Текст книги "Вечная ночь"

Автор книги: Гильермо Дель Торо

Соавторы: Чак Хоган
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Стаатсбург, Нью-Йорк

Нора ехала на заднем сиденье лимузина, мчащегося по сельским просторам штата Нью-Йорк. За окнами хлестал дождь. При темных и чистых сиденьях напольные коврики были полны грязи с обуви. Всю дорогу Нора просидела, забившись в угол и гадая, что будет дальше.

Она не знала, куда ее везут. После шокирующей встречи с прежним боссом Эвереттом Барнсом два быка-вампира провели Нору в здание с душевым помещением без перегородок. Стригои вдвоем остались у единственной двери. Она могла упереться, но сочла, что лучше подчиниться и посмотреть, что из этого выйдет: вдруг представится шанс для побега?

Нора разделась и приняла душ. Поначалу она стеснялась, но, посмотрев на этих громил, поняла, что фирменные отсутствующие взгляды надзирателей устремлены на дальнюю стену и те не испытывают ни малейшего интереса к человеческим формам.

Прохладные струи – воду так и не удалось сделать погорячей – непривычно лились на обритую голову. Кожу покалывали иглы холодной воды, которая свободно скатывалась с затылка на шею и голую спину. Так приятно было почувствовать воду на теле. Нора взяла полкуска мыла, положенного в маленькую нишу в стене, намылила руки, голову, впалый живот и шею, находя облегчение в этом ритуале, поднесла мыло к носу, понюхала: роза и сирень – напоминание о прошлом. Кто-то где-то сделал этот брусок мыла. Вместе с тысячами других брусков запаковал его и поставил покупателю в обычный день с дорожными пробками, высадками учеников у школ, перекусами на скорую руку. Кто-то решил, что это мыло с розово-сиреневым ароматом будут хорошо покупать, и наладил его производство – такой формы, запаха и цвета, – разместил на полках «КейМарта» и «Уолмарта», стараясь привлечь внимание домохозяек и матерей. А теперь этот кусок оказался здесь – на перерабатывающей фабрике. Археологический артефакт с запахом роз, сирени и ушедших времен.

На скамье посреди помещения лежал новый серый комбинезон, а на нем – белые хлопчатобумажные трусики. Нора оделась, и ее провели через карантинную станцию к воротам. Над ними с ржавой железной арки роняла капли дождя надпись «СВОБОДА». Приехал лимузин, за которым следовал еще один. Нора села на заднее сиденье первого, во второй не сел никто.

Прозрачная перегородка из жесткого пластика отделяла шофера от пассажира. Вела женщина лет двадцати с небольшим, одетая в мужской шоферский костюм, с фуражкой на голове. Волосы ниже околыша были сбриты, и Нора решила, что у нее обрита вся голова, а потому девица, вероятно, является обитательницей лагеря. Но в то же время розовая шея и здоровый цвет рук вызывали у Норы сомнения: обычная ли дойная корова сидит за рулем.

Нора снова повернула голову, что она делала все время с того момента, как они выехали из лагеря, – ей не давала покоя задняя машина. Она не была уверена – черный дождь и бьющие в глаза фары мешали разглядеть, – но что-то в осанке шофера говорило: за рулем этой машины сидит вампир. Возможно, это автомобиль сопровождения на тот случай, если она попытается бежать. На задних дверях машины, в которой ехала она, не было ни подлокотников, ни внутренних панелей управления – ни дверь открыть, ни опустить стекло она не могла.

Нора ожидала, что поездка будет долгой, но они отъехали всего на три-четыре километра от лагеря, и лимузин свернул в открытые ворота на подъездную дорожку. Из туманистой мглы в конце длинной петляющей дорожки проступал дом – крупнее и величественнее, чем большинство из виденных ею в жизни. Он возник в дымке нью-йоркского пригорода, словно европейский особняк, почти каждое его окно светилось приветливым желтым сиянием, словно приглашая на вечеринку.

