Текст книги "Ищи ветер"

Автор книги: Гийом Виньо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

Когда мы возвращались к Чендлер-Саундс, полосе отмелей в самом узком месте залива, погода внезапно испортилась, небо заволокло. Дерек, похоже, встревожился, судя по озабоченной складке на лбу. Я втянул удочки, и он дал газ. Я не понимал его беспокойства, но капризы луизианской погоды – это тема, в которой я не силен.

– Шторм надвигается? – спросил я.

Дерек молча кивнул, вглядываясь в даль.

– Это Фелиция. По идее, она должна сейчас бушевать в Алабаме. Видно, передумала… Moody bitch, ain’t she [34]34
  Ветреная, сучка ( англ.)


[Закрыть]…

Как известно, если циклон нарекают именем, это значит, что он того стоит.

– Нам ведь отсюда до пристани всего полчаса, не больше?

Дерек даже не понял сначала, а когда врубился, только пожал плечами.

– Да разве я за нас волнуюсь, Джек? Ты когда-нибудь видел бурю в Луизиане?

– Насколько я понимаю, скоро увижу.

Он со свистом выдохнул сквозь зубы.

32

На пристани мы простились. Ветер крепчал, порывами задувая с моря. Дерек предложил мне поужинать у него, но без особого энтузиазма. Я впервые видел его таким встревоженным. По натуре он был скорее пофигистом. Я взял парочку отличных барабулек из нашего улова и отказался от приглашения, сославшись на усталость. Дерек не настаивал. Мне показалось, что он даже рад.

– Закрой на ночь ставни, Джек, – посоветовал он на прощание.

– Закрою, босс… До завтра.

Спокойно, не спеша, я пошел по берегу домой. Войдя, бросил рыбу в раковину и, распаковав «Хассельблад», положил его на кухонный стол. Так и подмывало заняться им прямо сейчас, но не перочинным же ножом, хоть и швейцарским, сказал я себе и только немного почистил его снаружи. Завтра поеду в Новый Орлеан, куплю отвертки нужного размера, растворитель, масло. Может, и пленку, почему нет? На потемневшей пластинке, прикрепленной к корпусу двумя крошечными винтиками, я прочел имя доктора-немца. Его звали Франк М. Шеффер.

Заморосило. Мелкий косой дождик пеленой окутал залив. Я сказал Дереку, что устал, но это была неправда. На самом деле, ненастная погода электризовала меня – так возбуждаются куры, чувствуя приближение грозы. Или нет, кажется, лошади. Было в воздухе что-то, до предела обострившее мои ощущения. Шум ветра нарастал с каждой минутой. Я поймал по радио классическую музыку, какой-то заунывный реквием, и принялся чистить рыбу. Рубашка липла к телу, от этой простой работы я весь взмок. Я открыл дверь на балкон, зажег горелку. Выкурил сигарету, потирая колено, которое ныло все сильней. В заливе плясали буруны.

Я съел барабулек под соусом табаско, запил пивом и попробовал почитать. По дороге в край своей мечты я прикупил себе журналов по фотографии, «Нэшнл Джиографик» и роман Рассела Бэнкса, но так ничего и не открывал с приезда в Шелл-Бич. Сегодняшний вечер не располагал к прогулкам. Дождь барабанил по кровле, обрушиваясь яростными волнами. Ставни пришлось закрыть. Я начал понимать беспокойство Дерека: ветер, пусть даже штормовой, был ни при чем, дождь – вот что его тревожило. Было десять часов вечера, а «Бьюик» уже увяз в грязи сантиметров на пятнадцать – я выходил взглянуть. Страшно было даже подумать, что натворит такой ливень за несколько дней – я не слышал, чтобы почва Луизианы славилась дренирующими свойствами.

Я полистал журналы, но сосредоточиться не мог. Грохочущий гул грозы полнился непривычными звуками, злобными завываниями; дом трещал и скрипел, несущие балки жалобно стонали под напором ветра. Что-то жуткое было в этом ночном концерте, и забытые детские страхи леденили нутро от каждого стука или скрежета. Я погасил лампу: стало не по себе, внезапно и необъяснимо; глупость, знаю, но показалось, будто мой островок света в ревущей тьме слишком, вызывающе заметен. Кому это вызов или чему – поди знай. Когда ребенку страшно, ему кажется убежищем темнота и он помнит, что уважающий себя ковбой не уснет у костра на территории апачей. Мне был дорог мой скальп. Я укрылся с головой и подумал, что от моей лачуги до спальни мамы с папой, до их большой, неприступной кровати – восемь тысяч километров. А ведь каким длинным казался мне когда-то коридор! Мы растем. Но так никогда и не вырастаем.

