Текст книги "Александр Гумбольдт"
Автор книги: Герберт Скурла
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)
Гумбольдту так и не довелось повидаться с Боливаром после тех парижских встреч, имевших место осенью и зимой 1804 года. Из Италии, куда он потом направился, он не раз осведомлялся у Бонплана о делах этой «горячей головы». С величайшим вниманием и участием следил он за ходом освободительной борьбы Боливара. Он приветствовал любое развитие событий, которое содействовало освобождению людей от чужеземного ига, и, конечно же, с глубоким удовлетворением принимал к сведению, что его научные изыскания и его «физическое описание» Мексики, Кубы и Венесуэлы давало правительствам независимых государств ценные указания относительно путей политического развития их национальной экономики. Письма Боливара Гумбольдт бережно хранил «как драгоценные воспоминания» об «оказанной ему благосклонности», как «самую прекрасную и славную страницу» своей жизни, которая, по его убеждению, так же, как и жизнь Боливара, «лишь более мягкими средствами, служит делу человеческого разума и благоразумной свободы», – как писал он однажды «Освободителю». О делах Боливара Гумбольдт говорил не иначе как о «великих и благородных деяниях… вызывающих восхищение обоих полушарий».
Мы знаем, что Боливар – полководец и государственный деятель – часто вспоминал о Гумбольдте, часто говорил о своем чувстве глубокой благодарности к нему и о том, сколь многим обязаны молодые южноамериканские государства немецкому ученому. «Александр фон Гумбольдт, – говорится в одном из его писем, – вот кто является настоящим открывателем Америки. Ему Новый Свет обязан большим, чем всем конкистадорам, вместе взятым».
Мексика, довольно быстро укреплявшаяся в своем новом состоянии, смогла получить жизненно необходимый ей большой заем в лондонских банках лишь «по предъявлению» «экономического заключения» Гумбольдта. Это научно обоснованное заключение значило для британских денежных воротил больше, чем что-либо другое. Но помощь немецкого ученого этой стране сводилась не только к сфере экономики. Он раскрыл жителям Мексики глаза на масштабы природных богатств и необъятные возможности экономического развития их страны и тем укрепил их волю в борьбе против испанских эксплуататоров и их стремление к основанию независимых государств. Он пробудил в них живую надежду на то, что «густонаселенные торговые города и плодородные поля, возделываемые свободными руками, возникнут на месте непроходимых лесов».
Мексиканцы произносили имя Гумбольдта вместе со словами «Benemerito», что означает «человек, имеющий большие заслуги перед отечеством», и горячо приветствовали намерение Гумбольдта, высказанное им во времена мрачной реакции в Пруссии, навсегда вернуться в Мексику и основать там научно-исследовательский институт.
Конечная цель исследований – изучение всей земли
О значении научного открытия Америки
Об этой части света, завоеванной в кровопролитных походах жестокими и фанатичными христианами, европейцам многое было известно и до появления там Гумбольдта, однако сведения эти были разрозненными, отрывочными, запутанными, не составлявшими общей картины и не позволявшими проводить на их основе широкий сопоставительный анализ природных особенностей континента.
Первое, что сумел обнаружить светлый ум и острый глаз Гумбольдта, – это сходство строения гор и различие вулканических масс по сравнению с европейскими. Любознательный ученый вместе с верным спутником и помощником Бонпланом с подвижнической тщательностью собирал и регистрировал растительные и животные формы, сопоставлял их разновидности, встречавшиеся в разных частях континента – будь то на равнинах, холмах или неприступных горах, которые он покорял и обмерял, включая и те, что считались самыми высокими на земле. Все это наряду с постоянным изучением физико-химических свойств атмосферного воздуха позволило ему дать жизнь сразу двум наукам: географии растений, или учению о зональном распределении семейств и видов растений, и науке о распределении границ воздушных слоев с одинаковой температурой (учению об изотермах). Третьей великой и удачно осуществленной им идеей, имевшей на сей раз отношение к общественным дисциплинам, была общая статистика. Сделанный им первый свод статистических данных по Новой Испании многим ученым послужил прообразом новой науки и одновременно стимулом ее дальнейшего развития. Его наблюдения за атмосферой, за астрономическими и магнитными явлениями, – наблюдения ценные и всегда затрагивающие самую суть дела – постепенно сделали вторую половину Земли научно сравнимой с первой и как бы присоединили одну к другой; с момента этого присоединения стало возможным окидывать взглядом всю ее целиком и познавать наиболее общие ее свойства, добиваясь максимально возможной полноты картины.
