Текст книги "Отряд ликвидации (ЛП)"

Автор книги: Гэв Торп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

В последний раз я осознал вот что: даже если я свободен, то все равно буду драться. Я просто не умею ничего другого. Если хотите, такова моя судьба, таково предназначение. Возможно, в планах Императора мне отведена роль бойца, до тех пор, пока не умру. Может быть, это все, что я могу предложить Ему.

Именно это открытие поразило меня, удивило, почему‑то это мне раньше в голову не приходило. Вот почему я здесь, вот почему Полковник выбрал меня и почему я выжил, когда тысячи других умерли. Я сражаюсь. Вот что я делаю. Возможно, у меня был шанс изменить все это, но Полковник сделал все так, что этого никогда не случится, он заставил меня пройти через два с половиной года постоянной кровавой бани и сражений. Я превратился в его создание. Теперь я действительно ублюдок по нему.

– Я понимаю, сэр, – говорю я Шефферу, глядя на сидение перед собой. О да, я точно понимаю, что он сделал со мной, во что он меня превратил. Как я и говорил, учитывая, что я все мог изменить. Но теперь мой последний шанс – попытаться выжить, а не жить нормальной жизнью. Благодаря Шефферу это существование теперь единственное, что мне осталось.

– Хорошо, – коротко отвечает он и откидывает голову на спинку.

– Только есть кое‑что еще, Полковник, – говорю я сквозь сжатые губы.

Он смотрит на меня, скосив глаза.

– Я ненавижу вас за то, что вы сделали со мной. И однажды я убью вас за это.

– Но не сегодня, Кейдж, – отвечает он мне с мрачной ухмылкой, – не сегодня…

– Нет, сэр, не сегодня, – соглашаюсь я, тоже откидывая голову. Закрываю глаза, и пока мой разум уплывает в сон, представляю, как мои руки сжимают его горло.

ДНЕВНОЙ цикл начинается с того, что в моей комнате включаются светополосы. Я вскакиваю со своей койки и быстро одеваюсь, натягиваю новую униформу. Пройдя через дверь, что соединяет мою комнатушку со спальней группы, я вижу, что большинство из них все еще спит, только Строниберг смотрит на меня.

– Поднимайтесь, вы, ленивые, толстые, никчемные куски сточного дерьма! – ору я на них, прохожу вдоль комнаты и пинаю их койки. – вы вроде как солдаты, а не дети!

– Отвали, солдатик, – рычит Стрелли, вскакивает со своей кровати и встает на ноги передо мной, – ты, может быть, и думаешь что главный, раз Полковник так сказал, но еще раз толкнешь меня и я выбью [censored] из тебя всю дурь, – я слышу, как сзади ко мне подходит Трост, слегка разворачиваюсь и делаю шаг назад, чтобы держать его и пилота на виду.

– Я согласен с флотским, – хрипло говорит Трост, его мертвые глаза смотрят на меня, – ты знаешь, скольких я убил? Да я даже не моргну, добавляя тебя в список.

Я ничего не говорю, сохраняю безразличное выражение лица. Я смотрю на других. Морк игнорирует меня, стоя спиной ко мне, он натягивает свои арестантские обноски. Таня сидит на краешке своей койки, болтает ногами, она явно не с ними, но и не встанет на мою сторону. Квидлон выглядит несколько смущенным, его глаза бегают между мной, Стрелли и Тростом, пытается решить на какой он стороне. Если у него есть хоть капелька разума, он примкнет ко мне. Айл все еще лежит на кровати, закинув руки за голову, тупо смотрит в потолок и притворяется, что ничего не происходит.

Я наконец‑то перевожу взгляд обратно на Стрелли.

– Думаю, вам тут немного не хватает дисциплины, – говорю я ему, скрестив руки на груди.

– И что ты сделаешь? – насмехается он. – Наденешь на нас ошейники с взрывчаткой?

– Мне они не понадобятся, – тихо отвечаю я. Он фыркает, и ровно через мгновение мой кулак врезается в его лицо. Вылетает выбитый зуб, Стрелли падает на одну из металлических стоек кровати. Словно молния я разворачиваюсь к Тросту, который стоит с ошеломленным выражением лица, оно меняется на агонию, когда мой ботинок врезается ему пах, он кулем падает на пол.

