Текст книги "Город и столп"

Автор книги: Гор Видал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

ГОР ВИДАЛ
ГОРОД И СТОЛП

Посвящается памяти J.T.

Жена же Лотова оглянулась позади его и стала соляным столпом.

Бытие 19:26

Глава 1

Странное это было мгновение. Все в баре представлялось ему нереальным, казалось ненадежным, неустойчивым. Предметы сливались друг с другом. Все тут переходило из одного в другое. Время остановилось.

Он сидел в отдельной кабинке и слушал музыку, доносившуюся из красного пластмассового ящика, подсвеченного изнутри. Некоторые мелодии он помнил, слышал их когда-то, вот только слов он больше не понимал. Он все больше пьянел, и лишь какие-то смутные ассоциации возникали у него под эту музыку. Виски с содовой выплеснулось из стакана на столешницу, и теперь она завладела его вниманием. Тут были острова, текли реки, встречались даже озера, превратившие эту поверхность в своего рода материк.

Одним пальцем он принялся творить новую географию. Озеро приняло форму круга и теперь из него вытекали две реки. Затопив один из островов, он создал море. Сколько, оказывается, всего можно создать из лужицы виски на столешнице.

Музыкальный автомат замолчал. Он долго ждал: может, заиграет снова? Затем сделал глоток виски, чтобы скоротать время. Наконец долгая пауза, в течение которой он старался ни о чем не думать, закончилась, и музыка зазвучала вновь. Слушая знакомую песню, он позволил воспоминаниям унести себя в прошлое, к тому исполненному экстаза мгновению, когда… Когда? Как он ни старался вспомнить время и место, ничего не получалось. В памяти сохранились только какие-то приятные ощущения. Он напился. Время замкнулось. Прошла вечность, прежде чем он донес до губ стакан виски. Ноги у него затекли, руки не слушались. Казалось, его удерживали сам воздух, да еще эта музыка из ящика. Он забыл, где он. Огляделся – все вокруг незнакомое. Просто какой-то бар в городе. Что это за город?

Он создал еще один остров на столешнице. Этот стол был теперь был для него домом родным. Он просто влюбился в эту шероховатую коричневую поверхность, в кабинку, которая отгораживала его от всех, даже в этот светильник, хотя в нем и не было лампы. Он с удовольствием остался бы здесь навсегда. Здесь его дом. Но потом виски кончилось, и он совсем потерялся. Чувство одиночества и заброшенности овладело им. Ему нужно еще виски. Но как его заполучить? Он наморщил лоб и задумался. Потом долго сидел перед пустым стаканом, но так ничего и не придумал. Наконец он принял решение: он выйдет из кабинки и подойдет к тому вон типу у стойки. Подойдет просто так – поговорить. Путь неблизкий, но он справится. Он попытался было встать, но его повело в сторону, и он снова сел. Он чувствовал усталость и бессилие. К нему подошел человек в белом переднике. Этот вроде должен знать, где разжиться выпивкой.

– Хотите что-нибудь?

Вот как раз это ему и надо – чего-нибудь. Он кивнул и медленно, чтобы слова звучали отчетливо, произнес:

– Хочу виски… Воду, бурбон… Воду… То, что я пил.

Человек в переднике подозрительно его оглядел:

– И давно вы здесь сидите?

Он не знал, что ответить, лучше уж он схитрит:

– Час, – осторожно ответил он.

– Только не вырубайтесь, и чтоб вас тут не тошнило. Человеку в таком состоянии плевать на других. Наблюет, понимаешь, а за ним убирай.

Он хотел было сказать, что вовсе ему не наплевать на других, но у него ничего не получилось. У него теперь было одно только желание – вернуться к себе домой, к своей столешнице.

– Я в порядке, – сказал он, и человек ушел.

Но теперь столешница перестала быть его домом. Этот тип в переднике разрушил атмосферу интимности. Реки, озера, острова – они вдруг стали чем-то чужим и незнакомым. Он потерялся в новой стране. Ему только и оставалось, что разглядывать людей в баре. Теперь, когда он потерял свой маленький интимный мирок, ему захотелось узнать, что же обрели другие.