Кристиан Готтфрид Эренберг [19]19
Кристиан Готтфрид Эренберг сопровождал Александра Гумбольдта в 1829 году во время его путешествия по Азии.
[Закрыть]
«У Гумбольдта есть все права претендовать на звание величайшего путешественника преддарвиновской эпохи – из тех, что отправлялись в дорогу не за открытием новых земель или за экзотическими безделушками, а затем, чтобы в уже открытых странах провести широкие научные наблюдения и собрать данные для существенного продвижения вперед общей географии и страноведения. Не изучение специфических особенностей каждой исследуемой страны было первоочередной задачей Гумбольдта, хотя и в этой сфере его заслуги очень значительны, а именно познание закономерных связей между явлениями. „Я буду собирать растения и окаменелости, – сообщает он в одном из писем на родину (от 5 июня 1799 года, то есть из Ла-Коруньи, до начала своего латиноамериканского путешествия), – а с помощью первоклассных инструментов, коими мне посчастливилось обзавестись, буду производить астрономические наблюдения и химический анализ воздуха. Но не это все будет главной целью моего путешествия. Взаимодействие сил в природе, влияние неживой части творения на растительный и животный мир, вся эта гармония природы – вот на что всегда должен быть устремлен мой взор!“
Не только более основательным изучением Центральной и Южной Америки мы обязаны этому путешествию Гумбольдта, но прежде всего совершенно новыми отраслями наук, массой важных сведений и ценными научными прозрениями. Он оказался первым, кто сделал предметом всестороннего изучения состояние атмосферного воздуха в тропиках, а через непосредственно наблюдавшуюся там закономерность явлений научно обосновал свое убеждение, что закономерность эта действует и в северных широтах, только выступает в более завуалированной форме. Благодаря созданным им картам изотерм и отчетливо сформулированной противоположности между климатом прибрежных и внутренних районов континента он впервые смог пролить свет на причины асимметрии в расположении тепловых (климатических) поясов по земному шару. Благодаря этим исследованиям его можно считать основателем научной климатологии. Учение же о земном магнетизме он обогатил открытием, что напряженность магнитного поля в разных точках Земли неодинакова и убывает в направлении от магнитных полюсов к магнитному экватору. В геологическом отношении американское путешествие открыло ему глаза на роль вулканических сил в природе и на связь между внешней формой и общим строением гор. Сравнительная и „объясняющая“ география во многих важных аспектах является его творением. В своей книге о Мексике он первым попытался объяснить многое из местной специфики страны особенностями ее природных условий и проследить связи между характером почвы, климатом, профилем земледелия, нравами и обычаями жителей. Тем самым он поднял географию, которая до него была не более чем общим описанием отдельных местностей, до уровня теоретической дисциплины. Но не только нравы и обычаи, а и психологию людей он пытался связать с природными явлениями и создать таким образом нечто вроде физиогномики природы. Ему обязаны мы и первым четким изложением системы растительных форм и геологических формаций. В тесной связи со всем этим находятся его эпохальные достижения в области географии растений, науки, до него едва ли существовавшей вообще. При этом он не удовлетворялся географическим описанием растительности, а стремился проникнуть в суть физической ее обусловленности и вскрыть общие законы распространения растений. Предметом своих исследований он избрал поведение растений на одинаковых широтах в Старом и Новом Свете, связи между составом растений и высотой местности над уровнем меря. Важный закон, устанавливающий прямые параллели между высокогорной растительностью и растительностью северных широт, был впервые сформулирован именно Гумбольдтом на основе изучения растительного мира Анд.
Все эти прозрения, которыми Гумбольдт обогатил мировую науку, так или иначе явились результатом его американского путешествия. Фундаментальное значение этого путешествия состоит в том, что оно дало ряд важных научных „кирпичиков“, легших в основу новой теории мироздания. Гумбольдт-путешественник был одним из пионеров построения всеохватывающей картины мира, и в этом отношении он вплотную соприкасается с путешественником Дарвином.
«Всеоживляющий, деятельнейший естествоиспытатель нашего века» 1804-1826
«Этот знаменитый г-н фон Гумбольдт»
И вот Гумбольдт снова в Париже.
