Текст книги "Четверги с прокурором"

Автор книги: Герберт Розендорфер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц)

Третий четверг земельного прокурора д-ра Ф., когда «Дело с пеларгонией» приобретает несколько иной оборот

В день, когда около десяти утра в дверь особняка в стиле модерн, расположенного на тихой улочке престижного района, позвонила женщина в не по сезону толстом красно-коричневом манто с обернутым в целлофан стеблем белой пеларгонии в руке, за которой незаметно для гостьи проследила фрау Флуттерле (по имени Фридерика, как мне помнится), последняя как раз выходила из расположенного неподалеку дома, с тем чтобы направиться к газетному киоску на другой стороне пересекающего упомянутый район узкого канала, это было 19 июня и в четверг. Если мне не изменяет память, обо всем этом вы уже знаете с моих слов.

В то утро, когда в доме герра доктора Раймунда Ванзебаха, врача-рентгенолога, в четыре утра зазвонил телефон, на календаре было 16 июня, то есть понедельник.

Герр доктор Ванзебах не был разбужен резким звонком аппарата, более того, он дожидался его в бодрствующем состоянии (шел июнь месяц, приближался день летнего солнцестояния, а с ним и самая короткая в году ночь, и сквозь широкое окно роскошной квартиры врача-рентгенолога было видно, как занимается новый день) – уже в зеленом охотничьем обмундировании он торопливо бросился к телефону снять трубку, с тем чтобы звонок не разбудил и без того пребывавшую в утренние часы обычно в дурном настроении фрау Ванзебах, и, сняв трубку, ответил собеседнику, даже не представившись, а лишь коротким: «Да?» И тут же: «Уже иду».

Шлессерер приглашал доктора Ванзебаха поохотиться. Дело в том, что, несмотря на весьма удачную карьеру коммерсанта, чуточку недалекий во всех остальных отношениях Шлессерер все же не принадлежал к избранному кругу общения доктора Ванзебаха – члена престижного клуба «Состыкованных», а также других, не менее престижных, таких как «Наталла», «Ротари-клуб», кроме того, гольф-клуба и «Общества друзей Национального театра» (будучи в некоторых из перечисленных отнюдь не рядовым членом), – чье имя регулярно появлялось в местной прессе, в «Абендцайтунг», например, а нередко и в «Бунте», зачастую даже с фотографией, как правило, в обществе одетой в туалет от Версаче супруги и дочери, отдававшей предпочтение нарядам от «Роккобарокко». Именно благодаря его дочери, ее звали Ева, и подружились семейства Ванзебах и Шлессерер, поскольку Ева на протяжении некоторого времени находилась в приятельских отношениях с сыном Шлессерера Ральфом, причем узы дружбы были тесны настолько, что поговаривали о соединении семейств на родственной основе. Правда, потом эта дружба (едва не скрепленная помолвкой) расстроилась, что несколько отдалило семейства друг от друга, однако ничуть не повлияло на сердечные отношения Ванзебаха (который в обществе Шлессерера имел возможность отдохнуть от надсады светских отношений своего обычного круга общения) и Шлессерера (ему льстила дружба с пропечатываемой в «Бунте» персоной), который не отказывался от общества врача-рентгенолога, в то время как жены обоих начисто утратили интерес друг к другу, так что прежние отношения едва теплились.

К тому же доктор Ванзебах хотя и имел сельский домик у озера Шлирзее и даже лицензию на ловлю рыбы в одном из впадавших в него ручейков, но охотничьими угодьями не располагал. Ими располагал Шлессерер, который с той поры, как мог себе позволить подобное, страстно увлекся охотой и обожал расхаживать по лесу в зеленом одеянии, отстреливая ничем не досадивших ему зверюшек.

