Текст книги "Семнадцать космических зорь"

Автор книги: Герман Титов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Я был назначен дублером Первого.

12 апреля 1961 года вместе с Юрием мы прибыли на космодром. За тридцать минут до старта «Востока-1» я снял гермошлем, скафандр и вместе с друзьями-космонавтами отъехал от стартовой площадки, чтобы со стороны наблюдать за первым полетом человека в космос.

...Прошло около четырех месяцев – и вот вновь к стартовой площадке подкатил зеленый автобус

т

ОСМОДРОМ Байконур.

Плотно закрыты люки. Где-то чуть слышно работает электромотор– опускается лифт с последними провожающими...

Через несколько минут слышу, как отъезжают монтажные фермы.

На космодроме, наверное, тихо-тихо, как и у меня в ракете, и, наверное, так же, как и в тот день, трещат на всю степь кузнечики...

По радио – голос Главного Конструктора:

– Как самочувствие?

– Прекрасное!..

Но ведь они знают о моем самочувствии не хуже меня! Врачи внимательно изучают показания приборов, слушают удары сердца, знают о давлении крови. Я прислушиваюсь к самому себе и невольно повторяю: «Прекрасное!»

– Как дела, Герман?..

Это друзья. Они шутят, смеются, одним словом – развлекают.

– Музыку включить? – спросил кто-то. – Что ты хочешь услышать?

– Крутите что хотите.

Тут же послышалось: «Я люблю тебя, жизнь»...

Стоп! Кончилась музыка. Пропали голоса, раздается первая команда. Теперь доктор спрашивает о самочувствии, но, видимо, уже только так, по традиции. По его голосу чувствую: он-то знает – у меня все в порядке.

Взглянул на часы. Остаются считанные минуты до старта. Еще раз оглядываю кабину. Сейчас это мой дом, моя крепость... Что же я чувствую? Страх?

Во всей моей сознательной жизни, во время первых прыжков с парашютом, в моменты других так называемых «острых» ощущений я не испытывал этого чувства, потому что всегда знал, на что иду.

И все, что я ни делал до сих пор, приходило само собой, естественно вытекало из обыденных и ясных представлений о долге и из самого честного желания не быть последним. Появлялась потребность, привычка, необходимость подчинять свои интересы интересам дела.

Об этом, еще подсознательно, я думал мальчишкой, когда стал тимуровцем в пионерской дружине; об этом я думал, когда нес заявление в комсомол, который помог мне понять, что такое чувство локтя людей, стоящих в одном строю. Помню, еще в старших классах я был членом комитета комсомола, отвечал за стенную печать. Наступили перевыборы комитета, и тут стали меня критиковать, да так, что только пух летел.

«Ну, – думаю, – «наработался» в молодежных лидерах».

Стали выдвигать кандидатов в новый состав комитета. Слышу: «Титова!»

– Да вы что это, ребята! – взъярился я. – Живого места на мне не оставили и теперь опять?

– Ты понял, за что мы тебя критиковали?

– Ну, понял, – буркнул я.

– Теперь-то и будешь работать так, как надо...

– Титова! – кричат ребята.

Так я вновь стал членом комитета!

Многое дал мне комсомол, внеся «коррективы» в мой несколько экспансивный характер, – и сделал это на мое же благо.

Наконец, звание кандидата в члены партии. Вступая в Коммунистическую партию, я вставал в шеренгу своих соотечественников, готовых первыми встретить любое трудное дело, любую опасность. Перед моим мысленным взором проносились лица и образы и тех, которых я не видел, но знал их дела, и тех, кого нет в живых, и тех, кто ныне здравствует. Владимир Ильич Ленин, его соратники и первые революционеры– герои моих детских дум.

Отец, инструкторы-летчики, погибший друг Леша Коваль, Главный Конструктор, Юрий Гагарин, друзья-космонавты, девчонка Галка, вытянувшая меня из проруби, Тамара... Разные, внешне совершенно не связанные между собой люди. И все как будто вместе со мной ждут отсчета секундомера. Не знаю, что делал в эти минуты Никита Сергеевич Хрущев, но, может быть, и он тоже, поглядывая на часы, спрашивал – как там космонавт?..

