Текст книги "Немецкая карта"

Автор книги: Герд-Хельмут Комосса

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

В очередной раз браться за оружие?

Самое дивное место на этой земле, как я думал до сих пор, – это, конечно же, то место на берегу озера Нидерзее в Восточной Пруссии, у которого я в нескольких сотнях метров от террас санатория, напоминавших мне Сан—Суси, в юные годы много часов провел в тени елей, пуская камешки по водной глади – так, чтобы они, чуть подскакивая, скользили по ней в направлении Королевского острова, расположенного в самой середине озера, – и наблюдал за облаками, словно бы застывшими в высоком голубом восточнопрусском небе. А на светло–голубом горизонте вздымалась белыми горками крепость с устремленными ввысь башенками.

Что может быть красивей облака? – спросил однажды Герман Гессе. Эти слова я внес когда–то в текст прощальной речи моего генерального инспектора, но он не произнес их перед своими гостями в офицерском клубе министерства обороны в боннской гостинице «Хардтберг». Когда позже я спросил его, почему он так поступил, он сожалел («Ну почему же вы мне не подсказали!») о том, что не сделал этого, оправдываясь тем, что прежде никогда не слышал этих слов Германа Гессе.

Я в своей жизни не раз проводил целые часы на берегу какой–нибудь реки или озера, наблюдая за причудливыми скоплениями облаков, каждое мгновение изменяющих свою конфигурацию, за тем, как они – точно мягкой нежной вуалью – прикрывают горизонт, как легко двигаются в такт мелодии ветра, а потом, порой совершенно внезапно, вздымаются мощными горными громадами и наконец преображаются в непроницаемые, местами темно–серые, местами жгуче–черные стены, из которых ярким холодным светом выстреливают молнии.

Тянуться к облакам побуждала меня и вода. Самой красивой казалась мне вода в тех местах, где берега были окаймлены густой зеленью темного леса. Или, опять же, если в середине озера находился остров, покрытый высокими елями, заслонявшими обзор противоположного берега. Так было на Нидерзее в Мазурах, как ни на каком ином озере. Другие же берега рек, на которые приводил меня мой Создатель или забрасывала судьба, чаще всего берега Вислы, Днепра и Днестра, Дуная, Одера, Эльбы и Рейна, на которых я также часто сиживал, не были похожи на берега озера Нидерзее в Мазурах, моей любимой отчизны, не оставляющей меня и в старости. Я никогда не забуду этой земли; подобно тому, как коренной житель Кёльна никогда не забудет свой любимый город на берегу Рейна.

В сентябре 1955  г., сидя на берегу Рейна, я размышлял о смысле солдатского служения в наше время. Моральный облик солдата в условиях демократии – что это такое? Я глядел на воду, наблюдая за тем, как она образует завихрения, как здесь и там тащит за собой отломанную ветку, бутылку из–под пива или пустую бутылку из–под вина. Ведь я сидел на берегу Рейна, а его воды вбирали в себя притоки из городов, славных своим вином и веселыми праздниками, – Рюдесхайма, Кобленца, где из года в год на исходе зимы проводится карнавал, посвященный слиянию Рейна и Мозеля, и Кёниге – винтера. День выдался жаркий. Близился вечер. Тонкие высокие тополя отбрасывали с берега на воду длинные тени. Особенно вяло, даже как–то лениво тек здесь Рейн в извилине ниже Скалы Дракона навстречу своему устью. Грузовые суда плыли и на север, но все больше на юг. Скоро, через час– два, они где–нибудь пришвартуются к берегу, чтобы стать на ночевку, а может, поплывут дальше и ночью до своего порта назначения. С какой–то баржи доносились протяжные звуки аккордеона, которыми матрос выплескивал в сумерки свою грусть о девушке в далекой стране.

В тихом рукаве Рейна между берегом и островом, близ моста, протянувшегося от Бад Хонефа к острову Графенвёр, стоял пришвартованный старый ялик, который когда–то, возможно, сотни лет назад, использовали для рыбной ловли. Теперь ему не было применения. Слегка покачиваясь на волнах, старое дерево беспрерывно, монотонно, день и ночь, в ровном ритме движущегося потока кряхтело, скрипело, вздыхало и охало.

