Текст книги "Зверь"

Автор книги: Ги де Кар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

– Мой клиент их получает?

– Никогда.

– Его посещают?

– Насколько я знаю, нет.

– Это немного странно. У него есть близкие, многие из которых живут в Париже.

– Я знаю. Но их никто никогда не видел.

– У него есть мать. Она не изъявляла желания увидеть сына?

– Не думаю.

– А сестра? А зять? По-видимому, они перестали им интересоваться, потому что он с рождения им мешает, а теперь еще и позорит. Надо думать, что они ждут только одного – смертной казни, чтобы люди вообще перестали о нем говорить. А жена?

– Вам так же, как и мне, наверно, известно, что она исчезла сразу после случившегося.

– Исчезновение совершенно необъяснимое, если иметь в виду – и это доказано, – что она непричастна к убийству этого американца. Меня удивляет, что она до такой степени безучастна к судьбе своего мужа, обвиняемого в убийстве и заключенного, с которым она была связана столько лет до преступления…

– Предполагать можно что угодно…

– Именно так, господин директор. Поскольку вы не можете нарушать правила, я зайду сейчас в бистро напротив, которое хорошо знают родственники и друзья ваших подопечных, и закажу еду; вам ее доставят тотчас же. Я надеюсь, вы распорядитесь, чтобы клиент получил ее сегодня же вечером. Это будет простая еда – немного ветчины, хлеб, вареные яйца, шоколад. У меня такое впечатление, что чем лучше он поест сегодня вечером, тем лучше поспит. А хорошо выспавшись, может быть, он захочет поговорить со мной завтра утром?

– То есть вы можете разговаривать со слепоглухонемыми от рождения?

– Нет, но есть, к счастью, другие люди, которые это умеют. Хотя бы те, которые учили моего клиента в детстве. До свидания, господин директор, и заранее благодарен вам за все, что вы для него сделаете. И вот еще что, самое важное: постарайтесь добиться от ваших надзирателей, чтобы они отказались от привычки относиться к заключенному номер шестьсот двадцать два только как к зверю. До того момента, пока не будет доказана его вина, пока он не будет осужден, я буду рассматривать его как невиновного. Что мы знаем о нем? Может, это только болезненно робкое, застенчивое существо! Я только что провел с ним эксперимент, который показался мне поучительным: приблизившись, я сначала дотронулся до его руки, а потом прикоснулся к лицу. Реакция была немедленной: он хотел задушить меня. Если бы ему удалось это сделать, добавился бы еще один случай к уголовной хронике… но особенно меня поразил его нечеловеческий крик. Как рев загнанного зверя, затравленного хищника, у которого вырывается ненависть к извечному своему врагу – человеку. Потрясающе. Думаю, господин директор, вас тоже это потрясло бы до глубины души, потому что я уверен: вы человек с сердцем. Этот крик – выражение нестерпимого нравственного страдания… Человек страдает… Страдает от того, что чувствует себя униженным. Страдает, может быть, от боли, природу которой мы не знаем и которая толкнула его на преступление. Он страдает нечеловечески – и в этом вся проблема. До скорого свидания, господин директор.

Спустя два часа Виктор Дельо вошел в книжный магазин, расположенный неподалеку от Одеона.

– Дорогой мэтр! – воскликнул владелец. – Каким счастливым ветром вас занесло?

– Дорогой Боше, вы не подозреваете, что перед вами человек, обессиленный хождением по книжным лавкам. Я был уже в четырнадцати и нигде не мог найти того, что искал… Почему я сразу не подумал о вас, дорогой Боше? Ведь у вас в завалах всегда найдется книга, которой нет у других. Не попадался ли вам роман под названием «Одинокий»?

– Да… Довольно странное произведение: автор, кажется, слепоглухонемой от рождения.

– Когда вышел роман?

– Сейчас я вам скажу…

Хозяин лавки полистал толстый алфавитный справочник. Наконец палец его остановился против фамилии.

– Он вышел пять лет назад.

