Текст книги "Вселенная против Алекса Вудса"

Автор книги: Гевин Экстенс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

Глава 10
Школьный автобус

Поскольку мама работала, а папы у меня не было, из Асквита меня забирал школьный автобус. Вообще-то он принадлежал транспортной компании, которая владела практически всеми пригородными автобусами в Сомерсете и Эйвоне. По расписанию он каждый день в 15:45 останавливался возле школы Асквита и заполнялся школьниками. Мне кажется, хуже автобуса в автопарке компании просто не нашлось. Не исключено, что это вышло случайно, но куда вероятнее, что руководство вполне обоснованно побоялось пускать по этому маршруту приличную машину. Так или иначе, но наш двухэтажный школьный автобус выглядел абсолютно неприлично и вел себя довольно нервно (как, впрочем, и водитель). Ржавый тарахтящий драндулет, которому за долгую жизнь выпало слишком много испытаний, не предусмотренных инженерами, останавливаясь на светофоре, сипел и задыхался, как неуклюжий киборг-астматик. На подъеме или при резкой остановке его железный каркас скрипел и издавал мучительные стоны. Их отчетливо слышали все сидящие в салоне, особенно те, кто устроился внизу, ближе к двигателю. По этой причине читать в автобусе, как сами понимаете, представлялось проблематичным. Кроме того, показать, что читаешь не по программе, а для удовольствия, значило признаться в своей принадлежности к презренной когорте педиков.

Четыре дня из пяти я и не помышлял достать в автобусе книгу. Обычно я старался сесть внизу, затесавшись среди обычных пассажиров, которые наверх не спешили. И желательно поближе к водителю – суровому на вид дядьке, который никому не позволил бы усомниться в собственном авторитете. К сожалению, нижний этаж часто целиком оккупировали пассажиры с детьми, колясками и сумками, и тогда приходилось подниматься наверх, в царство беспредела. Там я пробирался вперед и молча сидел, уставившись в пол. Обычно всю дорогу до дома я изучал свои ботинки. Только изредка, набравшись смелости, бросал взгляд в окно.

Зато по средам я получал передышку. За этот островок спокойствия в бурном море вечного гвалта благодарить следовало… спорт. По традиции, явно унаследованной Робертом Асквитом у школы, где он сам когда-то учился, в нашей каждую среду после уроков проводили спортивные соревнования. Это означало, что желающие отправятся играть в футбол. Соответственно проведение очередного футбольного матча означало, что в автобусе будет тишь да гладь.

Вот почему в ту среду я утратил бдительность.

В 15:40 народу на верхнем этаже было совсем мало. Я уселся в переднем ряду, подальше от двигателя и других пассажиров, и вместо того, чтобы разглядывать ботинки, собрался почитать.

На тот момент я осилил две трети «Завтрака для чемпионов». Это роман про культурный фестиваль в штате Огайо, и в нем два героя – пожилой нищий писатель-фантаст Килгор Траут и богатый владелец автомобильного салона Двейн Гувер, у которого поехала крыша: он решил, что все люди – на самом деле роботы, мастерски изготовленные, но лишенные воображения, способности чувствовать и свободной воли, то есть всего того, что наделяет человека душой. Эту мысль он почерпнул в одном из рассказов Траута. А потом Гувер идет вразнос.

Как и в других книгах Воннегута, сюжет «Завтрака для чемпионов» был каким-то рваным и бессвязным. Мне кажется, книгу можно было бы разобрать на страницы, перетасовать их, как колоду карт, и потом читать в произвольном порядке – роман от этого нисколько не пострадал бы. Дело в том, что каждая его страница, если не каждый абзац, выражает вполне самостоятельную и глубоко осмысленную идею.

Но больше всего мне в «Завтраке для чемпионов» нравилось вот что: в отличие от большинства писателей автор как будто обращается к читателю, который понятия не имеет о том, что такое человечество с его нравами и обычаями и вообще на что похожа наша планета. Книга словно написана для инопланетян из далекой галактики: в ней разжевана каждая мелочь, все описано в деталях, порой эксцентричных, и многие примеры снабжены рисунками и графиками. То, что в других книгах как бы подразумевается само собой, здесь подробно объясняется. И чем больше я читал, тем сильнее убеждался, что некоторые очевидные вещи на самом деле не так уж очевидны. Больше того, они производят довольно странное впечатление.