Я прошел по перемычке, до самого ее конца, присел на большой валун, тронул носками туфель воду и устремил взгляд на Скачу Дракона, на вершине которой виднелись развалины крепости. Я долго просидел в тот осенний день на своем привычном месте на берегу Рейна. Перед моим взором словно прокручивалась кинолента о второй – после несчастного случая на Нидерзее – жизни, наполненной кадрами разрывов гранат, скрежетом танков, дико лязгающих гусеницами, раздирающего нервы рева «органа Сталина» (жаргонное название «катюш» в гитлеровских войсках. – Примеч. ред.), стреляющего сотней стволов, горящих домов и бегущих из деревень кричащих и плачущих людей – стариков, женщин и детей. В Николаеве или в Грауденце и Торне (Торунь. – Примеч. ред.) на Висле.

Я видел горящие Кёльн, Гамбург, Вюрцбург, Дрезден, Кёнигсберг, Данциг, Гельзенкирхен и всю огромную Рурскую область. Вся прекрасная земля полыхала пожарищами.

«Эта проклятая война…» – думал я.

Откуда–то издалека послышался громкий смех, вызванный, очевидно, обильным возлиянием, и покатился в сторону острова. Юная парочка нашла в густых укромных кустах речного берега свое молодое счастье. Они смеялись от удовольствия.

В этот день я должен был принять решение. Я встал с травы и медленно побрел по мелководью босиком обратно по перемычке, держа туфли в руке. Было холодно, но я чувствовал себя бодрым. Закатывая штанины, я вдруг услышал у себя за спиной зовущий меня женский голос. Я не понял, что она кричит мне, но голос ее звучал взволнованно. Ей было – как мне показалось с первого взгляда – лет сорок пять, на ней были красная юбка, белая блузка с черным поясом и традиционные мазурские аксессуары женщин Восточной Пруссии. Как показалось мне на мгновение, это была женщина, жившая в Нидерзее на опушке леса напротив кладбища, которую я однажды видел на том месте, где из лесной мшистой топи торчал притопленный и потрепанный ветрами и дождями ялик. Но ведь та женщина из Нидерзее была одета в изящное белое платье.

Не делайте этого! Не надо! Эй! Послушайте! – взволнованно кричала она мне. – Ради Бога, не надо, не делайте этого, ведь из любого тупика есть выход!

Я сообразил, что женщина, видимо, совершенно неправильно истолковала мои намерения.

Да нет, – сказал я, – вы что думали? Я просто хочу босиком пройти до Скалы Дракона.

Дойти босиком? До Скалы Дракона? По Рейну? – «Совсем чокнутый парень», – наверное, подумала она. Кто знает! Наконец мы оба вдруг в одно и то же мгновение рассмеялись.

Женщин, которым за сорок, я считал тогда настоящими старухами. Мне–то самому было тогда лишь чуть за тридцать, но я заметил, что эта женщина хоть и «старая», но при этом еще очень красивая. К тому же у нее были длинные белокурые волосы, обрамлявшие ее лицо словно золотистой рамкой. Я люблю белокурые волосы. Я вышел из воды на берег острова. Мы сели на травку и долго беседовали, пока не стемнело. Ее звали Анна, а родом она была из Силезии. В конце войны она бежала из Бреслау. Странно, подумал я, как много женщин зовутся Аннами. В Бреслау она потеряла своего ребенка; ее муж, учитель гимназии, не вернулся из России, рассказала она. Она долго его ждала, как вынуждены были тогда ждать многие другие женщины в Германии – до 1955  г., наверное, когда из сталинских лагерей военнопленных вернулись последние наши военнослужащие. Но ее мужа среди возвращенцев не было, а ведь она надеялась до последнего дня. Она так ничего и не узнала о его конце. Но теперь она хотя бы совершенно точно знала, что дальнейшее ожидание бессмысленно и что его больше нет среди живых.

