Текст книги "Екатерина Великая. Биография"

Автор книги: Гина Каус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

В то время как в Петербурге сгоняются со всех концов России гурты скота, свозятся на сотнях телег птицы, фрукты, овощи, мед, вино, в то время как в гавани причаливают чуть ли не ежедневно суда с сукном из Англии, готовыми ливреями из Парижа, экипажами из Германии, в то время как императрица и с нею и весь двор, и вся Россия заняты приготовлениями к свадьбе, жених выслушивает от своего любимого лакея Румбера, отставного Шведского драгуна, поучения о том, каков должен быть настоящий брак. Румбер оставил на родине жену, он говорил на основании личного опыта: жена не смеет в присутствии своего мужа даже дышать; только дурак позволяет жене иметь свое собственное мнение; несколько вовремя отпущенных пощечин весьма полезная вещь и т.п. Подобные речи Петр выслушивает с большой охотой, а с еще большей охотой передает их, злобно ухмыляясь, Екатерине.

Пусть она только не подумает, будто он добивается ее любви. Ее любовь ему абсолютно не нужна – она должна его только бояться. Подобно Ричарду III, Петр решил стать плохим супругом, потому что утратил надежду завоевать любовь своей невесты. Вдобавок к своему отвращению перед его уродством (это отвращение можно было бы и преодолеть) Екатерина начинает ощущать прямо страх перед его характером. Она начинает бояться брака, часто плачет, и ее фрейлинам приходится затрачивать немало стараний для того, чтобы снова привести ее в хорошее настроение.

Брак еще не заключен, а уже дают о себе знать признаки глубокой взаимной антипатии. Кое-что об этом доходит до сведения Елизаветы. Она глубоко возмущена, велит удалить лакея Румбера, приказывает даже посадить его в тюрьму, она удваивает свое внимание по отношению к Екатерине и при каждом подходящем случае отличает ее. Но, в общем, императрица видит все эти вещи в таком свете, в каком ей их хочется, в каком она должна их видеть: все это ничего не значащие пустяки. Великий князь попросту еще ребячится, брак превратит его в мужчину. Когда у него будет жена, он перестанет играть в куклы, когда у него будет такая умная и веселая жена, как Екатерина, настанет конец его дружбы с грубыми лакеями.

В эту же приблизительно пору играющий в солдатики Петр провозглашается совершеннолетним и назначается владетельным князем Гольштинии. Для будущего властелина бескрайнего Российского государства это, казалось бы, особого значения иметь не должно, но на малодушного приниженного мальчика это производит огромное впечатление.

Стелин сообщает, что великий князь огласил во всеуслышание полученную им бумагу о возведении в сан владетельного князя и сказал Бергольцу и Брюммеру: "Наконец-то желания мои осуществились. Достаточно вы мною командовали, теперь очередь повелевать за мною. Я постараюсь так скоро, как возможно, отослать вас обратно в Гольштинию".

Лучше всего он бы себя чувствовал, если бы ему и самому разрешили вернуться в Г ольштинию и быть там маленьким владетельным князьком, вассалом обожаемого им короля Фридриха. Гольштиния ему оттого так по душе, что ее размеры соответствуют его духовному размеру. Несчастье его жизни заключается именно в том, что ему предстоит получить больше, чем он желает: величайшую страну Европы в управление и самую гениальную женщину той эпохи в жены.

Свадьба назначается на 21 августа. За три дня до того по улицам Петербурга разъезжают герольды и громом барабанов извещают народ о предстоящем событии. На Адмиралтейской площади расставляются столы с закусками, из фонтанов льется вино, и ликованию нет конца. Свадебная процессия идет от Зимнего дворца до Казанского собора от десяти часов утра до часу дня. В коляску, в которой сидят императрица и молодые, впряжены восемь лошадей, ведомых под уздцы шталмейстерами; за коляской следуют сто двадцать придворных экипажей, сопровождаемых скороходами, гайдуками, пажами и верховыми офицерами. Екатерина надела на напудренные волосы небольшую бриллиантовую корону и платье из серебряной парчи, обшитое до половины юбки золотой парчой. Она выглядит – даже по отзывам ее матери – восхитительно. Обряд венчания совершает учитель и духовник Екатерины Симеон Тодорский и длится он полных три часа.