33

К утру дождь не кончился, наоборот, припустил сильней. Крыша протекала. Эту подробность я обнаружил, поскользнувшись в луже, подстерегавшей меня посреди кухни. Падая, я ухитрился выбить большой палец об угол стола, да еще до крови прикусил язык при неудачном приземлении. И все это – до первой чашки кофе. Я поставил кипятить воду и натянул штаны. Умереть без порток – ни за что на свете! Покойник с заголенным хозяйством – доблесть, отвага, героическая гибель тут не имеют значения – выглядит мудаком и не иначе. Это один из непреложных законов бытия, ибо таковые имеются.

Я собрал воду тряпкой, с дальним прицелом расставил кастрюли под самыми большими протечками и выпил растворимый кофе под перестук капель. Ветер тоже усилился, от залива, усеянного белыми барашками, залетали в окно соленые брызги. Я оделся теплее обычного и вышел в непогоду. «Бьюик» стоял в воде по самые крылья, и я был уверен, что завестись он категорически откажется. Я взял из багажника дождевик и отправился к закусочной пешком, чуть ли не по колено в воде.

Идти было недалеко, но добрался я промокшим до нитки. Дерек был уже на месте и весь в делах – пытался спасти, что можно, без устали выгребая воду в открытую дверь. Набралось изрядно, сантиметров на пять от пола по всему ресторану.

– Гуляй сегодня, Джек, – бросил он, увидев меня в дверях.

– А я-то надеялся выпить здесь кофейку и обсохнуть.

– Обсохнуть не получится. Кофе есть, если хочешь.

Я налил себе чашку – горячего, дымящегося.

– Теперь я понимаю, почему ты дергался вчера. С ума сойти, как льет…

– Ты находишь? Это пока цветочки. То ли еще завтра будет. Слушай, будь другом, отключи нижние холодильники, вон коробка на стене, там рубильник.

– Ты что? Испортится же все!

– Да ладно, ничего там такого, сосиски для хот-догов. Пусть лучше протухнут, чем компрессоры заискрят. Пожара только не хватало…

Он согнулся, опираясь на швабру, от которой было до смешного мало толку, и тоскливо уставился на уже покоробившийся новенький паркет. Я не знал, что сказать.

– Послушай… Давай переложим жратву в тот холодильник, где напитки? А кока-колу на фиг в подсобку, тогда ничего не пропадет…

Он рассеянно кивнул, и я принялся за работу. Капля в море, конечно, но хоть видимость будет, что мы что-то делаем.

– Дерек, а насос для откачки воды на твоем катере работает?

– Гм… Я уже думал об этом, ничего не выйдет, с напряжением будут проблемы.

– Можно помозговать… Там, вроде, двенадцать вольт, да? Ну так подключим это дело к аккумулятору грузовика, должно получиться. Бак-то, надеюсь, полный?

Дерек поднял голову.

– Ты электрик? – спросил он скептически.

– Нет. Пилот малой авиации. Приходится все уметь… или, по крайней мере, думать, что все умеешь. А что мы теряем? В крайнем случае, сожжем насос. Или твой генератор, это уж как получится…

Он усмехнулся.

– А толку-то… Слушай, Джек, я все понимаю, очень любезно с твоей стороны, но ты не обязан… Работы для тебя все равно не будет неделю, а то и больше… Плюнь, иди домой. Когда кончится это, тогда и кончится, что тут поделаешь. Act of God,так они пишут в страховых договорах… Кстати, именно страховой договор и волнует меня сейчас в первую очередь.

– С ним что-то не так?

– Черт его знает, этими делами жена занимается. А я вижу – Джанин сама не своя, и мне это не нравится, вот и все, что я могу сказать.

– Тем более стоит попробовать с насосом. Попытка не пытка.