Он находился точно против стойки, за которой медленно двигались двое в белых передниках. Перед стойкой – четверо, пятеро, шестеро… Он попытался было их сосчитать, но сбился. И прежде, всякий раз, когда он пытался во сне читать или считать, у него ничего не получалось. А нынешнее его состояние было похоже на сон. Может, это и в самом деле сон?

Неподалеку остановилась женщина с огромными ягодицами, в зеленом обтягивающем платье. Она стояла рядом с мужчиной в темном костюме. Наверняка, шлюха. Так-так-так… Ну, а что происходит в других кабинках? Их тут целый ряд, и его – в самой середине. А вот кто в других сидит, он понятия не имеет. Под эти печальные размышления он приложился к стакану. Наконец он встал. Его качнуло, но он, придав лицу выражение завзятого трезвенника, прошествовал через весь зал в другой его конец. В туалете была грязища, и, прежде чем войти, он сделал глубокий вдох, чтобы не дышать внутри. На стене висело зеркало, треснутое и кривое, и он увидел в нем свое отражение.

Волосы светлые, просто молочно белые. Во взгляде налитых кровью глаз – безумная сосредоточенность. Не-ет, это не он. Кто-то другой. Но кто?

Он задерживал дыхание, пока снова не вышел в зал. Он отметил, что свет здесь совсем тусклый, несколько светильников на стенах – и все. Да еще музыкальный автомат. Он не только излучал свет, он еще и мерцал разноцветными огоньками. Красная кровь, желтое солнце, зеленая травка, голубые небеса… Он подошел к автомату, погладил его ровную пластиковую поверхность. Вот, где его место – там, где свет и разноцветие. Голова у него кружилась и раскалывалась от боли, перед глазами все плыло, желудок вдруг свела судорога. Он сжал виски руками и медленно выдавил оттуда головокружение. Но, видимо, он надавил слишком сильно, потому что к нему вернулась память. А он этого совсем не хотел.

Он поспешил в свою кабинку, сел, положил руки на стол и уставился перед собой. Память начала работать. Он помнил все, что было вчера, позавчера, все двадцать пять лет жизни, что привели его в этот бар.

– Ваше виски, – человек смотрел на него. – С вами все в порядке? Если вам нехорошо, лучше бы вы шли отсюда. Не хватало еще, чтобы вас здесь вырвало.

– Я в порядке.

– Вы, похоже, сегодня немало выпили, – человек исчез.

Он и в самом деле сегодня немало выпил. Сейчас первый час, а он пришел сюда в девять. Напился, нализался, чтобы забыть все. И этот страх тоже.

– Один-одинешенек? – услышал он женский голос.

Он долго не открывал глаз. Может, если он не видит ее, то и она его не видит? Такое крохотное желание, но и оно не сбылось. Он открыл глаза.

– Точно, – сказал он. – Точно.

Это была та самая, в зеленом платье. Крашеные темно-рыжие волосы, белое от пудры лицо – и тоже пьяна. Ее качнуло, и она наклонилась над столом, демонстрируя ему ложбинку между колышущихся грудей.

– Можно присесть?

Он что-то промычал в ответ, и она уселась напротив него.

– Я говорю, ужасно жаркое лето, да? – она пыталась завести светскую беседу.

Он посмотрел на нее, сможет ли она прижиться в его уютном мирке. Вряд ли. Во-первых, уж слишком ее много, а во-вторых, она не так проста, как кажется.

– Точно, – сказал он.

– Ты, кажется, не очень разговорчив, а?

– Видимо.

Теперь с уединением в кабинке можно было проститься навсегда.

Женщина его ничуть не интересовала, но он спросил:

– Как тебя зовут?

Она улыбнулась: он обратил на нее внимание.

– Эстелла. Ничего имечко, а? Мать всем нам подобрала имена. Сестру назвала мою Антеей, а брата Дрейком. Дрейк – неплохое имя для мужчины, тебе не кажется? Девочек у него хоть отбавляй, у моего братца. А тебя как зовут?

– Уиллард, – ответил он, удивляясь, что назвал свое настоящее имя. – Джим Уиллард.

– Тоже ничего. Настоящее английское имя. Мне вообще кажется, что английские имена такие красивые. Сама-то я испанка. Жажда просто замучила. Позову-ка я тебе официанта.

Официант, по-видимому, знал ее. Появилась выпивка.

