могли отвечать нежностью на нежность, возвышенным чувством на возвышенное чувство, и, конечно же, они тоже верили в любовь. Но гомосексуалистов обычно она избегала. Она слишком долго прожила в Европе, слишком многие её сверстники оказались в плену у этой кучки модельеров и декораторов. Но она поклялась, что её эти сети не уловят, хотя ей было интересно и весело с этими людьми, которые часто брали её себе в наперсницы. Но они из самых добрых чувств, отнюдь не из злых намерений, пытались лишить её пола, сделать такой же, как они. К счастью, у неё был особый талант «делать ноги»: она знала, когда можно уйти, не причинив боли. А потому они выдали ей временную визу в их мир, а она с удовольствием путешествовала по нему туристкой.

Теперь она увлеклась Джимом. Для неё он был экзотикой. До этого её не влекло к обычным мужчинам – почти мальчикам. Эстетически он её устраивал. Ей всегда нравились нордические боги: голубые глаза, светлые волосы, бледная кожа. Чувствуют ли они вообще что-нибудь, эти холодные северяне? Может, они вообще не из рода человеческого?

Но, скорее всего, Джим всё же тронул её. Он был необыкновенно замкнут, немногословен, чуть ли не вообще лишён дара речи. У него не было ничего, кроме собственного тела, которое он приносил в жертву, чтобы умилостивить каких-то грозных богов.

Она хотела его. Если есть какая-то нордическая тайна, то она хочет приобщиться к ней. Она колебалась только из-за Пола. Подай он ей хоть какой-нибудь знак, и она тут же исчезнет.

Но никакого знака не последовало, и она решила, что он не возражает.

Однажды днём они с Джимом на конной коляске отправились в полюбившийся им бассейн. Салливан как всегда остался в отеле.

– Так сколько ещё времени уйдёт на эти дела? – спросил Джим Марию.

– Не знаю, здесь всё делается так медленно. Возможно, несколько недель. Почему ты спрашиваешь? Ты, наверное, ужасно скучаешь?

– Нет, я не скучаю. Во всяком случае, пока. Мне даже нравится жаркая погода, но я хочу до осени приехать в Нью-Йорк.

– И снова начать играть в теннис?

– Да, мне нравится работать.

– Ты будешь жить в Нью-Йорке вместе с Полом?

Вопрос прозвучал.

Джим ответил не сразу:

– Может быть. Но я сам по себе.

Ответ был дан.

– А что ты делал в Голливуде?

– Давал уроки тенниса. Немного.

– В Голливуде, должно быть, интересно. Я давно туда не наведывалась. А ты встречался с… – она стала называть имена, и он отвечал «да» или «нет». Затем она осторожно стала называть имена гомосексуалистов. На большинство из этих имён Джим отвечал «да». В конце концов речь зашла о Рональде Шоу.

– Я встретила его однажды в Нью-Йорке, – сказала Мария. – Мне он показался маленьким тщеславным человеком.

– Когда узнаешь его поближе, он вовсе не такой плохой. – Джим демонстрировал благородство. – Он не очень счастлив, непонятно почему. У него есть всё.

– Кроме того, что он хочет.

– Я думаю, он сам не знает, чего хочет, как и все мы.

Мария задумалась. Она недооценивала Джима.

– Наверное, ты прав. Немногие люди знают. А если и знают, то не умеют получить.

– Вот мне, например, хочется денег, – сказал Джим, – достаточно, чтобы хватило на жизнь.

– И это всё?

– Ну, есть ещё одна вещь.

– Какая же?

– Это моя тайна, – засмеялся Джим.

Лето прошло. Мария закончила все свои дела, но они не уезжали. Салливан пил, Джим с Марией ходили купаться или осматривали руины. Жара стояла невыносимая. Стоило перейти улицу, и ты был весь мокрый от пота. Но они оставались, и никто из них не заикался об отъезде, даже Джим.

Все трое ждали.

Однажды они отправились на руины Чичен-Ицы и заночевали в соседней гостиничке, где познакомились с супружеской парой из Сиэтла по фамилии Джонсон. Джонсоны были молоды, энергичны и невинны. Миссис Джонсон была на седьмом небе, узнав, что перед ней Салливан.

– Я читаю буквально всё!