Он вздернул брови: я дожал-таки его своей логикой. Не спрашивая его мнения, я взял в подсобке ящик с инструментами и пошел на пристань.

Сказать-то было легко. Возьмем насос с катера —это я что ли придумал? Идиот. Битый час при свете карманного фонарика я орудовал напильником, сражаясь с задубевшими от ржавчины болтами и с морской болезнью, стоя на четвереньках в залитом водой трюме. До последней гайки было никак не добраться, пришлось пустить в ход ацетиленовую горелку. Все-таки половину дела я сделал. Слава Богу, подключить его, кажется, будет в принципе возможно, если немного повозиться. Я вытащил всю эту музыку на палубу и передохнул, выкурив сигарету под тентом, который еще держался каким-то чудом. Потом взвалил бандуру на плечо и потопал с поклажей в ресторан, чувствуя себя буйволом в сезон дождей.

Дерек обескураженно вздохнул, когда я с грохотом свалил на стойку эту раздолбанную и грязную фиговину. Я даже испугался – еще расплачется, чего доброго! – и приступил к работе немедля с несколько преувеличенным воодушевлением. Первым делом я занялся шлангами: с помощью кусков резины и изоленты удлинил всасывающий так, чтобы сам насос поместить на антресоль, а Дерек тем временем возился со сливным шлангом и при этом не сводил с меня глаз, будто я оперировал его младшенького. Провода я перерезал у самого основания, иначе не получалось, так что пришлось распотрошить коробку электропитания и порыться в ней, чтобы найти клеммы. Я очень старался всем своим видом показать, что дело знаю, уверенно орудуя кусачками и разводным ключом; кажется, на беднягу Дерека это подействовало, и он немного приободрился. Я послал его завести грузовик и подсоединить провода (мы протянули их через окно). По правде говоря, с устройством самолета вся эта машинерия общего имела мало, и, когда настало время пустить ток, я сотворил беззвучную молитву. К моему несказанному облегчению моторчик заурчал и вода, бурля, полилась за дверь. Дерек смотрел завороженно, будто я как минимум сотворил на его глазах чудо с пятью хлебами. Я без сил рухнул на стул – чумазый, взмокший, измочаленный – и прохрипел:

– Дерек, пивка бы…

Повторять «заказ» мне не пришлось.

34

Прослужив верой и правдой семь часов, насос забастовал. Стемнело. Мы резались в покер, и я только-только начал приходить в себя, как вдруг наш доблестный аппарат заглох, издав напоследок горестный всхлип. Дерек скрипнул зубами. Черт его знает, что там случилось, но чисто инстинктивно этот звук нам не понравился. Я зачем-то открыл три девятки против пары королей Дерека. Надо было сказать ему что-нибудь утешительное, но по радио только что передали, что в течение ближайших суток дожди не прекратятся. Несколько графств Луизианы Вашингтон объявил зонами бедствия, но почему-то Шелл-Бич в этот список не попал. Не знаю, что они там себе думали, уж если это не бедствие, то что тогда? Дерек только головой качал. Без президентского декрета о чеках федеральной помощи надо забыть.

– Попробуем починить? – решился я.

– Ты думаешь, что…

– Нет.

– Я тоже.

Дерек пошел вырубить мотор грузовика. Потом мы продолжили партию. Дождь все стучал и стучал по крыше, звуча по-новому в наступившей тишине: стихия снова становилась грозной реальностью. Ручейки, стекавшие к пляжу, превратились в бурные потоки, унося в море прорву мусора. Прошло минут пятнадцать, и нас опять стало заливать со всех сторон. Через час воды было по щиколотку. А мне все везло и везло в картах.

Дерек бросил взгляд на часы. Одиннадцать.

– Есть хочешь? – спросил он.

– Пожалуй…

– Пошли к нам?

– О'кей. А здесь все так и оставим?

Он пожал плечами. Что, собственно, мы могли сейчас сделать? Оставалось надеяться, что крыша выдержит.

Джанин разогрела нам остатки ужина – крепко сдобренный специями овощной суп. Лицо у нее было осунувшееся; она изо всех сил старалась улыбаться мне, неотрывно глядя в какую-то несуществующую точку между нами. Как только мы поели, я простился: Дереку с женой перед лицом собственного бессилия третий лишний был ни к чему.