– То, что доктор прописал, – она улыбнулась ему, и ее нога под столом коснулась его ноги.

Он тут же подобрал свои ноги под стул. Ее это ничуть не обескуражило. Она сделала большой глоток:

– Ты из Нью-Йорка?

Он отрицательно покачал головой и сунул указательный палец в полупустой стакан.

– Ты вроде говоришь, как южанин. Ты не с юга?

– Точно, – он вытащил палец из стакана. – Я с юга.

– Должно быть, хорошо там, на юге? Всегда хотела жить в Майами, но никак отсюда не уехать. Все мои друзья здесь, не бросать же их. Знаешь, у меня как-то был друг, мужчина, хочу я сказать, – она улыбнулась чему-то своему, – и зимой он всегда уезжал во Флориду. Однажды он и меня с собой пригласил, и я чуть было не уехала… – она помолчала немного, – Это было десять лет назад.

Голос ее зазвучал печально, но ему не было ее жаль.

– Летом там, наверное, жуть как жарко. Хотя и здесь бывает жарковато. Иногда кажется, что просто умрешь от жары. Ты воевал?

От скуки он зевнул.

– Я был солдатом.

– В мундире ты, наверное, настоящий красавчик? Но слава богу, что она наконец-то закончилась, война.

Он пододвинул свой стакан по столешнице. Ему доставлял удовольствие звук стекла при соприкосновении с трещинками и царапинами. Она смотрела на него – а ему хотелось, чтоб она ушла.

– Что тебя занесло в Нью-Йорк? – спросила она. – И почему напиваешься? У тебя ведь есть все, а ты сидишь здесь один-одинешенек и напиваешься. Хотела бы я поменяться с тобой… Только я не молодая, и не красивая. Жаль, – она тихо заплакала.

– У меня есть все, – сказал он и вздохнул. – У меня есть все, Антея.

Она достала салфетку и высморкалась.

– Так зовут мою сестру. А я Эстелла.

– А твой брат Дрейк.

Она удивленно посмотрела на него:

– Верно. А ты откуда знаешь?

Внезапно он понял, что ему грозит быть втянутым в чужую жизнь – выслушивать признания, слышать имена, которые для него ничего не значат. Он закрыл глаза – может, она исчезнет? Она перестала плакать и вытащила из сумочки маленькое зеркальце. Осторожными движениями припудрила синяки под глазами, убрала зеркальце обратно в сумочку и улыбнулась.

– А ты что сегодня делаешь?

– Не видишь разве? Пью.

– Дурачок! Я хочу сказать, потом. Ты, наверное, остановился в гостинице?

– Я остановился здесь.

– Ничего не выйдет. Они закрываются в четыре.

Тревога. Он не подумал, что будет делать после четырех. Это она виновата. Он сидел тут такой счастливый, слушал себе музыку, а потом заявилась она – и все изменилось. Нужно ему было помочь ей обосноваться. Вместе с ней вернулась реальность, угрожавшая его спокойствию, от нее нужно избавиться.

– Я пойду домой один, – сказал он. – Когда я иду домой, я иду один.

– Вот оно как, – она задумалась, выбирая, и решила изобразить обиду. – Значит, я недостаточно хороша для тебя?

– Для меня никто не хорош.

Он смертельно устал от нее, а при мысли о сексе его начало тошнить.

– Извини, – сказала Эстелла, сестра Антеи и Дрейка.

Она встала, поправила грудь и вернулась к стойке.

Он был рад остаться наедине с тремя стаканами перед ним на столе – двумя пустыми и третьим, выпитым наполовину, со следами губной помады. Он построил из стаканов треугольник. Потом попытался выстроить квадрат, но у него ничего не получилось. Почему? Из трех стаканов должен получаться квадрат. Он расстроился. К счастью, реальность снова начала расплываться, а Джим Уиллард сидел за своим столом, в своей кабине, в своем баре, создавая озера, реки, острова. А больше ему и не надо было ничего, только быть одиноким существом без памяти и сидеть в своей кабинке. Постепенно страх, владевший им, исчез. Он начисто забыл, как все это начиналось.

Глава 2

1

Этот весенний, утопающий в зелени день выдался на удивление жарким. В актовом зале закончились торжественные мероприятия, и из дверей недавно отстроенного здания школы Олд-Джорджиан хлынул поток юношей и девушек, родителей и учителей.