Машина остановилась. Водитель осталась за рулем, а из дверей особняка появился дворецкий с двумя зонтиками. Один из них, открытый, он держал над головой. Он распахнул дверцу и прикрыл Нору от грязного дождя, когда она вышла из машины и пошла вместе с ним вверх по скользким мраморным ступеням. В доме он избавился от зонтов, снял с вешалки белое полотенце и опустился на колено, чтобы отереть ее грязные ноги.

– Сюда, доктор Мартинес, – пригласил он.

Нора пошла за ним по широкому коридору, почти неслышно ступая босиком по холодному полу. Ярко освещенные комнаты, в полу вентиляционные решетки, через которые поступал теплый воздух, приятный запах очищающей жидкости. Все было так цивилизованно, так по-человечески. Иными словами, как во сне. Этот особняк и кровезаборный лагерь различались, словно свет и тьма.

Дворецкий распахнул двустворчатые двери, и Нора увидела шикарную столовую с длинным столом, накрытым с одной стороны всего на две персоны. Тарелки с золоченым ободком, волнистыми кромками и маленьким гербом в середине, хрустальные бокалы, столовые приборы, правда из нержавеющей стали, а не из серебра. Последнее явно было единственной во всем особняке уступкой реальности нынешнего мира, в котором заправляли вампиры. На медном подносе по диагонали между двумя накрытыми местами стояли ваза с великолепными сливами, фарфоровая корзиночка с различным печеньем, две тарелки с шоколадными трюфелями и другие сласти. Норе отчаянно захотелось слив, и она потянулась было к вазе, но вовремя остановилась – вспомнила воду в лагере с подмешанным наркотиком. Необходимо было противиться искушению и, невзирая на голод, делать правильный выбор.

Она не села – осталась стоять босиком. Откуда-то из дома доносилась тихая музыка. В противоположной стене комнаты была еще одна дверь, и девушка подумала, не попытаться ли ее открыть. Однако ее не покидало ощущение, что за ней наблюдают. Она поискала взглядом камеры, но не нашла.

Дверь открылась. Вошел Барнс в своей парадной белоснежной адмиральской форме. Его кожа (розоватая вокруг бородки а-ля Ван Дейк) отливала здоровым цветом. Нора почти забыла, как выглядят здоровые, хорошо питающиеся человеческие существа.

– Так-так, – сказал он, направляясь к ней вдоль стола; на манер аристократов одну руку он держал в кармане. – Обстановка тут гораздо более благоприятная для возобновления знакомства. Жизнь в лагере ужасна. Этот дом – мое убежище. – Он повел рукой, обозначая столовую и весь особняк. – Конечно, для меня он великоват. Но когда занимаешь столь высокое положение, все блюда в меню стоят одинаково, так зачем же ограничивать себя, если можно получать самое лучшее? Насколько мне известно, когда-то этот дом принадлежал одному порнографу. Он купил его на грязные деньги. Так что я чувствую себя здесь очень неплохо.

Барнс подошел к ее концу стола, улыбнулся – уголки его рта потащили вверх аккуратные клинышки заостренной бородки.

– Вы не ели? – спросил он, глядя на поднос с едой.

Мужчина, с гордостью посмотрев на печенье в сахарной глазури, потянулся к вазочке.

– Мне показалось, вы голодны. Печенье пекут для меня на заказ каждый день. Одна пекарня в Куинсе. Только для меня. В детстве я мечтал об этом, но не мог себе позволить… Зато теперь…

Барнс откусил печенье, сел во главе стола, развернул салфетку, разгладил ее на коленях.

Поняв, что в еду ничего не подмешано, Нора схватила сливу и быстро расправилась с ней. Она взяла салфетку, отерла подбородок от сока, потом потянулась за добавкой.

– Вы ублюдок, – сказала она с набитым ртом.

Барнс смущенно улыбнулся – он ожидал лучшего отношения.

– Ух ты… Нора… давайте прямо к делу… Не ублюдок, а реалист – так будет точнее. Вам больше нравится «соглашатель»? Это я могу принять. Возможно. Но мы живем в новом мире. Те, кто принимает этот факт и подстраивается под него, живут лучше остальных.

– Как благородно. Симпатизировать этим… этим чудовищам.

– Напротив. Я вам могу сказать, что начисто лишен симпатии.