Я еще раз осмотрел приборы, рычаги управления. Все на своем месте. Сейчас прозвучит последняя команда. Стараюсь удобнее устроиться в кресле, расслабляю мышцы, плотно прижимаю голову к подушке кресла. 8 часов 55 минут, 56, 57, 58... Остается секунда...

– Подъем!!!

Раздается нарастающий шум двигателей, вздрагивает корпус. «А кузнечик на поле, наверное, замолк...» – мелькнуло в голове.

– Пошла, родная!

Меня прижимает к креслу все сильнее и сильнее. Небольшой толчок, другой... – срабатывают ступени ракеты-носителя.

Все время наблюдаю за приборами, поддерживаю двухстороннюю радиосвязь с Землей. Чувствую, что перегрузки, шум, вибрацию переношу хорошо.

Затем плавно, будто нехотя, отступают перегрузки, и неожиданно наступает мертвая тишина.

– Я —В КОСМОСЕ!

Да, но почему приборная доска куда-то плывет и очутилась вдруг на потолке? Не могу сообразить: где Земля, в каком положении нахожусь; но через несколько минут все встает на свои места. Первый подарок космоса – невесомость... Пора за дело.

Краем глаза смотрю в иллюминатор. Яркая палитра красок, необыкновенных и неповторимых, и слепящее Солнце. В кабине светло, празднично, но любоваться некогда – меня уже запрашивает Земля. Началась тяжелая работа космонавта. Приборы показали, что корабль вышел на орбиту; с Земли подтвердили, что вывод корабля произошел точно.

Убедившись, что меня хорошо слышат и понимают на Земле, я доложил Центральному Комитету Коммунистической партии, правительству и Никите Сергеевичу Хрущеву о том, что полет корабля проходит успешно, что все системы функционируют нормально и самочувствие мое хорошее. Попросил передать сердечный привет всему советскому народу.

И почти тут же Земля посылает теплое и сердечное поздравление мне, молодому коммунисту, от Никиты Сергеевича Хрущева.

Борт космического корабля-спутника «Восток-2» товарищу Г. С. Титову

Дорогой Герман Степанович! Только что получил Вашу телеграмму с борта космического корабля-спутника «Восток-2». Все советские люди бесконечно рады успешному полету, гордятся Вами. Сердечно поздравляем Вас, верного сына нашей Родины, славной Коммунистической партии.

Ждем Вашего возвращения на Землю. Обнимаю.

Н. Хрущев

6 августа 1961 года

На душе стало очень радостно, я почувствовал, что вся моя страна, весь мир знает и следит за полетом, и вновь еще больше осознал ответственность перед всем нашим двухсотдвадцатипятимиллионным народом за точное выполнение программы полета.

На шестом витке я услышал знакомые всему нашему отряду позывные: «Ландыш! Я Ландыш!»

«Вас понял, вас понял. Прием, прием», – ответил я и стал ждать. «Гера! Все ребята желают тебе счастливого полета. Чтобы все было отлично. Ждем на Земле!»

Приятно было услышать во мгле космической ночи привет от друзей-космонавтов. Я узнал и голос. Мгновенно вспомнил, как недавно, вот так же, наверное, как они сейчас, мы все стояли на командном пункте, руководившем полетом Юрия Гагарина, и волновались за него. И как волновались!

«Вас понял, – передал я на Землю. – Спасибо, Паша. Передай привет ребятам. Спасибо, друзья!»

Официальные сообщения о полете «Востока-2» известны всем. Я расскажу только о тех минутах и наблюдениях, которые запомнились мне на всю жизнь, и даже новый полет и новые впечатления не вытеснят их из моей памяти.