Джим Уиллард задержался на верхней ступеньке, стараясь отыскать в толпе Боба Форда. Но где уж там: все парни в темных пиджаках и белых рубашках, девушки в белых платьях, отцы семейств в соломенных шляпах – крик моды этого сезона в Вирджинии. Многие мужчины курили сигары – верный признак политика. Ничего удивительного – окружной центр был просто наводнен чиновниками. Чиновником был и отец Джима, работавший в окружном суде.

Какой-то парень, пробегая мимо, шутливо толкнул Джима в плечо. Джим обернулся, решив, что это Боб, но это был не Боб. Он улыбнулся, тоже толкнул парня в плечо, в шутку они обменялись ругательствами. Для него это было абсолютно безопасно, потому что он пользовался популярностью как чемпион школы по теннису, а спортсменов всегда обожают, в особенности – если они тихие, скромные и застенчивые, как Джим.

Наконец появился Боб.

– В этом году я, ты в следующем. Так что не очень переживай.

– Жаль, что я не кончаю в этом году.

– У меня такое чувство, будто передо мной открыли двери тюрьмы и выпустили в большой мир. Ну и как я выглядел на сцене в этом черном балахоне?

– Шикарно!

– А ты сомневался? – Боб фыркнул.

– Ладно, давай-ка лучше сыграем в теннис, пока еще светло.

Они двинулись сквозь толпу к двери, а оттуда – по направлению к школьной раздевалке. Боба со всех сторон окликали девушки, которым он отвечал с небрежным изяществом. Высокий, голубоглазый, с вьющимися темно-рыжими волосами – в школе за ним закрепилось прозвище «герой-любовник». Ничего предосудительного в это прозвище не вкладывалось, все совершенно невинно. Разве любовь – это что-то большее, чем поцелуи? Большинство девушек считало Боба неотразимым, а вот парни его откровенно не жаловали. Возможно, именно потому, что любили девушки. Кроме Джима, друзей у него не было. Они вошли в полутемную раздевалку, и Боб печально огляделся.

– Похоже, я здесь в последний раз.

– Ну, кортами-то мы можем пользоваться все лето!

– Да я не об этом… – Боб снял пиджак и аккуратно повесил его на вешалку. Потом он снял галстук. Это была его лучшая одежда, и Боб обращался с ней очень бережно.

– А о чем?! – удивленно спросил Джим.

Но Боб просто напустил на себя таинственный вид. Они молча прошли полмили до теннисных кортов. Они знали друг друга всю жизнь, но близкими друзьями стали только этим летом. Они вместе играли за школу в бейсбол, а друг с другом – в теннис. И Джим, к досаде Боба, всегда выигрывал. Ничего удивительного: Джим был не только лучшим игроком в округе, но и одним из лучших теннисистов всего штата. Теннис был очень важен для обоих, особенно для Джима, который не умел запросто общаться с Бобом. Посылать мяч через сетку – тоже своего рода общение, не хуже чем молчание или монологи Боба. Сегодня на теннисной площадке кроме них никого не было. Боб бросил жребий, и проигравший Джим встал лицом к солнцу. Игра началась. Что за удовольствие, точными ударами посылать мяч так, чтобы он пролетал над самой сеткой. Джим показал лучшее, на что был способен, смутно ощущая, что эта игра – нечто вроде прощального ритуала. Они играли, а солнце тем временем начало садиться, удлиняя тени деревьев, отчего на корте потемнело. Повеяло прохладой. Подул ветерок, пришлось остановить игру. Из трех сетов Джим выиграл два.

– Хорошо играл, – сказал Боб, и они обменялись чем-то вроде короткого рукопожатия, словно на официальных соревнованиях.

Юноши растянулись на траве рядом с кортом, усталые и счастливые, полной грудью вдыхая воздух. Сгущались сумерки. Птицы, переговариваясь на своем птичьем языке, кружили вокруг деревьев, устраивались на ночлег.

– Поздно уже, – Боб сел и принялся стряхивать со спины листья и мелкие веточки.

– Но еще видно, – Джиму не хотелось уходить.

– Мне тоже неохота уходить, – Боб оглянулся.