35

Крыша выдержала. Я же провел кошмарную ночь: приходилось вставать каждые два часа, чтобы опорожнить переполненные кастрюли. В довершение я проснулся, стуча зубами от холода, в насквозь мокрой постели и обнаружил новую протечку прямо над кроватью. Решив, что с меня хватит, я влез в позаимствованные у Дерека рыбачьи бахилы и, как только чуть-чуть рассвело, выбрался из этой клоаки и отправился взглянуть, как поживает ресторан. По дороге проведал «Бьюик» – он был цел, только переместился за ночь где-то на метр к морю. При таких темпах, даже если будет лить как из ведра, еще дня два я мог быть спокоен.

Да, крыша-то выдержала. А вот с фундаментом дела обстояли куда хуже. Ресторан, изначально стоявший на четырех бетонных опорах, одну из них уже потерял – подмыло, так что больше всего он теперь напоминал подвыпившего гуляку. Итак, терпим бедствие; я наведался на борт: от происшедшей внутри перестановки захватывало дух. Я сразу же закашлялся от запаха газа и кинулся в кухню, откуда доносилось тоненькое шипение. Упираясь в стену, я исхитрился на несколько сантиметров сдвинуть огромную плиту и кое-как зажать пассатижами газовую трубу, видимо, она лопнула, когда дом накренился. Шатаясь, я выбрался на воздух за две секунды до обморока и обессиленно сполз по стене в том углу террасы, который еще не ушел под воду. Ладно, теперь этот чертов ресторан хоть не взорвется. Пустячок, а приятно.

Минут через пятнадцать, когда запах выветрился, я вернулся, чтобы как следует закрыть вентили. Хотел сделать кофе, но электричество вырубилось. Телефон, правда, работал; я позвонил Дереку, обрисовал ему ситуацию и попросил захватить кофе. Настроение у меня начинало портиться по-настоящему. Буря – это забавно… первые сутки. Дольше – утомительно.

Дерек приехал на грузовике минут через сорок. Он привез двух здоровяков-шуринов на подмогу, лопаты, цепи, балки и термос с кофе. На какой-то момент я пожалел, что вообще встал. В моих краях, подумалось мне, уж если захочется какой-нибудь хибаре рухнуть в море, ей желают счастливого плаванья. Луизиана переставала мне нравиться. Спутников Дерека звали Руперт и Антуан; вместо приветствия они молча оглядели меня с головы до ног, явно недоумевая, на что я годен в таком деле, как подъем падающего ресторана в эпицентре бушующего циклона. Что ж, коли меня все равно держат здесь за туриста, я щелкнул их водонепроницаемым «Квикснэпом». Это их доконало. Я не суетился, выпил кофе и перекурил под крышей, но когда начали выуживать бетонные блоки – их растащило течением, и приходилось, стоя по пояс в иле, нырять, отыскивая их ощупью в потоках дерьма, – куда денешься! – отлынивать не стал, и парни заткнулись.

Потом мы поднимали осевший угол, сантиметр за сантиметром, кое-как подпирая его балками, все глубже увязавшими в грязи. Воспитания Руперту с Антуаном явно не хватало, зато силищей, стоит признать, оба обладали недюжинной: они только крякали под тяжестью, которая мне переломила бы хребет. С каждой отвоеванной пядью мы с Дереком укрепляли наспех сложенную опору, которая, хоть и стояла на цементной плите, каждый раз оседала, – просто Сизифов труд какой-то. Остов трещал, но пока держался.

Только к полудню дом, наконец, стал прямо, после чего мы еще пару часов укрепляли наше творение, похожее на что угодно, только не на опорную конструкцию. Скорее уж на абстрактную скульптуру, впрочем, на вид оно смотрелось вполне прочным, ну да и от современного искусства польза бывает. Первым решился ступить внутрь Дерек, сказав: «Принесу вам пивка холодненького». Мы с Рупертом и Антуаном затаили дыхание. Но Дерек уже вновь возник в дверном проеме, измученно улыбнулся и притопнул ногой.

– Держится… – потрясенно выдохнул он. – Держится!