Наступили они, эти минуты, когда, выполняя полетное задание, в 10.00 по московскому времени, находясь в этот момент еще в тени Земли, перешел на ручное управление кораблем. С волнением взял я штурвал. Вначале осторожно, затем энергичнее. Космический корабль послушно менял ориентацию, плавно переходил из одного положения в другое, и мне кажется – стоило только, как говорят летчики, «взять ручку на себя», и он понес бы меня к другим планетам. Чувство это ни с чем не сравнимо, оно переполняет человека гордостью за ученых, за нашу науку, за человеческий разум.

Ночь набегает, как тьма тоннеля, в который въезжаешь на автомашине. День – свет появляется так, будто его включают через реостат. Как люстры в театре... Космические сутки текут одни за другими.

Задач много: контроль за показаниями ориентатора, записи в бортовой журнал, проверка дальности радиосвязи и ряд научных экспериментов, необходимых для дальнейшего освоения космоса, – начиная от обычного сна, кончая обедом...

Нужно было подтвердить или опровергнуть десятки теорий, так как длительный полет в космос совершался впервые и должен был внести коррективы в накопленные знания и дать новый, по возможности обобщенный, материал.

Около четырех лет назад ученые имели довольно смутное представление о биологических явлениях, которые могут возникнуть в условиях космоса. Прежде всего волновал вопрос – как будет человек переносить невесомость несколько часов подряд, сможет ли космонавт нормально жить и работать? Невесомость– это не только забавные ощущения и положения, в которых человек перестает чувствовать вес своего тела, может стоять ногами на потолке, висеть, плавать в пространстве и тому подобное.

Вот, например, проблема – обычный обед. Мы собираемся летать в космосе долго, поэтому это вопрос немаловажный. Предполагалось, что такие ходовые «походные» продукты, как сухари и галеты, не подходят. Они крошатся, а крошки могут попасть в дыхательные пути. Пойдет ли вообще пища в желудок, если она ничего в космосе не весит? Одним словом, задач немало, и на все предстояло дать ответ.

В 12.30 я обедал, а позже, на шестом обороте, ужинал.

Ученые разрешили некоторые проблемы питания. Из ту-бов можно прекрасно поесть. Дело только в калорийности и вкусовых качествах космического меню. Обедая, ужиная и завтракая там, я подумал, что скоро появится новая профессия– повар космической кухни, так как знаменитые восточные, французские и другие кулинарии в космосе не будут иметь успеха. Пусть они по-прежнему царствуют на Земле...

Когда я вроде бы и свыкся с состоянием невесомости, на четвертом витке вдруг почувствовал неприятное ощущение. Стало подташнивать. Чтобы «успокоить» «расшалившуюся» вестибулярную систему, осторожно нашел самое удобное положение в кресле – и замер. Тошнота постепенно пропала, стало намного легче.

...Позади – двести тысяч четыреста километров. Немного отдохнув, я снова переключил автоматическое управление на ручное и начал второй экзамен «летным» качествам своей почти пятитонной космической машины. Корабль, подчиняясь каждому движению руки, менял положение и ориентацию, как будто я сидел за штурвалом хорошо сконструированного и легко управляемого истребителя. И словно в добавление к этому удовольствию радио принесло мне теплую телеграмму Юрия Гагарина. В это время он находился в Канаде, в гостях у Сайруса Итона. «Погоди, старина! Радио еще не успеет доставить мой ответ, а я уже махну тебе рукой из иллюминатора... Может, увидишь?» – подумал я, так как «Восток-2» должен был вскоре появиться над Канадой. И все же, не надеясь на «визуальный» привет, отстукал ему по радио «спасибо».

Проверка двухсторонней радиосвязи по различным каналам и на разном расстоянии от станций, поддерживающих связь с кораблем, была одной из важных задач программы полета. Связь была отличной. Даже тогда, когда я находился с противоположной стороны Земли, – связь была устойчивой и надежной.

