Текст книги "Убийство в стиле"

Автор книги: Гилберт Адэр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

– Не забываете ли вы одну деталь, инспектор?

– Разве?

– Да. Вы забываете, что это киностудия. И при ней есть лаборатория. А в этой лаборатории, если не ошибаюсь, вы найдете много образчиков так называемых промышленных ядов – цианисто-водородных соединений, так они вроде бы называются, – которые широко используются в фотографической и кинематографической промышленностях. Кто угодно, кто работает в Элстри, подтвердит то, что я сейчас сказал. И, следовательно, кто угодно имел такой же легкий доступ к этим ядам, как и я. До лаборатории отсюда не более пяти минут неторопливой прогулки.

Колверт посмотрел на него, будто на насекомое под лупой. Затем:

– Retouché[36]36
  Здесь: Еще раз правы (фр.).


[Закрыть].

Щегольским кивком Хенуэй, в свою очередь, признал грустное колвертское признание своего поражения.

– И я полагаю, мистер Хенуэй, вы не упомянули свою идею о полунаполненном фужере никому до того, как сказали о ней мисс Резерфорд?

– То есть сообщил ли я кому-нибудь мою идею, прежде чем она пришла мне в голову? Ну, послушайте, инспектор!

– Да, сэр, учтено. Ну, благодарю вас за то, что вы уделили мне столько вашего времени. Если мне понадобится связаться с вами позже, я знаю, где смогу найти вас.

– Благодарю вас, инспектор, что вы сделали эту беседу такой безболезненной, такой относительно безболезненной.

Кратко поклонившись романистке и детективу одновременно, режиссер встал и широким шагом покинул комнату.

Несколько секунд все молчали. Затем, набивая табаком свою трубку, Трабшо сказал:

– Очень хладнокровный субъект.

Глава одиннадцатая

Памятуя, как озабочен был Бенджамин Леви, чтобы ведущих актера и актрису фильма не затрудняли более самого необходимого, Колверт решил, что следующим, кто подвергнется допросу, будет Гарет Найт, и тут же за ним Леолия Дрейк. Как и раньше, Найта сопроводил в кабинет Хенуэя сержант Уистлер и безмолвно подвел его к стулу для допрашиваемых. Кивнув сначала разом Эвадне Маунт и Трабшо, актер повернулся лицом к Тому Колверту. Затем, вынув портсигар из внутреннего нагрудного кармана своего пиджака безупречного спортивного покроя, он собирался спросить, разрешается ли ему курить, но тут, пока они с Колвертом примеривались друг к другу, произошло нечто неожиданное.

Хотя неопытный взгляд вряд ли подметил бы что-то неладное, для Трабшо все было как на ладони. Ему не просто показалось, будто он что-то заметил, нет, он безоговорочно заметил, что актер на мгновение чуть испуганно покраснел. Найт, бесспорно, узнал Колверта, и именно это узнавание и заставило его – используя слово Коры – «выдать».

Но вот узнал ли Колверт Найта? Это не выглядело столь же очевидным, когда молодой инспектор начал разговор с вежливо нейтрального, почти подобострастного захода.

– Я хочу горячо поблагодарить вас, мистер Найт, за согласие прийти сюда, а также заверить вас, что я собираюсь как можно меньше злоупотреблять вашим драгоценным временем в той мере, в какой это зависит от меня. Мне просто хотелось бы с вашего разрешения задать вам несколько вопросов об ужасном случае, имевшем место здесь вчера днем. Вы ведь не возражаете?

Неловко поерзав на стуле, Найт вдруг, заметно повосковев лицом, попытался закурить сигарету без намека на то изящество, какого ждешь от элегантного кумира серебристого экрана.

– Ничуть, ничуть. Я… я всецело в вашем распоряжении.

– Отлично. Ну, мне, собственно, не требуется спрашивать вас, кто вы и так далее. Человеку, столь знаменитому, как говорится, нет нужды называть себя. И мы перейдем прямо к… – Он не завершил фразу. – Послушайте, сэр, а мы не встречались прежде, вы и я? Я понимаю, мне следовало бы помнить, и тем не менее…

Найт прикусил нижнюю губу, но настолько украдкой, что опять-таки движение это было замечено одним только Трабшо, которого долгие годы практики научили вечно быть начеку, чтобы улавливать такие вот незаметные для других симптомы.