Потом, пожалуй, не в меру воодушевившись, отбил на пороге лихую чечетку а-ля Грегори Хайнс, подпевая в такт: «Держится!» И в самом деле, это кошмарное сооружение, дело наших рук, казалось нам с каждой минутой все надежнее. Мы было облегченно вздохнули, как вдруг с оглушительным треском накренился другой угол. Разбилась об пол бутылка пива, Дерек схватился за дверной косяк, выпучив глаза, тоже немного а-ля Грегори Хайнс, только это был уже не танец. После недолгой паузы – за это время до всех нас дошло, что ресторан теперь сползает влево – Руперт разразился гомерическим хохотом.

– Go on and dive for them brick [35]35
  Давай опять ныряй за кирпичами ( англ.)


[Закрыть], Джеки-бой! – схохмил он, и все рассмеялись – это было чисто нервное.

И тут строение накренилось чуть сильней, и наша прочная, наша замечательная подпорка не устояла. Вот это было уже не смешно. Холодильник с надписью «Кока-кола» проскользил, как в танце, через зал вслед за прочей обстановкой и вылетел в открытую дверь, на волосок разминувшись с Дереком. А потом все – стены, пол, потолок, стойка, несущие и поперечные балки – заходило ходуном, затрещало, захрустело, и крыша, надломившись, обвалилась с грохотом, не оставлявшим никаких надежд.

Катаклизм продолжался всего-то несколько секунд, но этого хватило сполна. Вот теперь ресторан выглядел более чем комично, но смеяться никто и не думал. Мог бы получиться отличный снимок, но я его не сделал. Рядом со мной стоял незастрахованный бедолага и горько плакал. Это было что-то. Единственное, что пришло мне тогда в голову. Это что-то,повторял я про себя, не в состоянии додумать, что же именно. Я ничего не сказал. Поплелся домой, чувствуя себя полнейшим мудаком.

36

Сидя на галерее, весь в жидкой грязи, до ушей, до самой макушки, я плакал так, будто все случившееся было моей личной трагедией. Плакал, как последний эгоист. Словно не обломки досок и осколки стекла крутились в грязных водоворотах, а мои органы, словно не покореженные балки уносило течением, а мои переломанные члены. Я плакал, как незастрахованный бедолага. Плакал, как бедный рухнувший ресторанчик плачет, вторя ему. Я плакал, как полный идиот, как голубой самолет, как девушка в больничной палате, вся в трубках, с пустым животом, я плакал, как парень, сжимающий руку девушки, который не плачет, еще чего, он не позволяет себе плакать, потому что, дурак набитый, забил себе голову всякой дурью, вроде того, что он – мужчина, скажите пожалуйста, вот дурень-то; я плакал, как плачет летнее платье, желтое с белым и голубым, плачет красными слезами и капля сползает по ноге, в бедном-несчастном разбитом голубом самолете, красная слеза на золотистом бедре; а девушка смеется, она так рада, что осталась жива, девушка еще заплачет, она не знает, она выбирается из кабины, согнувшись от легкого спазма, а пилот, вот дурень-то, папаша, как же, черта с два он папаша, помогая ей спуститься, старается не смотреть, забыть, что он видел эту красную слезу, надеется, что это глаз у него кровит, у него, не у нее, ради Бога, нет, умереть бы прямо здесь, под черными елями, заплатить сполна и сразу. Я сам заплачу, пожалуйста, сам.

Первое, что я сделал после удара, – посмотрел на Монику. Она сидела, уставясь в пространство, оглушенная, но в сознании. Я взял ее руку в свою, она взглянула тупо, не узнавая, потом улыбнулась мне. Я перевел дух. Заклинившую дверцу пришлось сорвать с петель; я обежал самолет, мимоходом отметил сломанное крыло, покореженное шасси, плевать. Распахнул дверцу с пассажирской стороны, расстегнул ремень; Моника смотрела на меня уже осмысленно, у нее вырвался смешок. «Очки, Жак…» Одно стекло разбилось, я приложился обо что-то щекой, вид, наверное, был тот еще, один глаз за зеркалом, другой заплыл, и видел я плохо. Я улыбнулся. Подхватил Монику под мышки, она выскользнула из кресла, поставила подрагивающую ногу на ступеньку. А по ноге, по ее теплой, шелковистой коже стекала рубиновая слеза. Красиво. За секунду до того, как до меня дошло, я сделал снимок, глазами: навел, скадрировал, выдержка одна шестидесятая, фокус – снимок вышел великолепный. Паскудный. Больше никаких снимков, никогда, я поклялся, но какой смысл, какое это имело значение, пустая клятва, почему мы всю жизнь говорим банальности, откуда я знаю, из меня будто весь воздух вышел, так, наверное, чувствует себя подводная лодка, когда взрывается реактор. Душа улетучилась, а я остался стоять, сильный и ненужный, крепкий, как соляной столп, и тихонько опустил Монику на траву. Ноги у нее подкосились, я поддержал ее. «Больно… живот…» – выдохнула она удивленно. «Да», – сказал я. Сзади затарахтел мотор старенького «Форда», Раймон бежал к нам, задыхаясь: «Ну, ты даешь! Совсем офонарел?! Вы хоть целы?» – «Нет, – ответил я. – Не совсем».

