Текст книги "Убийство в стиле"

Автор книги: Гилберт Адэр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

Глава девятая

Атмосфера внутри павильона тем временем драматически ухудшилась.

Поначалу смерть Коры Резерфорд была настолько ошеломляющей, что все они – актеры, съемочная группа, статисты – сочли совершенно законным, что им было велено ни на шаг не двигаться с того места, где они находились в момент преступления. И вполне законным, что даже посещение удобств не только совершалось под конвоем полицейского в форме, но ему предшествовал быстрый и эффективный личный досмотр – предположительно на случай, если кому-нибудь из них придет блестящая идея спустить в унитаз какую-нибудь инкриминирующую улику. Однако с учетом факта, что актриса была не заколота, застрелена или задушена, – факта, который казался визжаще очевидным всем присутствующим, пусть еще и не подтвержденным судмедэкспертизно, – было трудно понять, что именно, мнилось полиции, могло быть найдено на ком-либо.

Но время идет, ничего не происходит – или кажется, что не происходит, – и самые ни в чем не повинные начинают брюзжать и дергаться по мере того, как они оправляются от шока, что были свидетелями хладнокровного убийства. Труп жертвы уже удалили с профессиональной быстротой и тактом, так какой смысл мешать им отправиться домой? Без всякого сомнения, съемка фильма будет прекращена – и, возможно, навсегда. И мысли многих удерживаемых в павильоне начали сосредотачиваться на вопросе, где – а главное, когда – они сумеют получить новый ангажемент.

Одни мрачно предсказывали, что даже в очень немногих картинах, съемки которых, как было известно, велись в Элстри, все сколько-нибудь стоящее уже, конечно, кем-то захапано, другие же перешептывались, что в конце-то концов – и да, они помнят, что Кора Резерфорд умерла только-только, и тело ее еще не остыло, – но тем не менее, без всякого неуважения к бедной женщине, ее роль не была настолько критически важной, что ей нельзя было бы найти замену. Кто-то из техников рискнул высказать мысль, хотя и sotto voce[31]31
  вполголоса (ит.).


[Закрыть], что, учитывая смерть режиссера, а теперь вот и исполнительницы, на фильме должно лежать проклятие. Тогда как другой громко высказал мнение, что для картины, названной «Если меня найдут мертвой», убийство на съемочной площадке одной из ведущих актрис по меньшей мере вызовет того рода газетную рекламу, какой так просто не купить.

Короче говоря, типичная реакция обычной людской слабости при столкновении с трагедией – искреннее сострадание, неразрывно спаянное со столь же искренней озабоченностью собственными интересами.

Однако когда Колверт в сопровождении Эвадны, Трабшо и Летиции Морли вернулся в павильон, все истомленно встали по стойке «смирно».

Молодой инспектор начал с того, что подозвал двух приехавших с ним полицейских и представил их своему былому начальнику.

– Просто, чтобы вы знали, сэр. Двое моих коллег из Ричмонда, сержант Уистлер и констебль Тернер.

Когда оба полицейских почтительно кивнули, Эвадна с нюансом своей природной неукротимости не смогла удержаться от злоехидства.

– Сержант Уистлер? Констебль Тернер? Господи! Больше смахивает на галерею Тейт, чем на уголовную полицию.

– Да, мисс, – отозвался Колверт с невозмутимостью игрока в покер. – Если не ошибаюсь, они это уже не раз слышали.

– Извините. Просто хотела себя подбодрить.

– Ничего-ничего. Я понимаю. – Он обернулся к сержанту. – Уистлер, что вы можете доложить?

– Ну, сэр, тело уже увезли. И доктор Бекуит уехал с ним. Он сказал, что известит вас, когда получит что-либо определенное, о чем извещать.

– Отлично, отлично. – Колверт поглядел на ждущих артистов и съемочную группу. – Никто, надеюсь, особого беспокойства не проявлял?

– По большей части они держались хорошо, – продолжал сержант. – Трое-четверо, пожалуй, начали слегка терять терпение. Интересовались вслух, долго ли еще их будут держать здесь. А… а продюсер картины, так, по-моему, он назвал себя, так пришел в очень возбужденное состояние, очень. Вон там, стоит рядом с камерой, – добавил он, указывая на толстенького джентльмена лет пятидесяти, который с горячностью что-то выяснял у Рекса Хенуэя.