Однако, придя к выводу, что было бы и бессмысленно, и контрпродуктивно скрывать правду, актер ответил отрывисто:

– Да, инспектор, вы совершенно правы. Мы уже встречались.

– При исполнении моих служебных обязанностей, не так ли?

– Да, верно.

– Теперь припоминаю. Причина, почему я не сразу припомнил, где и когда мы встречались, заключается в том, что тогда вы носили другую фамилию. Я прав?

– Да.

– Вы не откажетесь сказать мне, под какой фамилией вас арестовали?

Найт, как до него Хенуэй, опасливо взглянул на романистку и старшего инспектора.

– Нет нужды беспокоиться, сэр, – сказал Колверт. – Все, что мы услышим, останется в этих четырех стенах. Ни гу-гу – если, разумеется, не выяснится, что это как-то связано с расследуемым делом.

– Спасибо, – сказал Найт, стараясь совладать со своими нервами. – Произошло это примерно полтора года назад. В День BE – виктории в Европе, или День ВБ, как, по-моему, назвал его в честь известных заболеваний какой-то остряк. Меня арестовали два констебля на Лейчестер-сквер за… – он снова заколебался, прежде чем ринуться в объяснение очертя голову, – за домогательства в общественном туалете. Молодой… молодой джентльмен, с которым я, думалось мне, вел приятный и… э… многообещающий разговор, оказался – как вам известно, инспектор – полицейским в штатском. Должен сказать, что, на мой взгляд, это было некоторым перегибом полицейского долга, да еще в такой радостный праздничный день.

– Ну, конечно, мне жаль, что вы на это так смотрите, сэр, но для меня это было просто заданием, как всякое другое. Наша работа, в конце-то концов, заключается в том, чтобы оберегать людей от таких вот… – сказал Колверт. – Но продолжайте.

– Как я сказал, меня арестовали на Лейчестер-сквер и доставили в полицейский участок на Боу-стрит. К счастью, сержант там меня не узнал, и я смог назвать другую фамилию…

Колверт перебил его:

– Я поражен тем, как вы, не моргнув глазом, признаетесь в этом, мистер Найт. Вы же серьезнейшим образом нарушили закон.

– Вы не понимаете, инспектор. «Гарет Найт» – мой профессиональный псевдоним. По очевидной причине – иными словами, моя карьера была бы кончена, пронюхай пресса про этот арест, – я назвал мою настоящую фамилию.

– А именно?

Щеки Найта напряглись: казалось, произнести свое настоящее имя ему хотелось даже меньше, чем говорить о нарушении закона, которое он совершил.

– Коллеано. Луиджи Коллеано.

– Так-так, – сказал Колверт. – Луиджи Коллеано? Звучит не совсем, как Гарет Найт, верно? Значит, вы итальянец?

– Собственно говоря, я родился в Борнемуте. Мой отец, который эмигрировал перед Первой войной зарабатывал на жизнь, продавая мороженое и лимонад на набережной.

– A-а. Все вполне респектабельно, осмелюсь сказать. Но, э, разве вы, кроме того, не выглядели иначе?

– Я сбрил усы по случаю праздника. И был в очках. – Заметив на лице Колверта легкое неодобрение, он добавил: – Ничего преступного, по-моему?

– Я этого не говорил, сэр, отнюдь нет. Если не ошибаюсь, вас отправили в Уормвуд-Скрабс, верно?

– Три месяца каторжных работ. Во внимание были приняты мои военные заслуги. В Битве за Англию я был летчиком-истребителем. Сбил четыре «Мессершмита» и один «Дорнье». Награжден орденом «За боевые заслуги».

– Всего три месяца, э? – сказал Колверт. – Ну, мистер Найт, право не думаю, что у вас есть так уж много оснований, чтобы жаловаться. Могли получить два года, знаете ли.

– Да, конечно, – сухо согласился Найт. – Главное, в газеты это не попало, и моя репутация была спасена.