Анна напомнила мне медсестру нашей сельской поликлиники в Нидерзее. Она была «женщиной на все руки». В этом местечке у озера Нидерзее она перед началом богослужения зажигала свечи в маленькой церкви, которая скорее была общинным домом, звонила в маленький, почти миниатюрный колокол на низенькой колокольне и обслуживала больных на дому. Так что ничего удивительного не было в том, что когда я в январе 1943  г. на перроне в Нидерзее на неопределенное и неизвестное время прощался со своей семьей и своей юностью, чтобы отправиться на фронт и выполнить свой долг перед отечеством, среди тех, кто составлял нашу маленькую группу, находилась и Анна, наша медсестра из пасторского дома. Она была в своем скромном темном платье, волосы прикрывал белый чепчик, а на воротничке блузки была приколота брошь женского монашеского ордена иоаннитов, члены которого посвящали себя миссии милосердия и благотворительности .

С 1693  г. главой этого ордена, пользовавшегося в Пруссии значительным авторитетом, его магистром и штатгальтером неизменно являлся наследный принц Пруссии. Это был евангелический орден, основной своей задачей считавший защиту христианской веры и служение больным и немощным. Небесным заступником и покровителем иоаннитов является Иоанн Креститель.

Незадолго до отхода поезда сестра Анна вложила мне в ладонь маленькую открытку, на которой был изображен страдающий Христос с терновым венцом на главе, а внизу было начертано утешающее изречение: «Во всех бурях, во всякой беде он тебя защитит, верный Бог».

Эту скромную открытку я как зеницу ока хранил все долгие и тяжкие шесть лет войны и плена. Вместе со мной она пережила «уплотнения» и дезинфекции. Однажды ее обнаружил у меня один русский и бросил открытку себе под ноги. Но я ее поднял, русский ничего не сказал, и я принес ее с собой на новую родину в Гармиш—Партенкирхен.

Открыточка, которую дата мне сестра Анна на перроне, была знаком расположения и выражением надежды на возвращение и встречу, – точно таким, каким в грустный час моего расставания со школой Берлинга в Хоэнштайне одарила меня Рут, дочь хозяина лесопильни, у которого я квартировал, провожавшая меня и своего брата Арнольда до вокзала. Рут вложила мне в руку вязаную наручную повязку. На повязке мелкой буквенной вязью было вышито то ли «Возвращайся!», то ли «Храни тебя Бог!», уж не помню точно. Прошел не один десяток лет, прежде чем я узнал, что обе они живы и здоровы. Это были по–настоящему счастливые минуты моей жизни после возвращения из советского плена.

После возвращения из плена меня свалило заражение крови. Это произошло всего лишь через несколько недель пребывания у матери в Фарханте под Гармиш—Партенкирхеном, где мы – мать, сестра, ее дочь Розвита и я – жили у хозяина мясной лавки Минхольца в однокомнатной квартире под крышей. Под вечер до опасной отметки поднялась температура, а на коже появилась красная полоска. Моя сестра Рут побежала за помощью. Бодрствовал я или находился в бреду? Кто знает! Но я увидел вдруг медсестру Анну из Нидерзее – вроде бы она сидит у моей постели, держит мою руку и гладит ее. Да, конечно, это была Анна, наша медсестра Анна из скромного общинного дома, служившего нам церковью в Нидерзее, которая дала мне с собой в дорогу на фронт открытку « Во всех бурях…». Она делала мне холодные компрессы и всю ночь проводила у моей постели на деревянном кухонном стуле.

Мать сидела у плиты и плакала. Нервно вышагивала туда– сюда по комнате Рут, она то садилась, то вскакивала, вновь садилась и не знала, что ей делать. «Нет, о Боже, нет, только не теперь! – восклицала она вновь и вновь. Я все это вижу как сейчас. – Не теперь, когда он все–таки вернулся домой!» «Как это домой?» – подумал я. Ведь родительский дом остался далеко на Востоке. Потом вокруг меня все вдруг сначала потемнело, потом просветлело. Неужели я проспал целый день? Похоже на то. Ощущение было почти такое же, как тогда, когда я от смерти утопленника в озере Нидерзее был возвращен к жизни молодым двадцатилетним рабочим с лесопильни советника коммерции Андерса.