– Можно было обойтись и без этого, – говорю я им всем, пока Трост корчится на полу, а Стрелли поднимается на ноги и пятится от меня. – Теперь вы штрафники "Последнего шанса". А это означает, что вы самые худшие отбросы в галактике. И вы еще пожалеете о том, что не сдохли. И так же это означает, что если вы попробуете перечить мне, я порву вас на маленькие кусочки, а их выкину в воздушный шлюз. И если кто‑то из вас думает, что может грохнуть меня, тогда, пожалуйста, валяйте. Но уж будьте добры, сделайте все хорошо, потому что если я выживу, то вам крупно не повезет.

– ЧТО ЭТО ТАКОЕ? – спрашиваю я Строниберга, поднимая свой нож к его лицу. Сегодня первый день настоящих тренировок на борту "Лавров славы". Превосходное судно, это уж точно. Специально построенное для штурмовиков, как проинформировал меня Полковник, "Лавры славы" имеют на борту все, что можно пожелать. В данный момент мы стоим в одном из тренировочных ангаров. На корабле их четырнадцать, каждый из них построен так, чтобы представлять различные боевые условия, а обслуживает их настоящая армия техножрецов. Тут есть и джунглевый ангар, городской, пустынный, ночного мира, различные стрельбища, тренировочные квадранты, в одном из них есть даже пляж. На самом деле я еще не видел их всех, так что мне вроде как любопытно посмотреть, как они организовали джунгли на космическом корабле. Они сделали деревья из досок? Но лучше всего тут оружейная, со всем этим добром можно целый улей захватить, там покоится такой набор смертоносного вооружения, что у меня аж руки зудят, заполучить его. Но это будет позже, а сейчас мы начинаем с основ.

– Это нож, – прямо отвечаю я, он тупо смотрит в ответ.

– Какое у меня звание, рядовой Строниберг? – дребезжу я.

– Вы лейтенант, – быстро отвечает он, – то есть, вы – лейтенант, сэр.

– Так‑то лучше, – говорю я, делая шаг назад и размахивая перед ним ножом.

– Что это такое?

– Это нож, сэр, – резко отвечает он.

– Неправильно! – рявкаю я.

– Что это такое?

– Я не понимаю, сэр… – в замешательстве отвечает он, глядя на остальных собравшихся вокруг меня. Мы стоим в ангаре для упражнений, огромное открытое пространство для бега, тренировок ближнего боя, лазанья по канату и все такое. И мы в середине зала, а остальные вокруг меня. Я поднимаю нож над головой и медленно поворачиваюсь, глядя на каждого из них.

– Вы можете мне сказать, что это такое? – спрашиваю я их, вращая нож меж пальцев.

– Это боевой нож стандартной модели, выполненный по шаблону Церватес, сэр, – отвечает Квидлон, – стандартное боевое вооружение ближнего боя для многих полков Имперской Гвардии, выкованное на мире‑кузнице Церватес.

– Это все, умник? – спрашиваю я, насмешливо гладя на нож. – Я подозреваю, что ты можешь рассказать мне много интересных вещей об этом ноже, не так ли?

– Об этом конкретном ноже, сэр, или об этом типе ножей? – невинно спрашивает он.

– Что? – отвечаю я, заводясь. – Кровь Императоры, ты слишком много думаешь, Квидлон.

Я делаю паузу, дабы снова собраться с мыслями, закрываю глаза и пытаюсь изгнать Квидлона из головы. Глубоко вдохнув, я открываю глаза и снова осматриваю окружающих. Некоторые из них обмениваются взглядами друг с другом. Тросту скучно, он стоит, скрестив руки, и пялится в потолок.

– В руках я держу не нож, – рявкаю я на них, мой голос звенит, отражаясь от дальних переборок тренировочного ангара, – в своих руках я держу оружие. Единственное назначение оружия – калечить и убивать. Это смерть воина.

Теперь они смотрят на меня более заинтересованно, заинтригованы, куда я дальше поведу речь.

– Эй, Трост, для чего нужно оружие? – рявкаю я на саботажника, который все еще осматривает зал.