Словом, я по уши погрузился в книгу и не сразу заметил, что происходит вокруг. Между тем в автобус, с хрипом тронувшийся от остановки возле школы, набилось нехарактерное для среды количество пассажиров. Сперва я ощутил какое-то смутное, невнятное раздражение. Потом в ухо мне угодил шарик жеваной бумаги. В среду такое невозможно, в среду у меня выходной! Я обернулся, все еще испытывая скорее недоумение, чем тревогу.

В паре рядов за мной сидели Бой, Бычок, Скот и еще несколько одноклассников-футболистов. Потрясенный коварным и жестоким поворотом судьбы, я по неосторожности заговорил. Этого делать уж точно не следовало.

– У вас же сегодня футбол, – выдохнул я.

– Тренера пробрал понос, – сказал Бой.

Тренера пробрал понос. Похоже на название современной пьесы сомнительного содержания. Или на шпионский пароль. Но в данном случае, ясное дело, драматургия и разведка были ни при чем. Бой имел в виду обыкновенный понос.

– То есть мистер Хейл заболел? – уточнил я.

– Его понос пробрал, – повторил Бой. – Он ушел домой сразу после обеда.

Раз мистер Хейл поехал домой, значит, тренировку отменили. Немного смущало, что Бой знает точную причину случившегося. Он редко что-нибудь говорил просто так, и уж если упомянул понос, значит, именно эта напасть и вывела из строя мистера Хейла. Но неужели он счел необходимым поделиться подробностями своего недомогания со всей командой? Я решил воздержаться от вопросов. В конце концов, такие вещи почему-то всегда становятся известны, хочешь ты того или нет. Кроме того, стряпня, которой нас пичкали в школьной столовой, всегда вызывала у меня подозрения.

– Вот бедняга, – прокомментировал я.

Бой посмотрел на меня с глубоким презрением, словно я нес личную ответственность за состояние кишечника мистера Хейла. На его физиономии ясно читалось, что ему невтерпеж подраться. Ну да, футбола-то его лишили.

– Че читаешь, Вудс?

– Да так, – отозвался я. Если вдуматься, довольно глупый ответ, но должен признаться, что в нештатных ситуациях я вообще не очень хорошо соображаю.

Макбой сплюнул на пол.

Я отвернулся, стараясь держаться как можно более независимо. В этот самый миг мне, конечно, следовало спрятать драгоценную книгу мистера Питерсона – подарок его покойной жены – в относительную безопасность сумки.

Но задним умом все мы крепки, а тогда мне показалось, что лучше не суетиться и не привлекать к книге лишнего внимания: они ведь и так ее видели и, начни я запихивать ее в сумку, сразу заподозрят неладное. Так что я с деланным спокойствием снова уткнулся в книжку, надеясь, что мучители утратят ко мне интерес.

И моя надежда почти сбылась: в меня больше ничем не бросались. Я расслабился и принялся считать в уме до шестидесяти, чтобы мозг успокоился и тоже поверил, что опасность миновала. На всякий случай я досчитал даже до ста двадцати, после чего вернулся к чтению. Но оно шло медленно, потому что я никак не мог сосредоточиться на прочитанном.

Через пять минут случилось непоправимое. Бой с проворством и коварством таракана выскочил у меня из-за спины и схватил книгу.

Я вскрикнул от ужаса. Скот и Бычок заулюлюкали.

– Отдай! – крикнул я, но приказ прозвучал жалобно. Если честно, не жалобно, а жалко.

– Ты че, жадина? Нужно делиться с другими, – заявил Бой.

– Это не моя книжка!

– Ах, не твоя! Тогда я вообще тебе ее не отдам.

Железная логика хулигана. Вцепившись в книгу корявыми грязными пальцами, он открыл ее на первой странице.

