Текст книги "Немецкая карта"

Автор книги: Герд-Хельмут Комосса

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

Король Норвегии Улаф V в бункере НАТО

Моей задачей в командно–штабной Академии бундесвера в Гамбурге было поддержание мирной ситуации. Я занимал пост уполномоченного инспектора сухопутных войск в академии, а также в качестве руководителя оперативного спецкурса находился в распоряжении командира академии. В начале моей службы в академии, расположенной на территории, напоминающей парк, я сразу обратил внимание на две вещи: во–первых, меня здесь не ждали с распростертыми объятиями, так как я разрушил все ожидания одного из офицеров на получение данной позиции. Он считал, что по сроку своей службы имеет больше прав занимать этот пост. С другой стороны, никто не мог поверить, что я назначен на эту позицию по политическим или партийным мотивам, как в то время часто считалось, так как у меня вообще не было партбилета, то есть я был политически независим. Порой во время моих публичных лекций – прежде всего в качестве командира в Байройте, Амберге и Вюрцбурге – слушатели могли решить что я могу принадлежать только к партии ХДС или ХСС, но и это не соответствовало правде.

В мои задачи в академии входила абсолютная требовательность по отношению к солдатам. В мою ответственность входила подготовка офицеров в вопросах, связанных с сухопутными войсками, а кроме того, дополнительное образование в области коллективной обороны. Мои обязанности также включали, как уже упоминалось ранее, организацию спецкурса по обороне страны и спецкурса для пресс–офицеров. Последний спецкурс был новым, и поэтому мне было необходимо составить для него план. В зону моей ответственности также входило проведение спецкурса для генерального штаба стран, не участвующих в НАТО, то есть офицеров из Индонезии, Судана, Пакистана, Чили, Аргентины и других стран, находящихся в дружественных отношениях с Германией. Позже это доставило мне некоторые сложности, когда на востоке, с подачи радио «Москва», против меня была начата совместная кампания: с периодичной регулярностью в Берлине, Дрездене, Лейпциге и других городах Восточной Германии появился ряд статей.

Дело было в том, что ответственность за обучение всех иностранных офицеров находилась в моих руках. Учитывая большое количество участников со всех стран мира, это задание имело особую важность. В особенности мне нравились «национальные дни» отдельных стран, когда представители какой–либо страны читали доклады в академии или даже устраивали представления с танцами. В особенности ценными были беседы до и после мероприятий, в которых часто принимали участие высокопоставленные представители разных стран, военные, служащие министерств иностранных дел, а также гражданские лица с немецкой стороны. Так, например, среди них был тогдашний первый бургомистр Ульрих Клозе, в лице которого я нашел для себя весьма интересного и компетентного собеседника.

Помимо задачи, обрисованной здесь в общих чертах, у меня было еще и другое задание на случай войны – не менее важное и интересное. В случае военной тревоги я должен был отправиться на самолете в Осло, чтобы там занять должность национального военного представителя. Во время всех заданий я должен был находиться в военной штаб–квартире НАТО под землей, которая, как считалось, была защищена от действия ядерного оружия. В штабе работали посменно, офицеры были членами командования, то есть норвежцы сидели за одним столом с британцами и немцами. Кроме того, еще существовало Национальное представительство. Здесь я работал вместе с маленьким штабом, сообщал немецкому министерству обороны о положении дел и выполнял поручения, поступавшие из Бонна. Бонн придерживался тактики учений, но в основном довольно сдержанно, и четко следовал разработанному сценарию.

Совместная работа наций была, к общей радости, довольно слаженной из–за общего желания добиться успеха. В ходе учений мы постоянно подходили к тому моменту, когда на севере Норвегии уже было невозможно противостоять натиску Советской армии, и в этом случае предлагалось использовать последнее возможное средство. Чаще всего на этом учения заканчивались: не было ни победителей, ни побежденных.

Жизнь в Осло вне бункера казалась мне весьма приятной. Город с утоптанными тротуарами был покрыт снегом, учения проходили в январе, воздух был чистым и холодным. Замок короля находился в центре города, словно вилла крупного промышленника.