– Отлично. Сначала я поговорю с ним. Попросите его присоединиться к нам, будьте так добры.

Почти тут же продюсер появился перед ними. Его багрово-брыластое лицо явно не было природно-английского происхождения в отличие от двубортного костюма с Сэвил-роу в броскую полоску, из нагрудного кармана которого он вновь и вновь извлекал носовой платок в крапинку и надушенный, чтобы утереть лоб. Будь при нем шляпа – вероятнее всего, панама – он, конечно, непрерывно ею обмахивался бы.

Колверт протянул ему руку.

– Инспектор Колверт, сэр, Ричмондская уголовная полиция. Расследую это дело. Вы, насколько я понял, продюсер картины, которая тут снималась?

– Да, да, именно так.

Он нервно пожал руку Колверта.

– Леви моя фамилия. Бенджамин Леви. До чего ужасно происшедшее. Так скоро после… Просто ужасно! Mein Gott[32]32
  Мой Бог (нем.).


[Закрыть], что я такого сделал, чтобы заслужить подобное?

На несколько секунд воцарилось напряженное молчание, в течение которого все словно бы обнаружили в своей обуви нечто крайне интересное, чего, непонятно почему, никогда прежде не замечали. Молчание, с которым наконец покончил Трабшо.

– Бенджамин Леви? – сказал он. – Да, конечно же я помню. Вы прибыли в Англию в… в тридцать седьмом году, верно?

– Это так.

– Да, и чуть не произошел мелкий дипломатический инцидент, насколько я помню. Даже Ярд оказался замешан. Вы покинули Германию в некоторой спешке, не так ли?

– Ja, ja[33]33
  Да, да (нем.).


[Закрыть], – сказал Леви с внезапной опаской. – Я опаздывал на поезд.

Старший инспектор подавил улыбку.

– Нет-нет, сэр, вы не поняли. Я… ну, я имел в виду, что вам пришлось бежать из страны из-за преследований, которым вы подвергались.

Леви выдернул носовой платок и промокнул лоб.

– Ах, преследования, да! Эти немецкие критики!

– Нет, извините, я говорил о… – начал было заново Трабшо, но затем окончательно решил не трудиться.

Тем временем Эвадна Маунт спросила:

– Мистер Леви, не вы ли были продюсером «Чуда»?

– Нет, я был продюсером катастрофы.

– Катастрофы? Какой катастрофы?

– Моя постановка «Фауста» Гёте. В Берлине. Вы слышали о ней? Нет?

– Виновата, но нет.

– Такой замечательный поворот. Еврейский «Фауст». Дьявол покупает душу Фауста… как вы это говорите?.. оптом? Но, мои дорогие, такая катастрофа! Наци ее ненавидели. Евреи ее ненавидели. Моя мать ее ненавидела. Все ее ненавидели. Когда занавес опустился, тишина была такая, что вы бы услышали, как булавка встала с пола и ушла из театра.

А теперь это. Сначала мой режиссер сгорает дотла. Затем одну из моих актрис убивают, отравляют на глазах у всех на площадке. Вы знаете, мой дорогой инспектор, я не суеверный человек, но я начинаю верить, эта моя картина verdammt[34]34
  проклята (нем.).


[Закрыть]. Но почему? Почему? За что меня карают?

– Ну, сэр, – заверил Колверт продюсера, – я намерен сделать все возможное, чтобы полностью в этом разобраться. И могу сказать вам, что у меня уже есть несколько интересных наметок. Но сначала мне хотелось бы знать, не могу ли я рассчитывать на некоторую вашу помощь?

– Любую, любую, мой дорогой!

– Я собираюсь сейчас распустить ваших людей по домам. Прежде, чем они уйдут, констебль, разумеется, запишет их фамилии, адреса и телефонные номера, то есть тех, у кого есть телефоны. Я прекрасно понимаю, что все эти данные есть в вашей документации, но в павильоне было столько людей, и нам необходимо твердо знать, что тут не было никого, кому не следовало тут быть. И наоборот, что никто из тех, кто должен был быть тут, по той или иной причине не отсутствовал. Вы понимаете, о чем я говорю, сэр?