– Ты ее порвешь!

Бой растянул губы в издевательской ухмылке. Он увидел дарственную надпись. Вскинув брови, зачитал ее вслух придурочным фальцетом:

– «Мне кажется, сюжет тебе понравится. И я уверена, понравятся иллюстрации. С любовью, Р.».

Слова «сюжет», «иллюстрации» и «с любовью» он пропищал особенно мерзким голосом, заглушившим громкую икоту двигателя.

Бычок заржал. Скот взвыл от восторга. По всему автобусу прокатилась волна хохота. Вербальное линчевание, жертвой которого я стал, доставляло зрителям искреннее удовольствие.

Я вскочил. Лицо горело от стыда, но стыд в тот момент волновал меня меньше всего. Главным было спасти книгу мистера Питерсона, и я рванулся за ней, но Бой оттолкнул меня – машинальным жестом, каким отгоняют муху, но при этом с такой силой, что я отлетел к соседнему сиденью.

– Пожалуйста! – взмолился я (уже понимая, к чему идет дело).

Бой раскрыл книгу наугад в поисках нового материала для издевательств и не был разочарован. Ему попался разворот с нарисованным от руки динозавром, и он зачитал подпись:

– «Динозавром называется такое пресмыкающееся, ростом с паровоз».

Все дружно заржали. Предложение, действительно, звучало забавно, но ржали-то они не поэтому.

– Охренеть, Вудс, – сказал Бой. – Ну ты реально даун!

Может, он в действительности сказал что-то другое, но смысл был именно такой. Но это было неважно: я его не слушал. Я смотрел, как он размахивает книгой, словно обезьяна костью в начале «Космической одиссеи 2001 года».

В ту минуту я решил, что пацифизм не всегда уместен. Что если и есть на свете вещь, за которую стоит воевать, то это отнятая у меня книга.

Не помню, говорил я об этом раньше или нет, но я всегда подозревал, что в драке меня ждет позор. Так оно и вышло. Все свои малые познания о том, как надо драться, я почерпнул из фильмов про Джеймса Бонда и наблюдений за Люси, время от времени мутузившей слишком назойливых соседских котов. Как вы понимаете, ни то ни другое не могло служить пособием по технике рукопашного боя.

На моей стороне были только фактор внезапности и отсутствие представлений о «честном» бое. Плюс еще, пожалуй, понимание законов физики – я знал, как движутся в пространстве физические тела. Автобус как раз начал разгоняться, что придало мне ускорения, когда я набросился на Макбоя. Я расцарапал ему лицо, разодрав в нескольких местах кожу: след моих ногтей протянулся от внешнего края левого глаза аж до нижней губы. Он завопил – думаю, скорее от неожиданности, чем от боли, – и попытался защитить лицо руками, но на щеке уже выступила кровь. Я поспешил воспользоваться преимуществом и потянул к себе книгу. К сожалению, я не рассчитал, что от боли противник инстинктивно усилит хватку. Словом, как я ни старался, мои пальцы в конце концов соскользнули с обложки. Мы с Боем, крепко сцепившись, вывалились в проход. Поднялся крик и визг, остальные повскакивали с мест: одни спешили пересесть подальше, другие, наоборот, поближе, чтобы не упустить редкое зрелище. Я снова потянулся к физиономии Боя, но под пальцами оказалась его шевелюра, и я принялся драть его за волосы. Вокруг послышались возмущенные возгласы: зрители определенно сочли мою тактику недостойной. Даже девочки. А потом из моих легких словно одним рывком выкачали весь воздух. Как ни странно, сильной боли я не почувствовал, – Бою не хватило места, чтобы размахнуться как следует и вырубить меня одним ударом. Я отлетел и врезался спиной в железный каркас сиденья, не без гордости осознав, что мне удалось устоять на ногах. Впрочем, ненадолго. Уже в следующий миг я осел на пол. Воздуха не хватало. Я медленно пополз вперед и, не теряя достоинства, уселся в проходе. Тут надо мной снова навис Бой, замерев в задумчивости: пнуть меня ногой или сразу раздавить. Не дожидаясь, когда он определится, я согнул ноги в коленях, подтянул их к себе, насколько смог, обхватил руками и спрятал в них голову, как черепаха в панцирь. По моему бедру проехался ботинок – больно, но не очень. Я скорчился в позе эмбриона, надеясь, что опасность миновала. Чтобы нанести мне более или менее чувствительный удар, Бою пришлось бы приложить немалые усилия, и если он до сих пор этого не сделал, то вряд ли сделает теперь. Действительно, у Деклана Макбоя уже созрел новый план. Он отступил на шаг, открыл фрамугу ближайшего окна и легким движением руки бросил в него книгу мистера Питерсона. После чего плюнул в мою сторону и вернулся на свое место.