Он поднял Монику без малейшего усилия, она казалась такой легкой, раненый лисенок, как же так, я стоял, пень пнем, еще несколько мгновений, такой сильный и такой ненужный. Раймон отнес ее на руках в грузовик, и мы помчались. Всю дорогу я стискивал зубы. Моя скомканная рубашка у Моники между ног на глазах меняла цвет, и это было страшно. Моника молчала. Я стискивал зубы так, что вылетали пломбы, мне хотелось спаять, срастить челюсти, чтобы никогда больше их не разжимать, не произносить ни слова.

«Наличие посторонних примесей в горючем». Таков был вердикт Управления транспортной безопасности три недели спустя. Написанное черным по белому это выглядит так безобидно. А посторонними примесями были частицы ржавчины от бака. Того самого бака, который я не сменил вовремя, сказав себе, что еще сезон прослужит, ничего страшного; а не сменил я его потому, что голубая краска обошлась мне в кругленькую сумму. В начале лета Моника, придя из школы, заглянула в счета. «Тебе ведь, кажется, надо было сменить бак?» – спросила она. «Это не горит», – вот что я ответил.

37

Дождь перестал. Это было первое, что дошло до моего сознания, когда я проснулся. Обмотав влажную простыню вокруг пояса, я вышел на галерею. Проморгал воспаленные глаза, привыкая к отмытому голубому небу – голубому, как огонь ацетиленовой горелки. Дул теплый, ласковый ветерок. Я открыл ставни, надел штаны и до полудня отлеживался в гамаке, давая отдых натруженным мышцам. Вряд ли сегодня я мог быть полезен Дереку. Что ему было нужно, так это тысяч тридцать долларов и бульдозер, но не повар.

Около двенадцати я оделся и пошел извлекать машину из болота, чтобы потом не пришлось выламывать ее из саркофага: ил быстро высыхал на солнце. К счастью, я всегда таскал в багажнике все необходимое для выкапывания машины из снега. Минут двадцать у меня ушло на то, чтобы вывести «Бьюик» на шоссе. Он был цел, только тошнотворно вонял мокрой псиной: вода просочилась внутрь. Кое-как усевшись на хлюпающее сиденье, я поехал в Новый Орлеан. Если вдуматься, воняло не просто мокрой псиной, а псиной, сутки просидевшей в садке с омарами. Бедный кабысдох.

Я провел остаток дня, бродя по рыночкам вокруг Сент-Джеймс-стрит, останавливался там и сям, сделал несколько простых, без затей, снимков седых и обтрепанных улыбающихся блюзменов и еще несколько – японских туристов, снимавших седых и обтрепанных блюзменов, которые недоумевали, что это я делаю. И больше не улыбались. Пока никто не видит решеток, вроде бы и зоопарк – не зоопарк. Только в третьем по счету магазине я нашел пленку два с четвертью для «Хассельблада». Стоила она, конечно, недешево, но я обратил внимание хозяина на истекающий срок хранения, намекнув, что просроченный товар он вообще не продаст, и обошелся малой кровью. Не то чтобы эта пленка была мне позарез нужна, но с пятидесятипроцентной скидкой я был бы полным идиотом, если бы не взял сразу несколько кассет. Там же я купил нужные инструменты и химикаты. Мне приглянулся замечательный набор мини-отверток, но с моими финансами это было бы сущим безумием. Скрепя сердце, я положил его на место и на всякий случай спросил хозяина, нет ли у него на примете покупателя на «Хассельблад». Он задумался, почесал бородку.