– Тогда – мародер.

Он обдумал это, играя в вежливый разговор, доел печенье, облизал кончики пальцев.

– Может быть.

– А как насчет «предатель»? Или… «сукин сын»?

Барнс хлопнул ладонью по столу.

– Хватит! – Он отмахнулся от этих слов, как от надоедливой мухи. – Вы цепляетесь за это лицемерие, потому что ничего другого у вас не осталось! Но посмотрите на меня! Посмотрите на все, что у меня есть…

Нора не сводила с него глаз.

– Всех вождей они убили в первые недели. Людей, формирующих общественное мнение, людей, наделенных властью. Расчистили площадку для таких, как вы, позволили вам всплыть на поверхность. Но вряд ли вам приносит удовлетворение слава того, что всплывает в грязи.

Барнс улыбнулся, делая вид, что ее мнение о нем не имеет значения.

– Я веду себя культурно. Пытаюсь помочь вам. Так что сидите… Ешьте… Общайтесь.

Нора отодвинула свой стул от стола, чтобы оказаться подальше от Барнса.

– Позвольте поухаживать за вами.

Столовым ножом Барнс намазал для нее круассан маслом и малиновым джемом.

– Вы пользуетесь терминологией военного времени – «предатель», «мародер». Война, если только она была, уже закончилась. Немногие люди вроде вас не приняли новую реальность, но это авантюризм чистой воды. Скажите, разве все мы должны быть рабами? Неужели нет выбора? Я так не думаю. Есть пространство где-то посредине. Даже ближе к верху. Для тех немногих, кто владеет уникальными навыками и достаточно умен, чтобы их применять.

Он положил круассан на ее тарелку.

– Я забыла, какой вы скользкий тип, – сказала Нора. – И насколько вы тщеславны.

Барнс улыбнулся, словно ему сделали комплимент:

– Что ж… жизнь в лагере можно считать счастливой. Это жизнь не только для себя, но и для других. Основная человеческая биологическая функция – кроветворная – имеет для их рода громадную важность. По-вашему, у нас нет никаких рычагов влияния? Если играть по правилам, я хочу сказать. Мы можем продемонстрировать им свою ценность.

– В качестве тюремщиков.

– И опять – к чему этот оскорбительный тон? Вы, Нора, говорите на языке проигравших. Я уверен, что лагерь возвели не ради наказания и унижения. Это просто фабрика, цель которой – производство и максимальная эффективность. Мое мнение (хотя я считаю это простым фактом) состоит в том, что люди быстро оценивают по достоинству существование с четко определенными ожиданиями. С простыми и понятными правилами, которым нужно следовать для выживания. Если ты даешь, то получаешь взамен. Это по-настоящему успокаивает душу. Человеческое население на планете сократилось почти на треть. Многих умертвил сам Владыка, но люди убивают друг друга, преследуя простые цели… например, ради еды, которую вы видите перед собой. Так что уверяю вас, лагерная жизнь, если отдаться ей без оглядки, необыкновенно легка и спокойна.

Нора не стала есть круассан, приготовленный его руками, она налила себе лимонной воды из кувшина.

– Я думаю, самое страшное в том, что вы и вправду в это верите.

– Мы попали в беду потому, что прониклись убеждением, будто мы – нечто большее, чем простые животные, простые существа на этой земле, будто мы избранные. Мы успокоились, впали в благодушие. Поверили в свои привилегии. Когда я вспоминаю сказки, которыми мы себя тешили, из них каждая вторая была сказкой о Боге…

Слуга открыл двустворчатую дверь и вошел в столовую с медным подносом, на котором стояла бутылка с завернутым в золотистую фольгу горлышком.

– Ага, – Барнс пододвинул свой пустой бокал слуге. – Вино.

Нора смотрела, как слуга наливает вино в бокал Барнса.

– Что все это значит? – спросила она.

– Произведено в Приорате, Испания. Паласиос, Лермита, две тысячи четвертый год. Вам понравится. Вместе с этим домом я получил великолепный винный погреб.

– Я не об этом. Зачем вы привезли меня сюда? Что вам надо?