– Ммм? – он смотрит на меня. – Назначение оружия – калечить и убивать. Сэр.

Его голос спокоен, лишен эмоций, а выражение лица сложно определить.

– О чем, мать твою, ты таком интересном размышляешь, если считаешь, что можешь игнорировать меня, рядовой Трост? – ору я на него, бросаю нож и иду к нему. – Тебе со мной скучно, Трост?

– Я рассчитываю, сколько термических зарядов необходимо, чтобы взорвать одну из этих переборок, – отвечает он, наконец‑то глядя на меня.

– Да ты у нас настоящий подрывник, да? – говорю я, наседая на Троста. Он фыркает в ответ. Мой кулак врезается в его челюсть еще даже до того, как он осознает, что я взмахнул рукой, удар сшибает его с ног. Он пытается предотвратить следующий удар, размахивая руками, тогда я хватаю его левое запястье обеими руками и выворачиваю вперед, утыкаю его носом в пол. Ставлю на его плечо ногу и выворачиваю руку, сустав выстреливает, словно пробка из бутылки, Трост ругается сквозь сжатые губы.

– Твои термические заряды не особо помогли, не так ли, подрывник? Теперь попытайся установить хоть одну бомбу, – я отступаю, позволяя его вывихнутой руке упасть на пол. Издавая стоны и бросая на меня убийственные взгляды, он помогает себе здоровой рукой и встает на колени.

– Строниберг, разберись с этим, – говорю я хирургу, указываю на Троста, который баюкает свое поврежденное плечо, его лицо искажено от боли.

– Будет больно, – предупреждает медик Троста, сильно стискивает его руку и дергает. С отчетливым щелчком сустав встает на место, мужчина вопит от боли.

– Именно так, и все будут внимательно слушать то, что я говорю, всем понятно? – спрашивая я отважившихся встретиться с моим взглядом. Строниберг помогает Тросту встать на ноги, после чего снова занимает свое место в кругу.

– Мне до фрага, выживете вы или нет, в этом будьте уверены. Меня волнует только собственное выживание, и это означает, что я должен положиться на отребье вроде вас. Если Полковник посчитает, что кто‑то из вас не подчиняется, он и глазом не моргнет – выпустит болт в любого из вас, так что лучше вам проявить заинтересованность. Слушаете меня, и мы все остаемся живы. Игнорируете меня, и нас всех отфракают.

Айл поднимает руку, и я киваю ему, разрешая обратиться.

– Да кто вы нахрен такой, сэр? – спрашивает он.

– Я человек, которого Полковник протащил через десяток различных кругов ада, и выжил после этого, – медленно отвечаю я, жестами показывая остальным собраться передо мной, чтобы мне не приходилось постоянно поворачиваться, – я человек, который помог Полковнику убить три миллиона душ. Я единственный выживший из четырех тысяч, погибших на поле боя. Я убивал спящих. Я стрелял в них. Тыкал ножом. Сражался с ними. Да я даже голыми руками забивал людей до смерти. Я сражался с тиранидами и орками, маршировал по иссушающим пустыням и промерзлым пустошам. Я почти умер шесть раз. Несколько раз меня пытались убить мои собственные бойцы. Я дрался с такими тварями, о существовании которых вы даже не подозреваете. И я убил их всех.

Каждое слово было правдой, и они видят это по моим глазам, даже Трост, который впервые проявляет признак хоть какой‑то эмоции – какой‑то отблеск уважения.

– Но все это неважно, – продолжаю я, прохаживаясь туда‑сюда перед ними, и глядя на каждого по очереди. – Я лейтенант Кейдж, ваш офицер‑инструктор. Я сделаю все, что, мля, захочу, и с любым, с кем, мля, захочу, когда и как, мать вашу, захочу. И во всем огромном царстве Императора нет ничего, чтобы вы могли сделать или сказать, дабы остановить меня. Это будет худшим, самым худшим временем в вашей жизни. Но, как и говорил Полковник, если вы хотите заполучить прощение не посмертно, и уйти свободным, тогда вам нужно слушать то, что я говорю и делать в точности то, что я вам прикажу. И если один из вас оплошает, я вздрючу вас всех.