Виктор Дельо произвел в уме расчет, установил, что автору было в ту пору только двадцать два года, и воскликнул:

– Черт возьми! Совсем мальчик! Ранний талант!

– Если это произведение вас интересует, я попрошу помощника поискать – кажется, где-то в запасах остался еще один экземпляр. Хорошо помню, что этот «Одинокий» за границей имел больший успех, чем во Франции, и после его выхода автор уехал в Америку, где выступал с лекциями о слепоглухонемых. Здесь же о нем перестали вспоминать, и в печати он больше не выступал.

– Лекция слепоглухонемого, наверно, недоступна широкой публике, даже заинтересованной и доброжелательной, какой в большинстве случаев бывает американская публика?

– Я думаю, что лектор выступал в паре с переводчиком, который устно переводил знаки дактилологического алфавита. А вот и нужная книга – она слегка запылилась, и на ней сохранилась рекламная лента.

– Не рвите ленту! – воскликнул адвокат. – Посмотрим, что на ней написано. «Одинокий, или Человек, который сумел создать свой собственный мир»! Неплохо! И «Одинокий» – неплохое название. О чем идет речь в этой истории?

– Помнится, что главный герой, как и автор, слепоглухонемой от рождения, влюбляется в молодую женщину, она его бросает, и несчастный какое-то время чувствует себя совершенно потерянным. Затем постепенно он замыкается в себе и отказывается в своем одиночестве от малейших контактов с окружающими людьми.

– Действительно, дорогой Боше, вы – лучший книготорговец из всех, известных мне. Покупаю книгу.

– Вам не будет скучно ее читать, вы увидите.

Через десять минут защитник Жака Вотье выходил из автобуса перед Национальной библиотекой.

Он вошел в нее как завсегдатай этого почтенного учреждения, как человек, влюбленный в архивы, точно знающий, где следует искать нужные ему документы. Его интересовали газеты, вышедшие 6 мая и в последующие дни, в которых излагались – с обилием мрачных деталей в одних и сдержанно в других – трагические события, послужившие причиной ареста его клиента. Одна статья, с заголовком «Странное, чудовищное преступление на борту теплохода „Грасс"», особенно привлекла его внимание. В статье события были изложены в основных деталях: «По радио, 6 мая. Вчера, после обеда, в то время как теплоход «Грасс» совершал свой обычный рейс Нью-Йорк – Гавр, начавшийся тремя днями раньше, в каюте класса «люкс», которую занимал богатый американец Джон Белл, было совершено почти непостижимое по своей жестокости преступление. Этот молодой, 25 лет, человек, единственный сын влиятельного члена Конгресса США, совершал свое первое путешествие в Европу. На борту «Грасса», в каюте первого класса, находились также мсье и мадам Вотье. Жак Вотье – тот самый слепоглухонемой от рождения, который несколько лет назад опубликовал очень любопытный роман «Одинокий», принесший ему в ту пору некоторую известность. Книга была переведена на многие языки и имела большой успех в Соединенных Штатах. Приглашенный американским правительством для чтения лекций о проблемах слепоглухонемых от рождения и об успехах, достигнутых в этой области во Франции, Жак Вотье в течение пяти лет жил в Америке и Канаде. Его сопровождала жена, которая была ему неоценимой помощницей.

Последняя, имевшая привычку прогуливаться по палубе после обеда, в то время как муж отдыхал в каюте, с удивлением обнаружила, вернувшись с прогулки, что мужа в каюте нет. Поскольку отсутствие Жака Вотье затягивалось, жена отправилась искать его по палубам теплохода. Не найдя, она высказала свое беспокойство комиссару Бертену, обратив его внимание на то, что можно ждать самого худшего, так как Вотье слепоглухонемой. Тотчас была объявлена тревога, чтобы выяснить, не упал ли он за борт.