«Вчера приехал, наконец, Александр, и с этого момента у меня голова идет кругом», – писала 28 августа 1804 года Каролина фон Гумбольдт мужу, снова вернувшемуся на государственную службу и второй год исполнявшему обязанности дипломатического поверенного прусского короля в Ватикане. Сама Каролина несколько месяцев провела в разъездах, а после неспешных визитов на родину и в Веймар с июня жила в Париже. «Он чудесно выглядит, – продолжала она в этом послании, – и совсем не cuivre [21]21
Смуглый (о цвете лица) (фр.).
[Закрыть], как он нам писал, хотя заметно пополнел. Впечатление непередаваемое: точь-в-точь те же манеры, жесты, мимика и та же светскость, как будто покинул он нас только позавчера… Ему не терпится посетить все страны Европы сразу, хочется быть и здесь, и в Испании, и в Берлине, и у тебя в Риме…»
В письме Каролине от 29 августа 1804 года Вильгельм выражай озабоченность по поводу сумбурных планов младшего брата, о которых ему уже успели рассказать. Александр волен делать все, что ему вздумается, считал Вильгельм, то есть пробыть сначала несколько месяцев в Париже, отправиться в Мадрид или в Рим – это уж как ему заблагорассудится, однако «надолго отодвигать возвращение в Берлин было бы неблагоразумным. Первым делом надо отдать долг отчизне, будь она, по-твоему, даже голой пустыней. Суть моего совета в том, что он должен написать королю и попросить у него отпуск». А еще ранее Вильгельм писал: «Видеть приезд Александра в Париж будет, наверное, отменное удовольствие. На него будут смотреть с безмерным изумлением, как на диковинного зверя, будет много эффектных сцен, и я надеюсь, что у него хватит ума не дожидаться, пока свет к нему охладеет».
Прибытие Гумбольдта вызвало тем большую сенсацию, что европейская общественность уже несколько раз получала «достоверные» вести о его гибели. Летом 1803 года, например, разнесся слух, что Александр Гумбольдт убит североамериканскими «дикарями». Шиллер просил своего друга Кернера написать ему, если тот узнает что-нибудь определенное о младшем Гумбольдте: «Для меня было бы большим утешением, если бы слухи о его смерти оказались беспочвенными». А в июне 1804 года в немецких газетах промелькнуло сообщение, будто Гумбольдт умер в Акапулько от желтой лихорадки.
«Мою остановку в Париже, – писала Каролина фон Гумбольдт 10 сентября Кунту, – венчает счастливое возвращение нашего дорогого Александра и радость быть свидетельницей оказанного ему необыкновенно восторженного приема. Не помню другого случая, когда бы появление частного лица наделало больше шума и вызвало более острый и всеобщий интерес».
Кунт также получил от нее подробное описание первых впечатлений от встречи с деверем. Лицо его заметно округлилось, речь и весь его облик стали, пожалуй, еще живее, рассказывала она. «За шесть лет жизни вдали от нас Александр ни капельки не состарился».
…Итак, весь Париж встречал Гумбольдта с живейшим участием и любопытством. Что же приковывало внимание парижан к фигуре немецкого ученого и его друга Бонплана? Многое: и восхищение отважными путешественниками, по собственной воле пустившимися в опаснейшее путешествие и чудом оставшимися в живых, и благоговейный интерес к молодым ученым, по-настоящему открывшим для науки таинственный заморский материк, и уважение к людям, проделавшим гигантский труд по сбору, обработке и систематизации научных данных. Но было также и праздное любопытство, был и сенсационный ажиотаж… В парижских теплицах давно уже цвели экзотические растения, выращенные из тех семян, что прислали в Европу Гумбольдт и Бонплан. Они благоухали в зимних садах наполеоновских нуворишей и служили пикантным украшением многих гостиных и салонов; светские щеголи на часовой цепочке носили оправленные в золото семена из Южной Америки.