Сопряженные со свадьбой празднества, приемы, ужины, оперные спектакли, комедийные представления, иллюминации и фейерверки продолжаются десять дней. В заключение происходит любопытная церемония, введенная еще Петром Великим, но организуемая в этом году в последний раз: выезд "дедушки русского флота" – знаменитого маленького ботика Петра Великого. Ботик этот обычно хранится в Петропавловской крепости, он слишком стар и непрочен для того, чтобы быть спущенным на воду. Его погружают на большую баржу, завешанную красным сукном, и в сопровождении бесчисленного количества гребных лодок, яликов, флотских офицеров, высших чинов адмиралтейства, императрицы и новобрачных маленький ботик доставляется по Неве до Александро-Невского монастыря, где архиепископ окропляет его святой водой и на нем подымают императорский вымпел, а Елизавета целует хранящийся на борту ботика портрет своего отца. Символическое значение этой довольно сложной церемонии очевидно: Елизавета, а вместе с ней и новобрачные присягают в верности заветам Великого Петра.

"Это была, пожалуй, самая веселая свадьба, когда-либо праздновавшаяся в Европе", – пишет княгиня Цербстская своему мужу Христиану-Августу. Возможно, что это замечание справедливо, если только не принимать в расчет двух участников веселых празднеств: Петра и Екатерину.

ОДИНОЧЕСТВО

«...Затем императрица проводила великого князя и меня в наши покои, фрейлины раздели меня и уложили между девятью и десятью часами вечера в постель. Я просила принцессу Гессенскую побыть еще немного со мной, но она не соглашалась... Я оставалась более двух часов одна и не знала, что мне делать. Продолжать ли лежать в постели или встать? Наконец появилась моя камеристка Крузе и доложила мне со смехом, что великий князь дожидается своего ужина, который ему скоро должны принести. После того как его императорское высочество изволило основательно поесть, он отправился спать и, улегшись подле меня, начал разговаривать со мной на ту тему, как позабавило бы одного из его камердинеров, если бы тот увидел нас лежащими в одной постели. Затем он задремал и благополучно проспал до самого утра... Г-жа Крузе пыталась на следующее утро расспрашивать нас, новобрачных. Но ее надежды не оправдались. В таком же положении без малейших изменений оставалось все на протяжении последующих девяти лет».

Этими словами заканчивает Екатерина повествование о своей свадьбе и первую часть мемуаров.

Екатерина сама раздвигает полог своего алькова и раскрывает перед любопытными взорами его тайну. Она знает, для чего это делает: отнюдь не из бесстыдства, это чувство чуждо ей всю жизнь. Даже в качестве зрелой женщины, славящейся своими любовными похождениями во всей Европе, она остается в своих разговорах, письмах, заметках чрезвычайно сдержанной, почти стыдливой. Никогда не упоминает она ни словечком о тех многочисленных жгучих часах, которые выпадают впоследствии на ее долю.

Только в этом единственном случае, когда дело идет о мучительном унижении, пережитом ею в браке, она, величаво пренебрегая всей тягостью ситуации, обнаруживает нескромность и открыто, не пытаясь ничего затушевать, рассказывает о том, что исполнило бы всякую другую женщину стыдом. Она знает, почему она это делает: ее мемуары написаны для любимого внука, Александра, в то время, когда она уже глубокая старуха, изнывающая под тяжестью возводимых на нее обвинений. Она-де разрушила их брак, свергла своего супруга с престола, принимала участие в его убийстве или по крайней мере оставила это убийство безнаказанным. Ее поведение являлось всеобщим скандалом, общественным позором, издевательством над моралью и добрыми нравами.

Никто не осмеливается упрекнуть ее открыто до тех пор, пока она еще держит в своих руках власть. Но она знает, что стоит ей закрыть глаза, и на нее обрушатся сотни обвинителей в России и за границей, а историки и болтуны, добродетельные и лицемеры станут клеймить ее преступления и пороки, составлять списки ее любовников, позорить и оплевывать ее память, топтать ее в ту глубокую грязь, через которую ей нередко приходилось переходить с высоко поднятой головой.

Эти обвинители окажутся правы – правы, поскольку Дело касается фактов, но не правы потому, что они не будут знать, как дело дошло до этих фактов. Ради любимого внука, которого она избрала себе в судьи, Екатерина берется за свою собственную защиту. В качестве своего собственного адвоката она, не считаясь с ложным стыдом, как это и полагается настоящему адвокату, показывает путь, который привел ее на крутые высоты самодержавия, путь, усеянный терниями, исполненный унижений и огорчений, начинающийся в самом уморительном из брачных покоев и заканчивающийся кровавой трагедией в Ропше.