На «Грассе» начались тщательные поиски. Проходя мимо каюты Джона Белла, стюард, специально обслуживающий класс «люкс», заметил, что дверь, выходящая в коридор, приоткрыта. С некоторым усилием открыв ее до конца, стюард Анри Тераль увидел ужасающую картину: молодой американец стоял на коленях, судорожно вцепившись в дверную ручку. Он был убит. Вытекавшая из шеи струйка крови замочила пижаму и растеклась по ковру. На койке неподвижно, в застывшей позе, с бесстрастным лицом сидел Жак Вотье. Взгляд его слепых, без выражения, глаз, казалось, уставился на собственные, залитые кровью, руки. Стюард тотчас же сообщил об этом комиссару Бертену, который прибыл в каюту. При аресте и заключении в бортовую тюрьму Жак Вотье не оказал ни малейшего сопротивления. Его несчастная жена по просьбе капитана «Грасса» согласилась быть переводчицей на первом допросе. Кроме нее, на борту не оказалось ни одного человека, который мог бы общаться с ее слепоглухонемым мужем.

Последний дал понять жене, что не станет объяснять мотивы преступления, в совершении которого он формально признал себя виновным. Его позиция оставалась неизменной на всем протяжении оставшегося пути, несмотря на повторные вопросы жены.

Мотивы преступления кажутся тем более странными, что, по утверждению мадам Вотье, ни она, ни тем более ее муж никогда не имели ни малейшего контакта с жертвой, с Джоном Беллом они знакомы не были. Предварительное обследование преступника, проведенное корабельным доктором, позволяет сделать вывод, что он психически здоров. По прибытии теплохода в Гавр убийца будет передан в руки уголовной полиции».

В статье этой же газеты от 12 мая сообщались подробности, связанные с прибытием в порт:

«Главный инспектор Мервель в сопровождении судебно-медицинского эксперта и специального переводчика, знающего язык слепоглухонемых, попытался провести еще один допрос по прибытии «Грасса» в Гавр. Убийца Джона Белла через переводчика повторил тот же ответ, который им был дан жене сразу после убийства. Перед заключением в тюрьму странный преступник будет подвергнут тщательному медицинскому обследованию, имеющему целью выяснить, нормальный это человек или несчастный, внезапно впавший в безумие по причине своего тройного недуга».

По своей обычной привычке Виктор Дельо не сделал ни одной выписки, быстро вышел из читального зала Национальной библиотеки и поехал на автобусе в Латинский квартал. По дороге адвокат задумался: никаких сомнений относительно состояния здоровья его клиента не оставалось. Из множества медицинских справок, содержавшихся в досье, которое лежало на столе в его рабочем кабинете, следовало, что Жак Вотье, за исключением своего тройного недуга, был абсолютно нормален. Да и сам он на многочисленных допросах в течение шестимесячного следствия повторял, что действовал на теплоходе «Грасс», отдавая себе во всем полный отчет, что не сожалеет о содеянном и что, случись еще раз такое, он снова убил бы этого Джона Белла. Но он всегда отказывался назвать подлинные мотивы своего преступления.

Все это было странно и указывало Виктору Дельо на то, что его первое впечатление верное: под обличьем зверя была совсем другая душа… «Душа» – может быть, немного громко сказано, но во всяком случае – стальная воля в сочетании с умом редким, специфическим, непостижимым для людей нормальных. Ум, способный ввести в заблуждение кого угодно, то есть тех, кто совершает ошибку, считая себя проницательными потому, что могут видеть, говорить, слышать. Адвокат даже спросил себя: удалось ли когда-нибудь и кому-нибудь догадаться и узнать, что такое подлинный Жак Вотье? Он выяснит это, когда встретится с родственниками слепоглухонемого, в особенности с его матерью. Обычно мать хорошо знает своего ребенка. Есть также те, кто его учили, помогали выйти к свету из окружавшей его ночи. Есть еще, что особенно важно, его жена – эта Соланж Вотье, которая, кажется, сейчас скрывается. Именно она должна больше всех помочь защитнику. Совершенно необходимо ее разыскать.