На начинавшуюся 16 июня неделю Шлессерер решил пригласить доктора Ванзебаха на охоту. Вероятно, вы помните, что та неделя июня в свое время была особой, день 17 июня в Боннской республике был красным в календаре, ибо в тот день полагалось солидарно скорбеть о незавидной участи томившихся на востоке братьев и сестер. Впрочем, кто скорбел, а кто и нет. Или делал вид, что скорбит. Так или иначе, дополнительный выходной давал возможность отдохнуть отдел, развеяться.

Итак, доктор Ванзебах на машине – жил он неподалеку – отправился к дому Шлессерера, уже дожидавшегося его в палисаднике: «Это чтоб ты не трезвонил и не разбудил Гунду». А Гунда (собственно, Кунигунда Шлессерер, урожденная Тайхман) явно не принадлежала к тем, кто подхватывается ни свет ни заря.

Ванзебах припарковал свой «БМВ» (среднего класса или чуточку выше среднего, впрочем, он вполне мог разъезжать и на «мерседесе», это ничуть не меняет сути дела) у дома Шлессерера, и они, пересев в автомобиль доктора, укатили в южном направлении. Примерно два часа спустя приятели добрались до весьма комфортабельного охотничьего домика Шлессерера в Яхенау, где оставались до самого четверга. Результатом охоты стали четырнадцать пустых бутылок из-под шампанского и четыре с половиной из-под яблочной водки. Оба хоть пару раз и пальнули из ружей, но никого не подстрелили.

В пятницу во второй половине дня оба охотника вернулись в город и около пяти уже подъезжали к особняку Шлессерера. Шлессерер еще спросил, не желает ли Ванзебах заглянуть к нему на рюмочку шнапса или чашечку кофе. Ванзебах с благодарностью отказался: он должен как можно скорее попасть домой, потому что ему еще предстоит прибыть на заседание клуба, – и, переложив охотничье ружье в багажник своей машины, сел за руль, запустил двигатель и уже собрался отъехать, как вдруг увидел, как из дома с криком выбежал Шлессерер. Побелевший от ужаса, как впоследствии указал в протоколе доктор Ванзебах и повторил это же на суде: «Побелевший от ужаса».

Ванзебах вышел из машины, последовал за (как впоследствии было сказано в протоколе) «бормочущим нечто невнятное» Шлессерером в особняк и обнаружил там картину, которая потрясла даже его, видавшего виды врача. Фрау Гунда Шлессерер в неестественной позе лежала на полу ванной. На шее у нее, как сразу же заметил Ванзебах, виднелись следы удушения, раковина была запачкана рвотными массами. Покойная была лишь в нижнем белье и в купальном халате нараспашку.

Ванзебах сказал Шлессереру:

– Сядь и подожди, пожалуйста, где-нибудь. Я все сделаю сам.

Он связался по телефону с патрульной полицейской машиной, прибывшей уже через несколько минут, а еще полчаса спустя прибыли сотрудники отдела убийств. В результате первого допроса ничего существенного не выяснилось, кроме того, что я уже рассказал вам. На вопрос, все ли в квартире цело и нет ли каких-нибудь признаков ограбления, Шлессерер не мог дать определенного ответа. Он, как явствует из протокола, был не в состоянии проверить это.

Были предприняты обычные в подобных случаях процедуры: сфотографирован труп, сняты отпечатки пальцев и так далее, и тому подобное. После этого труп был отправлен на судебно-медицинскую экспертизу. Ванзебах отвез Шлессерера к себе домой. Как он сказал мне потом: «Я просто не хотел оставлять его одного в доме, где произошло такое. Я не верю, что он мог разыграть потрясение. Поймите меня верно, Шлессерер просто не способен на такое, у него на подобную инсценировку не хватило бы ни ума, ни таланта».

Сын Шлессерера, единственный ребенок в семье, если уж быть до конца точным, в указанный период находился на учебе в США. Ванзебах взял на себя скорбную миссию оповестить его о случившемся. Несколько дней спустя юноша, прервав курс обучения, выехал домой.