– Хочу кое-что предложить. Уникальный шанс. Шанс, который в корне изменит к лучшему ваше положение в этой новой жизни. И возможно, навсегда.

Нора смотрела на Барнса: тот попробовал вино, одобрительно кивнул, после чего слуга наполнил бокал.

– Вам нужен еще один водитель? Посудомойка? Сомелье?

Барнс улыбнулся как-то застенчиво. Он смотрел на руки Норы так, будто хотел взять их в свои.

– Знаете, Нора, я всегда восхищался вашей красотой. И… если уж совсем откровенно, всегда думал, что Эфраим не заслуживает такой женщины…

Нора открыла рот, собираясь ответить, но смогла лишь выдохнуть.

– Конечно, в те времена, в офисной среде, при действовавших правительственных установках было бы… непрофессионально делать авансы подчиненной. Называлось это сексуальными домогательствами или чем-то в этом роде. Помните эти смешные и неестественные правила? Насколько вычурной стала цивилизация на пороге своего конца? Теперь мы живем в гораздо более естественной среде. Тот, кто хочет и может… побеждает и берет.

Нора наконец обрела голос:

– Вы пытаетесь сказать именно то, что я думаю, Эверетт?

Барнс слегка покраснел, словно ему при всей наглости не хватало уверенности.

– Из моей прошлой жизни – или вашей – осталось очень немного людей. Разве плохо будет время от времени вместе предаваться воспоминаниям? Я думаю, это может быть весьма приятным занятием. Сплетни… свидания и места встреч. Воспоминаниям о прежней жизни. У нас столько общего – профессия, работа. Если бы вы захотели вернуться к медицине, то могли бы практиковать в лагере. Кажется, вы занимались и социальной работой. Могли бы лечить больных в лагере, готовить их к возвращению в продуктивное состояние. Или даже заниматься более серьезными делами, при желании. Я ведь человек влиятельный.

Нора постаралась говорить ровным голосом.

– И что взамен?

– Что взамен? Роскошь. Комфорт. Вы будете жить здесь, со мной… поначалу на испытательном сроке. Никто из нас не хотел бы оказаться в плохой ситуации. А со временем все это можно было бы перевести в более удобную плоскость. Жаль, что я не нашел вас, прежде чем они состригли ваши прекрасные волосы. Но есть парики…

Он потянулся к ее голому черепу, но Нора выпрямилась, подалась назад.

– Именно так получил работу ваш шофер? – спросила она.

Барнс медленно отвел руку. На его лице появилось огорчение. Огорчение не за себя – за Нору, словно она грубейшим образом пересекла черту и дороги назад нет.

– Так, – сказал он. – Но вы, кажется, довольно легко вступили в связь с Гудвезером, который тогда был вашим боссом.

Нору замечание не столько оскорбило, сколько поразило.

– Значит, вот как, – выдохнула она. – Вам это не понравилось. Вы были боссом моего босса. И вы считали, что именно вам положено… право первой ночи?

– Я просто напоминаю вам, что вы не в первый раз оказываетесь в такой ситуации. – Барнс откинулся на спинку стула, скрестил руки на груди, закинул ногу на ногу, как поступает участник дискуссии, который уверен в неоспоримости своих аргументов. – Это для вас привычное дело.

– Опа, – проговорила Нора. – Да вы и в самом деле слабоумный мракобес, каким я вас всегда считала…

Мужчина невозмутимо улыбнулся:

– Думаю, перед вам простой выбор. Жизнь в лагере или (возможно, если вы будете играть по правилам) жизнь здесь. Ни один здравомыслящий человек не стал бы тянуть с решением.

Нора поймала себя на том, что недоуменно улыбается, лицо ее недовольно искривилось.

– Вы грязный мерзавец, – сказала она. – Вы хуже любого вампира, вы это знаете? Для вас это не потребность – просто возможность. Упоение властью. Настоящее насилие для вас было бы слишком хлопотным делом. Вы предпочитаете связать мне руки «роскошью». Вы хотите, чтобы я была благодарна и податлива. Чтобы я по достоинству оценила вашу мародерскую заботу. Вы чудовище. Теперь я понимаю, почему вы так хорошо вписываетесь в их планы. Но ни в этом доме, ни на этой загубленной планете не найдется силы, способной заставить меня…

– Может быть, проведя несколько дней в более суровой обстановке, вы передумаете.

