Текст книги "Немецкая карта"

Автор книги: Герд-Хельмут Комосса

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

Георг Лебер, в прошлом профсоюзный лидер, а еще ранее, во время Второй мировой войны, унтер–офицер, бывший министр почты и связи, вступил в должность федерального министра обороны 7  июля 1972  г. Я был первым солдатом, стоявшим напротив министра в этой его должности, первым, кто вызвался быть полезным ему при принятии на себя командных функций в Хардтберге (район Бонна, где находилось министерство обороны ФРГ. – Примеч. пер.) Из этой первой встречи возникли доверительные отношения, которые привели позже к тому, что в один прекрасный день министр Лебер смог вручить мне, тогдашнему адъютанту генерального инспектора, грамоту о моем производстве в бригадные генералы.

Лебер сделал в бундесвере немало хорошего с момента вступления в должность до драматического окончания своего пребывания на министерском посту. Он был против всякого тщеславия, всех соблазнов и искушений должности и лично заботился о солдатах бундесвера – в полном соответствии со своим требованием о заботе государства о солдатах. Этому требованию министра противостояли требования сметы 14 федерального бюджета. Бундесвер долгое время оставался для многих политиков, а кое для кого остается и по сей день, нелюбимым пасынком. Войска же всегда чувствовали это.]

Что обязан знать новичок

Федеральный министр Георг Лебер был членом правительства, и в конкретных вопросах политики безопасности его познания не выходили за рамки того, что положено знать любому министру. Но его желание расширить рамки своих представлений стало приносить плоды уже с первых дней после вступления в должность.

Он умел видеть главное и необходимое, что в тот период было немаловажно. Он доверял своим подчиненным и никогда не забывал о том, что и сам когда–то был солдатом и прошел войну.

Бундесвер и особенно его руководство повидали на своем веку немало министров, и далеко не все они были популярны.

Лебер всегда был готов защищать интересы своих подчиненных, что уже вскоре привело к возникновению атмосферы доверия между политическим руководством в липе министра и командным составом вооруженных сил. Прежде такое удавалось далеко не всегда.

11  июля 1972  г., вскоре после вступления нового министра в должность, генеральный инспектор проинформировал его о важнейших проектах. Следует упомянуть, что на тот момент планировались коренные преобразования в области политики безопасности и предшественник Лебера Хельмут Шмидт уже задал некоторые направления такого развития. Это касалось, в частности, создания Малой и Большой коллегии, указа о перераспределении полномочий инспекторов отдельных видов вооруженных сил и некоторых других директив в области оборонной политики. Хельмут Шмидт перевел бундесвер на новую основу. Кроме того, произошли изменения в стратегическом мышлении НАТО, от которых зависела и роль нашей страны в случае начала новой войны. На первый план выходил вопрос о применении ядерного оружия. Еще шла дискуссия об использовании «атомных мин» в качестве современного средства охраны границы, из–за которой генерал Хайнц Треттнер – предшественник генерала де Мезьера – оказался под огнем жесткой общественной критики. Но именно Треттнер, еще командуя 1–м корпусом в Мюнстере, одним из первых осознал, что достаточно применить всего лишь один ядерный заряд, чтобы изменить характер войны, и что обладание таким оружием позволило бы государству занять особое место среди мировых держав.

Кроме того, с подачи федерального правительства разгорелись дебаты о новой структуре вооруженных сил. Можно было ожидать, что социал–демократы после прихода к власти уделят этой проблеме особое внимание. Каким должен быть принцип комплектования? Для министра обороны Шмидта это стало одним из важнейших вопросов, ответа на который требовали партийные организации на местах.