Революцию тем временем начали мало-помалу забывать. В Париже образовалась новая элита, нежившаяся в лучах славы нового властителя Франции. Генерал Бонапарт (четыре месяца спустя после отъезда Гумбольдта в Новый Свет) высадился на южном побережье Франции; его египетская экспедиция хотя и закончилась очевидным провалом, но алчущий власти и почестей корсиканец сумел убедить Францию, которой угрожала объединенная мощь держав новой коалиции, в том, что ему, как никому иному, пристала роль спасителя нации. Произведя 18 брюмера (9 ноября 1799 г.) государственный переворот, он заменил Директорию Консульством, а в качестве первого консула прибрал к рукам верховную власть. Он упорядочил систему финансов, создал централизованный управленческий аппарат, произвел реформу гражданского права, решительно и безжалостно подавил сопротивление республиканцев и роялистов, успешно разделался с военными и политическими соперниками. 14 июня 1800 года под Маренго он нанес австрийским войскам сокрушительное поражение, приведшее к распаду второй антинаполеоновской коалиции. Передышка в войне на море и лихорадочное вооружение создали видимость экономического подъема в стране. Из числа возвратившихся эмигрантов, из приближенных, богато одариваемых за счет государственных земель и награждаемых орденом Почетного легиона, из именитых военных постепенно образовывалась привилегированная прослойка, преданная Наполеону. Сам он в августе 1802 года тоже кое-чего для себя добился: звание консула теперь закреплялось за ним пожизненно. Когда в августе 1804 года гражданин Бонплан со своим немецким другом прибыл в Париж, то граждане Франции фактически уже потеряли свою свободу, отдав ее властолюбивому генералу, который, опираясь на армию и верхушку буржуазии, настолько преуспел в погоне за единоличной властью, что в мае 1804 года послушным ему сенатом был провозглашен императором французов и уже строил планы покорения Европы. Через несколько месяцев после возвращения Гумбольдта, точнее, 2 декабря 1804 года, в соборе Парижской богоматери в присутствии папы римского Наполеон с большой помпой был коронован наследным императором французов.
«Вы увлекаетесь ботаникой? – подчеркнуто небрежно спросил новоиспеченный император Гумбольдта, когда того представили ему, и, не дожидаясь ответа, добавил: – Моя жена тоже».
«Император выказывал ледяную холодность Бонплану и ненависть ко мне», – писал позднее Гумбольдт своему биографу Юлиусу Лёвенбергу.
Наполеон не мог простить Гумбольдту его всемирной славы – славы, доставшейся иностранцу, не мог простить того, что немецкий ученый отвлекал внимание французов от его собственной персоны. К тому же император всегда считал «этого знаменитого Гумбольдта… прусским шпионом». А однажды в порыве раздражения он дал своему министру полиции указание предложить Гумбольдту покинуть Париж в течение двадцати четырех часов.
Узнав об этом, Александр обратился к одному из своих друзей, Жан-Антуану Шапталю, с которым познакомился еще до американского путешествия, с просьбой замолвить о нем слово перед императором. Шапталю, известному и заслуженному химику, одному из создателей промышленной химии во Франции, поддерживавшему тесные отношения с Гумбольдтом до самой своей смерти (в 1832 г.), удалось обратить внимание Наполеона на готовящееся к выходу из печати – при содействии французских ученых – фундаментальное научное описание Гумбольдтова путешествия на французском языке и таким образом убедить императора немедленно отменить приказ о высылке из страны немецкого ученого. В книге Шапталя «Мои воспоминания о Наполеоне», опубликованной в 1833 году его правнуками, приводятся такие слова, сказанные им императору: «Месье де Гумбольдт превзошел все науки, и когда он путешествует, то это все равно что путешествует целая академия наук. Стоит только удивляться тому, как удалось ему за три года собрать столь огромный материал, обработкой которого он занят теперь в Париже. Нашу страну он избрал второй родиной: книги свои он публикует на нашем языке и тем самым дает работу нашим граверам, нашим рисовальщикам, нашим печатникам».
Гумбольдт же, несмотря на подобные досадные недоразумения, по-прежнему считал в порядке вещей делать все от него зависящее, чтобы Париж и впредь удерживал статус мирового центра естествознания, завоеванный в эпоху республики и укрепленный во времена империи. Так, Гумбольдт много раз призывал высшие инстанции принять меры, чтобы любой ценой сохранить Jardin des Plantes как естественно-исторический музей. С этим же требованием он обращался и к прусскому военному коменданту после занятия французской столицы союзными войсками весной 1814 года и в июле 1815-го. В апреле 1814 года к Гумбольдту за поддержкой обратился известный французский естествоиспытатель Жорж Кювье, с которым Гумбольдт состоял в довольно дружеских отношениях. Буквально через пять минут после получения письма, как сообщал потом сам Гумбольдт «своему дорогому собрату», он уже торопился к прусскому коменданту города графу фон Гольцу, и тому не оставалось ничего другого, как уступить настойчивым просьбам и уговорам двух именитых профессоров, требовавших обеспечить сохранность естественно-исторического музея, и, более того, вместе с русским губернатором позаботиться о подвозе корма для животных зоопарка.