Снова в его манере поведения появилась какая-то таинственная печаль.

– Ты это о чем? Целый день чего-то крутишь. Что у тебя на уме? – и тут Джим понял. – Слушай, уж не собираешься ли ты наняться матросом на корабль? Ты ещё в прошлом году вроде собирался.

Боб усмехнулся:

– Знаешь, что было написано на надгробии одного ковбоя? «Он слишком много знал»!

– Не хочешь – не говори, – обиделся Джим.

Боб поспешил загладить свою бестактность:

– Слушай, сейчас я ничего не могу тебе сказать. Но обещаю, в понедельник ты все узнаешь, честное слово.

Джим пожал плечами:

– Твое дело.

– Пора одеваться, – Боб поднялся на ноги. – Сегодня вечером иду со старушкой Салли Мергондаль на танцы, – он хитро подмигнул. – Надеюсь, сегодня удастся оттянуться.

– Почему бы и нет, с ней кто только не оттягивался, – Джим недолюбливал Салли: смуглую сумасбродную девицу, которая целый год увивалась за Бобом. Хотя, что ему за дело, с кем там милуется Боб. В синих сумерках они побрели к зданию школы.

Боб вдруг спросил:

– Что ты делаешь на этот уикенд?

– Ничего, а что?

– Хочешь, вместе поедем в хижину?

– Почему нет, – Джим постарался не показать, что обрадовался этому предложению, чтобы не сглазить. В хижине этой прежде жил раб, но он недавно умер. Теперь она стояла заброшенная в густом лесу недалеко от Потомака. Как-то Боб и Джим переночевали там. Боб нередко водил туда девушек. Джим толком не знал, что там происходило, потому что Боб всякий раз рассказывал о своих похождениях по-новому.

– Решено! – сказал Боб, прощаясь. – Встретимся завтра утром у тебя дома.

Школьный сторож, ворча, пропустил их в раздевалку.

2

За завтраком всегда царила тягостная атмосфера, вероятно потому, что только за завтраком семья собиралась в полном составе. Когда Джим вошел в столовую, мистер Уиллард уже «восседал» во главе стола. Невысокого росточка, худой, поседевший мистер Уиллард из кожи вон лез, чтобы казаться высоким и властным. В семье считалось, что он вполне мог бы избраться губернатором, но по тем или иным причинам всякий раз пропускал в ричмондское кресло людей гораздо менее значительных, а сам оставался служить в суде – горькая судьба. Миссис Уиллард тоже была невысокая и седая, но склонная к полноте. Двадцать три года под сапогом мужа приучили ее к покорности, и на ее лице навсегда застыло выражение добровольной мученицы. Надев белый передник, она готовила завтрак в кухне, время от времени заглядывая в столовую, не спустились ли к завтраку трое ее детей. Джим, старший ее сын, вышел первым. День этот был особый, а потому Джим выглядел оживленным и радостным.

– Доброе утро, папа.

Отец посмотрел на него, будто не узнал. Потом сказал:

– Доброе утро, – и продолжил чтение газеты.

Разговаривать со своими детьми он не любил, особенно с Джимом, который уродился высоким и красивым, и ничуть не был похож на того седого сына, каким в дальнейшем должен был бы стать истинный сын мистера Уилларда.

– Ты сегодня рано, – миссис Уиллард поставила перед Джимом тарелку.

– Просто сегодня такой прекрасный день…

– Без четверти восемь, не так уж и рано, – бросил отец из-за «Ричмонд Таймс». Мистер Уиллард вырос на ферме, и всеми своими успехами был обязан тому, что вставал с первыми лучами солнца.

– Джим, ты не слышал этой ночью какие-то странные звуки у нашего дома? – спросила миссис Уиллард. Матери Джима, как некогда Жанне д’Арк, постоянно слышались какие-то странные звуки.

– Нет, не слышал.

– Странно, я готова была поклясться, что кто-то лезет к нам в окно. Такое необычное постукивание.

– Я бы выпил еще чашечку кофе, – мистер Уиллард опустил газету и вздернул подбородок.

– Конечно, дорогой.

Джим ел овсянку. Мистер Уиллард перевернул газетную страницу.

– Доброе утро!