– Да-да, – сказал Леви, – вы должны принять всякие предосторожности.

– Совершенно верно. Однако пятерых из них я хотел бы расспросить в ближайшие двадцать четыре часа, если возможно. Пока все подробности случившегося еще свежи в их памяти. Надеюсь, у вас нет возражений?

– Возражений? – Леви взвесил это слово. – Я имею право возражать?

Колверт улыбнулся ни к чему не обязывающей легкой улыбкой.

– Ну-у, боюсь, что не имеете. Полагаю, я пытаюсь соблюдать вежливость. Но главное, я хотел сообщить вам, что в числе тех, кого я намереваюсь расспросить, находятся две ваших великих звезды – Гарет Найт и Леолия Дрейк, кто же еще? Ах, да, режиссер Рекс Хенуэй. Я почувствовал, что вас следует предупредить.

Леви в очередной раз утер лоб.

– Ой, пожалуйста, будьте мягким, инспектор. Если у этой картины может быть будущее, мне не понравится, чтобы моих исполнителей запугивали. – Ему в голову пришла ужасная мысль. – Вы не собираетесь арестовать кого-нибудь из них?

– Нет-нет, ничего подобного, – ответил Том Колверт. – Как я говорю, это всего лишь предварительный доп… – он поспешно заменил начатое слово, – всего лишь беседа для установления, что произошло и как произошло. Простая формальность.

Леви скорбно покачал головой.

– Простая формальность, э? Как мы, немцы, начали страшиться этого выражения. Ах, но это Англия, не так ли, где подобные методы неизвестны. Да, инспектор, продолжайте. Приступайте к вашим допросам, – закончил он без малейшего иронического ударения на последнем слове.

– Благодарю вас, мистер Леви. А теперь мне хотелось бы попросить вас о последнем одолжении.

– Да?

– Я намереваюсь вызвать… скажем, расспрашиваемых, завтра днем. Вы понимаете, я предпочел бы, чтобы вопросы были заданы прежде суда коронера, на котором всем им придется присутствовать. Кроме того, я предпочел бы, чтобы встреча с ними происходила здесь, в Элстри. Менее подавляюще для них, чем в Ярде, а также из-за разных процедурных причин. Сам я в любом случае должен буду вернуться сюда. Но мне понадобится комната, тихая комната. Какой-нибудь кабинет, которым не пользуются, может быть? Где-то подальше, где я могу сесть побеседовать с ними, не опасаясь, что нас прервут. Не могли бы вы сами посоветовать что-нибудь подходящее?

– Разумеется, – без колебаний ответил Леви. – Вы должны занять кабинет Рекса.

– Я имел в виду более…

– Вздор. Он удобен, а Рекс пока в нем нуждаться не будет, увы, а я позабочусь, чтобы вас не прерывали.

– А сами вы?..

– Ах, я должен поехать в Лондон на Уордур-стрит. У меня, знаете ли, встреча с теми, кто поддерживает меня финансово. – Он выразительно потер большой палец об указательный. – Чтобы определить, можем ли мы все же спасти эту verdammte картину.

Глава десятая

В два часа на следующий день Колверт сидел за письменным красного дерева столом Рекса Хенуэя, где в коробке для входящих громоздились потрепанные сценарии, отпечатанные на машинке, а в коробке для исходящих было пусто. Прямо напротив него сидел первый подозреваемый, которого он пригласил подчиниться расспросам, сам Хенуэй. Тесно обрамляя режиссера справа и слева у его собственного стола, сидя на двух стульях-близнецах, бескомпромиссно металлических и модернистских, расположились Эвадна Маунт и старший инспектор Трабшо. Сержант Уистлер нес тактичный дозор вблизи двери.

Утром Колверт сообщил двум своим неофициальным коллегам, что, согласно медицинскому заключению, которое он только что получил из лаборатории, Кора Резерфорд действительно была отравлена. Судмедэксперт обнаружил и в пустом фужере актрисы, и внутри ее тела следы широко и законно доступного цианида, разнообразно промышленно применяющегося в печати, фотографии и гальванизации. Как он уже дал понять накануне, смерть была крайне мучительной, но также, к счастью, и мгновенной. Суд коронера состоится через три дня, но ни Эвадне, ни Трабшо являться туда не потребуется. Чистая формальность в процессе следствия – коронер тут же отложит заседание.