И когда на углу улиц Сен-Жак и Гей-Люссак Виктор Дельо выходил из автобуса, он думал, что ему действительно очень трудно будет защищать своего клиента.

Он остановился перед порталом дома по улице Сен-Жак, над которым была вывеска: «Национальный институт глухонемых».

Виктор Дельо, переславший директору института визитную карточку, ждал недолго. Кратко изложив руководителю учреждения мотивы своего визита, защитник Жака Вотье спросил:

– Нет ли случайно среди ваших подопечных слепоглухонемого от рождения?

– Нет, мэтр. Мы лечим и воспитываем только глухонемых. Слепыми занимается фонд Валентина Гюи. Это совершенно нормально, поскольку методы диаметрально противоположны: для воспитания глухонемых главное наше средство – их зрение. Для слепых же, напротив, – слух и речь.

– А как же обстоят дела с теми, которые рождаются слепоглухонемыми?

– Только один способ воспитания – комбинированное использование трех оставшихся чувств: осязания, вкуса и обоняния.

– И бывают хорошие результаты?

– Бывают ли? Знаете, некоторые слепоглухонемые от рождения так воспитаны и образованны, что нормальные люди могли бы им позавидовать.

– И где совершаются эти чудеса?

– Во всем мире только пять или шесть учреждений такого рода. Во Франции есть институт в Санаке, Верхняя Вьенна, где монахи братства Святого Гавриила терпением и упорством достигают поистине удивительных результатов. Я очень советую там побывать. Впрочем, я припоминаю сейчас, что этот Жак Вотье, которого вы будете защищать, вышел из института в Санаке, где он был одним из самых блестящих учеников. Я вижу у вас его роман «Одинокий». Вы его прочитали?

– Еще нет.

– Эта книга – самое убедительное свидетельство того, чего могут достичь в подобном случае настоящие воспитатели.

– Не могли бы вы мне кратко, в общих чертах рассказать о характере этого воспитания?

– Охотно… Мне случалось много раз бывать в Санаке, где работает замечательный человек – мсье Роделек. Можно сказать, что именно он окончательно усовершенствовал этот метод. Если бы он не принадлежал к религиозному братству, правительство давно наградило бы его красной лентой. Ивон Роделек, к которому я отношусь с искренним восхищением, считает, что слепоглухонемому от рождения ребенку сначала надо внушить представление о «знаке», чтобы он мог уловить отношение, существующее между «знаком» и «вещью», или, если хотите, между осязаемым предметом и мимическим знаком, который его выражает. Чтобы достигнуть этой первоначальной цели, используются хитроумные приемы. Вы все увидите сами в Санаке.

– Если я правильно понимаю, – сказал адвокат, – вы имеете в виду, что ребенок осваивается в мире с помощью мимики, двигаясь от известного к неизвестному?

– Именно так. Только после этого он может освоить дактилологический алфавит. Но чтобы получить представление о букве, ему надо выучить сначала двадцать шесть положений пальцев – достигнуть этого он может только благодаря послушанию, доверию к учителю и, может быть, очень смутному, инстинктивному стремлению к новым знаниям. Постепенно, мало-помалу он научится обозначать предмет двумя способами – мимическим знаком и дактилологическими буквами.

– То есть, – спросил Виктор Дельо, указывая на «Одинокого», – если бы я был воспитателем и захотел дать своему странному ученику представление о «книге», я должен был бы вложить ему том в руки, давая понять, что он может обозначить книгу или мимическим знаком, или воспроизводя пальцами пять букв: к, н, и, г, а?

– Вы поняли совершенно верно, дорогой мэтр.

– Все это хорошо, но как потом учат говорить такого ребенка?

– Воспитатель «произносит» каждую дактилологическую букву на руке ученика. Затем при произнесении каждой буквы он заставляет его с помощью осязания определять взаимное расположение языка, зубов и уголков губ, степень вибрации грудной клетки, передней части шеи и крыльев носа, до тех пор, пока сам будет в состоянии воспроизвести этот «звук», который он не слышит и не знает, как произнести. Грудная клетка учителя становится для слепоглухонемого своеобразным камертоном, по которому он настраивает звук, регулируя собственные вибрации… Не будете ли вы так любезны, дорогой мэтр, произнести какой-нибудь губной звук, неважно какой?