Вначале мы имеет дело с подобием французского фарса, с легкой и смелой новеллой Боккачио: начинается с того, что юный супруг играет в брачной постели в куклы и что юной супруге, если она желает оставаться верной данному ею зароку сдержать свою присягу, не остается ничего иного, как играть вместе с ним. Требуется немало стараний и осторожности, чтобы хорошенько прятать эти куклы днем, так как оба они отлично знают, до чего была бы возмущена императрица, если б узнала, чем занимаются по ночам эти новобрачные, которые обвенчаны с таким блеском на глазах всей Европы. Эти двое подростков, беспрестанно озабоченные тем, как бы их не уличили в грехе, заключающемся в игре в куклы, – не самая ли гротескная, рискованная, уморительная фарсовая ситуация!

Но если оставить в стороне нетерпение Елизаветы, то не является ли все это, в сущности, невинной забавой? Нет ли в этих играх двух невинных детей, еще не вкусивших от древа познания добра и зла, чего-то трогательного? Быть может, врачи все же не правы, и Петр, невзирая на свои 17 лет, еще не достиг половой зрелости, а наставления его учителей, сальные разговоры лакеев привели только к тому, что он узнал о некоторых вещах, постичь которые ему поможет только природа. В один прекрасный день, и очень скоро, понимание это в нем проснется. Приблизительно так рассуждает г-жа Крузе, когда она тщетно пытается каждое утро расспрашивать юную супругу.

Так же думает в первые дни и Екатерина. Она опять старается завоевать доверие и любовь своего мужа, вполне подчиняясь его желаниям, весело исполняя его капризы. Это оказывается не особенно трудным, Петр, который в течение медового месяца вынужден проводить дни и ночи вместе с женой, и не думает о том, чтобы применять на практике уроки Румбера. Эти уроки отвечали, быть может, его воображению, но отнюдь не естественным наклонностям его характера. Он опять прежний, кажущийся незлобивым компаньон ребяческих забав, радующийся тому, что подле него вместо учителей и надзирателей – беспретенциозное существо, которого ему абсолютно нечего стесняться. Ни одного грубого, злого слова от него не услышишь. Но уже через четырнадцать дней после свадьбы он признается своей юной супруге, что влюбился в одну из ее фрейлин. Обстоятельно описывает он ей все прелести девицы Карр и, не удовлетворяясь этим, делает и своего лакея наперсником и поверенным своих новых чувств. Екатерина случайно слышит, как он рассказывает лакею, что великую княгиню и сравнить нельзя с очаровательной девицей Карр.

Влюбился ли Петр действительно или только притворяется влюбленным в другую для того, чтобы таким образом оправдать свое немужское отношение к жене, влюбленность эта, во всяком случае, лишает в значительной мере их ночные игры в куклы их невинного характера. Пусть даже он отстал не только в физическом, но и в духовном смысле, настолько ума уж у него, во всяком случае, хватает (если для этого вообще необходим ум), чтобы понять, как глубоко он оскорбляет Екатерину, рассказывая ей в ее постели, которой пользуется только для ребяческих забав, о своей любви к другой. Тут не может быть ни малейшего сомнения: он хочет ее оскорбить, унизить, и это ему на протяжении нескольких недель удается столь блестяще, что под влиянием новых обид она забывает все обиды, когда-либо нанесенные ей матерью. При отъезде княгини Цербстской на родину Екатерина проливает горькие слезы.

Отъезд этот происходит не вполне добровольно. Елизавете приходится сказать княгине, что ее отъезду ничто больше не препятствует и что на всех почтовых станциях ее уже дожидаются лошади. На прощание княгиня, равно как и ее свита, получает богатые подарки, ей вручаются подарки и для добрейшего Христиана-Августа, а кроме того – шестнадцать тысяч рублей для оплаты ее русских Долгов.

К сожалению, долги эти более чем вдвое превышают эту сумму. Екатерина берет уплату остатка на себя, и сама влезает благодаря этому в долги, которые будут ее на протяжении семнадцати лет мучить и ставить в неприятную зависимость от разных лиц. Княгиня покидает, таким образом, Петербург в довольно хорошем настроении, едет с прохладцей и удобствами, так что добирается до Риги только через двенадцать дней.