Теперь молодой инспектор был готов сосредоточиться на Рексе Хенуэе.

– Ну, мистер Хенуэй, – сказал он, – надеюсь, вы извините мое вторжение сюда. Это мистер Леви любезно предложил мне воспользоваться вашим кабинетом.

– И очень хорошо, инспектор. Кабинет этот мой только в том смысле, что мне приходится… пришлось работать над фильмом в павильоне рядом. И я не могу не чувствовать, что при таком обороте событий очень скоро это будет кабинет какого-то другого режиссера.

– Да-да, я прекрасно понимаю, что вы имеете в виду. Тем не менее примите мою благодарность. Просто разрешите мне объяснить, зачем все это. Мне кажется, было бы полезно задать вам – вам и еще кое-кому, следует мне добавить, – кое-какие предварительные вопросы об этом жутком происшествии, пока все подробности еще свежи в вашей памяти.

– Ну, вряд ли я их так быстро забуду. Но я понимаю, насколько значимыми для вас могут оказаться непосредственные впечатления свидетеля. Однако не могу ли я спросить…

– Да?

Хенуэй повернулся взглянуть на двоих, сидящих у стола.

– Простите меня за прямолинейность, но кто эти люди, собственно говоря? Ведь они, разумеется, не из полиции?

– Нет. То есть этот джентльмен, – он указал на Трабшо, – полицейский в отставке, старший инспектор Трабшо из Скотленд-Ярда, а эта дама, – он протянул руку в направлении романистки, – мисс Эвадна Маунт, писательница, знаете ли.

Хенуэй вежливо поклонился романистке.

– Разумеется, разумеется. Я заметил вас вчера днем в павильоне и даже спросил себя, где я мог видеть вас прежде. Вы ведь были близкой подругой Коры, если не ошибаюсь?

– Была, да.

– Примите мои соболезнования. Для вас ведь это должно быть особенно тяжело.

Колверт снова взял дело в свои руки.

– Вас удивляет, почему они здесь, а потому я просто скажу, что вчера мы в кафетерии втроем обсуждали случившееся, и во время нашего разговора и мисс Маунт, и мистер Трабшо высказали несколько интересных соображений. Поэтому я спросил, не согласятся ли они поприсутствовать здесь – абсолютно неофициально, – пока я буду вести расспросы. Если у вас есть какие-либо возражения против их присутствия, вам достаточно просто сказать…

– Нет, ни малейших. Я приветствую все, что угодно, лишь бы это способствовало раскрытию столь ужасного преступления.

– Отлично. Значит, с вашего разрешения мы можем продолжать. Вы – Рекс Хенуэй, – режиссер «Если меня найдут мертвой»?

– Именно так.

– И стали им, насколько я понял, после смерти Аластера Фарджиона?

– Именно так.

Неожиданно вмешалась Эвадна Маунт:

– Можно мне, инспектор?

Хотя Колверт ничего против не имел, он тем не менее слегка растерялся. Бесспорно, он сам пригласил романистку вместе со своим прежним начальником принять участие в допросах, но он не ожидал, что она так незамедлительно, почти до неприличия незамедлительно, примет его приглашение. Однако, заметив искорки в глазах Трабшо, словно подразумевавшие «мне следовало предупредить вас», он сказал только:

– Прошу вас, мисс Маунт.

– Мистер Хенуэй, – спросила она, – не правда ли, вы стали режиссером этого фильма при несколько необычных обстоятельствах?

– Правильно ли я понял, – спросил Хенуэй, – что, употребив слово «необычный», вы подразумеваете обстоятельства смерти мистера Фарджиона?

– Да, отчасти. Но, собственно, я подумала о крайне необычном завещании, которое он оставил в своей лондонской квартире.

– Завещание? – сказал Колверт. – Это еще что? Ни о каком завещании я не слышал.

– Может быть, – невозмутимо сказала романистка, – мистер Хенуэй пожелает объяснить?