На самом деле она прочитала лишь одну из его книг и давно уже забыла, о чём она. При всём том встреча с настоящим писателем её взволновала.

Вечером после обеда они уселись среди пальм. Говорила почти одна миссис Джонсон. Приятная дремота охватила их. Мария сидела, сложив руки на коленях, и смотрела на руины вдалеке. Пирамиды и нарядные квадратные сооружения в свете звёзд казались жутковатыми.

Джим пытался подавить зевоту. Он хотел поскорее улечься в постель. Салливан наслаждался текилой и похвалами миссис Джонсон.

– Я так вам, писателям, завидую! Езди себе с места на место – не жизнь, а сказка. Знаете, я одно время тоже хотела стать писательницей, кем-нибудь вроде Фанни Хёрст. Но, наверное, у меня нашлись дела поважнее.

Она с нежностью посмотрела на мужа.

– Да, – сказал Салливан, – конечно, нашлись.

– А вы женаты, мистер Салливан, позвольте спросить?

– Нет, я разведён.

– Какая жалость. Возможно, это удивит вас, но, знаете, до замужества с Джорджем я и не жила по-настоящему. Но я надеюсь, вы снова женитесь, мистер Салливан. Я хочу сказать, что такой выдающийся человек, да ещё такой молодой и такой…

– Не думаю.

– Все мужчины так говорят, – миссис Джонсон пустилась в рассуждения о супружеской жизни и её головокружительных радостях.

Джим всегда чувствовал странное превосходство над нормальными людьми, считавшими, что все вокруг такие же, как они. «Если бы только они знали», – думал он, улыбаясь про себя в темноте.

Он кинул взгляд на Марию. Она сидела не шевелясь, как статуя, которую они видели сегодня среди руин – богиня в маске в форме черепа. Пол при виде этой каменной фигуры рассмеялся – он счёл примечательным, что единственная богиня в пантеоне индейцев майя была богиней смерти.

– А вы тоже писательница, миссис Верлен?

Супруги Джонсон решили, что эти трое странноваты – что это они путешествуют вместе? – но всё же, видимо, вполне нормальные. А если и нет, то всё это ещё интереснее.

– Нет, – ответила Мария. – Я никто.

– Вот как? – миссис Джонсон повернулась было к Джиму, но решила оставить свои вопросы: он был слишком молод и, видимо, ещё не совершил ничего достойного внимания.

– Эти индейцы просто очаровательны, правда, мистер Салливан?

– В каком смысле?

– Они такие примитивные и вместе с тем непостижимые. Я думаю, они, вероятно, вполне счастливы, даже если и бедны. Было бы большой ошибкой цивилизовать их. Они бы просто стали несчастными, вот и всё.

Она ещё какое-то время говорила об индейцах. Потом разговор неизбежно перешёл на кино. Число фильмов, которые смотрела миссис Джонсон, не уступало числу прочитанных ею книг. Но больше всего она радовалась, когда видела фильм, снятый по книге, которую она читала. Она запоминала всех героев, и отступления от оригинала выводили её из себя.

– Мой любимый актёр, конечно же, Рональд Шоу, – сказала она. – Он такой убедительный. Мне однажды попался в руки какой-то журнал – я их читаю в парикмахерской, там их всегда целая куча, – и я прочла, что он собирается жениться на этой испанской актрисе, Карлотте Реполло. А она ведь намного старше его. Жалко, правда?

Салливан посмотрел на Джима – тот покраснел. Марию происходящее забавляло. Трое людей, переодевшись, исполняли пьесу для публики, которая не в состоянии ни понять, ни оценить качество исполнения.

– Я бы посмотрела руины, – неожиданно сказала Мария.

– При свете звёзд? – в голосе Салливана прозвучала насмешка. – Впрочем, почему бы и нет. Проводи её, Джим.

– Я… – Джим посмотрел на Марию.

– А пойдём все вместе! – сказала она.

– Нет, идите вдвоём. Вы оба такие романтики.

Мистер и миссис Джонсон смотрели на эту троицу, чувствуя какой-то подтекст. Затем Мария встала, следом за ней Джим. Они вышли за пределы маленького светового квадрата от электрических ламп и погрузились в прохладную темноту ночи. Лишь мерцание звёзд освещало им путь. Как призраки, прошли они по скошенной траве, а потом, не сговариваясь, одновременно уселись бок о бок на каменные останки забытого бога.