Я оставляю их на некоторое время поразмышлять над этой речью, подбираю нож и иду к дальнему концу тренировочного зала. Я улыбаюсь сам себе. Как я однажды и говорил, из меня вышел бы отличный инструктор, если бы не мой мерзкий темперамент. И вот я тут выясняю, что мой паршивый нрав, оказывается, лучшее оружие в арсенале. Ну и знание о том, что моя собственная жизнь зависит от тренировок этих дубоголовых на радость Полковнику.

Я оглядываюсь на них и слышу, что они переговариваются меж собой. Предстоит еще долгий путь, прежде чем они станут боевой командой, но их сплотит взаимная ненависть ко мне. Ну, в любом случае я так планирую. Со мной это сработало. Моя ненависть к Полковнику и ко всему, что он представляет собой, наполняет меня решимостью выжить. Я на самом деле дам им возможность выступить против меня, чтобы доказать, насколько они на самом деле слабы. Я сломаю каждого из них и соберу вместе, и честно говоря, я буду наслаждаться каждой минутой. Почему? Потому что кроме настоящего сражения, в моей жизни осталась только одна вещь, которая приносит удовольствие.

Стою на месте, играюсь ножом в руках и смотрю на них. Они все ветераны, они считают себя особенными. Это иллюзия. Я видел новобранцев, которые шли в бой с честью, в то время как ветеранов кампаний разрывало на части или они ломались и плакали. Их время службы для меня ничего не значит, мне плевать насколько они хорошо думают о себе, плевать, на что они способны по их мнению. Я видел людей, которые подходили к границам своей вменяемости и выносливости. Я был одним из таких. Полковник сказал, что у меня примерно два месяца для работы с ними. Два месяца, чтобы превратить их в боевую силу, которую он хотел бы повести в сражение.

И это странно. Почему тогда Полковник доверил это мне? Зачем тогда он запихивал меня в Винкуларум с остальными, чтобы потом снова вытащить, словно старый меч, что отец передает сыну? Такая тенденция появилась, когда он поставил меня во главе, как раз перед Ложной Надеждой и ужасом бога‑растения. Но, даже возвращаясь назад, у него было на уме что‑то такое? Уверен – он знал, что я буду снова сражаться за него, если переживу Коританорум. И тот факт, что он так быстро поймал меня, доказывает это.

Мысленно я даю себе пощечину. Все эти мысли и размышления – синдром заключения, что мы оставили позади. И у меня нет времени околачивать груши и размышлять. Мне нужно работать. Я осознаю, что тоже собираюсь тренироваться вместе с ними. Шесть месяцев в камере отточили мою философию, но никоим образом не помогли в боевой подготовке. Лениво перекидывая нож из руки в руку, возвращаюсь к группе.

– Каково назначение солдата? – выкрикиваю я по мере приближения. Они пожимают плечами и мотают головой.

– Следовать приказам и сражаться за Императора, сэр? – предполагает Айл, он поднял руку как ученик.

– Очень близко, – соглашаюсь я, глядя на нож, после чего перевожу взгляд на него, – назначение солдата – убивать для Императора. Любой дурак может драться, но настоящие солдаты убивают. Они убивают любого, кого приказали, и каждый раз, когда приказали. Сражения не выигрываются драками, они выигрываются убийствами. Враг, который может драться с тобой – не проблема. Враг, который может убить тебя – вот угроза. Кто из вас претендует на то, что он солдат?

– Я убил больше человек, чем можно сосчитать. Сэр. – Трост делает шаг вперед. – Согласно вашим рассуждениям, это делает меня солдатом.

– Как ты убил их? – спрашиваю я, нож вращается вокруг своей оси, стоя рукояткой на моем указательном пальце.

– Ты зарезал кого‑нибудь из них?

– Нет, я никогда не резал человека, – признается он, – я использовал взрывчатку, газ и яд. Если бы мне пришлось драться лицом к лицу, это бы означало, что я раскрыт, и мое задание провалилось. А я никогда не срывал миссии.

– Ну, я уверен, что те три адмирала высоко ценили тебя, пока сдыхали, – усмехаюсь я.