Как я уже говорил, Шлессерер обнаружил свою жену мертвой около пяти часов вечера. Около семи увезли труп, еще полчаса ушло на осмотр места происшествия, а потом Ванзебах, как известно, вместе с Шлессерером отправился к себе домой. По словам Ванзебаха, Шлессерер понемногу пришел в себя, несколько успокоился, выпил пива, хотя от еды отказался и продолжал, ни слова не говоря, сидеть в роскошной, стильно обставленной гостиной Ванзебаха. (Все это мне удалось выяснить в ходе моего, как я его называю, частного доследования.) И он, Ванзебах, тоже не лез с разговорами: «О чем тут можно было рассуждать?!» Но около десяти часов вечера Шлессерер вдруг поднялся и заявил, что, мол, должен идти домой.

– Ты правда собрался домой? – поинтересовался у него Ванзебах. – А не лучше ли будет, если ты переночуешь у нас?

– Нет-нет, – торопливо пробормотал в ответ Шлессерер, – к чему тебя утруждать, да и вообще…

Потом поблагодарил Ванзебаха за поддержку, отказался и от предложения доктора подбросить его до дома, попросил только вызвать ему такси.

Однако Шлессерер не ночевал дома. Это сумел выяснить один весьма добросовестный помощник криминальной полиции: Комиссар Случай. Его уже давно пора произвести в старшие комиссары.

И еще одно дело, не имеющее отношения к «Делу с пеларгонией», а именно: дело о величайшем мошеннике и прохиндее всех времен Хаиме Эрлихе… Я все же сумею взять себя в руки и не позволю себе поддаться искушению отвлечься и расскажу вам его удивительную историю в другой раз – она тоже связана некоторым образом с крупным отелем в центре нашего города. Портье этого отеля был опрошен в качестве свидетеля в тот же день, когда газеты на первых полосах возвестили об убийстве фрау Шлессерер; были помещены и фотографии Шлессерера, под которыми, как это водится, стояло огромными буквами: «Теперь под подозрением супруг Гейнц К.Ш.», однако портье, которого трудно заподозрить в незнании людской породы, ибо за долгие годы работы в отеле он в этом смысле поднакопил изрядный опыт, заявил допрашивающему его полицейскому уже под финал допроса, держа перед собой раскрытую газету: «Не знаю, будет ли это интересно вам, но вот этот тип ночевал в ночь после убийства у нас».

Но эта ночь была не ночью после убийства, тут портье ошибся, да и знать этого не мог. Это была уже вторая после убийства ночь, поскольку фрау Шлессерер, как доказано результатами вскрытия, была убита в четверг 19 июня. А в пятницу 20 июня ее обнаружил Шлессерер, который отправился ночевать в упомянутый отель вечером того же дня.

На вопрос (заданный ему уже в ходе допроса), почему он не счел необходимым упомянуть об этом обстоятельстве, то есть о проведенной в отеле ночи, на предшествующих допросах, Шлессерер заявил, что, дескать, не счел его важным. В конце концов, любой поймет, что оставаться одному в доме, где незадолго до этого произошло убийство, как-то не очень хочется…

Впрочем, это и на самом деле было не так уж и важно. Ночь он провел в одиночестве. Все было тщательнейшим образом проверено. Шлессерер только позвонил из отеля – номер вызываемого абонента сохранился в соответствующей документации отеля. И это был номер некоего герра по имени Эрих Штегвайбель… И, представьте себе, Штегвайбель был мне знаком!