В вопросе о возможности применения атомного оружия адмирал Циммерман настаивал на усилении роли ФРГ в НАТО путем участия в Группе ядерного планирования альянса, поскольку в случае ядерного удара территория Западной Германии пострадала бы особенно сильно. Циммерман рассказал министру о том, как бундесвер в последние годы – не без проблем – пытался переосмыслить стратегию в этой области. Постепенно сформировалось убеждение, что надо защищаться, а не разрушать, и что первый же ядерный удар означает качественное изменение хода войны, а если приказ все–таки последует, то удар должен быть дозированным. Кроме того, следует особенно внимательно выслушать аргументы страны, которая может стать целью такой атаки. Все эти соображения я, исходя из личного опыта работы в отделе ядерного планирования Центральной группы армий, изложил в неформальном порядке генералу Треттнеру. Судя по всему, генеральный инспектор их учел, после чего на стол министра лег доклад о двусторонних договоренностях Соединенных Штатов и ФРГ.

За этим общим докладом генерального инспектора министру Леберу последовали рапорты от инспекторов отдельных видов вооруженных сил. Теперь новый министр был достаточно подготовлен, чтобы выйти на арену политики безопасности, где он скоро завоевал уважение и доверие, в том числе и со стороны союзников. И если еще несколько дней назад министр Лебер объяснял мне с глазу на глаз, что почти сроднился со своим почтовым министерством и принимает новый пост лишь потому, что не желает нарушать партийную дисциплину, то уже очень скоро все в министерстве, а потом и по всей стране почувствовали, что бундесвер получил политического руководителя, которому может доверять каждый солдат.

Новый министр обороны испытывал симпатию к военнослужащим и требовал от политиков заботливого отношения к ним. Таким образом, Лебер оставался верен обещанию, данному им при вступлении в должность. Тот факт, что министром назначили бывшего фронтовика, знающего все «прелести» солдатского быта, можно было расценивать как большую удачу.

Мимо Бонна не проходит ни один офицер службы генерального штаба

Минуя министерство обороны, карьеру в бундесвере не сделать. Не могу сказать, что я мечтал оказаться в Бонне, но, получив соответствующее направление, решил не противиться своей военной судьбе. Мимо Бонна не пройдет ни один офицер генштаба – тем более если он имеет высокие карьерные устремления. Итак, в путь!

Свое продвижение по служебной лестнице в структуре министерства я начал с 3–го подотдела в штабе сухопутных сил, который, среди прочего, отвечал за вопросы организации. Руководил подотделом бригадный генерал Хантель – выходец из Восточной Пруссии и солдат, которого мог породить только вермахт. В том, что касалось соблюдения устава, он не признавал компромиссов, и приказы не обсуждались. Так его учили еще в последние годы рейхсвера. Дух немецкой армии сохранялся независимо от того, что рейхсвер превратился в вермахт, а потом в бундесвер. Тот, кто служил в рейхсвере, был хорошим солдатом, а кто воевал, тот отлично подходил для высокой должности.

Генерал Ульрих Хантель был, без сомнения, военным лидером и образцом для подражания. Надежный и верный, добросовестный и скромный – как и положено уроженцу Восточной Пруссии. В области дисциплины он научил меня тому, что я не успел усвоить раньше. Наблюдая за распределением поручений, уже через пару месяцев я убедился в том, что пользуюсь неким особым расположением по сравнению с сослуживцами. Сложные задачи он поручал мне, а не «этим министерским крысам», и радовался хорошим результатам работы.

Сегодня я, к сожалению, должен признать, что в пределах своей компетенции не проявлял ни особого рвения, ни даже усердия. Я делал ровно то, что было приказано, и не особенно беспокоился, если какие–то дела слишком долго залеживались на моем столе. К моему удивлению, многие документы, снабженные изначально грифом «срочно», пролежав пару месяцев в моем сейфе, могли спокойно отправляться в архив без всякого ущерба для дела. Составление картотек личного состава какой–нибудь роты или батальона тоже не особенно меня вдохновляло. Но служебные обязанности требовали выполнения и такой работы. Гораздо интереснее были отчеты о состоянии дел в сухопутных силах. Отдельные рапорты сводились здесь в единый вердикт, например, «к обороне условно готовы». Эта формулировка в свое время помогла журналу «Шпигель» заметно поднять тираж, но при этом доставила неприятности моему будущему другу Конраду («Конни») Алерсу. Отчеты состояли из моих пассажей. Я мог излагать свои соображения так, как это делают журналисты. Меня радовала возможность писать. Это было намного интереснее, чем, например, размышлять о том, можно ли в мирное время снять два поста по маршруту следования поезда или нет.