– Мисс Маунт абсолютно точна, инспектор. Завещание было. То есть есть… странный, иначе его не назвать, документ, который Хэтти, супруга мистера Фарджиона, нашла среди его бумаг после его смерти.

– Какого рода документ?

– Насколько мне известно, он все еще находится у миссис Фарджион, и, я уверен, она будет счастлива отдать его вам. Он написан и подписан Фарджи.

Вмешаться взял теперь на себя Трабшо:

– Был ли он кем-либо засвидетельствован?

– Самой миссис Фарджион. Вкратце в нем говорится, что если с ним – то есть с Фарджи – что-нибудь случится, прежде чем он успеет начать съемки «Если меня найдут мертвой», тогда вместо него режиссером фильма должен стать я.

Последовал момент молчания, пока Колверт переваривал эту информацию.

Затем:

– Мне это кажется крайне необычным распоряжением.

– Абсолютно согласен, – хладнокровно сказал Хенуэй.

– Такого рода посмертное перепоручение или назначение, как вы его там ни определяете, обычная практика в кинобизнесе?

– Вовсе нет. Я в первый раз услышал о подобном. Когда возникает такая ситуация – например, режиссер умирает в разгар съемок или даже перед их началом, – то, полагаю, прерогатива решать, как они будут продолжаться и будут ли вообще, принадлежит исключительно продюсеру. Однако поймите, инспектор, это лишь мое предположение, так как я, право же, не припомню, чтобы такое когда-либо случалось в кинобизнесе.

– Так-так. Значит, вы сами были удивлены, узнав о существовании этого документа?

– Удивлен? Я был ошарашен. Не мог поверить своим ушам, когда Хэтти сказала мне.

Теперь спросил Трабшо:

– Мистер Фарджион когда-либо говорил вам, что опасается за свою жизнь?

– Конечно, нет. И вообще это не слишком похоже на Аластера Фарджиона, которого я знал.

– Если предположить, что он все-таки испытывал такой страх, с кем он мог бы им поделиться?

– Полагаю, если бы он поделился им, то только с миссис Фарджион. Но она ни разу ничего такого мне не говорила.

– Может быть, – сказал Трабшо Колверту, – нам также следует вызвать миссис Фарджион?

В этот момент, предварив свое вмешательство кашлем, сержант Уистлер доложил от двери:

– Она уже здесь, сэр.

– Что? Вдова Фарджиона в студии?

– Да, сэр. Я видел, как она подъехала. Минут двадцать назад.

– Да что она тут делает?

– По-видимому, она тут постоянно, – сказала Эвадна.

– Постоянно тут?

– Так нам сказала Кора. Когда Фарджион снимал свои фильмы тут, его жена всегда находилась в студии, сидела – и тоже вязала – в каком-нибудь уголке в полном одиночестве, никогда ни с кем и словом не обмениваясь.

– Но что она делает здесь сегодня? – не отступал Колверт. – Мистер Хенуэй, вы можете это как-то объяснить?

– Думаю, вяжет, как всегда. Но если вы о том, зачем она явилась на место съемок фильма, которые отменены, я понятия не имею.

Трабшо вновь обернулся к молодому инспектору.

– Какова бы ни была причина, раз уж она здесь, нам имело бы смысл задать вопросы и ей.

– Безусловно, – ответил Колверт. – Уистлер, пойдите узнайте, все ли еще миссис – Хэтти, так ведь – все ли еще миссис Хэтти Фарджион в студии. Если да, сообщите ей – со всей важностью, – что я хотел бы, чтобы она подождала, пока у меня не появится возможность поговорить с ней.

С энергичным «сию минуту, сэр» сержант покинул кабинет.

– Мистер Хенуэй, – вот что теперь сказала режиссеру Эвадна, – вы только что признались, что были удивлены, услышав о существовании этого нелегального документа, и это, разумеется, понятно. Но были вы, кроме того, обрадованы?

Прежде чем ответить на ее вопрос, Хенуэй, как заметили все, потянул время, чтобы тщательно построить миниатюрный индейский вигвам из своих сложенных ладоней и перекрещенных пальцев. Затем он сказал:

– Прошу прощения?

– Были ли вы обрадованы? Обрадованы, что Фарджион передал свой фильм вам?