Но вернемся к результатам расследования. Вскрытие трупа фрау Шлессерер и химический анализ обнаруженных в раковине рвотных масс показали, что фрау Шлессерер приняла яд, который не подействовал, несмотря на то что речь шла о сильнодействующем ядовитом веществе – если спросите меня, каком именно, я ничего не смогу вам на это ответить, потому что в ядах не разбираюсь. Скорее всего доза оказалась слишком малой либо жертва, отметив резкое ухудшение самочувствия, поняла, в чем дело, бросилась в ванную и, вызвав рвоту, попыталась таким образом избавиться от яда, но подверглась нападению сзади и была задушена найденным на полу ванной у трупа пояском от купального халата. Оговоримся с самого начала: поясок этот, как и сам купальный халат, был из махровой ткани, на которой отпечатки пальцев не остаются. И еще одно обстоятельство, поначалу ускользнувшее от внимания полиции, – поясок не совпадал по цвету с купальным халатом фрау Шлессерер. Он был коричнево-красным, в то время как ее халат был белым. С другой стороны, почему бы не повязать белый купальный халат коричнево-красным поясом? Может, мода сейчас такая, в конце концов.

Разумеется, следственная группа досконально осмотрела особняк Шлессерера, в особенности полицию интересовало, каким образом преступник или преступница попали в дом. Ничто не указывало на несанкционированное вторжение, что говорит о том, что жертва либо впустила преступника или преступницу в дом, либо – вот тут-то Шлессерер и попадал под подозрение – преступник располагал ключом от дома.

Существовало три ключа: один находился у фрау Шлессерер, он висел на специальной вешалке у двери в дом, другой принадлежал сыну Ральфу, который, следует добавить, вот уже несколько лет жил отдельно от родителей, к тому же в момент совершения преступления пребывал в нескольких тысячах километров от нашего города, а именно в США. Его ключ нашелся, как следовало из первого допроса Ральфа, который имел место вскоре после его возвращения домой, причем ключ так и висел на том же месте, где и был оставлен год назад еще перед поездкой.

Ну а третий ключ, понятное дело, имел сам хозяин дома, герр Гейнц К. Шлессерер.

Уборщица? Будучи людьми состоятельными, Шлессереры могли позволить себе и уборщицу, как приходящую, так и постоянно проживавшую, и таковая появлялась у них в доме раз в неделю. Ее звали фрау Шётль, это была скромная, незаметная женщина. Но ей по какой-то причине не доверяли ключ от жилища. Если она приходила, а это обычно случалось по средам, то звонила в дверь, как любой другой визитер. И в среду за день до убийства, то есть 18 июня, фрау Шетль (если быть точным: фройляйн Шетль, она на допросе особо обратила внимание на данное обстоятельство) пришла в особняк Шлессереров как обычно. Нет, ей ничего не показалось странным в доме. Разве что белая пеларгония.

Несколько дней спустя после убийства следователь попросил фройляйн Шетль осмотреть место преступления. Шетль все время причитала: «Боже мой, Боже, бедняжка госпожа…» (именно так обращалась она к своей работодательнице, следуя добрым старым традициям домостроя), «…Боже милосердный, моя несчастная госпожа…». Поначалу показалось даже лишенным всякого смысла привозить в дом приходящую уборщицу, но тут она завопила громче сирены: «Вот! Вот! Вот!», тыча пальцем в стоявшую на столике в гостиной белую пеларгонию.

По словам Шетль, цветка в последнюю перед убийством среду не было. Она точно это помнит, потому что протерла до блеска и пропылесосила весь дом, не оставив ни пылинки, и этого цветка не было и в помине, и вообще смешно, чтобы он здесь оказался, потому что «госпожа» хоть и любила цветы, но большие декоративные цветы, те, что растут на клумбах, зато терпеть не могла этой мелюзги, да еще вдобавок в пластиковых горшках.

При повторном допросе и Шлессерер подтвердил сказанное уборщицей, после чего белая пеларгония после соответствующей регистрации заняла место в камере хранения вещдоков, как я уже говорил, что вызвало тяжкий вздох у ответственного за хранение чиновника. И с тех пор за этим делом сначала в стенах полицейского управления, а потом и в прессе закрепилось название «Дело с пеларгонией».

Вот и все на сегодня… Мне кажется, пюпитры установлены, стулья расставлены. Что там у нас сегодня? Ага, опус 161-й.