– Миссия все равно была завершена. Обычно позволительно иметь несколько сопутствующих смертей, – хладнокровно заявляет он. Я фокусирую свое внимание на Стрелли и указываю на него ножом:

– А ты солдат, летный мальчик? – спрашиваю я. Он открывает свой рот, дабы ответить, но в этот момент я стремительно разворачиваюсь и швыряю нож в левую ступню Троста, пришпиливаю ее к полу. Он визжит и падает на пол. Схватившись за нож обеими руками, он выдергивает его и с лязгом роняет на пол в лужицу крови.

– Подрывник, ты снова забыл добавить "сэр", если так будет продолжаться дальше, я сделаю с тобой кое‑что похуже! – рычу я на Троста.

– Ну, Стрелли? – спрашиваю я, оборачиваясь обратно к пилоту. – Ты солдат?

– По вашему определению – нет, сэр, – отвечает он мне, глядя как на полу, обхватив руками кровоточащую ступню, корчится Трост, – я летал на шаттлах и истребителях, я никогда не дрался лицом к лицу с врагом.

– А теперь ты хочешь стать солдатом, летный мальчик? – бросаю я вызов.

– Не с вами, сэр, – дерзко улыбаясь, отвечает он, – вы порежете меня на кусочки.

– Да, порежу, – с мрачной улыбкой уверяю я его.

– Сэр? – я слышу, как справа от меня подал голос Строниберг. Я не поворачиваюсь, уже знаю, что он собирается спросить.

– Никого нельзя лечить, пока я не прикажу, – отвечаю я, все еще глядя на Стрелли. Слышу рык и топот ног, после чего резко уклоняюсь влево. Трост опускает нож мне в голову, но я ловлю лезвие на левое предплечье и отражаю выпад. Пока он валится, потеряв равновесие, я правой ногой бью его под левое колено, подцепляю ногу, и он врезается в пол.

– На твоем месте, я бы подождал, пока не научу тебя подобающим образом обращаться с ножом, прежде чем снова пытаться, – говорю я ему, вытаскивая клинок из его залитых кровью пальцев. Остальные пристально смотрят на меня. Точнее на мою руку. Кровь капает с кончиков пальцев на чистый деревянный настил пола. Я осматриваю рану. Неглубокая, всего лишь порезало кожу.

– Сегодня пролилось больше крови, чем вы увидите в последующие два месяца, с вами я буду чуть осторожнее, – говорю я им с ухмылкой, – а на сегодня теории достаточно. Теперь я собираюсь показать вам, как солдат использует нож.

Я ПРОВЕЛ остаток недели, обучая их ножевому бою. Нормальному ножевому бою, в стиле улья, включая все грязные приемы, что я так тяжело постигал за прошедшие годы. Мы все получили достаточно синяков и порезов, но я не позволял никому уходить в лазарет до конца дня. Каждое утро после завтрака я читал им проповедь, что такое быть солдатом. В один день – насчет того, как следовать приказам. В следующий – о сути победы. Я рассказал им о работе в команде и доверии. В остальное время я потчевал их рассказами о том, как использовать страх в виде оружия.

В моей учебе не было какого‑то плана, я просто рассказывал им все, что приходило на ум вечером перед тренировками, пока я лежал на своей маленькой койке в офицерской комнате, смежной с их общей спальной. И все, что я рассказывал, было истинной правдой, но найти слова, чтобы объяснить это им – было сложно. Как можно научить их чему‑то, что я понял сам для себя?

У меня не было сомнений, что сказанное мной было столь же важно, как и ножевой бой, снайперская стрельба, выживание в глуши, техники маскировки, ориентирование и все остальное, чем им можно было набить голову, но я никак пока не мог подобрать слова. Сижу на своей койке в конце первой недели и пытаюсь собрать все воедино, понять, что конкретно им нужно знать, если они собираются выжить. В моей собственной маленькой комнатушке только койка и маленький шкафчик, я чувствую себя так, словно поменял одну камеру на другую. Из‑за двери я слышу смех, и мое сердце ухает. В этот раз я не один из них. Я офицер не только в звании. И не могу просто так усесться с ними и травить байки. Они мне не друзья.