Во время второй оккупации Парижа, в июле 1815 года, Гумбольдт приложил немало усилий к тому, чтобы прусский комендант издал приказ по городу, запрещавший прусским солдатам наносить вред растениям и животным, принадлежавшим ботаническому саду, зоопарку и другим естественнонаучным учреждениям.
Париж – столица естествознания
Багаж обоих путешественников, сгружавшийся в порту Бордо, был необычайно громоздким: тридцать пять увесистых ящиков, набитых разными записями, дневниками, статистическими выкладками, расчетами, результатами бесчисленных замеров, засушенными растениями, образцами горных пород, минералов, окаменелостей, зоологическими материалами. Бесценный груз – и все это вдобавок к той более чем богатой добыче, которую друзья по частям отправляли в Европу раньше.
Теперь все это предстояло просмотреть, обработать, описать, систематизировать, критически осмыслить, а окончательные результаты опубликовать.
Гумбольдту с самого начала было ясно, что одному со столь обширной и трудоемкой задачей ему не справиться и придется привлечь к этой работе других людей. Для него вопросом чести было пригласить выдающихся ученых, воспользоваться услугами лучших библиотек, научных учреждений и типографий, а также лучшими подсобными материалами, какие только можно было достать. Местом осуществления этого замысла мог быть крупный город, и притом лишь такой, где имелись все для этого условия. А значит, им мог быть Париж – и только Париж. Решено: на ближайшее время оставаться во французской столице и самые неотложные планы осуществлять здесь.
Скоро, однако, станет очевидно, что объем предстоявшей работы Гумбольдт сильно недооценивает, в намеченные сроки он не укладывается, а имеющихся у него средств явно не хватает. И вот вместо трех лет, отведенных им на обработку собранного материала и его издание, публикация его фундаментального труда, куда войдут путевые заметки, научные наблюдения, описания и расчеты – в общей сложности тридцать четыре тома, – растянется на два с половиной десятилетия, а Гумбольдт будет все так же им недоволен и считать, что этот труд не отвечает первоначальному замыслу ни по полноте, ни по манере изложения. Затраты на его издание дойдут до 220 тысяч талеров; доходы же от продажи этого труда, издававшегося небольшим тиражом, весьма дорогостоящего и плохо раскупавшегося, смогут покрыть лишь малую часть этой суммы, так что латиноамериканское путешествие и публикация связанных с ним научных трудов «съедят» все его состояние.
Но Гумбольдт не жалел ни времени, ни средств. С теми же упорством и настойчивостью, с какими он готовился к научному путешествию, с какими он преодолевал все препятствия на своем пути, принялся он приводить в порядок горы своих бумаг и трофеев, выстраивать в единое целое массу записей, эскизов, зарисовок, бессчетное количество цифр, готовясь представить на суд ученой общественности не только научные выводы, но и свою концепцию мироздания. Эта задача на ближайшие годы становилась для него главной, вытеснявшей все другие. Старший брат, наблюдавший за ним из Рима и озабоченный не вполне благоприятной в Германии реакцией на нежелание Александра торопиться на родину, писал Каролине 11 сентября 1804 года: «Чтобы напомнить ему о его немецком гражданстве и вернуть его от ivresse de la vaine gloire [22]22
Упоение суетной славой (фр.).
[Закрыть]к серьезной жизни, потребуется еще некоторое время. Собственно, насчет этого у меня нет особых опасений. Он ведь человек чести».
Гумбольдта уже через несколько дней после приезда в Париж торжественно встречают в Парижской академии естественных наук. Коллекции – гербарии, минералы, окаменелости – выставлены в музее на критический обзор ученых. Выставлены не все их трофеи: дело в том, что собранные сокровища Гумбольдт, во-первых, естественно, разделил с Бонпланом. Во-вторых, ценную, хотя и не слишком обширную из-за трудностей транспортировки коллекцию горных пород он послал молодому минералогу Дитриху Людвигу Густаву Карстену, тайному советнику на прусской государственной службе (с 1803 г.), в качестве дополнения к собранной им коллекции европейских горных пород. Коллекцию же из 6200 растений он предложил Бонплану принести в дар Парижскому ботаническому саду.