Вечерами у нас была возможность выпить хорошего пива в баре, только нужно было следить за тем, чтобы вовремя заказать последнюю кружку – до 10 часов вечера, после чего продажа заканчивалась. Мы обратили внимание, что ближе к десяти часам норвежцы заказывали себе две или три кружки пива и затем крепко держались за них вплоть до полуночи. Здесь были свои традиции.

Его величество Улаф  V (1903–1991), король Норвегии (1957–1991), имел привычку регулярно проверять штаб– квартиру около полудня во время очередного учения. Это происходило согласно установленному ритуалу, что нам, немецким солдатам, было весьма непривычно. Сначала нас проинструктировал один британский генерал, как мы должны вести себя при визите его величества: при приближении короля ко входу в бункер часы должны были пробить один раз, все присутствующие офицеры должны были вести себя более внимательно и прекратить разговоры. При приближении его величества к переговорной комнате на 100 шагов часы били два раза, и в этот момент должны были быть прекращены любые разговоры. При приближении его величества ко входу на 20 шагов все поднимались со своих мест и смотрели в сторону короля. В случае, если король приветствовал собравшихся, ему можно было ответить, но не очень громко. Затем мы должны были подождать, пока британский главнокомандующий объединенными вооруженными силами НАТО проводит его величество на его место, и только когда король занимал свое место, мы могли сесть.

Когда король уходил из бункера, ритуал повторялся, но уже в обратном порядке.

Сама процедура была всегда одинаковой. Король Улаф проходил через центральный вход, шел вперед и, поворачивая голову налево и направо, с дружелюбной и спокойной улыбкой смотрел каждому участнику в глаза, чтобы потом занять свое место в центре первого ряда.

Начиналось заседание. После приветствия британского генерала тот передавал слово офицеру, следующему по очереди, им мог быть немец или норвежец, тот затем передавал слово следующему офицеру, если у его величества не было вопросов. Перед каждым брифингом о положении дел выступающий объяснял, что это информационный брифинг и король не должен принимать никаких решений, иначе это был бы уже брифинг для принятия решения.

Поначалу казалось, что его величество с интересом слушает выступающих. Затем всегда происходило одно и то же: голова короля склонялась к груди, и в зале отчетливо слышался храп. Незадолго до окончания брифинга британский главнокомандующий довольно громко кашлял и слегка трогал короля за левое плечо, тут он и просыпался. «Нет–нет, – говорил его величество, – у меня нет вопросов. Очень хороший брифинг. Большое спасибо!»

Король Улаф поднимался со своего места, офицеры вставали и занимали необходимую позицию. Его величество выходил из комнаты таким же образом, как и заходил, – смотря каждому присутствующему в каждом ряду прямо в глаза. Наверное, многие читатели подумают, что об этом можно было бы и не писать. Король все–таки и есть король. Однако те, кто счел этот эпизод за неуважение, ошибаются. Король Норвегии Улаф был одним из самых дружелюбных и любезных людей, кому мне когда–либо приходилось пожимать руку. Это была большая честь для меня. Ведь я уже говорил о тех обстоятельствах, когда я пожимал руку главе государства, бундесканцлеру и министрам.

Король Улаф  V  пригласил всех на обед. После обычной непринужденной беседы за коктейлем ко мне подошел главнокомандующий объединенными военными силами НАТО и сказал: «Генерал Комосса, наследный принц Харальд хотел бы с вами познакомиться и просит, чтобы вы сели слева от него, сам он будет сидеть напротив его величества короля Улафа. Наследный принц интересуется вашими танками «Леопард», а вы ведь были командиром танковой бригады, не так ли?»

Я уже многое в жизни пережил, и на войне, и в бундесвере, но на такой поворот событий я никак не рассчитывал. Наследный принц Харальд был самым обычным человеком, какого только можно себе представить. Он проявил себя как человек, разбирающийся в военной области, и знал, что танки «Леопард» не имели конкурентов во всем мире благодаря своему сочетанию огневой мощи, ходовых характеристик и брони. Ни русские, ни американцы не могли на тот момент предложить вооружение такого же уровня. За обедом произошел профессиональный обмен мнениями двух солдат, у которых были общие интересы, а именно – боевые танки и их боевые возможности; остальную часть разговора, думаю, описывать не стоит. Я был очень рад такому знакомству с королевским домом Норвегии. Это было совсем не так, как с какими–нибудь немецкими политиками, которые чаще всего смотрели на солдат свысока.