И вот я сгорбился и желаю больше всего на свете, чтобы Гаппо или Франкс все еще оставались в живых. А еще лучше, чтобы Лори не летала пеплом по Тифон Прайм. Сейчас это все уже кажется мне нереальным, как будто все было сном или что‑то в этом духе, а я только что проснулся в этой кровати, наполовину помня произошедшее. Почему я оказался единственным выжившим? Что во мне есть такого, что я могу передать остальным, дабы они, возможно, тоже выжили?

И вместе с этим мне в голову приходит ответ, и я почти ударяюсь головой в стену, когда вскакиваю. Это больше чем простая решимость, больше чем мастерство и удача. Вы можете сказать, что у каждого своя судьба, но я думаю, что рассуждать так – неправильно. Вопрос не в том, почему я выжил, а в том, почему они нет. Потому что они по‑настоящему не хотели. Не так сильно, как я. Я еще ни разу искренне не думал, что умру. Никогда на самом деле не верил, что кто‑либо может убить меня. За исключением, пожалуй, тиранид, но даже им этого не удалось.

Император помогает тем, кто помогает сам себе, говорил мне один старик. Все, что я так усиленно обдумывал, начало складываться. Вопрос не в том, чтобы создать команду, обучить солдат, повысить их навыки. Дело в том, чтобы дать каждому из них нерушимую веру в себя, подобную моей. Считаю, что сегодня ночь откровений, потому что именно в этом я нахожу ответ, почему Полковник прошел через самые кровавые сражения в галактике и не получил ни царапины. Потому что у него веры в себя даже еще больше, чем у меня. Она защищает его почти как щит. Единственная проблема остается в том, как мне убедить остальных создать себе собственные щиты, заставить их думать, что они неуязвимы?

В моей голове начинает формироваться план.

СЛЕДУЮЩИМ утром я появляюсь в столовой со стопкой серо‑черной униформы в руках. Пока остальные валялись в кроватях прошлой ночью, я сгонял в кладовую со специальным запросом. Зал столовой около тридцати метров в длину, пятнадцать в ширину, тут шесть огромных столов, двумя рядами вдоль стен. Голый некрашеный металл стен отполирован и чист, результат вчерашнего командного труда, только после этого я позволил им отужинать.

Потому что дисциплина это не только спокойствие под обстрелом, или подчинение приказам, но и еще способность исполнять монотонную паршивую работу и все еще оставаться настороже. Ну, как стоять в карауле или убираться в столовой.

– Стройся! – ору я, и они вскакивают на ноги, расслабленно занимают свои места рядом с длинной скамьей.

– Этим утром я покажу вам кое‑что другое, – провозглашаю я и кладу униформу на край стола, – вам не стать настоящим солдатом, пока вы думаете не как настоящий солдат. Вы не начнете думать как настоящий солдат, пока не поймете, что означает быть настоящим солдатом. Вы не поймете всего этого, пока вы думаете, что являетесь кем‑то другим. Логический вывод из сказанного: пока вы считаете себя кем‑то другим, то никогда не станете настоящим солдатом.

Они ошеломленно смотрят на меня. Я не ожидал, что они поймут, потому что мне самому в голову это пришло только вчера ночью. Я смотрю на именную табличку на нагрудном кармане первой униформы.

– Кто ты? – спрашиваю я, указывая на Страдински.

– Таня Страдински, сэр, – отвечает она, вытянувшись по струнке.

– Нет, не верно, – говорю я ей, качая головой, и забираю верхнюю униформу.

– Кто ты?

Прежде чем ответить, она думает секунду:

– Рядовая Страдински, 13‑ый Штрафной Легион "Последний шанс", сэр, – выпаливает она и смотрит с триумфом в глазах.

– Хорошая попытка, но все еще неверно, – говорю я и смотрю на остальных, – настоящий солдат не знает об этом, из‑за своего имени.

– Ты, – говорю я, указываю на Морка, – как настоящему солдату узнать, кто он такой?

– Я не знаю, сэр, – гавкает он в ответ и вытягивается.

– Кто‑нибудь может мне сказать, откуда истинный воин знает, что он настоящий солдат? – пока я говорю, я обвожу их взглядом.