В комнату вошла Кэрри, сестра Джима. Она была на год старше брата, довольно миленькая, вот только чересчур бледная. Она страдала из-за своей бледности, и наносила на лицо столько краски, что подчас вид у нее был вызывающий, шлюховатый, что приводило отца в ярость. Она окончила школу год назад, в семнадцать лет, о чем семья не уставала напоминать Джиму. Теперь она помогала матери в доме и поощряла ухаживания одного молодого агента по продаже недвижимости, рассчитывая, что вскоре тот предложит ей руку и сердце. Вот только встанет немного на ноги.

– Доброе утро, Кэрри, – мистер Уиллард посмотрел на дочь с бесстрастным одобрением. Из всех детей только она и доставляла ему какую-то радость. Она считала его великим.

– Кэрри, иди сюда и помоги мне с завтраком.

– Иду, мама! Ну, как выпускной, Джим?

– Нормально.

– Жаль, что я не смогла прийти. Все время какие-то дела, только соберешься…

– Знаю, знаю.

Кэрри отправилась к матери на кухню, и Джим услышал, как они заспорили о чем-то. Они всегда спорили.

Наконец вошел Джон, младший брат Джима. В четырнадцать лет он был худой, нервный, потенциально седой, вот только глаза были черными.

– Привет, – сказал он и плюхнулся на стул.

– Наконец-то Ваша Светлость явилась, – сказал мистер Уиллард, продолжая войну.

– Сегодня суббота, – Джон опытный стратег, его оружие – артиллерия. – Сегодня всем можно поспать подольше.

– Естественно, – мистер Уиллард посмотрел на Джона и, удовлетворенный, вернулся к своей газете.

Кэрри принесла отцу кофе и села рядом с Джимом.

– Когда ты начинаешь работать в магазине, Джимми? – спросила она.

– В понедельник, утром, – ему не нравилось, когда его называли Джимми.

– Прекрасно. Скучновато, правда, но, чтобы работать где-нибудь в офисе, нужно получить образование.

Он не ответил. Сегодня ни Кэрри, ни отец не могли вывести его из равновесия. Сегодня он встречается с Бобом. Мир прекрасен.

– Да, сегодня в школе бейсбол! Ты играешь, Джим? – Джон треснул кулаком одной руки по ладони другой.

– Нет, я иду в хижину, на весь уикенд.

– И с кем, позволь узнать, ты туда отправляешься? – нанес еще один удар мистер Уиллард.

– С Бобом Фордом. Мама не возражает.

– Неужели?! Меня удивляет, почему ты уходишь ночевать из дома, на который мы потратили столько средств? – отец развернул боевые стяги и перешел в атаку.

Джим давно уже перестал обороняться в этой войне. Он только дал себе слово, что в один прекрасный день запустит тарелкой в этого занудливого старика, с которым он вынужден делить кров. Поэтому он пока просто поглядывал на свое будущее оружие, а отец разглагольствовал о том, что семья – это единое целое, что у него, Джима, есть перед семьей обязанности, и как нелегко ему, мистеру Уилларду, даются деньги, чтобы кормить их всех, что они отнюдь не богаты, но их уважают, а Джим, видите ли, шляется с сыном известного городского пьяницы, нанося удар по репутации.

Пока длилась эта тирада, к ним подошла миссис Уиллард со страдальческим выражением на лице. Когда мистер Уиллард закончил, она сказала:

– Я все же думаю, что у Фордов хороший мальчик. Он неплохо учится, а его мать была другом нашей семьи, что бы там ни говорили об отце. Я не вижу ничего плохого в том, что Джим с ним дружит.

– Я-то не возражаю, – сказал мистер Уиллард. – Я только подумал, что тебе следовало бы обращать побольше внимания на то, с кем водится твой сын. Но если тебя это не волнует, то я умолкаю, – окоротив сына и поставив на место жену, мистер Уиллард принялся с жадностью уплетать яичницу.

Миссис Уиллард пробормотала что-то утешительное, а Джим пожалел, что его отец не похож на отца Боба – пьяницу, которому на все наплевать.

– И когда вы туда собираетесь? – спросила мать тихим голосом, чтобы лишний раз не задеть мужа.

– После завтрака.

– А что вы будете там есть?

– Боб возьмет что-нибудь в своем магазине.