Искусство в министерстве обороны

Изменения в политической верхушке министерства обороны вскоре были использованы некоторыми «деятелями искусства», которые до этого не смогли столь успешно заявить о себе. Было известно, что Хельмут Шмидт очень любил музыку, а вот к изобразительному искусству – живописи и скульптуре – относился неоднозначно. Любовь к музыке была одним из увлечений, которое лично связывало Хельмута Шмидта с генералом Ульрихом де Мезьером. Позже они оба устраивали музыкальные вечера, которые с нескрываемым удовольствием посещали многие гости.

Когда у меня однажды появилась причина обратить внимание генерала на тот факт, что министр повел себя не совсем правильно в отношении него, генерал выпрямился, сидя за своим столом, серьезно посмотрел на меня и сказал: «Но, господин Комосса, такого не может быть. Нет! Министр ведь человек искусства».Что именно думал генерал в этот момент, можно было выразить одним лишь словом: невозможно! Тем не менее это, как и многое другое в министерстве обороны, было возможно. Министр не соврал своему генералу, но и не сказал всю правду.

Во главе министерства был коллегиальный орган, состоящий, как было известно, из министра, трех или четырех статс– секретарей и генерального инспектора. Этот орган был мозгом министерства. Здесь составлялись планы и здесь принимались решения.

На один уровень ниже находилось собрание руководителей отдела, которое собиралось регулярно по понедельникам и в которое входили все руководители отделов или их заместители. В их задачу входило информирование политической верхушки о действиях военных сил.

Эти собрания были крайне интересными. Министр использовал их прежде всего для подготовки к принятию решения. Так как заседания начинались в 9 утра по понедельникам, что для министра было очень рано, вначале обсуждались только незначительные пункты повестки дня. Важные решения подготавливались, а принимались только в присутствии министра, а это, как правило, было поздним вечером. Министр Шмидт был настоящей совой.

Но это вовсе не означает, что министр использовал заседание, длившееся несколько часов, для собственных целей, как в 2005  г. однажды сделал министр внутренних дел Германии Отто Шили. В основном министр назначал заседания, на которых решались вопросы о занятии ключевых постов бундесвера и в итоге принимались решения, на 10 часов вечера. Конечно, этим утверждением я не преследую никаких определенных целей, я просто хочу честно рассказать, как в то время обстояли дела в министерстве обороны при Хельмуте Шмидте.

Эти личные совещания начинались, как я уже говорил, около 10 часов вечера и, как правило, заканчивались не раньше часа ночи. К полуночи внимание генералов уже было рассеянным, в то время как министр, казалось, становился все бодрее и бодрее. Иногда получалось так, что по–настоящему важные решения, такие, как занятие ключевых военных постов, принимались ближе к концу заседания. Иногда случалось и так, что к этому времени генералы уже довольно сильно уставали и ограничивались краткими изречениями. Министр Шмидт, напротив, с наслаждением потягивал ментоловую сигарету и с удовлетворением констатировал согласие всех присутствующих.

«Хельмут Шмидт – человек искусства», – в свое время сказал генеральный инспектор. Действительно. «Человек искусства такого бы не сделал». Так что же такого он все–таки не сделал? Коллегия, о которой говорилось выше, принимала действительно важные решения. Она собиралась втайне. Однажды я не был уверен, в какое время должно начаться заседание. Я зашел в приемную министра и спросил его секретаршу Лизелотту Шмарсоу о времени начала. «В девять часов, – сказала она, – или нет, подождите, в десять тридцать В девять собирается малая коллегия». Конечно, это навело меня на некоторые раздумья. До сих пор генеральный инспектор считал, что он был таким же членом собрания, как министр и его статс–секретари. О существовании «малой коллегии» до этого он даже не подозревал. Тем не менее, когда я ему рассказал об этом, он выдал важное замечание: «Но ведь министр человек искусства. А люди искусства, как давно известно, не бывают лгунами».