Моя работа в 3–м подотделе, честно признаться, не требовала великих профессиональных свершений. С начальством у меня проблем не было, да и не могло быть, ведь и по рождению, и по духу я был представителем Восточной Пруссии. И мой земляк генерал Хантель был доволен моей работой.

Каждый день ровно в полдень сотрудники подотдела вместе с шефом шли на обед. Хантель любил военный порядок во всем. Во время еды служебные разговоры не прерывались, но допускались и замечания на отвлеченные темы. Шутки тоже приветствовались – в том числе и с политической подоплекой. В те времена офицер бундесвера в кругу сослуживцев мог говорить открыто. Это продолжалось недолго – по мере политизации офицерского корпуса изменилась и общая атмосфера в армии.

Хотя германский вермахт и присягал на верность Адольфу Гитлеру, но в своей массе за редким исключением был абсолютно аполитичен вплоть до своего печального конца. 20  июля 1944  г. произошло нечто из ряда вон выходящее. Это был политический поступок, пусть в какой–то степени и ставший следствием военного анализа ситуации. Конечно, заговорщики под руководством фельдмаршала фон Вицлебена и полковника графа Штауффенберга осознавали, что надвигается военная катастрофа. Но их решение убить тирана было, без сомнения, политически мотивировано.

Находясь однажды в Штраусберге под Берлином в рамках одного из рабочих заседаний Общества за единую Германию (оно, как и остальные 72 заседания, проходило при поддержке Федерального управления политического образования), я возложил цветы к месту расстрела Штауффенберга и его товарищей. Во время этой церемонии слева от меня стоял отставной генерал–майор Петер Штойрих, представитель бывшей Национальной народной армии ГДР. Вместе мы поклонились жертвам событий 20  июля 1944  г. И это был не красивый жест, а знак нашего уважения.

Я протянул генералу руку, он крепко ее пожал. Это напомнило мне момент, когда я с другим участником заседания из Восточного Берлина выходил из базилики Четырнадцати святых в Верхней Франконии. Солнце клонилось к закату, когда друг из бывшего Восточного Берлина вдруг схватил мою руку и произнес: «Господин генерал, сегодня здесь с вами я обрел свою Германию».

Когда в 1955  г. формировался бундесвер, многие хотели начать с того места, где все оборвалось в сорок пятом. Опираясь на свой военный опыт, они хотели ввести новые формы подготовки, рисовали образ современного солдата в условиях демократии, но по духу армия должна была оставаться в основном вне политики. Полностью воплотить все это в жизнь, конечно, не удалось – хотя бы потому, что новый немецкий солдат не пользовался одинаковым уважением со стороны всех политических партий.

Некоторые из них, скорее, питали к нему ненависть и презрение. Держать армию подальше от политики не представлялось возможным. Каждый политик должен был ясно определиться, выступает ли он за или против нового немецкого солдата. В то же время каждому солдату приходилось делать выбор в пользу той или иной политической партии. Большинству военных это было не по душе, гораздо симпатичнее для них была старая модель рейхсвера.