Единственный случай, когда меня не поняли на Земле, и тот произошел не по вине радиоаппаратуры. На одной из волн коротковолновика я услышал музыку. Одна из наших дальневосточных станций включила ленту с записью вальса «Амурские волны». Я люблю этот вальс, и, когда меня запросила эта станция: «Не мешает? Нравится?» – я ответил: «Спасибо, нравится». Дальневосточники тут же запустили ленту вторично, потом в третий, в десятый раз. Кому не надоест? И я передал им: «Спасибо, друзья. Смените пластинку». «Вас поняли...» – последовал ответ, и после минутной паузы вновь в космосе зазвучали «Амурские волны». Вот так поняли!..

Весь полет давление в кабине было нормальным. Влажность воздуха – как на целебном курорте. Температура + 18°С – полнейший комфорт!

«Прекрасная машина!» – с благодарностью подумал я о тех, кто создал ее, о тех, кто заранее позаботился о каждой детали удобства.

С седьмого по двенадцатый виток по программе полагался сон и отдых. Пожелав спокойной ночи жителям Москвы, я лег поудобнее в кресло и попытался заснуть.

Москва. Я пронесся над ней как вихрь, и, может быть, только дежурившие у телескопов астрономы увидели появившуюся и пролетевшую на восток новую звезду – мой корабль.

Совсем недавно, за день до отлета на космодром, мы с Тамарой гуляли по московским улицам и площадям; стояли в очереди за газированной водой; не найдя свободной скамеечки в скверике у Большого театра, присели прямо на край фонтана; на Красной площади прошли около Мавзолея В. И. Ленина, остановились. Дождались смены почетного караула и отправились туда, где любили бывать вместе с друзьями по отряду. Прежде всего поехали на ВДНХ. К вечеру стало душно...

«Разве сравнишь с микроклиматом моего корабля», – взглянув на приборы, подумал я.

...Тогда нам захотелось перебраться ближе к воде, и мы через всю Москву поехали к Химкинскому водохранилищу. Устали в тот день и проголодались страшно и, забравшись на веранду речного вокзала, решили пообедать. От воды чуть повеяло прохладой. Обед почему-то не несли. Девушка-официантка, тоже уставшая за день, бросила через плечо: «Подождете. Торопиться некуда».

«Если бы... – тихо произнесла Тамара. – Ну что ты так смотришь на меня, я же вижу, что ты уже как на иголках». Тамара в первый раз за этот день нарушила наш договор: о полете не говорить. Но я понимал ее, и она была права. Близился конец дня, и я уже мысленно торопил начало следующего.

«Только будь осторожен...» – вновь нарушив запрет, сказала она. Я успокаивающе кивнул ей: мол, буду...

«Куда же еще больше можно быть осторожным, – усмехнувшись, подумал я. – Лежу в удобном кресле, закрепился ремнями. Лечу с безопасной скоростью – порядка около восьми километров в секунду, высота полета нормальная – около двухсот километров. Даже вот поспать собираюсь...»

Но заснул я не сразу. Невесомость продолжала свои шутки, и я долго не мог справиться с руками. Как только начинал дремать, они поднимались и повисали в воздухе. В таком по-

4 Семнадцать космических зорь

97

ложении спать я не привык и, чтобы как-нибудь укротить руки, сунул их под ремни кресла и лишь тогда уснул.

Проснулся я на тринадцатом витке, руки опять висят в воздухе. Ну и дела!.. Сделал физзарядку и комплекс всякого рода самонаблюдений по программе, которую составили врачи.

Позади – четыреста десять тысяч километров. Если бы я шел по прямой по направлению к Луне, то был бы уже над нею.

На тринадцатом и четырнадцатом оборотах я уже совершенно свыкся с невесомостью и в минуты отдыха решил поснимать через иллюминатор Землю киноаппаратом «Конвас». Очень уж красива она, наша Земля! На каждом витке – новые краски, новые гаммы цветов и неповторимые панорамы. Четко видны контуры континентов, гор и лесов, поблескивают ленты больших рек, моря и крупные озера. Видны даже поля. Обработанные поля, вспаханные или неубранные – отличаются цветом. Хорошо видны облака, их легко отличить от снега – по тени, отбрасываемой ими на поверхность Земли. Иногда в иллюминатор попадал горизонт Земли – это очень интересная картина: всеми цветами радуги окрашена полоса, разделяющая ярко освещенную солнцем Землю и черное небо, и кажется, будто вся Земля опоясана голубым ореолом. Иногда мой корабль занимал такое положение, что земной шар оказывался у меня как бы над головой, и, честное слово, мелькала забавная мысль: «На чем он так здорово держится?»