– Замечательно, – сказала миссис Уиллард, явно думая о чем-то другом. Ей было утомительно долго сосредоточиваться на чем-то одном.

Завтрак кончился, и Кэрри и Джон начали о чем-то спорить. Затем мистер Уиллард встал и объявил, что у него сегодня дела в суде, хотя, на самом деле это было не так – по субботам суд никогда не работал. Но жена не стала ему возражать, и мистер Уиллард, сдержано кивнув на прощание детям, надел соломенную шляпу, открыл входную дверь и удалился.

Миссис Уиллард без всякого выражения на лице несколько секунд смотрела ему вслед, потом повернулась и сказала:

– Кэрри, помоги мне убраться. Мальчики, наведите у себя порядок.

У братьев была маленькая и довольно темная комната. Две кровати, одна напротив другой, и два стола между ними заполняли всю комнату. На стенах, так что места живого не оставалось, – фотографии бейсболистов и теннисистов, первых кумиров Джима. У Джона кумиров не было. Он был пай-мальчиком и, к великой радости отца, со временем собирался стать конгрессменом. Мистер Уиллард частенько читал сыну лекции о том, как преуспеть в политике. Планы Джима дальше колледжа не простирались. Ему все казалось, что до выпускного еще так далеко.

Джим быстро застелил кровать, у Джона на это ушло больше времени.

– Что вы с Бобом будете делать на реке? – спросил Джон.

– Не знаю, – Джим расправил одеяло. – Рыбу ловить, отдыхать.

– Время убивать, – Джон был в отца

– Хуже не бывает, да? – весело ответил Джим.

Он открыл шкаф и достал оттуда два одеяла – его вклад в этот уикенд. Джон наблюдал за ним, сидя на кровати.

– Говорят, Боб встречается с Салли Мергондаль. Это правда?

– Может быть, она со многими встречается.

– Я об этом и говорю, – у Джона был менторский тон, и Джим рассмеялся.

– Подрасти немного, тогда и поговорим.

– Подрос уже, черт побери! – ругательство брата было призвано свидетельствовать о его взрослости.

– Да ты, я вижу, настоящий бабник. Ни одной девчонке проходу не даешь.

Джона это задело:

– Да уж, не чета тебе, хоть ты и старше. У тебя вообще девчонок нет. Я слышал, как Салли недавно сказала, что ты самый симпатичный парень в школе, а вот ни с кем не встречаешься. Она говорит, что ты просто боишься девчонок.

Джим покраснел:

– Дерьмо она собачье, твоя Салли. И никого я не боюсь. А если хочешь знать, то я гуляю в другом конце города.

– Правда? – обрадованно спросил Джон.

Джим был доволен, что солгал.

– Еще бы, – он напустил на себя таинственный вид. – Мы с Бобом туда частенько ходим. И вся бейсбольная команда тоже. На кой нам эти пай-девочки?

– Понятно.

– И потом, Салли не такая уж недотрога.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю, и все.

– Боб Форд то же самое говорит.

Джим возился с ящиком своего стола, не обращая внимания на брата. Он, не понятно почему, чувствовал себя не в своей тарелке. Вообще-то они с братом жили душа в душу…

Джим посмотрел в пыльное зеркало над столом: стоит сегодня бриться или нет. Решил отложить бритье до возвращения. Он рассеяно провел ладонью по своим коротко остриженным светлым волосам, радуясь, что сейчас лето, когда все стригутся покороче. Он что, и правда красивый? Лицо вроде бы вполне обычное. А вот своим телом он мог гордиться – немало поработал на тренировках.

– А когда Боб зайдет? – спросил Джон. Он сидел на кровати, взвешивая в руке теннисную ракетку брата.

– Прямо сейчас.

– Там, наверное, здорово, а? Я был в хижине только раз. Туда ведь каждый может пойти?

– Конечно. Говорят, владелец этой земли теперь живет в Нью-Йорке и сюда никогда не приезжает.

– Я сегодня играю в бейсбол, а потом иду на собрание демократической партии в подсобке магазина, – Джон был парень неглупый, но еще зеленый.

– Это, наверное, интересно, – Джим сунул ракетку в шкаф, затем сгреб одеяла и спустился по лестнице.