– Ну, разумеется, – ответил он пресным голосом. – Разумеется, я был обрадован, что он, как вы выразились, передал свой фильм мне. Но только я предпочел бы слова «почтил меня». Это же величайший комплимент мне от человека, кем я не просто восхищался, но перед кем благоговел как перед художником, кого в личном плане считал своим ментором. Почти символическим отцом. А поскольку я всегда мечтал поставить фильм сам, и поскольку мне пришлось слишком долго ждать такой возможности, конечно, и вопроса не возникало, чтобы я от нее отказался, когда она мне все-таки представилась.

Я хочу, однако, чтобы вы поняли, что я был крайне близок с Фарджи, был его сотрудником и другом почти десятилетие, и его недавняя смерть явилась для меня колоссальным шоком – шоком, от которого я еще не вполне оправился. И, мне кажется, я могу со всей честностью утверждать, что мои честолюбивые помыслы никоим образом не могли вызвать у меня желания, чтобы он преждевременно умер, лишь бы мне представился случай снять мой первый фильм. Если таковой была подоплека вопроса, который вы сейчас мне задали – если вы, короче говоря, подразумевали, будто я был обрадован не просто тем, что фильм Фарджи перешел ко мне, но и тем, что Фарджи перешел в мир иной, то, должен сказать, меня это крайне возмущает.

– Ничего подобного, молодой человек, прошу, примите мои заверения, что я не приписывала вам никаких тайных побуждений. Однако скажите мне, – продолжала она, не дав ему почти никакого времени для умиротворения, – и, пожалуйста, не обижайтесь опять на то, как я это говорю, почему Фарджион выбрал вас, всего лишь ассистента, как замену себе, как своего наследника, а не умудренного опытом режиссера?

– Мисс Маунт, не думаю, что вы представляете себе, что значит быть ассистентом режиссера, Первым Помощником, как его называем мы. Например, я понятия не имею, есть ли у вас как писательницы ассистент или нет. Но если он все-таки у вас есть, полагаю, это должна быть очень компетентная барышня, которая пишет под вашу диктовку, печатает ваши рукописи, помогает вам в розысках сведений и, возможно, даже заваривает вам чай. По контрасту Первый Помощник в кинопромышленности являет собой правую руку режиссера. Он предлагает советы, рекомендует то или это, если в кадре что-то не залаживается, и даже сам руководит съемкой кадра-другого, если по той или иной причине режиссер временно отсутствует. Это очень ответственный пост, и я, как уже упоминал, занимал его при Фарджионе десять лет. Он абсолютно мне доверял, и остается только предположить, что вследствие этого он мог доверить мне фильм более, чем кому-либо другому.

– Однако из того, что бедная милая Кора сказала нам, мне и мистеру Трабшо, доверие это выглядело поначалу незаслуженным. Вы оказались катастрофическим режиссером, разве нет, когда приступили к съемкам? Вы выглядели, как кажется, настолько беспомощным, что даже пошли разговоры во второй раз прекратить съемки. Не так ли?

Хотя он все еще предпочитал не вмешиваться, Колверт обнаружил, что ему не по себе от неисправимо брутальной прямолинейности романистки, и даже Трабшо, свыкшийся с ее бульдозерным стилем, не мог не подумать, что она, пожалуй, преступила все границы.

Хенуэй, со своей стороны, остался непробиваемо спокойным.

– Так действительно и было, – ответил он. – Впечатление мисс Резерфорд соответствовало действительному положению вещей, как я готов признать первым. Ну, видимо, не первым, поскольку она меня опередила. Не буду отрицать, что первые дни на съемочной площадке были для меня кошмаром. Меня полностью подавлял пример, призрачное присутствие, аура, если хотите, великого Аластера Фарджиона. Я все время спрашивал себя: «Что сделал бы Фарджи? Что сделал бы Фарджи?» И чем беспомощнее я трепыхался, тем хуже шло дело. Съемочная группа, знаете ли, схожа со стаей диких животных. Они чуют неуверенность режиссера, и когда он, в свою очередь, понимает, что они ощущают его страх, ситуация выходит из-под контроля полностью. Честно говоря, я сам мог положить конец съемкам прежде, чем это сделала бы студия.