Когда земные сутки были на исходе, я стал готовиться к посадке. Последовала команда. Корабль как бы не спеша изменил направление... Включились тормозные устройства, без стука у моих ног, как дрессированные, легли «плававшие» по кабине киноаппарат, бортовой журнал, карандаш, фотоэкспонометр. Они тоже почувствовали – скоро Земля, а там «парить» без надобности запрещено. От трения о воздух стал накаляться корпус, вокруг меня клокотало яркое пламя, и я невольно вспомнил Главного Конструктора и его непреклон^ ную веру в термическое покрытие... Тормозные устройства сработали четко, и, когда до Земли осталось несколько километров, включилась система приземления.

Земля... Она приближалась ко мне медленно-медленно. Сверху я видел свой корабль. Он опустился несколькими секундами раньше. Меня немного отнесло ветром, и теперь нас разделяло железнодорожное полотно. Толчок – и я на ногах. На полном ходу ко мне подлетели три мотоциклиста.

– Ты – Титов?

– Я Титов...

– Молодец, Титов!

Этот первый «содержательный» разговор на Земле был тут же прерван: примчались две легковые автомашины. Из одной выскочила женщина, у нее кровь на лбу.

– Что с вами? – спрашиваю я.

– Пустяки! Залетели в канаву! Главное – я первая увидела вас...

Женщины, наши земные милые женщины! Она – первая увидела... мотоциклисты ей не в счет...

Незнакомые люди помогли снять скафандр и подвезли к кораблю. Я взял из кабины киноаппарат, бортжурнал, еще раз оглядел корабль. Ни вмятин, ни деформаций. И в кабине приборы и оборудование – все цело.

Я невольно похлопал рукой по обшивке своего космического друга-путешественника и попросил отвезти меня к телефону...

ffl СЕНТЯБРЯ 1961 года мне исполнилось 26 лет, но теперь этот «день рождения», видимо, следует перенести на семнадцать дней назад. Мне первому из людей довелось за одни сутки обогнать жизнь нашей планеты на семнадцать суток и за двадцать пять часов встретить и проводить семнадцать космических зорь.

В тот день с утра, пока Тамара хлопотала по хозяйству, я перебирал письма, открытки, поздравительные телеграммы

ст знакомых и незнакомых, от детей и стариков. Были и телеграммы из-за рубежа, были десятки вопросов-анкет от журналов и газет, от общественных организаций. Одна из анкет меня заинтересовала.

Я стал громко читать вопросы, чтобы Тамара могла их услышать:

– «Какие у вас отношения с женой?»

– Об этом лучше спросить жену! – послышался веселый голос из кухни.

– «Какое блюдо вы любите больше всего?»

За стеной – минутная пауза.

– Отвечай: арбузы, краденные на бахче, сибирские пельмени и все то, что приготовит жена...

– Тамара! – в шутку возмутился я. – Ты, кажется, ошиблась: сегодня не твой, а мой день рождения, а в ответах мы «славим» тебя, а не меня...

Далее был такой вопрос: «Как вы себя чувствуете в роли мировой знаменитости?» Теперь замолк я.

. – Повтори, пожалуйста!

Повторяю, но жена тоже молчит.

Так как же все-таки я чувствую себя в роли мировой знаменитости?..

Я мог бы, конечно, ответить просто: чувствую себя отлично, но сейчас этот ответ меня не удовлетворяет. И, видимо, не удовлетворит и тех, кто задал этот вопрос. От меня хотят чего-то другого...

Я не хочу в чем-нибудь упрекнуть этого корреспондента, он, видимо, задал мне стереотипный вопрос, который ставил всем без разбору – и боксеру, выигравшему первенство мира, и человеку, упавшему с крыши двадцатиэтажного дома и чудом не разбившему череп...