– Возможно… Какая модель?

– Пятьсот эль/эм, юбилейный выпуск.

– А линза в приличном состоянии?

– Карл Цейс… ни царапинки.

Вступать в торг я не собирался, так, прощупывал почву.

– А… сколько вы хотите?

– Четыре восемьсот, – рискнул я.

Его лицо расплылось в улыбке. Кажется, я немного продешевил.

– Я запишу ваш телефон? – спросил он, держа наготове ручку.

– У меня нет телефона. Вот, я взял вашу карточку… я сам позвоню.

Когда я был уже в дверях, он вдруг выскочил из-за прилавка и, нагнав меня, сунул в мой пакете покупками тот самый набор отверток.

– Надеюсь, вы позвоните мне…Меня зовут Пит, Пит Ричард. Вам записать?

– Не надо. Пит Ричард, я запомню. Я обязательно позвоню, лично вам, не сомневайтесь. Вы очень любезны, Пит, спасибо…

Я вышел на улицу, размышляя о том, как это мне удается на каждом шагу влезать в моральные долги. Просто талант какой-то, с ума сойти можно.

38

У Дерека тоже был выходной. Не считая кока-кольного холодильника, который затащили внутрь, все осталось как вчера: развалины ресторана в лужах грязи. Потоп кончился, но голубок с оливковой ветвью что-то заставлял себя ждать. Я пошел к Дереку и Джанин домой – двигало мной в основном чувство долга. Как-никак я, может статься, выручил для них сегодня четыре тысячи восемьсот долларов – неужто не заслужил за такую новость бутылочку пива?

Дерек выглядел скверно. Разило от него за версту – «Джим Бим», самая, по-моему, жуткая гадость, которую может влить в себя человек, – хуже, разве что, денатурат, и то еще вопрос. Я пробовал.

– Чего надо?… – еле выговорил он заплетающимся языком, открыв мне дверь.

– Да пивка думал выпить, но вот взглянул на тебя – и что-то расхотелось.

Он посторонился, давая мне пройти.

– Возьми пива, Джек… Возьми хоть все гребаноепиво, Джек, если хочешь… – буркнул он, дотащился до кресла в гостиной, сел и словно сразу забыл о моем существовании.

Я пошел в кухню. Джанин даже глаз не подняла. Она, похоже, ничего не видела, кроме разложенных перед ней на столе бумаг.

– Джанин, я возьму пива, о'кей?… И у меня есть для вас не самая плохая новость…

Она скептически вздернула бровь.

– Хорошо бы…

– Помнишь фотоаппарат, что мы нашли на катере, Дерек тебе тогда говорил?… Так вот, я сейчас был в городе, в общем, он стоит не три тысячи долларов…

– Я бы и так могла тебе сказать, что не стоит он трех тысяч, Джек… Старье такое! – фыркнула она уже со злостью.

– …а без малого пять…

Я откупорил пиво, довольный произведенным эффектом. Джанин наконец-то удостоила меня взгляда.

– Дай мне тоже пива, пожалуйста.

Я протянул ей бутылку.

– Здорово… – проговорила она. – Теперь мы влипли всего на… сейчас скажу… тысяч тридцать семь. Твое здоровье!

– А страховка?

– Какая в задницу страховка! Это… это все равно что мафия занималась бы благотворительностью… Bullshit.

– А… собственно, в чем дело-то?

– Тебе интересно? – вздохнула Джанин.

– Ну… в общем, да.

Она налила пива в стакан и долго молчала, потирая виски.

– Все дело в ремонте: Дерек за последние два года много чего обновил… Говорю я сегодня об этом в страховой компании и узнаю – ну, вообще-то я и сама догадывалась, – что ресторан теперь проходит по другой категории зданий, ясно?