Никто не помог мне встать. Никто не подвинулся, когда я, хромая, пробирался к лестнице. Никто не поддержал, когда я чуть не свалился со ступеней. Тело ныло, но голова оставалась ясной. Я понимал, что приступ неотвратим, и хотел одного: успеть вернуться домой и прижать к груди свой Камень.

– Остановите автобус! – попросил я водителя.

Я заговорил с ним впервые в жизни – этот тип не слишком располагал к общению. Даже в привычных обстоятельствах с его лица не сходило выражение злобного нетерпения, как будто он куда-то торопился: то ли на пенсию, то ли на кладбище. Мама говорила про таких людей, то у них черная аура. Поглядев на нашего водителя, с ней согласился бы даже самый закоренелый скептик.

Он пробурчал что-то нечленораздельное.

– Простите, я ничего не слышу, – перебил я его. – Мне срочно надо выйти. Пожалуйста, остановите автобус.

– Остановлю на остановке, – огрызнулся он.

– Говорю вам, мне срочно надо выйти! Остановите!

– Еще чего, – буркнул он.

В общем, переговоры завершились ничем: всего моего словарного запаса не хватило, чтобы убедить его остановиться посреди шоссе В3136. На улице моросило. Медлить было нельзя. Я повернулся к двери и дернул стоп-кран. Тормоза издали одновременно шипение, скрип и скрежет; в салоне раздались приглушенные крики. От рывка я чуть не вывернул руку, которой держался за поручень; что-то ударило меня по плечу, что-то врезалось в задницу, но на ногах, как ни странно, я устоял. Автобус остановился, и я пулей вылетел на дорогу. Позже мне рассказывали, что водитель, выскочив за мной следом, минут пять размахивал руками и матерился, потому что понятия не имел, что ему делать дальше: инструкция на этот счет ничего не сообщала. Но мне в тот момент было не до него. Даже не оглянувшись, я, как ненормальный, побежал вдоль дороги, мчался сломя голову, не думая ни о чем, кроме цели. В голове билась одна-единственная мысль. Я должен повернуть время вспять.

Я рассуждал так: у любой задачи есть математическое решение. Передо мной стояла задача найти книгу, выброшенную из автобуса в неизвестной точке шоссе. Я в тот момент валялся на полу.

Итак, что дано в условиях задачи?

Шоссе В3136 – извилистая проселочная дорога. Школьный автобус – громоздкая неповоротливая колымага, вряд ли способная развивать большую скорость.

По моим прикидкам, предел его возможностей лежал на отметке 30 миль в час, и это еще было щедрое допущение.

Сколько времени прошло с того момента, когда Бой выбросил в окно книгу, до остановки автобуса? На часы я, ясное дело, не смотрел – не до часов было, поэтому мог опираться только на субъективные ощущения. Итак, я слегка отдышался, взял сумку, спустился по лестнице, переговорил с водителем и дернул стоп-кран. Сколько времени все это у меня заняло? Не меньше двух минут. И не больше трех. 30 миль в час – это полмили в минуту. Расстояние – скорость, помноженная на время. Я вывел, что книжка мистера Питерсона должна находиться от меня на расстоянии от одной до полутора миль.

С какой скоростью я могу бежать? Я знал, что миля за четыре минуты – это хороший результат. Мне, конечно, помогал адреналин, но даже он не сделал бы из меня спортсмена. Я решил, что буду бежать шесть минут, а потом примусь за поиски.