Как–то, спустя короткое время после возвращения домой летом 1949  г., над Гармиш—Партенкирхеном буйствовала страшная гроза. Мы перепугались – так плотно били молнии. Я сидел на кушетке и ждал. И вот, совершенно неожиданно, прямо у меня за спиной вдоль стены пробежала в направлении окна шаровая молния, выплыла через него наружу и тотчас исчезла. Потом все стихло. Наступила абсолютная тишина. Лишенная всяких звуков. Беды в этой мансардной комнатушке на втором этаже хозяина мясной лавки Минхольца не случилось.

Разве больше не случаются чудеса? Действительно не случаются? Медсестру Анну я позже потерял из виду и никогда уже больше с ней не встречался. Если не считать одного этого раза в Гармиш—Партенкирхене, когда она совершенно внезапно – спустя шесть лет – оказалась у моей постели и гладила мою руку, вновь и вновь гладила и гладила мою руку, ни на мгновение не сходя со своего жесткого стула. Она, как мне показалось, очень устала..

Федеративная Республика Германия создает свои вооруженные силы в целях обороны

Осенью 1955  г. было принято знаменательное решение: Федеративная Республика Германия воссоздаст вооруженные силы для решения оборонительных задач. Назначение бундесвера недвусмысленно было сформулировано в Основном законе; он должен служить обороне! Решение невозможно было интерпретировать иначе. Да в ту пору ни один политик и не хотел его интерпретировать. Это же было ясно!

Федеральная разведывательная служба присвоила тайному государственному договору от 21  мая 1949  г. степень «строжайшей секретности». В договоре были закреплены основополагающие ограничения, наложенные победителями на суверенитет Федеративной Республики на период до 2099  г., факт существования которых вряд ли у кого сегодня, думается, может уложиться в сознании. В соответствии с условиями договора за союзными державами закреплялось также «право на осуществление полного контроля за немецкими средствами массовой информации» вплоть до 2099  г. К тому же договор предусматривал, что перед принятием присяги каждый вступающий в должность Федеральный канцлер Германии по распоряжению союзников обязан подписать так называемый «канцлерский акт». Кроме того, союзники наложили арест на золотой запас Федеративной Республики.

Как бы то ни было, Федеративной Республике Германии все–таки была возвращена часть ее суверенитета, но только часть. Причем в том лишь объеме, в каком это было необходимо, чтобы обосновать воссоздание немецких общевойсковых соединений.

Спустя десять лет после окончания страшной Второй мировой войны, несмотря на эти и другие ограничения союзников, немецким солдатам предстояло принять от французов, англичан и американцев казармы и приступить к несению своей службы для защиты свободы и сохранения и обеспечения мира. Следует ли и мне вновь становиться солдатом? Предстояло дать ответ на этот вопрос.

Спросом пользовались люди вроде меня, бывшие фронтовики, имевшие за плечами боевой опыт Второй мировой войны, особенно на русском театре военных действий. Но я на тот момент еще не избавился от жалящих шипов воспоминаний о военных событиях и тяготах плена. Другими же, теми, кто отвергал саму возможность воссоздания немецкой армии в 1955  г., в основном двигало просто недоверие по отношению к солдатам и армии вообще. Ведь прошло всего шесть лет с тех пор, как я на маленьком вокзале в Нидерзее вновь обрел свою семью и видел плачущей свою мать с забинтованной головой после операции на ухе, прислонившуюся к деревянному забору. Теперь же, в начале лета 1949  г., моя мать плакала от счастья.