Джим посмотрел на алмазы звёзд, сверкавшие в чёрных небесах. Он глубоко вздохнул. В воздухе висел запах полыни и разогретого солнцем камня. Он повернулся к Марии и увидел, что она ждёт. Его удивило, что он не чувствует страха.

– Здесь чувствуешь себя мертвецом, – её голос казался далёким и чужим среди руин.

– Мертвецом?

– Какое-то умиротворение. Всё неизбежно уходит, как эти камни, ждать больше нечего.

– Если только смерть такая.

– Она должна быть такой.

Долгое время они сидели молча. Наконец Мария сказала:

– Мы всё время играем.

– Да.

– И ведём себя нечестно.

– С Полом?

– И с Полом, и с самими собой. – Она вздохнула. – Жаль, что я плохо знаю людей – я бы хотела разобраться, почему всё так, как оно есть.

– Этого никто не знает. – Джим удивлялся собственной мудрости. – Я не знаю, почему я делаю то, что делаю, и даже, кто я такой.

– Я тоже не знаю, кто ты, – ответила Мария.

Они посмотрели друг на друга: белые пятна лиц.

– Я это я. Это всё. Больше ничего.

– Ничего? Не думаю. В действительности ты всё: мужчина, женщина, ребёнок; ты можешь быть, кем захочешь.

– И кто же я сейчас?

– Минуту назад ты был ребёнком.

– А теперь?

– Я не знаю.

Он начал дрожать. Он начал надеяться. Может быть, это случится?

– Ты боишься?

– Нет, не боюсь.

Он и в самом деле не боялся в этот миг.

– Ты можешь меня поцеловать?

– Я могу тебя поцеловать, – сказал он и поцеловал. Он поцеловал богиню смерти.

После этого всё стало другим, другим и одновременно прежним, потому что, в конечном счёте, ничто не произошло. Джим потерпел неудачу: он ничего не смог. Он не годился для этого.

И тем не менее, его отношения с Марией были любовным романом. Они почти не расставались, они стали друг у друга наперсниками. Но, когда дело доходило до физической близости, Джим, если не говорить о том первом поцелуе, испытывал отвращение к нежному, податливому женскому телу. Мария была сбита с толку. Его неудача казалась ей тем более загадочной, что он был мужествен, и его влекло к ней. Казалось, сделать тут что-либо невозможно, разве что продолжать и дальше быть любовниками, которые не прикасаются друг к другу. Однако Салливан принимал эту видимую связь за действительную, и его мучения были самые изощрённые.

Наступил ноябрь, а они по-прежнему оставались в Мериде. Джим и Мария большую часть времени проводили вместе – Салливан не желал быть с ними днём. Он теперь начал пить после завтрака, днём он нередко бывал в оживлённом и шутливом настроении, но к концу обеда неизбежно тупел и делался мрачным.

Их жизнь остановилась до декабря, когда Соединённые Штаты вступили в войну с Японией, и тогда они снова стали частью этого мира. Салливан бросил пить. Сидя после обеда во внутреннем дворике, они строили планы. Салливан и Джим пребывали в возбуждении, они вернулись к жизни. Мария была печальна.

– Я не хочу об этом думать, – сказала она. – Вся моя жизнь там была войной. Одна заканчивалась, другая началась. Кажется, мне от неё не убежать.

Салливан прекратил нервно мерять шагами дворик.

– Нам нужно возвращаться, – сказал он Джиму.

Джим кивнул. Поток неожиданных событий захватил и его.

– Я хочу поступить в армию до того, как меня призовут, – сказал он, довольный по крайней мере этими словами, если не самой идеей.

– Это бессмысленно, – страстно сказала Мария. – Если бы я была мужчиной, я бы убежала, спряталась, дезертировала, стала изменником.

Салливан улыбнулся.

– Пять лет назад я бы сделал то же самое.

– А почему не сейчас?

– Потому что это хоть какое-то дело.

Она повернулась к Джиму:

– И ты так считаешь?

– Это всё решает.

– Возможно, – это её ничуть не убедило.

– Нам нужно возвращаться как можно скорее, – сказал Салливан.

– И что ты будешь делать? – спросила его Мария.

– Стану солдатом. Или корреспондентом, как получится.