Здесь ее настигает месть Елизаветы – надо сознаться, что месть эта носит элегантно-злобный характер. В Риге княгиня получает от Елизаветы письмо, в котором значится, между прочим, следующее: "Я считаю необходимым просить вас по приезде в Берлин доложить его величеству королю прусскому, что мне было бы чрезвычайно приятно, если бы он соизволил согласиться отозвать своего уполномоченного барона Мардефельда".

Отозвание прусского посла не имеет, в сущности, никакого отношения к княгине Цербстской, а вытекает из внешнеполитической ситуации, – разумеется, есть множество других возможностей донести до сведения Фридриха о своем желании, чтобы он отозвал Мардефельда. Если она возлагает это неприятное поручение на княгиню Цербстскую, то это является просто своеобразным наказанием: княгиня занималась в России интригами в пользу прусского короля, так вот пусть же она сама теперь доведет до его сведения, как провалились ее старания. Это, пожалуй, сама тяжкая кара, которой могла бы быть подвергнута бедняжка. Она отправилась в Россию с тайной миссией свергнуть Бестужева, а возвращается с официальным поручением отозвать прусского посла.

Едва только мать Екатерины уехала, как происходит нечто такое, что при всей своей малозначительности носит симптоматический характер и тревожит ее: императрица удаляет из свиты Екатерины Марию Петровну Жукову, семнадцатилетнюю девушку, к которой она особенно привязалась. Для обоснования своего решения Елизавета ссылается на то, что будто бы княгиня Цербстская просила ее перед своим отъездом отпустить Жукову, так как чересчур тесная дружба между нею и Екатериной вредна для обеих.

Действительно ли сказала это княгиня, представляется невозможным установить. Да это, в сущности, и не важно. Возможно, что внимание императрицы на дружбу обеих молодых девушек обратила не княгиня, а госпожа или кто-либо другой из ее свиты, а почему Елизавета немедленно по осведомлении об этом удалила Жукову, совершенно понятно. Елизавета, разумеется, знает о том, что происходит или, вернее, что не происходит в спальне молодых супругов. Подобные вещи не могут оставаться секретом при дворе, а особенно при таком дворе, который заинтересован в естественном завершении брака, в появлении будущего престолонаследника.

Самый неделикатный способ шпионажа – подглядывание лакеев – кажется Елизавете в интересах династии само собою разумеющимся. Два месяца прошло со времени свадьбы, а ее шпионы все еще не доносят ей ни о чем таком, что могло бы ее успокоить. Совершенно понятно, что вспыльчивая и нетерпеливая императрица хватается за первый мало-мальски подходящий повод и, не производя подробного расследования, которое было бы вообще весьма щекотливого характера, удаляет слишком интимную подругу Екатерины. Для самодержавной русской царицы, для деспота, ежегодно ссылающего десятки тысяч людей в Сибирь, такое мероприятие, как удаление молодой фрейлины, столь малозначительно, что особенно над ним задумываться ей не приходится.

Совсем иное впечатление это производит на Екатерину. Она знает, что ни она, ни Жукова решительно ни в чем не повинны, и ее характер не мирится с тем, что человека обижают и наносят ему вред только потому, что она, Екатерина, его любит. Она старается снабдить Жукову деньгами, выдать ее хорошо замуж и всем этим, конечно, вызывает еще больше подозрений у Елизаветы, увеличивает ее озлобление против Жуковой. В конце концов бедную Жукову вместе с сосватанным ей Екатериной мужем ссылают в Астрахань.

Этот эпизод сам по себе не был бы так важен, если бы он не освещал положения Екатерины, не являлся первым Шагом на бесконечном пути аналогичных и даже еще более резких мероприятий. Екатерине становится ясно, что хоть она и великая княгиня и императорское высочество, хоть у нее есть бриллианты, придворная свита и многочисленные льстецы, она обладает на новой родине еще меньшей свободой и самостоятельностью, чем на старой, что деспотичный произвол ее матери сменился еще более деспотичным произволом Елизаветы.