– Б, – произнес Виктор Дельо.

– Вам не приходилось задумываться о том, какую работу надо произвести для произнесения этого простого звука? Работу, которую мы проделываем механически и без усилий благодаря еще с детства приобретенной практике? Чтобы издать этот скромный звук «б», язык должен быть расслаблен, свободно лежать в полости рта, губы слегка сжаты, углы губ оттянуты слегка назад, дыхание задержано. В таком положении, слегка приоткрывая губы, мы выталкиваем часть воздуха изо рта, и при губном взрыве образуется требуемый звук «б».

– Боже, – сказал, улыбаясь, адвокат, – должен признаться, что никогда не задумывался обо всем этом. И к счастью! Если бы нужно было сначала думать о том, как ты говоришь, я был бы вообще не в состоянии выступать.

– Ребенок, – продолжал директор, – должен самым тщательным образом освоить этот физический механизм произнесения каждой буквы. Когда он этим механизмом овладеет, то сможет выражаться устно. Речь несовершенная, но для посвященных понятная. Тотчас же воспитатель поможет ему понять тождество между дактилологической буквой-знаком, буквой произносимой и обычной рельефно воспроизведенной буквой – таким образом он научится читать на ощупь текст для зрячих. Наконец, чтобы для него стали доступными все средства выражения, воспитатель поможет ему установить еще одно, последнее, тождество – между дактилологической буквой и точечной буквой алфавита Брайля. Таким образом, благодаря точечному письму его сможет понимать всякий, в частности вы, взявший на себя неблагодарную роль его защитника.

– Благодарю вас, дорогой директор. Все начинает становиться на свои места. И вывод, который я делаю, подтверждает первые впечатления, полученные от изучения досье и утреннего визита к моему клиенту: написав роман, он в максимальной степени использовал возможности, которые предоставляет воспитание в Санаке, и, значит, он прекрасно владеет всеми средствами выражения. Следовательно, он владеет даже устной речью… разумеется, в большей или меньшей степени, но ведь владеет! И если он молчит, то потому, что хочет молчать?

– Вы так же, как и я, хорошо знаете, что самый глухой – это тот, кто не хочет слышать, а самый немой – тот, кто хочет молчать. Между тем я должен обратить ваше внимание на то, что ваш клиент, будучи незрячим, не может читать по движениям губ слова, как это делают глухонемые. Вы должны, следовательно, говорить с ним «руками», используя дактилологический алфавит. Если он в конце концов решится вам отвечать устно, вам невероятно трудно будет его понять. Было бы лучше всего, если бы вы общались с ним с помощью точечного алфавита Брайля.

– Поскольку я не владею этими двумя способами, – возразил Виктор Дельо, – мне самому понадобится переводчик. Это вынуждает меня просить вас еще об одной небольшой услуге: не могли бы вы завтра утром сопровождать меня в тюрьму? Мне хотелось бы заставить заговорить моего клиента.

– Охотно, дорогой мэтр, но не считаете ли вы, что для этой «беседы» лучше было бы использовать одного из братьев ордена Святого Гавриила, которые воспитывали Жака Вотье?

– Я сразу подумал об этом и уже написал в Санак. Я убежден, что кто-нибудь из них согласится помочь в деле, к которому обязывает простое и тем более христианское милосердие. Но надо спешить. Мне кажется, что прямо завтра с утра необходимо войти в контакт с моим клиентом. Вы один можете помочь мне выйти из затруднительного положения. В случае, если важные дела, которыми вы заняты, не позволят вам сопровождать меня, может быть, вы посоветуете мне обратиться к кому-нибудь из преподавателей вашего института? Я обеспокою его только однажды.