– Похоже, что наши мексиканские каникулы закончились, – сказала Мария. – Мне они понравились.

– И мне тоже. – Джим посмотрел на Марию, и любовь вспыхнула в нём с новой силой. Угроза войны и разлуки приблизила к нему Марию.

– И мне тоже, – Салливан передразнивал его. – Мне доставила наслаждение каждая минута пребывания здесь. У нас получилось любопытное трио, да?

– Получилось? – голос Марии звучал мрачно.

Они решили, что вернутся в Штаты через Гватемалу.

Они без хлопот перенеслись над облаками, горами, тёмно-зелёными джунглями. Они с удовольствием летели над жаркой, парящей землёй, словно перестали быть земными существами, превратились в нечто более могущественное, основополагающее, не знающее таких преград, которые нельзя было бы преодолеть с помощью жёстких серебряных крыльев. Джим вдруг представил себя в авиации: вот он перелетает через континенты и океаны, быстро перемещается по земле, не оставляя на ней следов. Он жаждал летать.

Гватемала после Юкатана была просто рай. В городе стояла прохлада, а улицы имели такой вид, будто их только что выскребли. Люди были веселы, воздух приятен, и всюду, куда ни бросишь взгляд, высились вулканы – остроконечные, пронизанные синими прожилками теней, увенчанные шапками дождевых облаков.

Из отеля Салливан послал телеграммы различным друзьям-журналистам, которые могли бы помочь ему устроиться военным корреспондентом. Когда связь с внешним миром была установлена, Джим и Салливан отправились к себе в номер.

– Ну вот оно почти и кончилось, – Салливан стоял у окна, глядя на горы.

Джим уточнил:

– Наше путешествие?

– Конечно, путешествие.

– Да, – сказал Джим, который понимал, что имеет в виду Салливан. – Думаю, что по приезде в Нью-Йорк нам придётся расстаться.

Салливан улыбнулся.

– Сомневаюсь, что армия пошлёт нас воевать вместе.

– Рано или поздно всё кончается. Интересно, почему.

– А ты не знаешь? – презрительно спросил Салливан. – Неужели не знаешь?

– А ты знаешь?

– Конечно. Как только ты влюбляешься в кого-то, прежняя связь тут же прекращается, разве нет?

– Это ты о Марии?

– Да, о Марии.

– Это… это очень сложное дело, Пол. На самом деле всё не так, как можно подумать.

Но Джим не смог сказать всю правду – это было слишком унизительно. К счастью, детали не интересовали Салливана, ему вполне хватало его интуиции. Независимо от деталей результат неизбежно был один.

– Я ведь с самого начала знал, что так оно и будет. Я всё сделал, чтобы это случилось.

– Зачем?

Но Салливан никогда не смог бы признаться, почему поступает так, как поступает.

– А затем, – сказал он, чувствуя, что говорит неубедительно, – что я считал: так будет лучше для тебя. Она чудная женщина. Она может вытащить тебя из этого мира.

– Зачем меня вытаскивать? – в первый раз Джим признал, что всё же принадлежит этому миру.

– Потому что ты не годишься для таких отношений, и чем скорей ты прибьёшься к какому-нибудь другому берегу, тем лучше для тебя.

– Может быть.

Джим посмотрел на Пола. Тёмные круги у него под глазами исчезли. Он по-прежнему оставался привлекательным для Джима, даже сейчас, когда всё было кончено. Говорили они по-дружески, но по большому счёту, каждый лгал так безбожно, что ни у одного не возникло ни малейшего сожаления, что между ними всё было кончено.

В последний вечер перед отъездом они обедали в ресторане, который особенно рекомендовали тем, кто хотел отведать местные блюда и не страдать расстройством желудка. На стенах – в примитивистстком стиле яркие изображения вулканов, конкистадоров, цветов, озёр. Маленький оркестрик наполнял ресторан шумами маримбы, танцевали пары туристов.

В течение всего обеда Джим был бесшабашен и весел, как школьник, выпущенный из школы. Они пили чилийское вино, и даже Мария была весела. Но к концу обеда, когда музыка стала печальной и сентиментальной и было выпито порядочно белого вина, они тоже сделались печальными и сентиментальными. Но печаль этого рода тесно связана со счастьем.

Каждый теперь замкнулся в собственном поражении, сомнения остались позади. Границы были обозначены и приняты.