– Самому вам, возможно, хочется смотреть на это так. Для нас же, полиции, главное, конечно, то, что вы уплатили свой долг обществу. А потому не будем больше об этом. Перейдем к делу. Насколько понимаю, вы играли с Корой Резерфорд непосредственно перед тем, как она умерла?

– Совершенно верно. Мы вместе играли в нашем большом эпизоде.

– И какова была ваша реакция, ваша первая реакция, когда она упала?

– Моя первая реакция? Если быть абсолютно честным с вами – ужасно, что приходится говорить такое, – но первой моей мыслью было, что она выцентривается.

– Выцентривается? – сказал озадаченный Колверт. – По-моему, я этого слова не знаю.

– Это то, что французы называют «перетягиванием одеяла на свою сторону кровати», – объяснила Эвадна. – Верно, мистер Найт?

Найт повернулся лицом к ней.

– Да. Миссис…

– Мисс. Мисс Эвадна Маунт.

– Мисс Маунт. Да, я сказал бы, это очень точно выражает его смысл. – И снова повернулся к Колверту: – Это слово означает попытку отодвинуть партнера на задний план. И я теперь краснею, вспоминая, но, прежде чем я осознал, что случилось нечто смертельно серьезное, я подумал, будто Кора устроила нечто подобное.

– Значит, вы ее недолюбливали, так? – прищучила его романистка.

– Кору? Вовсе нет, – ответил он с выражением удивления. – Не стану притворяться, будто она никогда не заставляла меня скрипеть зубами своими истериками и траляляями, а особенно хроническим опаздыванием – не выношу непунктуальности, – но нет, в глубине души я питал к Коре теплое чувство.

Это признание слегка ошарашило Эвадну.

– Да? – сказала она, даже более удивленная ответом Найта, чем он был ее вопросом.

– Да, именно. Не могу сказать, что знал ее так уж близко, но, понимаете, за годы и годы мы случайно встречались в «Плюще», в «Капризе» и так далее.

– Насколько я понимаю, профессионально работать с ней вам не приходилось? – осведомился Колверт.

– Нет, приходилось. Один раз. В тысяча девятьсот тридцатом. Или в тридцать первом? Мы вместе играли на театральной сцене.

– Неужели? – заметила Эвадна. – Кора мне никогда про это не упоминала.

– Ну, я ее не виню. Не то, чем кому-нибудь хотелось бы похвастать. Пьеса Юджина О’Нила, но решительно одна из его слабейших. «Орфей Шморфей». Адаптировано с французского – Жан Кокто, понимаете. Накрылась после пяти спектаклей. Ровно на пять больше, чем следовало бы, по-моему. О’Нил никогда не отличался воздушностью.

– Но Кора? – не отступала романистка. – Вы говорите, что она вам по-настоящему нравилась?

– Ну да. В общем и целом. Безусловно, когда я познакомился с ней лет пятнадцать назад, она была несравненной. Незабываемо ослепительной и наделенной особым обаянием. Не только на сцене, но и в жизни. Одна из тех актрис, кому не нужны огни рампы или софиты. Она не поглощала свет, а, казалось, сама его излучала.

– Точно сказано, молодой человек.

– Благодарю вас, мисс Маунт. И, кстати, благодарю вас за «молодого человека». Мы были одного поля ягоды, Кора и я. Она, конечно, была несколько старше меня. Но у нас у обоих имелось то, что она назвала бы «прошлым». Мы одинаково начали в театре, прежде чем со временем перекочевать в фильмы. И мы равно поняли, что наше время проходит, когда перестали лгать о том, что сделаем, и начали лгать о том, что уже сделали.

Беда Коры, однако, была в том, что она так и не научилась приспосабливаться. Даже играя перед кинокамерой, она продолжала произносить свои реплики так, будто должна была донести их до последнего ряда галерки. И она продолжала держаться – не сдерживаться, – будто была звездой первой величины, какой эти несколько последних лет, увы, перестала быть. Тем не менее ей был свойственен класс, подлинный класс. Она не была похожа на пушистых фитюлечек, с которыми приходится играть сегодня, которые не только не способны играть О’Нила, но никогда даже о нем не слышали. И вопреки всему ее сволочизму, который, должен сказать вам, я не раз испытывал на себе, она умела быть щедрой душой.