С каждым ее словом взгляд Барнса становился все жестче. Но вдруг его интерес к ней будто бы вырос, он словно надумал использовать в своих целях неравенство сил между ними.

– Если вы и в самом деле предпочитаете остаться там, в темноте и изоляции (а это, конечно, ваше неотъемлемое право), позвольте мне сообщить вам, к чему вы должны быть готовы. Как оказалось, у вас третья группа крови с положительным резус-фактором, а эта кровь по какой-то причине (вкус? полезные свойства?) наиболее желательна для вампиров. Это означает, что вас станут скрещивать. Поскольку вы поступили в лагерь без пары, для вас выберут кого-нибудь. У него тоже будет третья положительная группа, что увеличит вероятность появления на свет приплода той же группы и с тем же резус-фактором. Выберут кого-нибудь вроде меня. Это легко устроить. И тогда на протяжении всего вашего детородного цикла вы будете либо беременной, либо кормящей матерью. А у этого положения, как вы, вероятно, видели, есть свои преимущества. Получше жилое помещение, получше питание – в день будете получать по два фрукта и овоща. Конечно, если у вас возникнут проблемы с зачатием, то по прошествии определенного времени, в течение которого вас будут лечить от бесплодия с помощью медикаментозных средств, вы будете переведены на лагерные работы и отбор крови каждые пять дней. Вскоре, если простите мне абсолютную откровенность, вы умрете. – По лицу Барнса гуляла натянутая улыбка. – Кроме того, я позволил себе вольность и просмотрел вашу приемную анкету, миз Родригес, и, насколько я понимаю, вы поступили в лагерь вместе с матерью.

Нора почувствовала пощипывание на затылке – там, где раньше были волосы.

– Вас задержали в метро, когда вы пытались укрыть ее. Интересно, куда вы направлялись.

– Где она? – спросила Нора.

– Она, кстати, все еще жива. Но как вам, возможно, известно, из-за возраста и очевидного нездоровья ее поставили на сдачу крови, а следом на изъятие из обращения.

От этих слов у Норы потемнело в глазах.

– Так вот, – сказал Барнс и разъял скрещенные руки, чтобы взять белый шоколадный трюфель, – вполне можно устроить так, что ей сохранят жизнь. Может быть… я сейчас импровизирую на ходу, но, может быть, ее удастся перевести сюда на условиях неполного изъятия из обращения. Предоставить ей отдельную комнату. Вероятно, даже сиделку. За ней можно обеспечить хороший уход.

Руки Норы дрожали.

– Значит… вы хотите трахать меня, играя в дочки-матери.

Барнс откусил трюфель и с удовольствием обнаружил, что у него сладкая сливочная начинка.

– Знаете, это можно было сделать куда проще. Я пытался быть тактичным. Я ведь джентльмен, Нора.

– Вы сукин сын, вот кто вы.

– Ха-ха. – Он довольно кивнул. – Ох уж этот испанский нрав. Дерзкая. Это хорошо.

– Вы проклятое чудовище.

– Да, а вы повторяетесь. Теперь поразмыслите еще кое о чем. Вы, верно, знаете, что я должен был сделать в тот момент, когда увидел вас: я должен был установить вашу личность и передать Владыке. Владыка бы очень обрадовался возможности разузнать побольше о докторе Гудвезере и всей вашей банде бунтовщиков. А именно об их местонахождении, об имеющихся в их распоряжении ресурсах. Или даже просто куда и откуда вы с матерью направлялись на этом поезде метро. – Барнс улыбнулся и кивнул. – Владыка был бы очень рад получить такую информацию. Я с полной уверенностью могу вам сказать, что повелитель обрадовался бы вашему обществу даже больше, чем я. И он бы использовал вашу мать, чтобы склонить вас к сотрудничеству. В этом нет никаких сомнений. Если вы вернетесь в лагерь без меня, вас в конечном счете идентифицируют. Уж будьте уверены.