Я не знаю, узнал ли генеральный инспектор от кого–либо другого, что и искусствоведы не всегда говорят правду. Я не хотел и дальше портить ту почти идеальную картину, которую генералу обрисовывал его министр. Репутация министра как уникального человека и личности не должна была быть испорчена в представлении генерала. Кроме того, искренние человеческие отношения между генералом и его министром не должны были дать трещину. И я говорю здесь об этом совершенно серьезно. Министр не врал генеральному инспектору, он просто порой говорил ему не все, что знал. Как однажды сказал церковный учитель Фома Аквинский: «Порой если о чем–то умолчать – это будет менее болезненно, чем сказать всю правду».

Адъютант–спичрайтер

Поручения адъютанта генерального инспектора бундесвера были всегда разнообразными и во всех отношениях интересными. Хоть эта должность и не была включена в устав, адъютант по праву считался правой рукой своего начальника. Он принимал участие во всех важных обсуждениях, которые вел генеральный инспектор. При этом не играло никакой роли, была ли эта встреча с инспектором какого–либо вида вооруженных сил или с министром. Адъютант занимался подготовкой таких встреч, участвовал в них и вел запись.

При каждом визите какого–либо иностранного начальника генерального штаба независимо от того, являлась ли эта страна членом НАТО или нет, на встрече присутствовал адъютант, вел запись и в качестве первого офицера обсуждал результаты встречи со своим начальником. Как говорили в НАТО, он был «note–taker», или стенографист.

Генеральные инспекторы Германии, которым я имел честь служить, как люди особо не отличались друг от друга. Первым был генерал Хайнц Треттнер, которому я служил, когда тот не был еще генеральным инспектором, а еще занимал пост инспектора Первого корпуса в Мюнстере. Треттнер был, как я уже говорил, общевойсковым командиром. Он был одним из основателей и создателей немецких парашютно–десантных войск, вместе с которыми он высадился в тыл врага в Роттердаме, а позже на острове Крит.

Его первое назначение в бундесвере было в расположении НАТО во французском Фонтенбло. Оттуда он переехал в Мюнстер. В отличие от своих коллег–генералов Треттнер был католиком. При встрече с военным епископом Хенгсбахом он склонял колено и целовал епископу кольцо на руке. Он был храбрым солдатом и настоящим примером для своих войск. Треттнер требовал короткие и четкие доклады. Он быстро принимал решения, но тем не менее понимал, что образ действий в мирное время отличается от образа действий на войне. Многие высокопоставленные офицеры, стоявшие у истоков бундесвера, не хотели или не могли этого понять.

Генерал Ульрих де Мезьер, офицер, обладающий тонким художественным восприятием и высшим образованием, был как раз одним из таких. Конечно, его назначение во время Второй мировой войны – прежде всего в штаб–квартире фюрера – оказало влияние на его личность. Прежде чем генерал принимал какое–либо решение, он тщательно проверял все бумаги. Если это было необходимо, он брал очень острый карандаш и вносил исправления в представленный ему документ. Особенно ему нравились удачные формулировки, хоть он и пытался подавить в себе искушение придумать фразу «поискуснее» или выразиться более интеллигентно.

К интересным задачам адъютанта генерального инспектора относилась подготовка текстов его выступлений, а в некоторых случаях, таких как, например, увольнение со службы инспектора какого–либо вида войск, и для выступлений министра обороны. Во время моей службы в качестве адъютанта Ульриха де Мезьера и адмирала Циммермана, помимо речей для генерального инспектора и его заместителей, я иногда составлял речи для министра Хельмута Шмидта. Конечно, до этого в качестве основы речи я должен был раздобыть информацию в оперативном штабе. В случае с инспектором военно–морских сил, адмиралом Йешоннеком, я написал его предыдущему адъютанту, который мне здорово помог. В этом случае я смог украсить речь описанием некоторых эпизодов. Адмирал, будучи еще кадетом, имел привычку, при любой выдавшейся возможности носить с собой фотоаппарат – его не смущал даже сильный ветер на мачте учебного парусного судна «Горх Фок». Однажды, когда он в очередной раз забрался на верхушку мачты во время сильного ветра, ему не удалось сделать ни одного кадра: фотоаппарат упал на палубу корабля с самой верхушки мачты. Черт побери, думал кадет, это ведь настоящая немецкая камера. Это была «лейка».