То обстоятельство, что она ближе всех других женщин России стоит к императорскому трону, делает ее не более свободной, а в тысячу крат более зависимой, более угнетенной, чем любая бедная мещанка. Сотни наглых, высматривающих, ощупывающих глаз наблюдают за нею по поручению Елизаветы, сотни ртов, принадлежащих придворным дамам, камер-фрейлинам, даже лакеям, призывают ее по поручению Елизаветы к ответу, делают замечания, предостерегают. Она то слишком роскошно, то слишком скромно одета на вкус Елизаветы, встает то слишком поздно, то слишком рано, то слишком много времени затрачивает на туалет, то слишком шаловлива, то слишком грустна. На сотню обидных, унижающих, болезненных ладов дает Елизавета понять Екатерине, что та со дня на день все больше впадает у нее в немилость.

Елизавета – женщина, привыкшая, чтобы ее воля во всем и всегда немедленно исполнялась, а эта наглая великокняжеская парочка перечит ее воле. Она сделала для этих двух людей все, что только могла: она осыпала их подарками и благодеяниями, возвысила их надо всеми, устроила им самую великолепную свадьбу столетия, она, наконец, даже и впрямь полюбила их – все это в надежде на скорое осуществление их семейного счастья.

Теперь она видит, что ее надежды обмануты. Гнев ее беспределен, и почти всему штату великокняжеского двора поручено шпионить: разузнать, кто именно из супругов виновен в создавшемся невыносимом положении. Возможно ли, что прехорошенькая, веселая, живая Екатерина оставляет Петра совершенно холодным? Не правдоподобнее ли, что уродство и нелюбезность Петра внушают его жене отвращение, что она демонстративно обнаруживает это свое отвращение в интимной обстановке алькова и тем парализует робкие попытки юноши к сближению? Если бы дело обстояло иначе, то ведь пришлось бы усомниться в мужественности этого юноши вообще, а следовательно, раз и навсегда отказаться от всякой надежды на законного престолонаследника!

Преемник де ла Шетарди д'Аллион доносит в своей депеше от 26 февраля 1747 года, то есть через полгода после свадьбы: "Великий князь все еще не доказал своей супруге, что он мужчина". Можно признать почти несомненным, что у Петра не было в ту пору и любовниц. И все же нельзя сказать, что он лишен всякой чувственности. Против такого предположения говорит его постоянная влюбленность (сначала в Лопухину, потом в Карр, затем в Корф), против этого говорит также его фраза в брачную ночь: "Камердинера позабавило бы, если бы он увидел нас лежащими вместе в постели". Эта фраза свидетельствует не только об осведомленности в вопросах брачной жизни, но и о наличии довольно живой и испорченной фантазии.

В той же плоскости преждевременной, почти старческой развращенности лежит то обстоятельство, что для Петра нет большего удовольствия, как видеть, что Екатерина любезна с его камердинером Чернышевым. Он подстрекает Чернышева ко всякого рода интимностям с Екатериной, посылает его несколько раз на день к ней и заводит шутку так далеко, что камердинер, не без основания опасаясь за свою судьбу, позволяет себе однажды заметить: "Пусть ваше императорское высочество примут во внимание, что великая княгиня ведь не госпожа Чернышева". На протяжении нескольких месяцев Петр разговаривает с Екатериной исключительно о Чернышеве, об его красоте, его преданности, до тех пор, пока один из немногих благожелательно настроенных людей из их окружения, старик камердинер Тимофей, не обращает внимание Екатерины на опасность, которой она подвергается: весь штат, дескать, уже говорит о ее влюбленности в красавца Чернышева. На службе у Петра имеется трое Чернышевых, и придворные сплетники, знающие, конечно, что в брачных отношениях великокняжеской четы не все обстоит благополучно, не задумываются над тем, чтобы превратить всех троих в любовников Екатерины.

Кстати, извращенное воображение Петра не ограничивалось собственной супругой, а простиралось вплоть до священной особы его царственной тетки. В один прекрасный день он замечает, что его спальня примыкает к одному из ее внутренних покоев. Он пробуравливает дыры в двери, соединяющей комнаты, и видит Елизавету с Разумовским. Немедленно же приглашает он в свою комнату всех мужчин и дам своей свиты и для того, чтобы они могли с удобством любоваться интимной сценой, происходящей между государыней и ее возлюбленным, распоряжается, чтобы перед продырявленной дверью были установлены стулья.