Больше часа я шарил руками в мокрой траве и ощупывал кусты. Пустых банок и оберток нашел столько, что не поместились бы и в два мусорных мешка. Нашел картонную втулку от рулона туалетной бумаги, несколько битых бутылок, упаковку от фастфуда и коробку из-под кукурузных хлопьев. Нашел ряд предметов, которые случайно или нарочно люди выбрасывают из окон автомобиля: плюшевого зайчика, боковое зеркало, оторванный «дворник». Нашел и совсем уж странные вещи: садовый совок, пару клетчатых тапок, теннисную ракетку и мужские трусы. У самой обочины нашел презерватив. Разумеется, использованный. Он довольно аккуратно лежал на сером камне. Тут я не выдержал: отошел метров на пять, сел и, глядя на свои промокшие грязные ботинки, заплакал. Устройство Вселенной в этот миг казалось мне омерзительным. Дело не в том, что какие-то люди занимались сексом на обочине шоссе В3136. Нет, с точки зрения мирового порядка ничего такого не произошло. В конце концов, они ведь предохранялись, чтобы не увеличивать число детей в мире. Наш мир – не лучшее место для детей. Но в то же время они думали только о себе. Они явно не считали нужным беречь природу. На природу вообще всем плевать. Чем дольше шаришь на обочине проселочного шоссе, тем лучше это понимаешь. Я, например, не сомневался, что презерватив не биоразлагаемый. А значит, он будет лежать там целую вечность. Переживет окружающих птиц, деревья и все книги на планете, вместе взятые.

Про «Завтрак для чемпионов» можно было забыть. Я сделал слишком много допущений, ввел в задачу кучу переменных и даже приблизительно не представлял, на что похожа траектория полета книги с верхнего этажа движущегося школьного автобуса. Ее могло забросить куда угодно. Может, перелетела через кустарник и валяется где-нибудь в чистом поле, где никто ее никогда не найдет. А если и найдет, то к тому времени она все равно будет безнадежно испорчена. Да она наверняка уже безнадежно испорчена. Дождь шел несильный, но за час книга наверняка размокла. Я сам уже размок. В сумке у меня лежал дождевик, но я про него забыл: пока меня вела надежда, я не замечал, что промок.

Проревевшись, я встал и побрел назад. До дома было часа полтора ходьбы – при удачном раскладе я мог вернуться раньше мамы. Я не хотел, чтобы она узнала, что случилось. Мне казалось, будет лучше, если она останется в неведении.

Через полчаса я дошел до места, где выскочил из автобуса (там остались черные полосы на асфальте), и тут рядом со мной затормозила машина. Вообще-то машины тормозили возле меня примерно каждые пять минут: сидевшие в них люди волновались, что я заблудился. Наверное, я выглядел жалко. Да и вообще нормальные дети не ходят под дождем по шоссе. За рулем сидела миссис Гриффит. Я хорошо ее знал: она работала на почте и сносно говорила по-эльфийски. Зная, что мне нравится «Властелин колец», всякий раз, когда я заходил, она приветствовала меня по-квенийски – на языке нолдоров и ваньяров. Миссис Гриффит вообще увлекалась языками. Она вовсе не рвалась работать на почте, но охотников платить ей за владение разговорным эльфийским пока не находилось.

Миссис Гриффит опустила стекло, и по ее поджатым губам я сразу понял, что она чем-то озабочена. Она обратилась ко мне не на квеньи, а на чистом английском.

– Привет, Алекс, – сказала она.

– Здравствуйте, – отозвался я.

– С тобой все хорошо?

– Да, хорошо.

– Куда ты идешь?

– Пропустил автобус, – солгал я. Вообще я ненавижу врать, тем более таким симпатичным людям, как миссис Гриффит. Но в данном случае ложь была оправдана.

Миссис Гриффит нахмурилась и покачала головой.

– И ты идешь домой пешком?

– Да. Я решил, что так быстрее, чем ждать другой автобус.