Подумав, директор ответил:

– Я пойду сам! Чтобы засвидетельствовать свое восхищение вашим мужеством. Никто из ваших коллег, о которых вы упоминали в начале беседы, не дал себе труда прийти ко мне, чтобы получить самые элементарные сведения.

– Напрасно, – сказал адвокат. – Беседа с вами была для меня очень поучительной. Я покидаю вас, дорогой директор, чтобы завтра снова встретиться с вами в девять утра перед входом в тюрьму Санте.

Когда наконец Виктор Дельо добрался до дома, в коридоре его встретила Даниель:

– Как жаль, что вы не вернулись часом раньше! К вам приходили.

– Кто-нибудь из свидетелей? Уже? Отлично! И кто это был?

– Мадам Симона Вотье.

– Да? Прекрасно. И что она вам сказала?

– Что она получила ваше письмо сегодня утром и тотчас же поехала…

– Немедленно воспользуемся этим обстоятельством! Я ухожу.

– Куда вы, мэтр?

– К этой даме, в Аньер… Думаю, что она уже вернулась, а если не вернулась, я ее дождусь. У меня есть чем заняться.

Он показал на книгу, которую держал в руке. Взглянув на обложку, студентка удивленно спросила:

– Вы стали читать романы, мэтр?

– Почему бы и нет? Никогда не поздно начать. Вас ничем не удивила эта обложка?

– Нет. Название? «Одинокий» – как-то грустно звучит.

Вдруг глаза Даниель округлились.

– Ах да! Имя автора?

– Да, он! Видите ли, внучка, я убежден, что в этих трехстах страницах – ключ к процессу. До скорого свидания! Самое главное – не уходите отсюда. Кто знает?

Вдруг появится еще кто-нибудь из возможных свидетелей.

Он вернулся только в полночь со словами:

– Я вымотался, но доволен. Не осталось ли там кофе?

– Я вам приготовила, мэтр.

– Вы мой добрый ангел, Даниель. А сейчас быстро возвращайтесь к себе – пора спать.

– Но ангелы не спят, мэтр.

– Я в этом не так твердо уверен, как вы. Мой ангел-хранитель на ногах не стоит от усталости.

– Вы встречались с дамой?

– Да, я ее видел, – кратко ответил Виктор Дельо. – Спокойной ночи, внучка. Возвращайтесь сюда на дежурство завтра утром в половине девятого.

Оставшись один, он облачился в старый халат, надел тапки и погрузился в кресло, чтобы насладиться третьей сигарой из тех, что дал ему шеф адвокатов. Затем он стал читать «Одинокого». Он даже перечитал несколько страниц, где автор описывал состояние своего героя, как и он, слепоглухонемого, до того момента, когда тот наконец вошел в прямой контакт с окружающим миром:

«Он был тот, – читал Виктор Дельо, – кто никогда не видел, не говорил, не слышал, кто ничего не знает, не выражает, кто живет, окруженный непроницаемыми тишиной и мраком, даже не отдавая себе отчета в том, что такое жизнь; кто связан с внешним миром – который из глубины своей бездны он не может и не пытается даже представить – только осязанием, вкусом и обонянием. Он из отбросов человечества и последняя степень человеческого отчаяния. Сидя у открытого окна, позволявшего испытывать одно из редких доступных ему ощущений – тепла и холода, – он заключал в себе бесполезную и враждебную силу, которая в любую минуту могла оглушить его сначала неясным, а потом все более отчетливым чувством своей беспомощности.

…Страх в нем чередуется с отупением, когда его ведут и он не знает куда, ему кажется, что его бросят, забудут и никто никогда не вернется за ним. Неважно, что он из буржуазной, живущей в достатке семьи. Он будет всегда беден, и единственным его богатством останется тело, которое ведут, останавливают, укладывают, одевают, раздевают, поднимают, усаживают… Кто все это делает? Другие, подобные ему, хотя более подвижные и решительные? Или, может, существа высшего порядка? Учителя, доступные для осязания, о присутствии которых догадываешься?..