Все это отнюдь не поступки человека, чуждого эротики. В основе его немужественного отношения к Екатерине должны, очевидно, лежать совсем иные причины. Весьма правдоподобное предположение высказывает Кастера, когда полагает, что великому князю надлежало только побороть свой стыд и доверчиво открыться кому-нибудь: "Любой петербургский раввин или любой хирург избавили бы его от его маленького дефекта". Указание на раввина не оставляет сомнений насчет характера того "маленького дефекта", который имеет в виду Кастера. Эта версия впоследствии становится полуофициальной, потому что настанет день, когда понадобится правдоподобное объяснение того факта, как это великий князь, девять лет остававшийся бездетным, вдруг становится отцом. Неудивительно поэтому, что слух о "маленьком дефекте" повторяется во всех посольских донесениях, ибо послы могут ведь доносить только о том, что они слышат при дворе.

Но это объяснение маловероятно. На протяжении последних лет Петр неоднократно хворал всевозможными болезнями, бесчисленное количество раз его исследовали врачи, и если бы возникла хотя бы тень сомнения в вышеуказанном направлении, то вопрос расследовали бы до конца и удостоверились, так ли дело обстоит. Если бы действительно только этот физический "маленький дефект", который мог быть устранен любым хирургом в несколько минут, стоял на пути к осуществлению пламенного желания Елизаветы иметь законного престолонаследника, то, несомненно, вместо тех непланомерных и по большей части вредных мероприятий, к которым прибегали на протяжении ряда лет, Петру отдали бы прямой и недвусмысленный приказ, а он не осмелился бы отказаться от операции, которая являлась, с одной стороны, государственной необходимостью, а с другой стороны – пустяком.

Так просто загадка Петра не разгадывается. Вся совокупность обстоятельств говорит против того предположения, будто он был холоден натурой или страдал небольшим внешним дефектом. Правдоподобнее всего предположить, что он психически не был способен к тому, чего от него ждали, что он, пользуясь современной терминологией, был невротиком.

Но "невроз" это только слово, холодное, звучащее по-научному слово, за которым кроется немало страданий юной человеческой души. Петр так же мало ответственен за свою психическую болезнь, как и за физический недостаток, если бы речь шла о таковом. И все же его отношение к Екатерине не может, конечно, не вызвать у нее соответственной тяжелой реакции. Она вступила в брак с другими ощущениями, чем он, с ощущениями, так сказать, положительного характера: без влюбленности, но преисполненная наилучших намерений жить с мужем в возможном согласии и оправдать все надежды императрицы, двора, русского народа. "Если бы он желал, чтобы я его полюбила, – пишет она, – то это бы ему без труда удалось".

Несмотря на все ее последующие поступки, надо признать, что эти слова вполне искренни. Она вначале испробовала все возможное, чтобы снискать любовь Петра, чтобы полюбить его. Он свел все ее старания на нет. Он презрел ее ласки, он бегал за другими женщинами, он без всякого чувства ревности, даже с известным удовольствием терпел возникновение более или менее интимных отношений между нею и другими мужчинами, даже способствовал их возникновению. Она испытала от него все те Унижения, которые только может испытать женщина, и, что всего хуже, весь двор, в известном смысле вся Европа явились свидетелями этих унижений. Каждый иностранный посол знает, что она не в состоянии пробудить в супруге влечение к себе, каждый камердинер знает, за какой фрейлиной увивается в данный момент великий князь. И так как никто не может понять, почему это велиий князь отворачивается от собственной молоденькой и хорошенькой жены, то тысячи ищеек, тысячи змеиных языков, тысячи праздных мозгов заняты тем, чтобы выяснить тайные недостатки, пороки, извращенности молодой женщины и возложить ответственность на нее. Спустя год после свадьбы Петр и Екатерина, вместо того чтобы теснее привязаться друг к другу, окончательно отчуждены друг от друга и, вследствие тысячи недоразумений, обид, оскорблений, прямо враждебно относятся друг к другу.

Наладить такой с самого начала неудавшийся брак является делом донельзя трудным. Каждое неудачное слово может только усугубить беду, каждое неделикатное вмешательство непризванных целителей может сделать болезнь окончательно неизлечимой. Самый опытный советчик не осмелился бы коснуться такого щекотливого положения иначе, как с чрезвычайной осторожностью, так сказать, в бархатных перчатках. Но в данном случае, где речь идет не только о налаживании брачных отношений, но и об укреплении трона, династии, о покое государства, все действуют с невообразимой грубостью и неловкостью.