– Значит, вы теряете затраты на ремонт? Ну, это еще не…

– Да нет, понимаешь, в том-то и фокус… После ремонта полис вообще недействителен, потому что в нем, видите ли, ложные сведения. Вроде как лжесвидетельство или мошенничество, понимаешь? Договор аннулируется, как будто его вообще не было… Все по закону, ничего не попишешь… Прикинь, сколько исков к ним посыплется после этой дерьмовой бури, вот они и выгадывают, где можно не платить…

– Но это же несерьезно, Джанин! В суде ни за что не пройдет! Любой судья сразу увидит, что…

Джанин посмотрела на меня почти с умилением, как на мальчишку в коротких штанишках с мячиком в руках.

– Какой судья, Джек? Где его взять? Сколько, по-твоему, нам придется выложить, чтобы дело вообще дошло до суда?

– Гм… Пять тысяч?

– Может, где-нибудь в Польше это стоит пять тысяч, а здесь у нас этих денег хватит на пару описей, да мелочь на телефон останется… Да и все равно, на них столько адвокатов работает… Они знают, что у нас ни времени нет, ни силенок с ними воевать… И мы тоже это знаем. Так что утремся и будем жить дальше. Но все равно, спасибо тебе, Джек.

– God bless America [36]36
  Боже, храни Америку ( англ.)


[Закрыть], – зло бросил я.

Джанин усмехнулась. Но она все еще верила в это. Чокнутые они, эти римляне, как говорил один толстяк [37]37
  Ставшая крылатой фраза из знаменитых французских комиксов о приключениях Астерикса.


[Закрыть].

39

Следующая неделя прошла за спасением того немногого, что осталось от ресторана. Мебель, техника, а по большей части деревяшки. Дерек каждый день пытался выгнать меня с руин, превратившихся в склад рухляди, напоминая, что платить ему нечем. Я не уходил, и он насильно всучивал мне еду – мол, все равно пропадет. Сосиски я уже видеть не мог.

Вечерами я с терпением часовщика трудился над «Хассельбладом». Я разобрал его полностью, каждую деталь протер, почистил, смазал – где что требовалось. По правде сказать, не было нужды так осложнять себе задачу, но я уперся: у этого аппарата не должно остаться от меня тайн, и точка. Шесть долгих вечеров я постигал премудрости его механизмов, возвращал всем до единого былую точность или просто смотрел, как отмокают в растворе кислоты металлические детальки, и на седьмой день почувствовал, что свинтить аппарат мог бы с завязанными глазами. Когда же я собрал его окончательно, оказалось, что мне совсем не хочется с ним расставаться. Все-таки я удержался и не зарядил пленку. Глупо было вообще ее покупать. Это могло плохо кончиться, как для него, так и для меня. Время было еще не позднее, и я решил пойти продемонстрировать новорожденного Дереку.

Я начал всерьез за него опасаться. В последние дни безделье моего экс-патрона выродилось в глухую ярость, которая пожирала его изнутри. К счастью, он плохо переносил спиртное и напился до чертиков только один раз. Но ярость уж больно с ним не сочеталась, это было не в его натуре, вот что меня тревожило. Не может работать газонокосилка на ракетном топливе. Во всяком случае – долго.

Джанин устроилась в бар в Новом Орлеане, где ее брат Антуан служил швейцаром. Как-то поздним вечером два придурка, пережравших «экстази», увязались за ней до самого Шелл-Бича, и Дереку, в одних трусах выскочившему на крыльцо, пришлось пригрозить им револьвером. Спать он почти не спал. Мальчиков днем забирала к себе их колдунья-бабушка Шарлотта, или они приходили помогать нам. На мой взгляд, они многовато понимали для своего возраста. Обоим хотелось скорее в школу. И хот-доги им тоже осточертели.

Дерек только что уложил детей спать. Он протянул мне бутылку пива – «Угощайся» – и выключил телевизор. Я без долгих церемоний выложил сверкающий, как новенький, «Хассельблад». Дерек бережно взял его в руки, придирчиво осмотрел со всех сторон. Думаю, он не отличил бы окуляр от затвора и диафрагмы, но как мог изображал интерес – я оценил.

– Ты уверен, что это тот самый? – пошутил он.

Я улыбнулся.

– Лучше забери его, Дерек, а то, предупреждаю, мне будет трудно с ним расстаться…

Он хотел что-то сказать, закусил губу.

– Ты… ты говоришь, есть покупатель? – спросил он наконец.

– Думаю, да. Вот тебе карточка магазина. Парня звать Пит Ричард, если надумаешь сам наведаться…