Во время работы с адмиралом Циммерманом мне однажды пришлось сильно попотеть при подготовке речи адмирала перед немецкими офицерами в штаб–квартире НАТО в Мон– се. Адмирал читал свою первую речь после вступления в должность генерального инспектора и хотел представить в ней свой анализ военно–политической обстановки. В речи должно быть продумано каждое слово, думал я. И вот день выступления настал. Старший по должности офицер штаб–квартиры представил адмирала офицерам, и тот попросил всех садиться. Как мне показалось, оттуда, сверху, его взгляд был немного хитрым. Конечно, до начала выступления я незаметно положил текст речи на трибуну. После нескольких приветственных слов, без которых подобный случай не обходится ни в одной армии, адмирал – как мне показалось, демонстративно – отложил мой текст в сторону. Он говорил без бумажки.

После своего выступления он спросил меня с легкой улыбкой: «Ну как, согласны? Что скажете насчет речи?»

«Восхитительно», – сказал я. И это было правдой.

Работа с адмиралом мне действительно доставляла радость. Ко многим вещам он относился не так серьезно, как многие другие начальники. Кроме того, при подготовке его речей у меня никогда не возникало никаких проблем. Это объяснялось скорее всего тем, что мне был хорошо понятен образ мыслей адмирала. Через некоторое время я начал думать как он. Это очень сильно облегчало нашу с ним совместную работу.

Я бы не сказал, что для министра Шмидта готовить речи было сложнее. Во время работы с ним я вскоре начал понимать и его, и о чем он думал, и как хотел формулировать мысли. У Хельмута Шмидта была, конечно, своя собственная, индивидуальная манера речи: в основном краткая, почти солдатская по тону, с заметными интервалами. Порой он пытался читать наставления, но они никогда не оказывали должного эффекта. Я думаю, читатель меня простит, но я никогда не считал наставления чем–то ужасным. Всем было известно, что Хельмут Шмидт уже в течение нескольких десятков лет женат на учительнице по имени Ганнелоре, или попросту Локи. Настоящая леди и очень необычная женщина! Локи Шмидт по праву высоко ценили в министерстве. И конечно, не просто ценили. Ее сдержанная скромность могла заворожить любого собеседника. В своей области она – настоящий профессионал.

При подготовке хвалебной речи для министра Шмидта, посвященной уходу в отставку генерала Ульриха де Мезьера, мне пришлось постараться не меньше, чем когда я писал речь для первого выступления адмирала Циммермана перед немецкими офицерами в командовании НАТО. Наверное, даже еще больше. Необычным в этом случае был тот факт, что мне было необходимо одновременно подготовить проект речи для министра и прощальную речь для генерального инспектора де Мезьера. И я хочу признать, что это испытание мне пришлось по нраву.

Позже я был просто потрясен тем, что из моей речи сделал Хельмут Шмидт. Первые две страницы моей прекрасной и благозвучной речи он просто полностью изменил. На деле это оказалось чудовищным. В моем варианте речи я предложил министру похвалить генерала за его заслуги на непростом посту в присутствии высоких военных чинов и таких же высоких, если не еще более высоких, гостей. Но вместо этого я услышал, как министр начал свою хвалебную речь со следующих слов: «У этого генерала, уважаемые дамы и господа, не было в подчинении ни одного солдата». Этого я совсем не ожидал, хоть то, что говорил министр, было полностью правильно. Выступающий, конечно, говорил это все не со зла. Тем не менее любой военный поймет, что подобное утверждение может задеть и даже причинить боль. Меня эта фраза задела. Вплоть до своего ухода с поста у генерала де Мезьера действительно не было дисциплинарного права по отношению к солдатам. Тем не менее, как и все его предшественники со дня основания бундесвера, он мужественно или даже отчаянно за него боролся.

Остальная часть речи министра была также его собственным творением, хотя иногда я и узнавал некоторые абзацы, сформулированные мною.