Невольно задаешься недоуменным вопросом, почему это из всех мыслимых возможностей осуществляется как раз глупейшая, и приходишь к выводу, что и здесь, как это часто бывает в политике, сталкивается ряд противоположных интересов, и это приводит к тому, что принимается мера, не удовлетворяющая, в сущности, ни одного из них. К основному требованию престолонаследника присоединяется недоверчивое отношение Бестужева к дочери княгини Цербстской, которую он неизменно подозревает в письменной конспирации в пользу прусского короля. К этому прибавляется все растущее недовольство поведением Петра.

Для того чтобы устранить все эти действительные или воображаемые минусы, канцлер составляет два письменных документа и дает их на подпись императрице 10 и 11 мая. Первый документ, названный "Инструкция для благородной дамы", касается Екатерины. Вместо гофмейстерши к Екатерине должна быть приставлена специальная благородная дама – или попросту надзирательница. Эта благородная дама должна обязаться, "поскольку сие представится возможным, беспрестанно наблюдать за интимными отношениями их императорских высочеств и внушать великой княгине, что она возведена в звание императорского высочества только для того, чтобы государство Российское получило желанного престолонаследника и продолжателя царской династии". Для этой цели необходимо "следить за каждым шагом великой княгини, неизменно и повсюду ее сопровождать, чтобы предупредить всякие фамильярные отношения с кавалерами, пажами и слугами двора".

Итак, предостережения преданного Тимофея запоздали, сплетни насчет Чернышева дошли до ушей Бестужева, до ушей самой Елизаветы. Имеющая быть приставленной к Екатерине благородная дама должна следить и за тем, чтобы великая княгиня не писала никаких писем и ни с кем не говорила с глазу на глаз или шепотом. Для Бестужева этот пункт особенно важен, так как он хочет прежде всего подвергнуть контролю корреспонденцию Екатерины и ее беседы с иностранными дипломатами.

Вторая инструкция касается великого князя. Он тоже должен получить, вместо оказавшихся неспособными Брюммера, Бергольца и Стелина, нового спутника, в обязанности которого входит "удержание его высочества от недостойных наклонностей". Недостойные наклонности Петра перечислены в инструкции с большой обстоятельностью. Там значится, что великий князь посвящает все свое время вредным интимностям с лакеями, наряжает их в военные мундиры, заставляет проделывать воинские упражнения и тем превращает военное искусство в забаву. Затем отмечается, что Петр выливает прислуживающим ему за столом лакеям вино на голову, отпускает по адресу беседующих с ним особ, даже иностранцев, непристойные шутки, безнравственно корчит гримасы и подергивает всеми членами своего тела. В заключение указывается, что совершенно непостижимо, как это восемнадцатилетний супруг играет в опочивальне жены в куклы.

Эти замечания "заклятого врага" Екатерины Бестужева не только полностью совпадают с жалобами Екатерины на ее мужа, но и дополняют клиническую картину юного невротика некоторыми весьма характерными чертами. Эти гримасы, эти подергивания членами тела отнюдь не просто некрасивые манеры, как это думает Бестужев, а непроизвольные движения нервнобольного.

К Петру приставляется князь Репнин, являющийся хоть человеком приятного и любезного характера, но назначение госпожи Чоглоковой в качестве "благородной дамы" при персоне Екатерины свидетельствует о том, что дело идет вовсе не о снабжении ее доброжелательными советами, а о строгом надзоре за ее поведением. Чоглокова не отличается ни одним из тех качеств, которыми должна бы обладать особа, могущая оказать содействие беспомощной молодой женщине, попавшей в такое щекотливое положение, как Екатерина: она не умна, не добра, считается одной из глупейших женщин при дворе. Но она фактотум Бестужева, шпионка, на которую тот может вполне положиться, и ее добродетель стоит вне всяких сомнений. Она вышла замуж по любви, и каждый год рожает – в этом-то отношении и надлежит Екатерине брать с нее пример.

Необходимо отметить, к чести Елизаветы, что она целых две недели не решалась на это злополучное назначение. Может быть, правильный женский инстинкт подсказывал ей, что этот открытый надзор за Екатериной, вплоть до края супружеской постели, мало может способствовать налаживанию безрадостного брака и что постоянное созерцание счастливой супруги является для несчастной таким же удачным целебным средством, как посыпание открытых ран солью. Но тут один из ее многочисленных шпионов граф Девье, впоследствии герой Семилетней войны, доносит ей, что он застал Екатерину наедине с Чернышевым.