– Что же внезапно изменило все?

– Очень просто. Я перестал себя спрашивать «что сделал бы Фарджи?» и начал спрашивать, что следует сделать мне. Я сбросил его тень, будто поношенную одежду. Я знал, что обладаю всем для того, чтобы снять хороший фильм, и просто надо применить это все.

– Вы можете сказать нам, мистер Хенуэй, – спросил Колверт, вероятно почувствовав, что ему пора заявить о себе, – где точно вы находились, когда Кора Резерфорд была отравлена?

– А! Так это все-таки был яд! В утренних газетах об этом нет ни слова. Мы должны держать этот факт в секрете?

– Вовсе нет. В утренних газетах ничего не было, потому что я получил эти сведения только нынче утром.

– Понимаю.

– Так что разрешите мне повторить: где вы находились, когда это произошло?

– Где я находился? Сидел на своем стуле, следил за ней, как мы все. То есть следили за ней, а не сидели на моем стуле.

– У вас не было никаких подозрений касательно того, что должно было вот-вот произойти?

Хенуэй посмотрел на него с недоумением.

– Вы серьезно?

– Просто ответьте на вопрос, сэр.

– Конечно, никаких подозрений у меня не было. Ни малейших. С какой стати? Я был так же ошеломлен – и поражен ужасом, – как и все.

– А сама мисс Резерфорд? Как вы к ней относились? Лично к ней?

– К Коре? Ну-у-у…

На мгновение внимание режиссера отвлек вернувшийся сержант Уистлер, который сообщил Колверту о выполненном поручении просто утвердительным кивком. Затем молодой инспектор вновь обратился к Хенуэю:

– Вам она нравилась? Не нравилась? Поймите, я предпочел бы, чтобы вы были полностью откровенны.

– В личном плане я ничего против Коры не имел. Но и ничего в ее пользу. Поймите, инспектор, до того как мне была поручена съемка «Если меня найдут мертвой», я вообще не был знаком с Корой Резерфорд. Конечно, раза два я видел ее на сцене, но и только.

– А профессионально?

– Профессионально? Ну, со строго профессиональной точки зрения не стану отрицать, что Кора Резерфорд не была и никогда бы не стала моим первым выбором на эту роль. Я унаследовал ее, как унаследовал все до единого аспекты этого фильма.

– Кроме Леолии Дрейк, – неожиданно сказал Трабшо.

В первый раз возникло впечатление, что Хенуэй растерялся.

– Да-а-а… – ответил он наконец, помедлив, чтобы собраться с мыслями. – Совершенно верно. Но вы должны понять, что это конкретное решение было мне навязано обстоятельствами. Актрисой, которая первоначально получила эту роль, была Пэтси Шлютс, которая погибла вместе с Фарджионом в его кукхемском загородном доме. Так что, да, мисс Дрейк по необходимости была моим собственным выбором актрисы. Однако вы меня спросили, – быстро сменил он тему, – о моем отношении к Коре Резерфорд. Правду сказать, будь у меня право решать, она никогда не была бы приглашена на эту роль.

– О! – сказала Эвадна Маунт. – Могу ли я спросить почему?

Последовал резкий ответ:

– Мисс Маунт, я знаю, как близки вы были с Корой. Во время этой беседы, однако, вы были со мной очень откровенны. Даже агрессивны по временам, и не вижу, почему я не могу быть столь же откровенным с вами. Кора отчаянно добивалась этой роли, факт, о котором я уже знал от Фарджи, – и пошла бы на что угодно, лишь бы заполучить ее. Почему? Да потому, говоря уж совсем откровенно, что она выходила в тираж. Фарджи знал это, я знал это, сама Кора знала это, и, думаю, вы тоже это знали.

– Знала я или нет, это, конечно же, ничуть не умаляло ее таланта как актрисы.

– Простите, но я позволю себе не согласиться. По моему опыту, который, конечно, отнюдь не так велик, каким был опыт Фарджи, но это единственный опыт, позволяющий мне что-либо утверждать, – по моему опыту, актриса, столь отчаянно старающаяся заполучить роль, как Кора, именно та, которой ни в коем случае нельзя предлагать эту роль.

– Почему же?