В том, что касается политической ориентации офицерского корпуса на момент создания бундесвера, приходится констатировать, что офицер хотел оставаться вне политики, но не имел такой возможности. Позже выяснилось, что проникновение политики в войска может губительно повлиять на атмосферу товарищества. Первое решительное вторжение политики в казармы произошло в период правления «красножелтой» коалиции. Тогда, к 1968– 1969 гг., бундесвер уже успел справиться с целым рядом серьезных проблем. С приходом Хельмута Шмидта в министерстве обороны в Бонне воцарилась новая атмосфера. Я тогда пришел с докладом о состоянии сухопутных сил к заместителю инспектора этого вида вооруженных сил. Генерал–лейтенант Эрнст Фербер, казалось, был согласен с результатами моих трудов. Когда я закончил, он вдруг спросил: «Как вы смотрите на то, чтобы перейти на работу ко мне? Вы составили хороший доклад».

Вскоре после вступления в должность министра Шмидта в Бонне разразился скандал. На одном из мероприятий Командно–штабной академии бундесвера в Гамбурге тогдашний заместитель инспектора сухопутных сил Хельмут Грасхи, выступая перед слушателями академии, позволил себе бестактное замечание насчет того, что в период формирования бундесвера система идеологической подготовки была не более чем фиговым листком или фикцией. Один из командиров спонтанно возразил против такой позиции своего боннского начальника и извинился перед слушателями академии за словесные промахи генерала. Сложилась уникальная ситуация.

Грасхи был переведен на другую работу, его преемником стал генерал–лейтенант Фербер. Скандал повлек за собой и ряд других кадровых перестановок в министерстве обороны. Штабной офицер при заместителе инспектора сухопутных сил тоже, очевидно, попал в немилость и был вынужден освободить свой пост. «Хотите на его место, Комосса?» – спросил меня генерал Фербер. А почему бы и нет, спросил я себя и повторил это вслух. «Когда приступать, господин генерал?» – спросил я и получил по–военному четкий ответ: «Завтра!»

Сообщив об этом решении генерала своему непосредственному начальнику Ульриху Хантелю, я стал свидетелем взрыва эмоций с его стороны.

Однако буря быстро улеглась и не имела последствий, ведь приказ есть приказ. Этот принцип неукоснительно соблюдался в бундесвере, как когда–то в рейхсвере и вермахте. Я очистил рабочий стол и подготовил документы своему преемнику, который был мне тогда еще неизвестен. Уже на следующее утро я предстал перед заместителем инспектора сухопутных сил.

Работать на генерала Фербера было приятно во всех отношениях. Он был очень образованным офицером. К его роду принадлежал один из известных немецких художников. В своих выступлениях он был всегда корректен, настоящий джентльмен в погонах. В то же время, его явное стремление приспособиться к новому политическому стилю было мне не всегда по вкусу.

Вообще процесс адаптации к политической воле был характерен для бундесвера образца 1968–1969 гг. Формула генерала фон Клаузевица о примате политики не ставилась под сомнение. Она – пусть и не всегда с охотой – соблюдалась генералитетом в качестве базового принципа. На этом фоне вызывал особое раздражение тот факт, что некоторые высокопоставленные чиновники, как, например, министериаль–директор Эрнст Вирмер, трактовали этот принцип как «примат гражданского над военным». Считалось, что статс–секретарь должен быть рангом выше военнослужащего в самом высоком звании. На высшем командном уровне в министерстве с момента создания бундесвера постоянно шла борьба за влияние на министра или за репутацию, что на самом деле, надо признать, было борьбой за власть.

Генералитет то и дело пытался ограничить чрезмерное влияние статс–секретарей на политическую верхушку, но эти попытки терпели неудачу, наталкиваясь на сопротивление тех, за кем на тот момент было последнее слово в вопросах военного руководства, будь то Шрёдер, фон Хассель, Шмидт, Лебер или Апель.

Эрнст Вирмер в годы становления бундесвера был серым кардиналом. Он стоял у самых истоков его создания и, будучи начальником 3–го отдела, который занимался вопросами управления, имел большое влияние на формирование вооруженных сил новой Германии. Вирмер родился в семье вестфальского чиновника и был воспитан в католической вере. В годы Третьего рейха он некоторое время провел за решеткой, поскольку его брат, будучи одной из ключевых фигур в составе антигитлеровского Сопротивления, привлек его на сторону оппозиции.