– Только осознав свое предназначение в глазах Императора, лейтенант Кейдж! – словно удар грома, раздается голос сзади меня, привлекая все наше внимание. Полковник широкими шагами подходит ко мне, его взгляд прикован к униформе за моим плечом.

– Я прав, лейтенант Кейдж?

– Да, Полковник, – отвечаю я.

Его ледяные голубые глаза встречаются с моими и на секунду задерживаются. Он одобряюще кивает.

– Продолжайте, лейтенант Кейдж, – говорит он мне, отходя обратно на пару шагов. У себя в голове я стараюсь игнорировать его присутствие, проигрываю последнюю минуту, чтобы найти место в маленьком воображаемом сценарии, что я набросал вчера ночью вместо сна.

– Настоящий солдат не знает, что его так называют, откуда он родом или даже за кого сражается, – говорю я им, ко мне снова возвращаются слова. Я ощущаю на себе взгляд Полковник, и моя глотка моментально пересыхает. Я прячу свою неловкость, маня к себе Таню пальцем, потом продолжаю:

– Настоящий солдат знает о себе только по своим деяниям!

Я разворачиваюсь к Страдински и вручаю ей униформу.

– Ты больше не Таня Страдински и не рядовая Страдински, – говорю я ей, – так кто ты?

– Я все еще не знаю, сэр, – сконфужено отвечает она, ища взглядом подсказки или поддержки у других.

– Что написано на плашке? – мягко спрашиваю я, указываю на униформу в ее руках.

– Тут написано "Снайпер", сэр, – отвечает она, взглянув вниз.

– Кто ты? – снова я вопрошаю твердым голосом.

– "Снайпер", сэр? – нерешительно отвечает она.

– Почему ты спрашиваешь меня? – говорю я, в моих словах сквозит презрение. – Разве я могу знать это лучше тебя?

Несколько секунд она стоит на месте и смотрит на меня, затем на униформу и опять на меня. Ее челюсть сжимается, а в глазах появляется сталь, когда она осознает истину.

– Я "Снайпер", сэр! – она не может скрыть горечь в тоне, ее имя – постоянное напоминание о вине, которую она ощущает.

– Встать в строй, Снайпер! – приказываю я ей и беру следующую униформу. Я по очереди вызываю одного за другим, отдаю одежду и отправляю обратно. Они снова стоят шеренгой, каждый держит свою униформу перед собой, я иду к другому концу стола. Уголком глаза я все еще могу видеть Полковника, он наблюдает за всем, изучает меня и остальных штрафников "Последнего шанса".

– Перекличка! – рявкаю я, глядя на Стрелли слева в шеренге.

– Летун, сэр! – орет он.

– Подрывник, сэр! – орет следующим Трост.

– Снайпер, сэр! – снова произносит Страдински.

– Герой, сэр! – образцово, как на плацу, орет Морк.

– Мозги, сэр! – отвечает Квидлон.

– Глаза, сэр! – гаркает Айл.

– Сшиватель, сэр! – Строниберг завершает перекличку.

– С этого момента, это ваши имена, – хрипло говорю я им, – И мы будем все время пользоваться ими. Каждый раз, когда вы его произнесете или услышите, вы будете знать, кто вы такие на самом деле. Любой нарушивший это правило будет мною наказан. Все ясно?

– Да, сэр! – рявкает хор. Я почти распускаю их, чтобы подготовиться к утренней тренировке, когда вмешивается Полковник:

– А как тебя зовут? – спрашивает он.

– Меня… Как меня зовут, сэр? – отвечаю я вопросом на вопрос.

Я разворачиваюсь и смотрю прямо на него:

– Я еще не придумал себе имя.

Он вроде бы секунду размышляет, затем уголки его губ слегка приподнимаются:

– А ты – "Последний Шанс", – говорит он мне и кивает. Когда он широкими шагами покидает столовую, то оглядывается на меня:

– Впредь я хотел бы видеть тебя в униформе.