Эта ложь в целом выглядела правдоподобно: автобусы у нас ходили, не слишком придерживаясь расписания.

– Но тут же далеко! – заметила миссис Гриффит.

– Далеко, – согласился я.

– Да еще дождь, – добавила она.

– Ну да, дождь.

– Думаю, твоя мама не обрадуется, когда узнает, что ты так долго шел под дождем.

– Наверное. Так что вы не говорите ей, ладно? Это больше не повторится. Я сам не думал, что тут так далеко.

– Подвезти тебя?

– Это было бы здорово. Спасибо.

– Так залезай.

Я достал дождевик, вытер им штаны – ботинок Боя оставил грязный след – и забрался в машину.

Дома я оказался за двадцать минут до мамы, так что успел даже покормить Люси и переодеться в сухое.

Глава 11
Подходящее слово

На следующее утро, ровно в десять, меня вызвал мистер Тредстоун. Водитель автобуса, разумеется, нажаловался, а вместе с ним еще несколько пассажиров. Если вы живете в небольшом поселке, все вас знают в лицо и по фамилии. Особенно если вы – тот самый мальчик, в которого угодил метеор. Так что шансов уйти от ответственности у меня не было.

В вопросах дисциплины, как, впрочем, и во всех остальных вопросах, мистер Тредстоун проявлял невероятную дотошность. К десяти утра, то есть всего за какой-нибудь час, он успел провести целое расследование и собрать об «инциденте» кучу информации. Он поговорил с водителем (разговор, подозреваю, длился недолго и не доставил ему удовольствия) и с двумя пассажирами, ехавшими на нижнем этаже автобуса, – эти сами позвонили в Асквит, чтобы на меня нажаловаться. Затем побеседовал с двумя моими одноклассниками: Эми Джоунс, отец которой заседал в школьном совете, и Полом Хартом – его мать вела у нас уроки изо. Из их показаний мистер Тредстоун узнал следующее: я набросился на Деклана Макбоя и расцарапал ему лицо; возникла потасовка, в ходе которой в окно автобуса улетела некая принадлежащая мне вещь. Таким образом, последовательность событий была с легкостью установлена, и неясными оставались лишь мотивы, которые и следовало немедленно вскрыть. Мистер Тредстоун очень любил докапываться до мотивов. Он часто повторял: сорняк выпалывают вместе с корнем.

В данном случае под сорняком подразумевалось неподобающее поведение.

Разбирательство в кабинете мистера Тредстоуна, как обычно, не заняло много времени. Факты были собраны, выводы сделаны, вердикт вынесен. Мало что могло удержать карающий меч правосудия. Оставались формальности: зачитать показания, сформулировать обвинение, выслушать оправдание и отвергнуть его как не заслуживающее доверия и назначить наказание. Процедура всегда предварялась и заканчивалась нотациями, которые мистер Тредстоун считал важнейшим элементом укрепления дисциплины. Нотации преследовали вполне определенную цель: убедиться, что все поняли природу «сорняка» и не дадут ему разрастись.

Как ни странно, взгляды мистера Тредстоуна на преступление и наказание в общем и целом совпадали с мамиными, хотя по всем остальным вопросам они занимали диаметрально противоположные позиции. Мистер Тредстоун считал, что вандализм, невоспитанность, неопрятный внешний вид и неграмотная речь каким-то образом нарушают вселенскую гармонию и мировой порядок, а потому с ними необходимо бороться. Всякое преступление должно быть наказано, но не формально, а с учетом личности провинившегося. Кроме того, мистер Тредстоун ратовал за публичное раскаяние. Например, когда обнаружилось, что Скотт Сайзвелл, позируя для школьной фотографии, изобразил неприличный жест (преступление проходило по разряду особо глупых), мистер Тредстоун заставил его выступить с покаянной речью перед шестью сотнями соучеников. Простым «Я больше так не буду» он бы ни в коем случае не удовлетворился. Речь, подготовленная под руководством мудрого наставника, длилась четыре минуты и больше всего походила на официальное выступление проштрафившегося политика. Разнимая очередную драку, мистер Тредстоун требовал, чтобы драчуны извинились сперва перед ним, а затем друг перед другом, причем с надлежащей долей искренности, и, наконец, заключили перемирие, скрепленное рукопожатием (крепким, глядя друг другу в глаза, – иначе не считалось). Рукопожатие превращалось в торжественный ритуал, призванный положить конец вражде и обозначить возврат к цивилизованным отношениям в духе уважения к закону.