Вирмер стал одним из самых молодых членов Парламентского совета и принимал участие в разработке Основного закона. Аденауэр сделал его своим личным референтом и доверенным лицом в окружении будущего министра обороны Тео Бланка. Вирмер оказал решающее влияние на концепцию оборонного сектора. Его еще называли «отцом системы управления бундесвера». Несомненно, он имеет особые заслуги в области взаимодействия армии и церкви. Ему, правоверному христианину, эта работа была особенно близка.

Тот факт, что в бундесвере была налажена пастырская служба, можно считать его заслугой. Он оказал существенное атияние и на разработку военного законодательства. Он помог интегрировать бундесвер в общественную структуру нашего государства. В целом заслуги Вирмера в деле становления бундесвера неоспоримы – несмотря на постоянные трения между генералитетом и олицетворявшейся им административной верхушкой министерства.

Каждый, кто занимал пост министра обороны, знал об этих трениях и принимал их к сведению. Указ Хельмута Шмидта о распределении полномочий, который после вступления в силу действовал еще в течение 35 лет, внес некоторую ясность в отношения по принципу «военные здесь, администрация там», но до конца проблемы не решил. В 2004  г. министр Штрук внес в текст указа некоторые изменения, которые можно назвать косметическими. Преодолеть напряженность с их помощью так и не удалось.

Как бы то ни было, генеральный инспектор получил наконец возможность отдавать приказы инспекторам рангом ниже. Но у германской армии по–прежнему не было главнокомандующего из числа кадровых военных. Да, в 2005  г. генеральный инспектор был уже не просто политическим советником руководства, но позиции начальников генштабов в других странах НАТО были значительно прочнее. И в обозримом будущем вряд ли что–то изменится.

Генералитет в период правления социал–демократов повиновался политическому руководству – иногда это делалось с явной неохотой, но ни один генеральный инспектор не позволял себе переступить четко обозначенную черту и выступить с публичными возражениями на заседаниях кабинета министров, даже если терпение было уже на пределе. Одно из правительственных решений было для генерала Фербера, тогдашнего заместителя инспектора сухопутных сил, не просто непонятным – поистине неприемлемым. Вернувшись с заседания кабинета, он поначалу с трудом сдерживал эмоции, но потом выплеснул весь гнев и разочарование: «Это просто невозможно, это уже просто предел! Министр не может так поступать!» Резким движением руки он смел мне под ноги все папки со своего письменного стола: «Нет, ну это вообще ни в какие ворота не лезет!» Я был с ним согласен. Тогда я еще не совсем понимал, о чем шла речь на совещании, но министр явно требовал от своих генералов слишком многого.

После многих лет службы в качестве адъютанта я досконально знал свои обязанности, но теперь почувствовал неуверенность. Что мне следовало делать?

Быть может, наклониться и собрать разбросанные бумаги? Но входит ли это в обязанности адъютанта? Или в обязанности офицера? Я в нерешительности смотрел на генерала и колебался. Возможно, мое ожидание длилось слишком долго, потому что генерал теперь сам смотрел на меня. Едва заметная улыбка скользнула по его лицу. Не дождавшись моей реакции, он нагнулся, собрал документы и разложил их на своем столе. «Какое свинство!» – воскликнул генерал. Что конкретно он имел в виду, я так и не понял. Также я не был уверен в том, что в этой нештатной ситуации повел себя правильно, как и подобает вести себя адъютанту.

Здесь будет уместно сказать несколько слов о служебных обязанностях военного адъютанта, работающего на высшем уровне. Как–то во время парадного построения по случаю визита Главнокомандующего силами НАТО в разговоре с глубокоуважаемым мною генеральным инспектором адмиралом Армином Циммерманом я сообщил, что собираюсь занять место за ним во второй шеренге. «Я за вами во второй шеренге, господин адмирал. Сразу за вами», – сказал я. «Что за вздор, Комосса. Ваше место в первой шеренге», – ответил мне генеральный инспектор. С тех пор так и повелось. Не каждому высокопоставленному генералу такое пришлось бы по душе. Но приказ есть приказ.