В одной из моих любимых книг о герое-летчике Мересье-ве, потерявшем в начале войны обе ноги и на протезах продолжавшем сражаться с фашистами, есть рассказ о допросе военных преступников в Нюрнберге.

Допрашивали Геринга.

Обвинитель спросил его: «Признаете ли вы, что, предательски напав на Советский Союз, вследствие чего Германия оказалась разгромленной, вы совершили величайшее преступление?»

Геринг глухо ответил:

«Это не преступление, это роковая ошибка. Я могу признать только то, что мы поступили опрометчиво, потому что, как выяснилось в ходе войны, мы многого не знали, а о многом не могли и подозревать. Главное, мы не знали и не поняли советских русских. Они были и останутся загадкой. Никакая самая хорошая агентура не может разоблачить истинного военного потенциала Советов. Я говорю не о числе пушек, самолетов и танков. Это мы приблизительно знали. Я говорю не о мощи и мобильности промышленности. Я говорю о людях, а русский человек всегда был загадкой для иностранца...»

Казалось бы, что может быть общего в признании Геринга и в вопросе западного корреспондента? И тем не менее общее есть. То, что осталось загадкой для Геринга, видимо, остается загадкой для многих и по сей день, иначе они не задавали бы такого вопроса. Иначе мы не слышали бы сегодня от некоторых западных генералов и высокопоставленных чиновников угроз в адрес Советского Союза и советского народа. И это непонимание, если так можно сказать, сути советского человека, непонимание наших взглядов, идей и целей вредит прежде всего тем, кто не хочет нас понять.

Полет космического корабля «Восток-2» был всего лишь итогом напряженной научной работы многотысячного коллектива, вложившего свои знания и труд в создание первых в мире космических кораблей. Мне выпала завидная, но отнюдь не столь уж значительная роль, если сравнить ее со всем объемом работы, проделанной пока еще не названными, но настоящими героями труда. Поэтому стать в позу «звезды» – это значит обокрасть тех, чьи заслуги неизмеримо выше моих, это значит оскорбить тех, кто принес славу моей стране.

Готовясь к полету, мы не думали о подвиге. В противном случае мне не доверили бы полет, а я не имел бы морального права быть Космонавтом-Два. Мы все это понимали сердцем и готовились только к работе – к непреложному и главному условию нашей жизни.

Конечно, мы знали: встретят нас с почетом. Но чтобы была такая грандиозная встреча – нет, откровенно говоря, об этом и не помышляли, ибо, повторяю, не считали свой полет выше того, что сделали ученые и техники, создавшие космические корабли.

В нашей стране подвиг – это сама жизнь. Всмотритесь в нее, перелистайте историю Отечественной войны – эту летопись ежедневного, ежечасного, ежеминутного подвига наших соотечественников. Вспомните комсомольца Александра Матросова, закрывшего грудью амбразуру и своей смертью принесшего победу на крошечном участке фронта. Таких героев были сотни, тысячи. Это летчик-коммунист Гастелло, направивший подбитый штурмовик в танковую колонну фашистов, вместо того чтобы выброситься с парашютом; это солдаты Брестской крепости; это герои-партизаны, погибшие от пыток в гестапо, но не назвавшие товарищей по борьбе за Родину. Разве они совершали подвиги ради собственной славы? Мы преклоняемся перед советским врачом Борисом Пастуховым, впрыснувшим себе вакцину чумы, прежде чем применить ее на больных; мы завидуем мужеству советского врача Леонида Рогозова, который сделал сам себе операцию аппендицита в сложных условиях антарктической экспедиции.

Иногда я размышляю обо всем этом наедине с собой и спрашиваю: а я смог бы такое сделать? И не могу получить от себя определенного ответа. Кроме одного: «Постарался бы сделать все, что в моих силах...»