Наши бывшие противники и новые друзья наседали на нас, желая получить себе в помощь немецкого солдата, главное, такого, каким они его знали по Второй мировой войне. Они охотно восстановили бы старые фронтовые дивизии, хотя, конечно же, ограниченной численностью, даже, возможно, одели бы солдат в старую форму вермахта. Во всяком случае, им грезился образ немецкого солдата, который смело сражался на широких просторах России с 1941 по 1945  г. В тех же вопросах, в каких они делали поправки на дух времени, это происходило, как они сами считали, под давлением обстоятельств, исключительно в интересах немецкой политической оппозиции. В самом деле, так ли уж волновало тогда американцев, в какую форму будут облачены немецкие солдаты? Союзники могли бы пойти на многие уступки, лишь бы только получить наконец себе в соратники немецкого солдата в составе союзных войск. Как можно быстрей! И числом по возможности в 500 000 человек.

Решение принято

Когда я спустя несколько дней после принятия мною решения сообщил тогдашнему моему патрону, регирунгсдиректору Отдела по вопросам труда и трудоустройства Гельзенкирхена, доктору Ф., что намерен подать прошение о зачислении меня на офицерскую должность в ряды бундесвера, он, как мне показалось, вздрогнул от неожиданности. «Но зачем это вам? – спросил он и заметил: – У вас же есть отличные перспективы сделать себе хорошую карьеру в Управлении труда. К чему же вам снова идти в солдаты?»

Я тогда только что стал руководителем отдела статистики с перспективой повышения, успешно проявил себя в Гельзенкирхене в качестве политика, был членом окружного президиума одной партии, председателем комитета беженцев, пресс–атташе окружного отделения молодежной организации той же партии и имел разные весьма благоприятные перспективы на будущее. То есть меня наверняка выбрали бы в ландтаг земли Северный Рейн—Вестфалия, а позднее, вероятно, и в бундестаг. Так что особой нужды идти в солдаты не было. А еще через несколько дней после этого мне поступило, при том, что никаких запросов я не делал, письмо с предложением должности начальника отдела по технике безопасности в компании «Айзенверке Гельзенкирхен». Это была бы, безусловно, интересная работа и, разумеется, более выгодная, чем в Управлении труда. Предложение действительно было чрезвычайно привлекательным. Жалованье, на которое можно было рассчитывать в ближайшем будущем, как я очень скоро выяснил, было вдвое выше денежного обер–лейтенантского содержания в бундесвере. Ведь у меня, надо упомянуть, к тому времени было двое детей; это обстоятельство сулило определенные дополнительные трудности и уж точно на первых порах означало в течение какого– то времени разлуку с семьей. Да, добрые друзья хотели отлучить меня от армии, в которую я решил пойти. Стоит заметить, что все мои доброжелатели принадлежали к той партии, которая решительно выступала за перевооружение Германии. Но я уже принял свое решение.

Почему же мужчины вроде меня, пережившие столько невзгод на войне, вновь взяли в руки оружие? Чисто материальные основания очень редко имели определяющее значение, потому что многие из тех, кто летом 1956  г. «вступил» в ряды армии, были учителями, служащими, журналистами, клерками, студентами, были устроены на хорошо оплачиваемой и стабильной работе в сфере экономики и даже – как, например, генерал Гюнтер Кислинг – имели докторскую степень и тем не менее стали солдатами. Почему?

Среди первых офицеров, откликнувшихся на зов страны, было не так много мужчин, которым после войны пришлось довольствоваться низким доходом, к примеру, в сельском хозяйстве в Шлезвиг—Гольштейне или Нижней Саксонии, в качестве простых рабочих или в шахтах, где имелась большая потребность в рабочей силе. В большинстве своем эти офицеры сумели освоить востребованные профессии, которые в любом случае обеспечивали им более высокий доход, чем тот, который они получали в первые месяцы в армии. Значит, были, по–видимому, и иные причины, побудившие их летом 1956  г., а может, даже и раньше, принять решение снова стать солдатами. Может быть, меня манили в какой–то, пусть и малой, степени жажда приключений и предвкушение радости от предстоящего воплощения в жизнь хоть и знакомой, но все–таки новой задачи? Новый вызов? И злость на унижения и страдания в плену – даже если мое пребывание в нем складывалось не так уж трагично, как у других. Конечно, были и иные причины, и не все они сводились к стремлению участвовать в защите отечества от внешних угроз. Каждый отдавал себе отчет в том, что решение служить в бундесвере может иметь серьезные последствия, а в иных случаях означает и необходимость пожертвовать самой жизнью, тем не менее все эти мужчины в возрасте тридцати – тридцати пяти лет подали заявление о зачислении в вооруженные силы и вскоре после этого дали присягу «верно служить Федеративной Республики Германии и храбро защищать право на жизнь и свободу немецкого народа».