За свою военную карьеру мне всегда нравились начальники, которые не принуждали меня к выражению собственных политических взглядов. В Бонне я смог испытать на себе, какие неприятности могут принести военному его политические убеждения. Особенно если он занимает руководящую должность. Будучи командиром на различных уровнях, я всегда стремился к тому, чтобы никто не мог уличить меня в каких– либо политических симпатиях. Таким образом, по крайней мере один из двух собеседников, задававших мне вопрос о моей политической ориентации, в итоге не становился моим врагом. И это меня устраивало.

Именно так все и было, пока я занимал должность штабного офицера при заместителе инспектора сухопутных войск. Однако это продолжалось не слишком долго, а именно до тех пор, пока однажды не стало вакантным место адъютанта генерального инспектора. Готфрида Грайнера, который до сих пор занимал этот пост, переводили в войска, и он срочно искал себе преемника. Делал он это, разумеется, не в одиночку. На вакантную должность претендовали даже кандидаты– самовыдвиженцы. Однажды мне по секрету сообщили, что генеральный инспектор рассматривает возможности моего назначения. Вскоре после этого генеральный инспектор вызвал меня к себе и лично сообщил о желании назначить меня новым адъютантом. При этом он заверил, что мое пребывание на этом посту продлится не больше года, так как затем он сам уйдет в отставку, что уже согласовано с министром обороны. И тогда мне наконец откроется перспектива назначения на должность командира бригады, которой я, насколько ему известно, так страстно жду. Что касается моего ожидания, то здесь он был прав. Но что значит год в жизни военного? И что я еще мог сказать? Генеральному инспектору не откажешь. Это было делом чести, и я позволил событиям идти своим чередом.

Спустя год генерал де Мезьер действительно ушел в отставку, и я уже предвкушал свое назначение командиром бригады, однако новый генеральный инспектор, адмирал Циммерман, вступая в должность, заявил мне: «Ну, господин полковник, я буду рад поработать с вами. Всего один год! А затем вы примете командование бригадой».

В итоге все так и произошло. Замечу лишь одно: если послевоенный плен стал для меня большой школой жизни, позволив мне глубоко познать все сильные и слабые стороны человека, то два года, проведенные мною в должности адъютанта генерального инспектора в Бонне, были наиболее интересными в моей карьере. Это был не лучший, но наиболее насыщенный событиями период.

Эти годы, проведенные мною на стыке армии и политики, были особенно интересны в самом начале. В конце стало ясно, что они были также наиболее важными в жизни военного. Важными прежде всего в плане знакомства с новыми людьми, сведенными вместе выполнением одной особой задачи, а также с точки зрения того особого времени, которое было отмечено разного рода прорывами.

Управление бундесвером перешло к социал–демократам из СДПГ, представители протестного движения 1968–го любой ценой прорывались во власть. Йозеф («Йошка») Фишер, за которым в то время еще приходилось приглядывать правоохранительным органам, начинал свое восхождение по политической лестнице. Тогда едва ли кто–то мог поверить в то, что этот Йошка однажды станет министром иностранных дел и будет представлять воссоединенную Германию на международной арене.

Случай, когда Фишер ударил лежащего на земле полицейского, был не просто одним из многих в этом роде. Будучи в то время главой военной контрразведки, я лучше других был информирован о тех политических событиях, что происходили не только на улицах Франкфурта, но и на съемных квартирах, где поседевшие ныне последователи социал– демократов или христианских демократов провели самые бурные годы своей молодости. Во время одной из операций против террористов и экстремистов я тогда потерял одного из своих бойцов.