На этом заканчивается третий из четвергов земельного прокурора д-ра Ф.

Отвечают ли книги, на которых я сижу и подремываю, самым высоким вкусам, сказать не могу. Может, и отвечают. Мне приходится читать названия на корешках сверху вниз, то есть наоборот. Вот так-то.

Четвертый четверг земельного прокурора д-ра ф., когда он продолжает рассказ о «Деле с пеларгонией»

– Мы, криминалисты, исповедуем довольно-таки циничный принцип, который гласит: «Если у кого-то есть алиби, это уже подозрительно». В «Деле с пеларгонией» он как раз подходил Шлессереру. В ходе первых дней следствия, конечно же, допросили и Ванзебаха. Тот заявил, что он, как показал и Шлессерер, рано утром в понедельник, то есть 16 июня, отправился на охоту в Яхенау, а 20 июня во второй половине дня вернулся. И на протяжении указанного периода времени ни на минуту не расставался со Шлессерером. Он абсолютно исключал возможность того, что Шлессерер без его ведома и незаметно для него мог съездить в город и вернуться. Нет, разумеется, они спали в разных комнатах. А не мог ли Шлессерер ночью тайком?…

Время наступления смерти, как уже упоминалось, если исходить из состояния трупа и т. д., составляло минус тридцать – сорок часов с момента его обнаружения, то есть фрау Шлессерер была убита между 8 и 18 часами в четверг 19 июня. Но, по словам судебно-медицинского эксперта, теоретически существовала возможность, что супруга герра Шлессерера могла быть убита и раньше, то есть до 8 часов утра, в 6–7 часов утра. Если ехать, не особенно придерживаясь установленного ограничения скорости, добраться до Яхенау можно часа за два. Если нестись как на пожар – за полтора. Если исходить из самого крайнего срока, то есть из того, что фрау Шлессерер была убита в 6 часов, то Шлессерер – при условии, что убийца он – должен был вернуться в охотничий домик не позднее половины восьмого.

Ванзебах все помнил точно: когда он около 8 утра вошел в комнату Шлессерера, чтобы разбудить его для осуществления задуманного (не помню, о чем шла речь), то обнаружил его крепко спящим.

«Если он, – говорил Ванзебах, – имел намерение убить свою жену, в конце концов, чужая душа – потемки, ему потребовалось бы часа на четыре исчезнуть из охотничьего домика, причем незаметно для меня. 18-го числа мы отошли ко сну довольно рано. Мы устали за день: пришлось рано вставать, в три часа утра, чтобы успеть ко времени, когда, по словам егеря, косуля должна быть на определенном месте – никакой косули мы так и не нашли, – а потом вечером – в этом, между прочим, нет ничего зазорного – осушили пару бутылочек превосходного красного вина из запасов Шлессерера, и я точно могу сказать, что самое позднее в одиннадцать вечера мы улеглись, бордо возымело действие, и уже несколько минут спустя я, поверьте, спал как сурок. Отчего бы Шлессереру не воспользоваться этим обстоятельством и не уехать? Чтобы к трем утра снова вернуться?»

Это могло служить версией. Но эксперт категорически исключал возможность наступления смерти в час или в два ночи.

Ванзебах, трезвые и ясные рассуждения которого показались в целом правдоподобными, добавил уже в самом конце допроса одну деталь, зарезавшую Шлессерера без ножа – а именно то, что он скрепя сердце принял приглашение Шлессерера на охоту. Он, Ванзебах, планировал заняться на той неделе другими делами. Должна была состояться Неделя балета, а фрау Ванзебах, обожавшая балет, незадолго до этого достала билеты на «Онегина» Джона Кранко, и Шлессереру пришлось довольно долго уговаривать Ванзебаха поехать с ним на охоту, кроме этого, Ванзебах произнес еще одну ставшую сакраментальной фразу о том, что, дескать, у него сложилось впечатление, что Шлессереру «больше жизни хотелось», чтобы он, Ванзебах, принял его приглашение.