Мы относимся с глубоким уважением к солдату Зиганшину и его трем друзьям, которые боролись с океаном сорок девять суток и до последних секунд не теряли достоинства Человека, Советского Человека, ибо когда американский журналист, прилетевший на вертолете к авианосцу «Кирсардж», крикнул им: «Вы понимаете, какие вы ребята?» – то обессилевший, еле живой Асхат Зиганшин ответил просто: «Обыкновенные, советские...»

Можно ли таких людей убеждать в том, что они – исключительные герои, супермены? А ведь и я родился и вырос в их среде, пил их воду, ел их хлеб и соль... Хлеб и соль моих соотечественников, старших братьев, отцов, дедов-коммуна-ров.

За время, промелькнувшее между полетом «Востока-1» и «Востока-2», в нашей стране произошли гигантские события. Мы узнали Программу нашей партии, цель которой – построение коммунизма. И мы всем сердцем ее приняли и выполним ее во что бы то ни стало. И это будет тоже подвиг. Подвиг, но чей? Иванова? Петрова? Гагарина? Главного Конструктора? Титова?.. Нет, это будет подвиг всего советского народа, народа, живущего по великому закону коммунизма: человек человеку – Друг и брат.

Бросившись под поезд, чтобы спасти ребенка, и, по счастью, выскочив из-под колес невредимым, наш человек в худшем случае шлепнет шалуна по одному месту, отведет его к родителям и пойдет своей дорогой, не думая ни о вознаграждении, ни о славе, ни о сенсации. Так он воспитан, наш соотечественник.

Можно только пожалеть, что у нас в стране не ведется статистики всех мужественных и честных поступков наших людей. Но, видимо, крайне затруднительно было бы вести регистрацию подвигов, которые совершает двухсотдвадцатипятимиллионный народ... Все это делается как само собой разумеющееся.

Для меня же самой большой наградой за полет явилось Постановление Центрального Комитета Коммунистической партии о принятии меня в ее ряды до истечения кандидатского, по сути дела – испытательного, срока...

В разговоре по телефону со мной Никита Сергеевич Хрущев сказал, что я прошел кандидатский стаж в космосе и достоин быть членом партии. Я был очень тронут и горд такой рекомендацией, но, когда на другой день дома развернул газету и прочел Постановление ЦК о приеме меня в члены партии– у меня опустились от неожиданности руки и от волнения я чуть не заплакал... Этого я не ждал, об этом даже не смел мечтать!..

Я горжусь тем доверием, которое оказали мне партия, мой народ, и, если народ считает, что я его оправдал, – я счастлив.

Пожалуй, только это я и могу сказать на вопрос о том, как я переношу «бремя» славы.

Не знаю, поймут ли мой ответ те, кто задавал вопрос, потому что сам очень часто не могу понять авторов подобного рода анкет.

Я убежден, что абсолютное большинство людей стремится к мирному труду на своей земле. Помните, как на Генеральной Ассамблее Организации Объединенных Наций Никита Сергеевич Хрущев провозгласил исторический план разоружения, призывал всех любителей войны подумать о том, что мы живем на одной планете и что она, наша Земля, не так уж велика, чтобы на ней можно было шутить с ядерным огнем...

Я видел ее, нашу Землю, видел всю. Она прекрасна, но она действительно мала, если глядеть на нее из космоса. И, вспоминая Землю такой, какой я видел ее оттуда, зная, что свой корабль я мог ориентировать на любую точку планеты, я вдруг всем своим существом понял – как должны мы ее беречь, как должны думать и работать над тем, чтобы мир вечно царил на всех шести континентах...

Завершая полет, я мог посадить «Восток-2» в Заволжских степях и на кукурузном поле миллионера Гарета в штате Айова, на плантации сахарного тростника в Малайе или на овечьем выгоне австралийского скотовода, – и всюду, я уверен, люди встретили бы «Восток-2» так же сердечно и горячо, как это было у нас, в Саратовской области. Потому что даже самый пронырливый детектив не нашел бы на его борту ничего такого, что так или иначе могло служить войне.