Этим подарком, на одну четверть состоявшим из растений неизвестных дотоле видов, оба друга снискали горячее одобрение знаменитых парижских ботаников; Бонплану же, кроме слов благодарности, по императорскому декрету выдали компенсацию, сумма которой, правда, несмотря на ходатайство Гумбольдта, составила лишь половину запрошенной – той, которая обычно выплачивалась знаменитым путешественникам прежде, в виде годового пособия в 6 тысяч франков.
За годы работы в Париже судьба свела Гумбольдта со многими французскими и европейскими учеными. С Антуаном Лораном де Жюсьё, например, продолжавшим начатую его дядей Бернаром де Жюсьё систематизацию растений, и Рене-Луи Дефонтеном, получившим известность благодаря исследованиям в Тунисе и Алжире и работе «Flora atlantica», у Гумбольдта установились дружеские связи, выходившие далеко за пределы общности научных интересов. Сблизился Гумбольдт и со знаменитым профессором зоологии Жаном Батистом Ламарком, провозвестником учения о происхождении видов, утверждавшим, что животный мир под воздействием окружающей природы и образа жизни развился из незначительного числа простых древнейших форм. Заметим попутно, что тема эволюции в природе и вопрос о происхождении видов всегда живейшим образом интересовали Гумбольдта. Если позднее физиолог Эмиль Дюбуа-Реймон называл его «дарвинистом додарвиновской эпохи», «сторонником механистически понимаемой каузальности и эволюционистом», то это было верно лишь отчасти. По собственным наблюдениям, в Южной Америке Гумбольдт прекрасно знал, что борьба за существование определяет в природе многое. Но, как справедливо отмечает историк Вальтер Май [23]23
May W. Goethe, Humboldt, Darwin, Haeckel, Vier Vortrage. Berlin, 1906, s. 174.
[Закрыть], Гумбольдт был еще очень далек от того, чтобы, опираясь на «эту самую борьбу за существование, решать проблему происхождения видов; она, как ему казалось, годилась только для объяснения количества индивидов одной формы». Так, в «Картинах природы» Гумбольдт писал: «Можно объяснить, как на данной территории индивиды одного класса растений или животных взаимно ограничивают свою численность, как после борьбы и долгих колебаний в ту и другую сторону их соотношения, корректируемого потребностями питания и образом жизни, установилось состояние равновесия; однако причины, которые определили не количество индивидов одной формы, а разграничили сами формы в пространстве и придали им характерный и неповторимый облик, остаются сокрытыми от нас непроницаемой завесой тайны, ревниво прячущей от наших глаз все, что касается начала вещей и первого появления органической жизни». Если затронуть сферу личных взаимоотношений Гумбольдта и Дарвина, то стоит сказать, что Гумбольдту довелось однажды, спустя много лет, встретиться с Дарвином, правда, без особого удовольствия для последнего – Гумбольдт показался ему слишком многословным. Тем не менее между обоими существовала прочная духовная связь и даже взаимное влияние, несмотря на то что Дарвин на четыре десятилетия был моложе Гумбольдта. Дарвин старался внимательно следить за всеми публикациями немецкого ученого; на последнем году учебы в Кембриджском университете он взял на себя труд основательно проштудировать отчет Гумбольдта о латиноамериканской экспедиции, а во время своего кругосветного путешествия (1831–1836) снова и снова обращался к опыту, наблюдениям и выводам знаменитого немца, с чьим многотомным сочинением он не расставался и во время своего путешествия. «В своих путевых заметках, – пишет одна из исследовательниц гумбольдтовского наследия, Ильза Ян, – он отталкивался от живописных путевых зарисовок Гумбольдта, благотворное влияние которых Дарвин многократно отмечал в своих письмах и в своей автобиографии». Сразу после выхода в свет книги своих путевых заметок Чарлз Дарвин посылает один ее экземпляр Александру фон Гумбольдту. 18 сентября 1839 года Гумбольдт из королевского дворца Сан-Суси под Потсдамом шлет Дарвину в ответ длинное благодарственное письмо, а еще раньше заверяет секретаря Английского географического общества, что книга Дарвина – «одна из самых примечательных работ», что появились на свет за годы его, Гумбольдта, долгой жизни.