…Зарождающаяся и уже изнуренная чрезмерным усилием мысль не движется дальше у этого слепоглухонемого, который бьется во мраке своей ночи, как глубоководная морская рыба, осужденная жить и лениво сновать в самых темных глубинах в придонной грязи среди водорослей. Иногда крайним и бесполезным усилием плавников она пытается подняться вверх, но отказывается от тщетной попытки и с тяжелым, грустным смирением камнем падает в мрачное отчаяние своих лабиринтов.

…Но вот однажды, в какой-то миг, который сохранится как прекраснейшее из воспоминаний, он, полумертвая и полуживая вещь, замечает, что прикосновение к одному из таинственных существ, которые его перемещают в пространстве, приобретает особое значение, кажется, что вместе с ним появляются воля, желания, мысль, попытка выразить себя, обозначить что-то… оно само становится знаком чего-то, перестает наконец быть случайным прикосновением, чтобы стать выражением терпеливо и упорно работающего сознания!

И вот он уже весь настороже, потерявшийся, возбужденный от любопытства, дрожащий, страдающий, во власти невыразимой тоски. Он инстинктивно напрягает все свои оцепеневшие способности, прилагает все свое рвение, чтобы полностью уловить смысл того нового знака, который передал ему некто, кто царапается в дверь его тюрьмы. Он еще не знает, чего от него хотят, но в глубине своего одиночества он догадался, что чего-то хотят. Есть кто-то, кто только что, прикоснувшись к нему, толкнул дверь, вошел, ворвался в его почти неорганическую до сих пор жизнь. Отныне между двумя существами есть связь – между узником, желающим освободиться, и его освободителем, который уже расшатывает стены его тюрьмы…»

Подобные страницы озадачивали адвоката: только исключительному человеку может быть свойственна такая острота мысли. Поскольку Вотье с таким чувством описал самый первый контакт слепоглухонемого с человеком, который вывел его из окружавшей его ночи, он сам, должно быть, пережил этот нечеловеческий момент. Кто был этот человек? Мужчина или женщина? Виктор Дельо подумал, что это мог быть тот самый гениальный воспитатель, принадлежащий к братству Святого Гавриила, на протяжении многих лет воспитывавший Вотье в Санаке, о котором ему говорил директор института глухонемых. Адвокат, следовательно, поступил правильно, написав накануне Ивону Роделеку. С нетерпением ждал он от него ответа.

На другое утро служанка снова застала Дельо дремавшим в кресле. Она задумалась над тем, какие перемены могли произойти в его жизни за последние двое суток. Пока она думала об этом, адвокат еще сонным голосом спросил:

– Который час, Луиза?

– Восемь, мсье…

– Я отказываюсь просить вас называть меня «мэтр», дорогая моя. У вас это не получится…

– Вам письмо. Мне его передала консьержка.

Адвокат улыбался, читая письмо: кажется, этот доктор Дерво – человек любезный и уж во всяком случае вежливый. Ответил сразу же. Единственное неудобство заключается в том, что надо будет ехать в Лимож, чтобы поговорить с ним. Ну что ж, это необходимые издержки профессии.

В девять часов Дельо вместе с директором института глухонемых был во «временном жилище» своего клиента – так он называл тюремную камеру. Тот же самый надзиратель проводил их в шестьсот двадцать второй номер, но на этот раз воздержался от каких бы то ни было вопросов. В тот момент, когда он открывал дверь, адвокат ему сказал:

– Я прочел роман вашего странного подопечного. Он любопытен и хорошо написан. Кстати, он получил вчера посылку?

– Да, мэтр.

– Ну вот, видите… Он хоть оценил ее?

– Он с жадностью съел вареные яйца и шоколад.

Дельо обернулся к директору института.

– Мы делаем успехи. Может быть, я нашел способ его приручить? Совсем простой способ! Почему мои предшественники его не использовали? Теперь нужно совсем немного, чтобы между ним и мной, его защитником, установились необходимые доверительные отношения. Именно поэтому мне нужен был опытный переводчик. Давайте условимся, что мы не выйдем сегодня из этой камеры до тех пор, пока я его не завоюю! Ну что ж, дорогой Вотье, кто кого?