Барнс встал, разгладил свою адмиральскую форму, стряхнул крошки.

– Надеюсь, теперь вы понимаете, что у вас лишь одна альтернатива. Встреча с Владыкой, с вечностью в лице вампира.

Взгляд Норы, уставленный в никуда, помутился. Она чувствовала апатию, чуть ли не головокружение. Она подумала, что такое же ощущение, вероятно, испытывает человек после сдачи крови.

– Но вам нужно сделать выбор, – сказал Барнс. – Больше не смею вас задерживать. Я знаю, вы хотите как можно скорее вернуться в лагерь, к вашей матери, пока она еще жива.

Он направился к двустворчатой двери, толкнул ее и вышел в грандиозный коридор.

– Обдумайте мои слова и дайте знать, к какому пришли решению. Время дорого…

Нора незаметно взяла со стола столовый нож и положила в карман.

Под Колумбийским университетом

Гус знал, что Колумбийский университет прежде был крутым учебным заведением. Множество старых зданий, образование, стоившее бешеных денег, сумасшедший уровень безопасности, камеры видеонаблюдения. Он когда-то видел здесь студентов, которые старались слиться с окружением: одни – из-за своей социальной активности, чего он никогда не понимал, другие – по криминальным причинам, очень даже ему понятным. Но что касается самого университета, заброшенного кампуса на Морнингсайд-Хайтс и всех служебных сооружений, то там не было ничего, на что ему стоило бы тратить время.

Теперь здесь была база Гуса, его штаб и его дом. Этот гангстер-мексиканец ни за что не покинул бы свою территорию. Он бы сначала взорвал тут все, если бы его вынудили это сделать. Когда террористических и охотничьих дел поубавилось, все более или менее упорядочилось, Гус начал искать себе постоянную базу. Ему она и в самом деле была необходима. В этом новом мире непросто было орудовать эффективно. Сопротивление стало его единственным занятием, а сопротивляться с каждым днем было все труднее. Полицию, пожарную и медицинскую службы, дорожный надзор – захватили всё. Прочесывая свои прежние площадки в Гарлеме в поисках места для базы, он нашел двух ребят из банды «Ла Мугре», промышлявших теперь, как и он, диверсиями, – Бруно Рамоса и Хоакина Сото.

Бруно был жирный (другого слова и не найти), питался в основном чипсами «Читос» и пивом. Хоакин был подтянутый и статный. Ухоженный, весь в татуировках и полный ненависти. Оба они стали братанами Гуса, готовыми умереть за него. Да и с самого рождения были готовы.

Хоакин отбывал срок вместе с Гусом. Сидели в одной камере. Гус провел там шестнадцать месяцев. Они готовы были драться спина к спине, и Хоакин отбывал потом срок в одиночке, после того как локтем выбил зубы одному из тюремщиков – громадному черному парню по имени Рауль (ну и имечко для человека без зубов – Рауль[12]12
  Испанское имя Рауль означает «мудрый волк» (есть и другие толкования, так или иначе связанные с волком).


[Закрыть]). После появления вампиров (некоторые называли это Падением) Гус во время ограбления магазина электроники снова встретил Хоакина. Хоакин и Бруно помогли ему утащить большой плазменный телевизор и коробку с видеоиграми.

Они вместе захватили университет и обнаружили, что тот заражен лишь местами. За заколоченными дверьми и окнами, уплотненными стальными панелями, все внутри было разграблено и осквернено аммиачными выбросами. Студенты покинули университет заранее в попытке убежать из города и добраться домой. Хоакин полагал, что далеко они не ушли.

Обходя заброшенные здания, они нашли под фундаментом систему туннелей. Книга на стенде при входе подсказала Хоакину, что кампус изначально соорудили на территории сумасшедшего дома, построенного в XIX веке. Архитекторы сровняли с землей все существовавшие тогда здания больницы, кроме одного, а дальнейшее строительство вели на оставшихся фундаментах. Во многих туннелях размещались инженерные системы, трубы отопления, генерирующие горячий конденсат, многие километры электрических проводов. Со временем часть ходов замуровали, чтобы по ним не шастали в поисках приключений студенты и городские диггеры.