– Всем сердцем согласна с вами, – сказала Эвадна Маунт. – Именно это я говорила моему присутствующему здесь другу Юстесу. Кора была истинно свежим яйцом.

– Скажем уж скорее, болтуном, – пробормотал актер, галантно добавив, – но от Фаберже.

– Итак, – сказал Трабшо, не слишком обрадованный, услышав, как его прискорбное имя вновь беспечно прозвучало для непрошеных ушей, – вы не были против ее участия в фильме.

– Против? Конечно же нет. Собственно, это я убедил Фарджи, что она идеально подойдет на эту роль.

– Ах, вот как? – задумчиво сказал Трабшо. – Вот это интересно…

– Почему?

– Ну, как вы видите, сэр, у кого-то явно имелись причины желать, чтобы мисс Резерфорд была выведена из строя. И одним из способов избавиться от нее было бы отравить ее на съемочной площадке в окружении целой толпы. Теперь мы узнаем, что это вы рекомендовали пригласить ее сниматься в этой картине. Неужели вы не видите, к чему я клоню?

Гарет Найт обдумал его слова, затем сказал:

– Нет, правду сказать, не вижу. Вы как будто забыли, что в первоначальном сценарии ничего не говорилось о том, что Кора будет пить из фужера. Идея эта осенила режиссера на съемочной площадке и в самую последнюю минуту, как это случалось десятки раз с Фарджи. Неужели вы можете серьезно полагать, что я святым духом заранее знал, что Хенуэя вдруг осенит эта идея?

– Прямехонько в глаз, Юстес, – прямо-таки прокукарекала Эвадна Маунт.

– К тому же, – без запинки продолжал Найт, – повторяю, Кора мне нравилась. Нелепо намекать, будто у меня могла быть причина убить ее. И я не только этого не сделал, но просто не могу вообразить, зачем это кому-то понадобилось. Бывали моменты, когда я с восторгом придушил бы ее, но только не убил бы, если вы меня понимаете.

– Так-так, – сказал Колверт. – Но расскажите мне, мистер Найт, в течение примерно девяноста минут между тем, как все отправились перекусить, и вашим собственным возвращением на съемочную площадку, чем занимались вы? Куда ходили? И что делали?

– Все эти полтора часа я провел у себя в гримерной.

– Вы не пошли поесть в столовую?

– В столовую? Я вообще туда не хожу. Мой секретарь каждый день готовит мне второй завтрак и привозит его в Элстри из моей лондонской квартиры.

– А ваш секретарь? Она была с вами в гримерной какое-то время?

– Он, инспектор.

– Он?

– Мой секретарь мужского пола.

– A-а! Понимаю. Ну, так он был с вами какое-то время?

– Он был со мной все это время. Собственно говоря, мы поели вместе. Затем он помог мне проиграть новый эпизод. Он играл Кору. То есть он читал реплики Коры. Он, безусловно, все это подтвердит.

– Не сомневаюсь, сэр. Разумеется, подтвердит. – Изменив галс, Колверт сказал теперь: – Эта картина – «Если меня найдут мертвой», – на ней словно бы лежит проклятие, верно? Мисс Резерфорд умирает подобной смертью прямо на съемочной площадке, ну, и конечно, мистер Фарджион тоже умер несколько недель назад. Его смерть, наверное, явилась для вас большим шоком.

– Да, это был шок, да, – сказал Найт. – Профессиональный удар, я ведь, знаете ли, играл в нескольких фильмах Фарджиона. Фигурально выражаясь, я был членом его постоянной труппы.

– Профессиональный удар, вы сказали. Не личный?

Найт молчал. Было очевидно, что он спорит с собой, стоит ли ему отвечать или нет. Наконец он сказал:

– Инспектор, я не уступлю никому в моем восхищении Аластером Фарджионом как художником. Он был, само собой разумеется, истинным гением, одним из очень немногих поводов, все еще позволявших нам гордиться нашим, в основном прискорбно хиреющим, английским кино. Как человек… – Он пожал плечами.

– Вы, насколько понимаю, не были близкими друзьями?