НОВОЕ НАЧАЛО

Новое обмундирование

Ради соблюдения определенного порядка в настоящем повествовании, ведущемся от лица очевидца, нужно более пристально вглядеться в прошлое, поскольку решение, принятое на берегу Рейна, и первую встречу с министром обороны Георгом Лебером разделяют насыщенные многими событиями годы, которые, разумеется, мы не можем просто взять и вынести за скобки.

Итак, я снова стал солдатом, во второй раз в моей жизни, на этот раз в новом, непривычном обмундировании солдата Федеративной Республики Германии. Оно было неудобно и сверху, и снизу, и спереди, и сзади. В то время как солдат Национальной народной армии ГДР носил модифицированную серую форму бывшего германского вермахта, солдат бундесвера, как уже упоминалось, был облачен в форму–попурри с элементами американского стиля. Внешне это обмундирование бундесвера мало чем напоминало традиционное обмундирование немецких солдат. Было очевидно, что его политически озабоченные творцы позволяли себе сохранять черты немецкой армейской традиции лишь в тех случаях, когда этого вроде бы совсем нельзя было избежать. Правда, по прошествии некоторого времени выяснилось, что эта первая внешняя попытка американизации молодой немецкой армии оказалась неудачной. Это обмундирование никому не нравилось, а те, кто его носил, скоро стали насмехаться над «обезьяньими курточками». Форма просто не соответствовала традиционному образу немецкого солдата. Она скорее походила на униформу портье на гамбургском Санкт—Паули, чем на форму солдата вермахта. Это произошло вследствие того, что политики были озабочены тем, как бы в максимально возможной степени политически корректно потрафить американским союзникам, хотя самих американцев и англичан совершенно не волновало, как солдаты новой немецкой армии себя публично позиционируют. Действительно важным союзники считали усиление собственных войск за счет немецких солдат, в максимально возможной мере денацифицированных, но по своим сугубо боевым качествам не уступающих солдатам вермахта времен Второй мировой войны, только иначе обмундированных. А еще им было важно, чтобы немцы как можно больше вооружений и боевой техники приобретали в США. Они уже тогда пришли к выводу, что в перспективе воспрепятствовать немцам наладить свое собственное производство вооружений не смогут.

В 1983  г., после одного из натовских учений, главнокомандующий вооруженными силами США в Европе генерал Отис уважительно спросил командующего десантно–диверсионными войсками территориальной обороны «Юг»: «А как далеко ты во время войны прошел в глубь России, Герд?» Услышав мой ответ: «Я дошел до Никополя и Запорожья», – американский генерал устремил взгляд на карту, ища указанные мной города в районе, находившемся километрах в пятистах западней, а именно где–то в районе Кривого Рога и рядом с ним.

Нет–нет, – сказал я. – Надо искать намного, намного дальше в восточном направлении! Это было вот здесь, генерал Гленн Отис, – чуть западней Сталинграда.

Вот черт, – воскликнул американец, – ну да, конечно, вы же дошли до Сталинграда. – Он призадумался. «Да, – вероятно, сказал он сам себе, – если мы хотим воевать так же успешно, нам нужны именно такие солдаты». Но вслух он этого не произнес.

Он одобрительно похлопал меня по плечу, как будто наши военные успехи в период Второй мировой войны были моей личной заслугой. А про себя, видимо, подумал также: «Как же это вам удалось при отсутствии преимущества в военном потенциале?» При этом он, вероятно, размышлял о соотношении пространства, времени и живой силы – тогда, в период с 1941 по 1945  г., и сегодня.