Но вернемся к парижским ученым. В эти месяцы Гумбольдт сблизился также с Этьеном Жоффруа де Сент-Илером, в пику Ламарку отстаивавшим «принцип типического единства в организации растений» и идею наличия некоего плана в природе, по которому идет все развитие растительного мира (в этот план не укладываются, по его мнению, лишь частности, а вся система растительных видов вполне ему соответствует). Тесные научные контакты установились у Гумбольдта и с другим непримиримым противником ламаркизма – Жоржем Кювье, сторонником идеи неизменности видов и теории катастроф. Если подлинно дружеских связей между ними и не возникло, то Гумбольдт не раз потом пользовался влиянием этого ученого и высокопоставленного чиновника (в 1802 году Кювье стал генеральным инспектором публичных учебных заведений, во время Реставрации был правительственным советником, а в 1830 году стал пэром Франции), стремясь помогать молодым и способным, но пока еще безвестным французским ученым. Взаимные симпатии, а позднее и дружба возникли у него с Жозефом Луи Гей-Люссаком, химиком и физиком, известным своими исследованиями свойств газов и особенностей расширения жидких тел. Гумбольдт восхищался молодым ученым, когда тот на воздушном шаре поднялся на головокружительную высоту, чтобы провести термометрические и магнитоэлектрические наблюдения.
В тесном кругу, между прочим, Гумбольдт любил давать своим знакомым забавные имена и прозвища; так, Гей-Люссака он окрестил «поташем», химика Луи Жака де Тенара – «содой», а еще одного химика, Клода Луи Бертоле, пользовавшегося покровительством Наполеона, – «аммиаком». К числу близких Гумбольдту ученых относились также Антуан Франсуа де Фуркруа и Никола Луи Вокелен; частое общение с этими известными химиками, плодотворно работавшими в своей области, способствовало расширению научного кругозора Гумбольдта.
В Германии между тем многие уже злословили на его счет: из-за того, что Гумбольдт, возвратись в Европу, для подведения итогов своей экспедиции остановился в Париже, а многотомный отчет о ней издавал на французском языке. Ему пришлось даже публично отреагировать на чье-то ехидное замечание, что он будто бы прибегает к помощи переводчиков, когда хочет напечатать что-нибудь по-немецки. «У таких слухов обычно неблагожелательный источник», – писал он в феврале 1805 года на родину. И все равно, несмотря на подобные мелкие неприятности, он продолжал работать во французской столице. Как ни оскорбляла патриотические чувства некоторых его сограждан эта затянувшаяся остановка в Париже, факт остается фактом: ни того уровня развития естествознания, которого достигли здесь, ни того блестящего созвездия светил первой величины, что собрались тогда во Франции, ни той демократической широты взглядов и свободы общения, что царили в Париже, отсталая провинциальная Пруссия предложить не могла.
И если Гумбольдта независимо от изменений политического режима во Франции между 1789 и 1859 годами французы неизменно радостно встречали как своего, как того, кто добровольно избрал их страну своей второй родиной, то причиной тому были не только его огромный вклад в естествознание и не только видная общественная роль, которую он играл тогда во Франции, а в значительной мере и личные качества Александра: веселая и общительная натура, умение заводить новых друзей среди французских ученых.
В круг ближайшего научного общения Гумбольдта наряду с ботаниками, зоологами и химиками входили математики, астрономы и физики, уже завоевавшие мировую известность. Самым знаменитым среди них был Пьер Симон Лаплас, разработавший основы механики небесных тел, приложения теории вероятностей к астрономии и физике, статистике и страховому делу, выдвинувший теорию возникновения Солнечной системы из вращающегося и остывающего газового шара (заслуги его, в частности, были отмечены Наполеоном, пожаловавшим ему графский титул, и Людовиком XVIII, который возвел его в звание маркиза и сделал пэром Франции). Видной фигурой были также астрономы Жозеф Жером де Лаланд, увенчавший свои изыскания изданием каталога звезд, насчитывавшего 47 тысяч названий, и Жан Батист Жозеф Деламбр, участвовавший в упоминавшемся нами измерении длины земного меридиана между Дюнкерком и Барселоной и потом описавший его в одной из своих публикаций.