Принадлежность к цивилизации стала главной темой нотации, которую мистер Тредстоун начал в 10:02.

– Мы живем в цивилизованном обществе, – говорил он. – И как члены цивилизованного общества улаживаем свои разногласия цивилизованными методами. Мы не должны решать свои проблемы с помощью насилия.

Разумеется, мистер Тредстоун говорил гипотетически, то есть имел в виду некий идеал, а не реальную жизнь. Ну, то есть я предполагаю, что он говорил гипотетически. Мистер Питерсон назвал бы его речь бредом сивой кобылы. Как раз в то самое время наше цивилизованное общество вело две крупные войны в пустыне, а тех, кто принимал в них участие, по телевизору называли героями. У нас были атомные подводные лодки, способные стирать с лица земли целые города, и очень многие чрезвычайно цивилизованные люди считали, что это с нашей стороны весьма благоразумно, учитывая, сколько в мире стран (со всеми их жителями), про которых мы точно знаем, что им до цивилизации еще очень далеко.

Наверное, я должен сказать, что в то утро был на грани нервного срыва. Ночью я почти не спал. До рассвета я пережил три приступа – два парциальных и один конвульсивный. Все три удалось скрыть от мамы, но они окончательно вымотали меня, и физически, и морально. Без преувеличения, мой мозг кипел, словно котелок, в котором извивались змеи, и, чтобы они не вырвались из-под крышки, приходилось напрягаться из последних сил. Я попытался применить все известные мне техники медитации. О том, чтобы полностью успокоиться, не шло и речи, но я надеялся, что у меня хотя бы притупится острота восприятия, и мысленно слой за слоем накладывал на свои чувства что-то вроде толстой повязки. Какое-то время этот прием худо-бедно срабатывал. Всего пару раз наступал момент, когда мне казалось: еще чуть-чуть, и я начну в голос хохотать, или разрыдаюсь, или то и другое одновременно.

– Каждый из вас – лицо нашей школы, – говорил мистер Тредстоун. – Даже когда вы находитесь за ее пределами, вы должны нести ее знамя и вести себя достойно.

Я сосредоточенно смотрел в пол и считал до пятидесяти, представляя каждое число римской цифрой. С учетом обстоятельств подобная поза выглядела вполне приемлемой; мистер Тредстоун требовал, чтобы ученик смотрел ему в глаза, только если он обращался к нему по имени или задавал какой-нибудь конкретный вопрос. В тот день, пока мистер Тредстоун разглагольствовал, я думал о своем. (Вспоминал Воннегута – как он прятался в холодильнике скотобойни, пока бомбардировщики испепеляли Дрезден.) И потому он застал меня врасплох.

– Итак? – произнес он. – Вам есть что сказать в свою защиту?

Я судорожно искал подходящий ответ. Бой с проворностью хорька перехватил инициативу.

– Сэр, – сказал он, – я знаю, что драться плохо. Вообще я боле-менее никогда не…

– Более или менее, – поправил его мистер Тредстоун.

– Я главный противник, – согласился Бой. – Но там была самозащита. Хоть кого спросите. Он первый на меня напал!

Он картинно потрогал левую щеку. Доказательство номер один: три-четыре красно-желтых царапины, по виду довольно приличные, и фингал под распухшим левым глазом. Повреждения, подозреваю, были довольно поверхностными, но выглядели живописно. У меня тоже хватало синяков, но они располагались на бедрах и заднице, а их я демонстрировать не собирался. Кроме того, в случае допроса с пристрастием мне пришлось бы признать, что фактически большую часть ущерба я нанес себе сам, когда кубарем летел по лестнице автобуса и дергал стоп-кран. В общем, преимущество было явно на стороне Боя. Кроме того, речь с ошибками почему-то всегда производит впечатление большей искренности. Когда я попытался ответить, мои слова звучали плоско и невыразительно.