* * *

ТРЕНИРОВКИ продолжаются еще две недели, пока я работаю со штрафниками "Последнего Шанса" над стрельбой и физической подготовкой. Практически уже все превратилось в рутину, так что на вторую неделю я переговорил с офицерами корабля и поменял цикл смены дня и ночи в наших залах. Иногда день будет длиться двадцать четыре часа, после дам пару часов на сон, а иногда полдня. Хотя в данный момент меня больше всего беспокоит их бдительность, мне нужно, чтобы они были словно на иголках, когда мы прибудем туда, куда бы ни направлялись. Так что я организовал для них небольшой тест.

В середине двадцать первой ночи на борту, я прокрался к ним в комнату. В комнате слышалось тяжелое дыхание и храп, штрафники "Последнего Шанса" отдыхали, после того как целый день пробегали с тяжелыми ранцами. В моих руках маленькие полоски пергамента, которые используют, чтобы маркировать трупы, на них я нацарапал "Ты был убит, когда спал". Первая койка Троста, изогнувшись и отвернувшись к стене, он руками плотно прижимает к себе одеяло. Едва дыша, я склоняюсь над ним и кладу кусочек бумаги рядом с ним на подушку. Строниберг раскинулся на спине, одеяло на бердах, рот открыт, его дыхание прерывает свист из носа. Я кладу полоску пергамента ему на горло. Продолжаю идти по спальне, в тусклом ночном освещении легко скольжу от одной койки к другой. Остается только Морк, вот он, скорее всего, проснется, в эту секунду раздавшееся бормотание заставляет меня замереть. Задержав дыхание, я стою на месте и пару секунд пытаюсь найти источник шума. Он слева от меня, и я осторожно подхожу к бормочущему. Это Страдински, разговаривает во сне. Она беспокойна, ее донимает кошмар.

Удовлетворенный тем, что она спит, я крадусь обратно к койке Морка и запихиваю пергамент под оделяло. Затем я отхожу обратно к двери в мою комнату и жду утра.

Для меня все прошло слишком легко и это беспокоит. Мне нужно понять, как наказать их, чтобы они навсегда запомнили, что не стоит быть такими расслабленными. Хотя слишком сурово с ними нельзя, кому взбредет в голову выставлять охрану на своем же собственном корабле? Нужно что‑то быстрое и четкое. Если это их нечему не научит, я вернусь с кое‑чем посерьезнее.

Я сижу и смотрю на них. Такие тихие. Такие уязвимые. Два с половиной года делить камеру размером с зал с сотнями убийц, воров и насильников научили меня неглубокому сну. Я слушаю их медленное дыхание, представляя, как в их легких пузырилась бы кровь, будь я настоящим врагом. Я слышу, как Страдински всхлипывает, а потом переворачивается. Разбираю стоящий шум: дыхание, бормотание Тани, легкий храп Строниберга, и звуки корабля вокруг нас. Стены слегка гудят, в энергопроводах под полом бежит плазма. Я слышу слабое "клац‑клац‑клац", тяжелой, отдаленной машинерии. В коридорах снаружи по металлическому настилу палубы лязгают ботинки патрулирующей охраны. От грома снарядов, треска лазганов и разрывов гранат, к чему я привык, путь к спокойствию долог. Я фокусируюсь на звуке, выбирая различные шумы из музыки корабля, дабы не заснуть.

Первым просыпается Строниберг, его бессонница, вызванная синдромом отмены, поднимает его всего лишь через пару часов после полуночи. Я наблюдаю за ним из темноты, он садится на койке, он удивлен клочку бумаги, что падает ему на колени. Он поднимает его и поворачивает к слабому свету приглушенных светосфер на потолке, пытается разглядеть, что там нацарапано. Он спускает ноги с кровати и садится на край. Ни один мой мускул не двигается, я просто смотрю на него. Он, должно быть, заметил меня краешком глаза, потому что резко разворачивается в мою сторону, на его лице тревога. Я указательным пальцем прижимаю губы, призывая его к тишине, и затем указываю на его кровать. Он понимает жест и снова ложится обратно, скомкав пергамент в руке.

Остальные просыпаются только когда, моргнув, включается свет дневного цикла, после восьмичасового сна. Друг за другом они просыпаются, раздаются смущенные восклицания, некоторые просто чешут в затылке, найдя свои похоронные бирки.

– Стройся! – ору я, вскакивая на ноги. Они слетают и выкарабкиваются из своих постелей, и становятся перед своими койками.