В гостиной была Кэрри, нехотя протирала мебель тряпкой.

– Ах, вот ты где! – воскликнула она.

Он остановился:

– Меня что, ищут?

– Да нет! Я просто так, – появился предлог побездельничать, и она отложила тряпку в сторону. – Ты пойдешь сегодня на вечер в школу?

Джим отрицательно покачал головой.

– А, ну да, – сказала она. – Ты же с Бобом идешь в хижину. Салли наверняка будет недовольна, что ты помешал Бобу пойти на танцы.

У Джима ни один мускул на лице не дрогнул.

– Это была его идея, – равнодушно сказал он. – А почему, может, ты узнаешь позднее.

«И что за день такой выдался – сплошная таинственность», – подумал он.

Кэрри кивнула:

– Мне кажется, я знаю почему. Я слышала, что Боб собирается уезжать. Салли недавно об этом говорила.

– Может, так, а может, и не так, – Джим был удивлен осведомленностью Кэрри и Салли. Интересно, с кем еще Боб так откровенен?

Кэрри зевнула и вновь принялась за уборку. Джим с одеялами под мышкой прошел на кухню, где мать заканчивала уборку.

– Обязательно возвращайся в воскресенье вечером, – сказала она. – Дедушка приедет, и отец хочет, чтобы ты к этому времени был дома. Это у тебя новое одеяло?

– Да нет, старое, – в окно кухни Джим увидел Боба с большим бумажным мешком в руках. – Ну, ладно. Я пошел.

– Змей берегись, – крикнула вдогонку мать.

Солнце уже припекало, но воздух все еще был прохладным. Сколько в этом мире зелени, голубизны и света! Какое счастье: у них с Бобом впереди целый уикенд!

3

Они стояли на краю утеса и смотрели вниз, на коричневато-бурую реку, полноводную от весенних дождей и бурлящую на черных порогах. Крутой склон утеса густо порос темно-зеленым лавром и диким виноградом.

Должно быть, в верховьях половодье, – сказал Боб. – У старушки какой-то зловещий вид. Может, она сюда целый дом принесет. Или сортир, – фыркнул Боб.

Джим уселся на камень, сорвал травинку и принялся жевать: вкус сладковатый. Боб присел рядом. Вместе они слушали рев реки, кваканье древесных лягушек и шелест молодой зеленой листвы на ветру.

– Ну, и как там Салли?

– Членовредительница, – недовольно проворчал Боб. – Все они такие. Сначала заведет тебя, и ты уже думаешь, что вот сейчас она – ножки в стороны, распалишься, как кочерга, – а ей вдруг становится страшно. «Ой, что ты со мной делаешь, прекрати, прекрати сейчас же!» – Боб с отвращением сплюнул. – Я тебе скажу, что в таком состоянии человек готов и мула трахнуть, лишь бы тот стоял смирно.

Боб попытался представить себе мула, потом спросил:

– А ты почему не пришел вчера на танцы? Столько девчонок о тебе спрашивало.

– Не знаю. Не люблю я танцев. Правда, не знаю.

– Слишком уж ты скромный, – Боб закатал брючину и смахнул большого черного муравья, ползшего по его икре. Джим отметил белизну его кожи. Как мрамор, несмотря на солнце.

Наступила пауза, и они принялись швырять вниз булыжники. Удары камня о камень доставляли им удовольствие.

Наконец Боб крикнул:

– Давай вниз!

И они стали осторожно спускаться по склону, цепляясь за кусты и отыскивая выступы в каменной стене. Жаркое солнце выбелило небо. В вышине кружили ястребы, а малые птицы перепархивали с ветки на ветку. Ужи, ящерицы, кролики – все искали укрытия, напуганные шумом, с которым спускались парни. Наконец они спустились на илистый берег реки. Черные камни стали бурыми от песка. Счастливые ребята прыгали с камня на камень, наступая только на этих древних свидетелей ледникового периода. Вскоре после полудня они добрались до хижины раба – небольшого домика с дранкой на крыше, изрядно побитого дождями и ветрами. Внутри пахло сырой штукатуркой и запустением. На грубом дощатом полу – пожелтевшие от времени газеты и ржавые консервные банки. Но зола в каменной печи была свежей. Сюда заглядывали бродяги и влюбленные парочки.