– Потому что такая актриса до того изголодалась по этой роли, что она не устоит перед искушением выжать из нее больше, чем она на самом деле содержит. У меня было несколько предварительных бесед с Корой, и, клянусь, для нее этот фильм был важен только потому, что без него для нее не существовало бы ее роли в нем. С ее точки зрения, «Если меня найдут мертвой» служил главным образом ее возвращению на экран. Мой фильм был просто удобным средством для этого. А это, мисс Маунт, совсем не то, чего я ищу в актрисе. Я не хочу, чтобы кто-то изгалялся на экране, закупоривал его. Роль Коры, в конце-то концов, была второстепенной.

– Тем не менее, насколько я поняла, вы сами с удовольствием, во всяком случае охотно, ее расширили, «взбодрили», по собственному выражению Коры.

– Только, – без запинки перебил он, – только в предвидении того перегибания, преувеличения – одним словом, жестоким словом, того ломания, которое она скорее всего выдала бы мне, я и отвел ее персонажу больше времени на экране, чтобы как-то уместить, разжижить истерики и рисовку, которых боялся. Только это, уверяю вас, было одной и единственной причиной, почему я «взбодрил» ее роль.

– А когда вы наблюдали, как она играла в этом эпизоде за минуты до своей смерти, – негромко спросила романистка, – вы все еще считали ее игру ломанием?

Хенуэй довольно долго смотрел на нее, прежде чем ответил:

– Нет, не считал. Я ошибся… непростительно ошибся. Она была великолепна. Примите мое полное признание этого. И вы, и Кора тоже, если она меня сейчас слышит.

Наступил момент молчания, прежде чем Колверт его снова прервал:

– Последний вопрос, мистер Хенуэй, и я отпущу вас.

– Да, инспектор?

– Как мне сообщили, Кора Резерфорд выпила из отравленного фужера сразу после перерыва. А произошло это потому, что непосредственно перед перерывом вы сами сообщили ей, что она должна будет это сделать, так как вас только что осенила идея улучшить эпизод. Вы понимаете, не правда ли, в какое скверное положение вас ставит эта последовательность событий?

В лице Хенуэя ничего не изменилось. Он знал, что этот вопрос будет ему задан.

– Инспектор, помимо того факта, что у меня не было ни малейшей причины убивать Кору – у меня, напротив, имелась не одна, а две крайне веские причины беречь ее жизнь, если я могу так выразиться. Во-первых, как я уже сказал, ее игра до того момента была великолепной, а во-вторых, ее смерть ставит под серьезную угрозу будущее фильма, а с ним и мое будущее. Но разрешите мне, помимо всего этого, дать на ваш вопрос следующий ответ. Неужели вы действительно полагаете, что я, если бы хотел убить Кору, я бы попросил ее – у всех на глазах! – выпить из бокала, в который сам только что подсыпал яд?

– Простите, сэр… – начал Колверт, но Хенуэй еще не договорил.

– Позвольте, я продолжу, инспектор, поскольку мне кажется, я знаю, что вы собираетесь сказать. Вы собираетесь сказать, что подобный довод попросту не в счет, поскольку убивал я ее или не убивал, но все равно сказал бы именно это. Я прав?

– Да-а-а, примерно что-то в таком роде, – ответил Колверт, который невольно улыбнулся тому, как ловко его предвосхитили.

– Тогда со всем уважением я укажу, что вопрос этот вообще не нужно было задавать. Повторяю – со всем уважением.

– Touché[35]35
  Здесь: Вы правы (фр.).


[Закрыть], мистер Хенуэй, – сказал Колверт. – Но, прошу, взвесьте вот что. Кору Резерфорд не закололи, не застрелили, не задушили. Ее отравили. Мне пришлось расследовать немало преступлений, и я еще ни разу не сталкивался с тем, чтобы кто-то носил с собой яд в расчете на весьма гипотетический случай, что у него вдруг возникнет настроение совершить убийство. Отравить Кору Резерфорд мог только тот, кто предумышлял это преступление, кто-то, кто принес яд в студию, потому что он знал – он знал, мистер Хенуэй! – что вчера днем она должна будет пить из фужера. Простите, но я не нахожу никого, кто отвечал бы этому описанию, кроме вас.