Они вместе исследовали и захватили бо́льшую часть подземной сети, связывающую почти все из семидесяти одного здания кампуса, расположенные между Бродвеем и Амстердам-авеню в Верхнем Вест-Сайде Нью-Йорка. Некоторые более отдаленные участки остались неразведанными просто потому, что на все не хватало ни дня, ни ночи: помимо очистки туннелей, они еще охотились на вампиров и сеяли хаос по всему Манхэттену.

Гус оборудовал себе берлогу в одном из углов главной площади кампуса. Его владения начинались под единственным сохранившимся зданием сумасшедшего дома – Бьюэл-холлом, проходили под Мемориальной библиотекой Лоу и Кент-холлом, а заканчивались под Философи-холлом – зданием, перед которым располагалась бронзовая статуя какого-то замороченного голого мужика.[13]13
  Перед входом в здание Философи-холла расположена копия одной из самых известных работ Огюста Родена «Мыслитель».


[Закрыть]

Туннели заканчивались в стремном таком закутке, настоящей злодейской берлоге. Система отопления давно вышла из строя, а это открывало Гусу доступ в те места, куда мало кто захаживал на протяжении последнего столетия (грубые черные волокна, торчащие из щелей в подземных стенах, оказались настоящим конским волосом, которым укрепляли раствор). Гангстер попал в сырое подвальное помещение с зарешеченными камерами.

Дурдом. Здесь они запирали самых отъявленных психов. Скелетов в цепях и ничего такого они не нашли, хотя кое-где в кладке и виднелись царапины, словно кто-то точил когти. Не требовалось богатого воображения, чтобы представить себе страшные, душераздирающие вопли, раздававшиеся в этих стенах столетия назад.

Здесь он и держал ее. Свою madre. В клетке восемь на шесть из металлических решеток от пола до потолка, образующих полукруг угловой камеры.

Руки матери были схвачены наручниками за спиной – Гус нашел их под столом в соседней камере; ключа к ним не обнаружилось. Мотоциклетный шлем полностью скрывал ее лицо; покрытие по большей части скололось, потому что вампирша в первые месяцы пленения изо всех сил билась головой о решетку. Гус закрепил суперклеем ремешок шлема на ее коже. Только так ради собственной безопасности мог он удержать ее жало. Шлем также скрывал ее растущую индюшачью бородку, от одного вида которой Гуса начинало мутить. Он снял прозрачную лицевую часть из пластика и заменил ее металлической пластиной, запирающейся на подвесной замок; пластина была залита черной краской и имела шарнирное крепление по бокам. В ушные каверны он набил ваты.

Таким образом, мать не могла ни видеть, ни слышать, но все же стоило Гусу войти в камеру, как шлем поворачивался в его сторону, словно радар, и устрашающе следовал за ним, куда бы он ни двигался по камере. Она чавкала и визжала, стоя посреди скругленной угловой камеры, ее обнаженное старческое тело было черным-черно от столетней пыли психушки. Гус как-то раз попытался одеть ее через решетку, используя плащи, куртки, даже одеяла, но все это падало на пол. Одежда ей не требовалась, а стыдливость вампирам не свойственна. На ступнях появились мозоли, толстенные, как подошвы теннисок. По телу свободно разгуливали вши, ноги были покрыты струпьями многочисленных дефекаций. Кожу на венозных бледных ляжках и голенях бороздили коричневатые трещины.

Много месяцев назад, после сражений в железнодорожном туннеле под Гудзоном, когда воздух очистился, Гус ушел от остальных. Отчасти это объяснялось его характером, отчасти дело было в матери. Он знал, что скоро вампирша найдет его, своего близкого, и приготовился к ее появлению. И когда она пришла, Гус немедля набросился на нее, накинул мешок на голову и связал по рукам и ногам, полностью обездвижив. Она сопротивлялась с невообразимой вампирской силой, но Гусу удалось напялить на нее шлем: голова и жало оказались изолированы. Потом он надел на нее наручники и за шейную часть шлема отволок в подземелье. Ее новый дом.