Впоследствии, уже на заключительном выступлении перед судом, представитель обвинения добрых полчаса обсасывал эту фразу Ванзебаха.

Сначала никто не был склонен видеть в Шлессерере преступника, не допрашивали его и в качестве подозреваемого, скорее, как свидетеля, хотя, если говорить откровенно, представители следствия с самого начала не исключали его из круга подозреваемых. Шлессерер заявил, что представления не имеет, кем мог быть убийца. По его словам, у его жены не было врагов, к тому же данное преступление по всем признакам – убийство с целью ограбления. В понедельник, 22 июня, Шлессерер изъявил желание встретиться со следователями по делу, заявив, что, как он выразился, желает дополнить свои показания, поэтому и был приглашен в управление полиции… нет, вру, он, напротив, просил следователей прибыть к нему в особняк, поскольку хотел предъявить им нечто важное.

Следователи прибыли в особняк, и Шлессерер показал им разбитое окно в подвале и сломанный замок на двери, ведущей из подвала наверх. Неужели те, кто осматривал дом сразу после обнаружения трупа, просмотрели? Несомненно.

Кроме того, Шлессерер официально заявил, что, мол, только в воскресенье смог заставить себя как следует оглядеть жилище и установил, что недостает крупной суммы денег (около 5000 марок), находившейся в закрытом, но не запертом на ключ ящике письменного стола (на самом деле речь шла о секретере) его супруги, а также самых ценных ювелирных изделий, принадлежавших ей. Но при перечислении и описании упомянутых ювелирных изделий Шлессерер запутался или, говоря профессиональным языком, «стал давать противоречивые показания». Не на шутку рассердившись из-за этого, Шлессерер в конце концов заявил, что, мол, не знает точно, сколько и какие именно драгоценности находились во владении его супруги, и что у него складывается впечатление, что из разряда свидетелей он вот-вот перейдет в подозреваемые.

– Это ваши слова, – раздельно произнес в ответ следователь, – а не мои.

Но и этой фразы не было в протоколе; я услышал ее из уст участвовавшего в допросе главного комиссара.

Мне предстоит разъяснить вам еще одну важную деталь, а именно, что мне было известно лицо по фамилии Штегвайбель. Эрих Штегвайбель. Именно с ним Шлессерер и вел телефонный разговор из номера отеля следующей после обнаружения трупа ночью.

Упомянутого Эриха Штегвайбеля знал не только я, его знали все мои коллеги по периоду стажировки. Каким образом этому Штегвайбелю удалось выдержать первый экзамен, так и оставалось для всех нас загадкой, ибо этот молодой человек уже тогда, по выражению моего безвременно умершего друга, впоследствии адвоката, стал активным членом «общества нетрезвости». Естественно, что при подобном образе жизни уже не до подготовки к экзаменам. Посудите сами: он являлся на экзамены не иначе как с ящиком пива, который запихивал под стол в огромном экзаменационном зале верховного суда земли, и бутылку за бутылкой выдувал пиво в ходе пятичасовой экзаменационной работы. И так все шесть дней экзамена. Никто из его однокурсников не решился бы поставить гроша ломаного на положительный исход экзамена Штегвайбеля, но произошло чудо: тот, хоть и с великим трудом, экзамен выдержал. На устном, как выяснилось, Штегвайбелю помогло то, что у него уже не было никакой возможности пронести туда ящик с пивом и что среди одновременно с ним отвечавших нашелся один, который постоянно путался, заикался и умолкал, хоть и назубок знал предмет, что нередко бывает у гипертрофированно целеустремленных людей и вызвано в первую очередь чрезвычайно сильным волнением; потом еще одна девица, решившая сразить наповал экзаменационную комиссию слишком уж откровенным декольте, что вызвало лишь возмущение; третьим был какой-то законченный тупица. Таким образом Штегвайбель на фоне перечисленных представал чуть ли не гением, тем более что ему выпало отвечать именно на те вопросы, которые он знал довольно неплохо. Что же до пробелов, он сумел их искусно замаскировать.