– В том-то и дело, мы были близкими друзьями, – ответил актер с гримасой. – Это-то я и нахожу столь непростительно жестоким. Поймите, я…

– Да, мистер Найт?

– Ну, хорошо. Учитывая то, в чем я был вынужден признаться, не вижу, почему бы не осведомить вас о всей истории. Теперь, когда он умер, это больше не имеет значения. Когда меня арестовали, именно Фарджи я попросил внести за меня залог, связаться с моим адвокатом и так далее. Естественно, пришлось поставить его в известность обо всей непотребной истории. И столь же естественно, учитывая его извращенную личность, он мгновенно уяснил, чем это грозит моей карьере в дальнейшем.

– Тем не менее он продолжал занимать вас в своих картинах.

– Да, мисс Маунт, не спорю, продолжал. С другой стороны – а с Фарджи всегда была другая сторона, – он ни разу не позволил мне забыть о своей осведомленности. Что достаточно единственного его небрежного слова, и моя репутация погибнет, что у него всегда была слабость к чему-нибудь покрепче и что если он хватит лишнего, дает знать о себе его злополучная склонность становиться чуточку болтливым – а потому в моих интересах блюсти его трезвость, – и так далее, и тому подобное. Он изводил меня, и я начал думать, что сойду с ума. Поэтому, как видите, с моей стороны было бы лицемерием делать вид, будто я, услышав о его смерти, не испустил огромный вздох облегчения, хотя и искренне оплакивал потерю, которую с его смертью понесло английское кино. Если вернуться к тому, что вы сказали минуту назад, инспектор, возможно, тут вы правы. Вполне возможно, что на этом фильме лежит проклятие. Не хочу показаться кровожадным, но я невольно прикидываю…

– Прикидываете – что, сэр? – подтолкнул его Колверт.

– Прикидываю, чья очередь будет следующей.

Следующей очередью оказалась – но только в смысле ответов на вопросы – очередь Леолии Дрейк.

Она вошла в кабинет в тяжелом, на подкладке, кашемировом пальто, стягивая его на себе так туго, будто тут стоял лютый холод, который тут не стоял, или же будто под пальто она была голой, но голой она не была. Она последовала приглашению и села на стул напротив Колверта, одернула юбку на коленях так медленно, будто они высунулись наружу, но они абсолютно не высовывались, и приготовилась ждать вопроса.

Поскольку Колверт начал с тех же прелиминариев, как и с Хенуэем, и с Найтом, повторять их здесь нет смысла. Достаточно сказать, что актриса полностью подтвердила то, что ему уже сказала Летиция Морли – что она действительно болтала с Гаретом Найтом, когда услышала про «новую суперидею» Хенуэя.

– В таком случае, мисс Дрейк, не могли бы вы сообщить мне, – сказал Колверт, – в тот момент, когда мисс Резерфорд выпила из отравленного фужера – наличие яда, кстати, было официально подтверждено, – где точно находились вы? Случайно, не на съемочной площадке?

– Да, там. Но все время в стороне от Коры, понимаете? Я стояла позади камеры. Никоим образом я не могла бы…

– Почему, – спросила Эвадна Маунт, – вы вообще были на площадке, хотя в эпизоде не участвовали?

– О, ну просто потому, что Рекс ведь был до того жутко блестящ, что я просто оторваться не могла. Я предпочла остаться там рядом с ним, наблюдать, до чего он изобретателен. У меня по спине просто мурашки бегали, ну, просто необыкновенные.

– Я вижу, вы высокого мнения о нем как о кинорежиссере.

– Естественно, – ответила она, будто это само собой разумелось. – То есть мы ведь встречаемся.

– Это так?

– Ну, сказать вам правду, – она не удержалась и хихикнула, будто маленькая проказница, – мы уже встретились, если вы понимаете, о чем я. Мы то, что журналы называют «парочкой», знаете ли.

– И вот почему он отдал вам роль в этой картине?

– Что-о?

– Я спросила вас, не поэтому ли он дал вам роль в картине?

Вопрос вывел актрису из себя.

– Сказать такую гадость! – наконец вскрикнула она. – Не моя вина, что Пэтси Шлютс угодила в этот пожар. Инспектор, я не знаю, кто эта женщина, но я отказываюсь оставаться тут и выслушивать ее оскорбления.