Как только тяжелая дверь открылась, узник, сидевший на кровати, отступил к стене.

– Надо же, – воскликнул Дельо, – он мне кажется еще более громадным, чем вчера! И так же топчется, как медведь. Но в сущности, почему он так вздыбился? Он не мог слышать, как мы вошли?

– Повторяю вам, мэтр, – сказал надзиратель, – что он догадывается о малейшем присутствии – нюхом…

– Вы произнесли, мой друг, самую умную фразу за время нашего знакомства. Наблюдение точное: он чувствует нас по запаху. Он так чувствует всех. Ну, дорогой переводчик, что вы думаете о моем клиенте?

Директор института стоял как вкопанный на пороге и не сразу ответил:

– Это личность, внушающая беспокойство.

– Другое точное наблюдение, – отметил Виктор Дельо. – Я даже в главном дополню вашу мысль, дорогой друг: вы задаетесь вопросом – возможно ли, чтобы под таким обличьем скрывался организованный ум? И между тем вы читали его книгу. Странный, в самом деле, автор!

Адвокат приблизился к колоссу и, даже не оборачиваясь, сказал надзирателю:

– Видите, я вчера поступил правильно, когда дал ему возможность запомнить мой запах, прежде чем выйти из камеры. Теперь он уже спокоен: он знает меня. Даже забавно и довольно странно думать, что ему было достаточно меня однажды «понюхать», чтобы потом узнать! Это не означает, что мы уже друзья. Скажем, мы еще только присматриваемся друг к другу. Между тем здесь есть некто, кто смущает его. Это вы, дорогой переводчик! Он чувствует новый – третий запах. Мой и надзирателя ему уже знаком. Нужно, чтобы он к вам привык тоже, но сейчас, поскольку я не вполне доверяю его реакциям и не хотел бы такой же неожиданной встречи для вас, какую он устроил мне вчера, я попытаюсь преодолеть отчуждение небольшой любезностью.

Говоря это, Виктор Дельо вложил пачку сигарет в правую руку Вотье. Не колеблясь, слепоглухонемой достал левой рукой из пачки сигарету и поднес ее к губам. Адвокат чиркнул старой зажигалкой. Выходящие из ноздрей густые клубы дыма доказывали, что Вотье оценил проявленное внимание.

– Он курит, – сказал адвокат. – Это свидетельствует о том, что перед нами цивилизованное «животное».

И по всему видно, что он это любит, чертов сын! Что же, никто до сих пор не предложил ему сигарету?

– Никому не пришло в голову, – сказал надзиратель. – Что же вы хотите? Как узнаешь, что он любит, чего он хочет? Он только ворчит!

– Заметьте, мой друг, что сейчас он курит без всякого ворчания. И давайте побыстрее воспользуемся этим блаженным состоянием и попробуем его допросить. Слушайте, он, кажется, сегодня побрит?

– Он брился сегодня утром, – подтвердил надзиратель.

– Сам?

– Да. Он ловко работает руками.

– Да, я это вчера заметил, – поморщившись, сказал адвокат. – Мой дорогой переводчик, я думаю, вы можете теперь без опасений приблизиться к нему: у него было достаточно времени освоиться с вашим запахом.

Переводчик не выглядел столь уверенным.

– Не бойтесь! В сущности, он славный парень. Почти доступный для общения: свежевыбритый, с сигаретой. Скоро мы сделаем из него ягненка. Уступаю вам слово. Хотелось бы, чтобы для начала вы дали ему понять, что я – новый его защитник, а вы только переводчик. Объясните ему также, что я – его лучший друг, пусть он не сомневается, и что я буду продолжать следить за тем, чтобы его кормили и снабжали сигаретами.

Переводчик стал осторожно трогать пальцами фаланги слепоглухонемого. Тот не противился, но лицо его оставалось непроницаемым.