– Это правда, – сказал я. – Я напал первым. Но это как бы неважно.

Мистер Тредстоун поморщился – возможно, из-за ненавистного ему «как бы», а возможно, из-за того, что я осмелился решать за него, что важно, а что нет.

– Это правда неважно, – повторил я устало. – Потому что ссору начал он. Он меня довел. Я не хотел драться.

– В любом конфликте участвуют двое, – напомнил мистер Тредстоун.

Это была одна из тех расхожих истин, которые кажутся справедливыми, но от которых так и веет фальшью. В этот момент у меня неожиданно забурлило в животе. К сожалению, красноречия этот бурлеж мне не прибавил.

Я все-таки попытался возразить, но смог лишь бесцветным голосом повторить:

– Это он виноват. Он первый начал.

– Ничего я не начинал! – воскликнул Бой. – Да я просто пошутил! Я что, виноват, что он шуток не понимает?

– Кража – это не шутка, – заметил я.

Мне казалось, что уж тут-то мистер Тредстоун меня точно поддержит. Напрасная надежда. К тому же у него явно иссякло терпение.

– Довольно, – отрезал он. – Вы оба меня огорчили. Вижу, что никто из вас не желает брать на себя ответственность за вчерашний безобразный инцидент. Но ничего. Я твердо намерен добраться до сути.

Мистер Тредстоун откинулся на высокую спинку своего кресла, словно говоря, что готов ждать столько, сколько потребуется.

– Оправдания меня не интересуют, – сказал он. – Меня интересуют честные ответы. Мистер Вудс! – он направил палец в мою сторону. – Зачем вы напали на мистера Макбоя?

– Он отобрал у меня книжку и выбросил ее в окно.

– Мистер Макбой?

– Я от обиды, что он на меня напал! – Бой снова потрогал разодранную щеку. – Он мне чуть глаз не выцарапал!

– Выцарапать человеку глаз довольно сложно, – заметил я.

– Он набросился на меня с ногтями!

Мистер Тредстоун поморщился. Понятная реакция, учитывая формулировку обвинения.

– Я набросился после того, как ты отнял у меня книжку!

– Мистер Вудс! – одернул меня мистер Тредстоун. – Разговаривайте не с ним, а со мной. И следует говорить только тогда, когда к вам обращаются. Мистер Макбой, зачем вы отобрали книгу у мистера Вудса?

Бой потупил взгляд. Мистер Тредстоун раздраженно цокнул языком и повернулся ко мне:

– Мистер Вудс, зачем он отобрал у вас книжку?

– Наверное, лучше у него спросить, – ответил я.

– У него я уже спросил. А теперь спрашиваю у вас.

Я молчал, но мистер Тредстоун не собирался отступать. Он же предупреждал, что намерен добраться до мотивов.

– Ну? Я жду ответа, мистер Вудс. Почему мистер Макбой взял вашу книжку?

В свое оправдание могу сказать одно: это был очень глупый вопрос и еще глупее было задавать его мне. Я же не психолог. Побуждения Боя всегда оставались для меня загадкой. Какой осмысленный ответ я мог дать, если сомневался, что он вообще существует? Откуда я знал, что творится у Боя в голове? Он явно не принадлежал к числу наиболее разумных представителей своего вида. Я смутно догадывался, что если что им и двигало, так это страсть унижать окружающих. Ему просто нравилось втаптывать людей в грязь. Но чем больше я размышлял об этой его склонности, тем яснее понимал, что внятно объяснить ее невозможно.

Кажется, я молчал несколько минут, пытаясь пробиться сквозь образовавшийся в мозгу блок и одновременно чувствуя, как все ближе подступает нервный срыв. Мистер Тредстоун нетерпеливо поднял брови и забарабанил пальцами по столу.

– Вы правда хотите знать, почему он это сделал? – спросил я. – Почему он отнял у меня книжку?