– Да, мисс Маунт, – сказал Колверт, – я должен согласиться с мисс Дрейк. Не вижу оснований, почему вы систематически держитесь враждебно со свидетелями, которые, в конце концов, стараются как могут помочь нам. С вашего разрешения, с этой минуты вопросы задавать буду только я.

Романистка немо не снизошла до ответа, и он приступил к собственной линии допроса:

– Мисс Дрейк, каким было ваше личное отношение к Коре Резерфорд?

– Право, не знаю, что сказать вам.

– Просто скажите, что вы о ней думали. Все останется между нами.

– Она была не из тех, о ком я вообще что-то думаю, так или иначе. Рексу, вы знаете, ее навязали. Он ее для фильма не выбирал, и если бы у него была бы, ну, свобода выбора, не думаю, чтобы он ее оставил.

– Вполне может быть так. Однако в этой самой комнате всего лишь полчаса назад мистер Хенуэй сам добровольно сообщил нам, что ошибался. Что он был просто поражен изумительностью ее игры.

– Рекс сказал это?

– Да.

– Ну что же, – беззаботно ответила она. – Очень благородно с его стороны. И это так похоже на Рекса. Он человек щедрой души.

– Но на вас самих она впечатления не произвела?

– Я предпочту не отзываться плохо о мертвых, инспектор.

– Но отозвались, – пробормотала Эвадна Маунт себе под нос.

Последовало такое молчание, что, хотя оно и длилось только несколько секунд, молодая актриса сочла его неловко затянувшимся, и она волей-неволей почувствовала, что от нее требуется положить ему конец.

– Ну, по-своему Кора была вполне, если у вас такие вкусы. Но, честное слово, инспектор, давайте посмотрим правде в глаза. Я о том, что она была немножко, ну, далеко уже не немножко, по ту сторону. И, может, – закончила она мило, – может, то, что случилось, было, знаете, к лучшему.

– К лучшему?! – Эвадна уничтожительно фыркнула. – Уши меня обманули, ты… ты… или вы действительно полагаете, будто Коре следует считать себя счастливой, что ее убили? Ты это хочешь сказать?

– Да нет же, нет, нет, я вовсе не это имела в виду! По-моему, крайне нечестно с вашей стороны вот так передергивать мои слова. И вырванные из контекста. Разумеется, ужасно, что Кору убили, ужасно! Я только подразумевала, что… ну, у нее же на самом деле никакого будущего не было, верно, и потому это не так плохо, я хочу сказать, не в той степени плохо, как было бы, если бы кто-нибудь вроде… ну, кто-нибудь моложе и красивее… нет, вы меня полностью сбили с толку, и я совсем запуталась.

– Ничего, мисс Дрейк, – сказал Колверт, – ничего. Положение для вас очень трудное, я понимаю.

Чувствуя, что было бы бесполезно продолжать допрос, он протянул ей руку.

– И огромное вам спасибо, что вы пришли. Вы чрезвычайно мне помогли.

– Я старалась, инспектор, я правда очень старалась.

– Я знаю. И вы свободны уйти. Но… это просто формальность, пожалуйста, в ближайшее время не планируйте никаких поездок, не поставив сначала в известность меня.

– Да-да, я понимаю. В любом случае теперь, когда фильм вроде бы вылетел в трубу, я надеюсь в ближайшем будущем начать репетировать в постановке в Вест-Энде. В «Филадельфийской истории». Вы знаете, пьеса сэра Джеймса Барри?

– Правда? – дипломатично согласился Колверт. – Ну, желаю вам большей удачи в вашей театральной карьере, чем до сих пор было в кино. Еще раз благодарю вас. Всего хорошего.

– Всего хорошего и вам, инспектор, – пробормотала она почти в слезах. Затем, не взглянув ни на Трабшо, который за это время не сказал ни слова, ни на Эвадну, которая наговорила их слишком много, она снова стянула на груди свое пальто и почти выбежала из комнаты.

Секунду спустя Колверт повернулся к романистке и погрозил ей укоризненным указательным пальцем:

– Право же, мисс Маунт, право же…