Гус протянул руку через решетку, поднял лицевую пластину. На него уставились мертвые черные зрачки в алом обрамлении – безумные, бездушные, но голодные. Каждый раз поднимая металлический щиток, он чувствовал ее желание выкинуть жало. И иногда, если вампирша не оставляла попыток, через трещинки в отростке просачивался густой запах лубриканта.

У них было общее хозяйство, Бруно, Хоакин и Гус образовали прекрасную неполноценную семью. Почему-то Бруно всегда кипел энтузиазмом, он обладал удивительным даром смешить Гуса и Хоакина. Все хозяйственные заботы ложились равномерно на плечи каждого, но прямой контакт с матерью Гуса разрешался только сыну. Он мыл ее с головы до ног каждую неделю и содержал в чистоте камеру, насколько это было в человеческих силах.

Помятый шлем придавал ей сходство с покореженным роботом или андроидом. Бруно вспомнил старое дурацкое кино, которое видел по телевизору, оно называлось «Робот-чудовище». У главного героя, давшего название фильму, было грубое обезьянье тело, на котором вместо головы сидел стальной шлем. Он так и представлял себе семейство Элисальде: «Густаво против Робота-чудовища».

Гус вытащил из кармана маленький складной нож и раскрыл серебряное лезвие. Мать внимательно следила за ним, словно зверь в клетке. Он засучил левый рукав, потом просунул обе руки через решетку и поднял их над ее шлемом – мертвые глаза были словно привязаны к серебряному лезвию. Гус вдавил заточенное острие в левое предплечье, сделал тонкий надрез примерно в сантиметр длиной. Из раны хлынула густая красная кровь. Гус наклонил руку, чтобы кровь текла к его запястью, а с него – на открытый шлем.

Он наблюдал за глазами матери, пока ее рот и жало, невидимые в шлеме, шевелились, глотая кровь.

Вампирша получила около стопки крови, после чего Гус убрал руку, отошел к столику в другом углу помещения, оторвал кусок бумажного полотенца с плотного коричневого рулона и прижал к ранке, потом залил ее медицинским клеем, выдавив его из почти опустевшего тюбика. Гус достал из коробки влажную салфетку и отер кровь с руки, испещренной такими же порезами, которые отчетливо виднелись на фоне впечатляющих татуировок. Парень кормил стригоя, снова и снова повторяя одну и ту же процедуру, снова и снова открывая старые раны. Он вырезал слово MADRE на своем теле.

– Я нашел для тебя кое-какую музыку, мама, – сказал он, доставая побитые и обожженные компакт-диски. – Тут твои любимые – «Лос Панчос», «Лос Трес Асес», Хавьер Солис…

Гус посмотрел на вампиршу в клетке, наслаждавшуюся сыновней кровью, и попытался вспомнить женщину, которая вырастила его. Мать-одиночка, имевшая когда-то мужа, а после перебивавшаяся любовниками. Она старалась как могла, но это, конечно, не означало, что она воспитывала его правильно. Но ничего лучше она не могла ему дать. Она проиграла сражение за него – победила улица. Его воспитал город. Он перенял манеры улицы, а не его madre. О многом Гус теперь сожалел, хотя ничего не изменишь. Парню больше нравилось вспоминать о далеком детстве. Вот она ласкает его, прижигает царапины после дворовой драки. Даже когда мама злилась на него, ее глаза светились любовью и добротой.

Все это осталось в прошлом. Исчезло.

Гус не уважал мать по жизни. Так почему же нянчился с ней теперь, когда она стала немертвой? Он не знал ответа на этот вопрос. Он не понимал, что побуждало его делать это. Он знал только одно: посещая мать в этом ее состоянии, кормя ее, он заряжается, словно аккумулятор. Исполняется жаждой мести.

Парень вставил компакт-диск в роскошную стереосистему, которую вытащил из машины, набитой трупами. Он выломал несколько колонок различных марок, и ему удалось добиться хорошего звука. Хавьер Солис запел «No te doy la libertad» («Я не дам тебе свободу»), сердитое и меланхоличное болеро, которое пугающе соответствовало случаю.