И еще... Мы, космонавты, знакомились с различными теориями о качествах человека, которому суждено летать в космосе. Летать днями, неделями и даже целыми месяцами, чтобы достигнуть хотя бы Марса. Ведь ученые подсчитали, что «дорога» только туда продлится 259 суток, и за это время на человека обрушится сознание одиночества и отрешенности, вызванное нарушением обычного ритма жизни. Некоторые «теоретики» полагают, что космонавты должны быть людьми «узколобыми», с ничтожными запросами.

Существует и такая «теория», по которой следует затормозить жизненную активность человека во время длительного полета, свести его психологическое восприятие и жизнедеятельность к минимуму. Другими словами, довести космонавта до состояния, близкого к летаргическому сну, и такую живую мумию бросить к звездам. Но тогда для чего вообще посылать человека в космос? Что увидит, что узнает он там? Что он привезет людям, вернувшись на Землю?

Я заговорил об этом потому, что уже после моего полета мне показали перевод рассказа «Человек на орбите» Кеннета Кея, напечатанного в журнале «Сатэрдей ивнинг пост» в августе 1961 года.

Было бы глупо обвинять Кеннета Кея только в том, что он написал сущую ерунду, но его рассказ во многом примечателен. Он написан не для советских, а для американских читателей, я не могу не привести несколько маленьких отрывков из этого «сочинения».

«После полета реакция у Росса Клэриджа (первого в мире космонавта, облетевшего Луну и вернувшегося на Землю. По Кею—это американец. – Г. Т.) была ослабленной, и врачи-психологи казались недовольными. Он не мог ответить на все вопросы ученых и генералов, некоторые детали полета уже ускользнули от него...

– Да, сэр, вы сделали это!—сказал Мак-Адамс, генерал авиации.

– Посмотрим, как встретят эту новость в Москве!

– Я не был уверен. На самом деле, я не рассчитывал это сделать. Я никогда не думал, что вернусь обратно.

– Почему же вы настаивали на полете?

– Я считал, что нам пора кончать с отсрочками и попробовать, если мы надеемся побить советских в чем-то. Я думал, что игра стоит свеч. Мне казалось, что это не так уж важно – вернусь я или нет.

– Я не ждал от вас такого ответа, парень... – поморщился генерал.

– Видимо, это депрессия. Спать по команде, просыпаться по команде, как автомат. Так обалдел, что не могу соображать. Конечно, я думал, что вернусь, мой генерал...»

Затем наступил внезапный прилив энергии. Клэридж почувствовал себя необычайно легко. Он думал, что выглядит изможденным и усталым, а в зеркале увидел себя здоровым и жизнерадостным, со сверкающими глазами, как будто к нему вернулась молодость.

Несколько позже:

«– Я устал. Ужасно устал. В течение долгого времени я не спал. Они называют это контролируемым режимом: засыпаешь от лекарства, просыпаешься тоже от него... Они клали его в то, что я ел...»

Врач, пишет далее автор, объяснял этот внезапный прилив энергии чрезмерной дозой возбуждающих средств, которые Клэридж получал наряду со снотворными...

Разве такого космонавта можно было вести на торжество по случаю выдающейся победы науки? Его следовало бы немедленно и надолго отправить в соответствующую лечебницу.

Мы, советские космонавты, знаем: готовя нас к полету в космос, наши ученые делали это не ради рекламы или спортивного азарта. Человеческий разум, не затуманенный ни допингом, ни снотворными, озаренный осмысленной научной целью, – вот что присутствовало в наших полетах. Разум – пытливый, вооруженный знаниями, добытыми человеком с того самого дня, когда он выдумал колесо. Разум, умеющий анализировать, наблюдать и решать...

Все мои друзья-космонавты готовились именно к таким полетам. Ради этого был осуществлен и полет корабля «Во-сток-2», во время которого я пережил незабываемые семнадцать зорь новой, Космической эры. Ради этого пойдет в космос следующий наш корабль с человеком на борту.

СКОРЕ после полета «Востока-2» в моей жизни произошло еще одно знаменательное событие. Юрий Гагарин и я были избраны делегатами исторического XXII съезда партии.