Короче говоря, экзамен Штегвайбель сдал.

Но после этого дела его пошли вкривь и вкось. Он либо безнадежно опаздывал, либо пропускал обязательные для стажера мероприятия. Своего руководителя он выводил из себя тем, что никогда не мог своевременно составить текст приговора, что подаваемые им бумаги вечно были в потеках пива, что он позволял себе панибратский тон даже с седоволосыми судьями, а однажды – и это послужило последней каплей – посеял где-то целую пачку папок с делами. Как впоследствии писал Штегвайбель в объяснительной записке, все же представленной им после неоднократных напоминаний в канцелярию верховного суда земли, папки с делами находились в портфеле, который он повесил на руль своего велосипеда, на котором направлялся к себе домой в Фатерштеттен и который бесследно исчез, когда он оставил велосипед то ли у гостиничного ресторанчика «Ирдингер», то ли у заведений под названиями «Незрячий пес» или «Золотой промилле». Других деталей, как и более точного времени, Штегвайбель припомнить не мог. Зато досконально помнил, где какое подавалось пиво: в «Ирдингере» – «Шпатен», в «Незрячем псе» – «Ауэрброй Розенхайм», а в «Золотом промилле» – пиво «Шлоссброй Фурт-ам-Вальд». (Прошу вас не принимать перечисление этих сортов слишком уж буквально; что он там пил – этого мне сейчас при всем желании не вспомнить, я привожу их только в качестве примера.)

Последствий этого дисциплинарного проступка Штегвайбелю удалось избежать тем, что он добровольно отказался от исполнения своих обязанностей стажера. То есть перестал появляться на службе и никак не реагировал на сопроводительные документы. Поскольку, как вы можете догадаться, подобное отношение никак не вписывалось в практику учреждений, где проходят практику стажеры, прекращение стажерской практики Штегвайбеля стало неизбежным. И вина за то лежала на нем самом.

Штегвайбель на долгое время исчез из поля зрения. Несколько лет спустя он вновь предстал перед взорами бывших коллег в одном из судов и произвел на них впечатление человека, отнюдь не обремененного житейскими невзгодами, – Штегвайбель пытался тогда всучить им всем в кредит какую-то энциклопедию. Еще позже, как стало известно, он занимался сбытом и распространением юридической литературы, поскольку все-таки имел понятие о юриспруденции, хоть и смутное. И, как следовало ожидать, вскоре снова напомнил о себе юстиции, но на сей раз уже в качестве обвиняемого. Однажды дорожная полиция застукала его вдребезги пьяным за рулем машины. Для уточнения: Штегвайбель слишком уж бурно отпраздновал именины одного своего компаньона или еще чьи-то там именины, в точности он не помнил, зато, как водится, без запинки мог перечислить все близлежащие питейные заведения – об этом я знаю из первых рук, поскольку держал в руках его дело, – и, разумеется, подаваемые в них сорта пива.

И хотя это случилось во времена, когда за управление транспортными средствами в нетрезвом виде ничего не стоило угодить за решетку, пусть даже при первом таком нарушении (что, по моему разумению, никак не принесло позитивных сдвигов), не это было самым неприятным для Штегвайбеля. Самым же неприятным было то, что Штегвайбель хоть и чужими руками, но сумел похитить из бюро судебно-медицинской экспертизы взятые у него пробы крови на содержание алкоголя. Дело в том, что в многолетнем кабацком хороводе Штегвайбель волей-неволей соприкасался и с представителями преступного мира. И один из его дружков согласился проникнуть в бюро судебно-медицинской экспертизы… Либо Штегвайбель не смог надлежащим образом расплатиться за оказанную ему услугу, либо наткнулся на дурня, который, кроме того что прихватил чужую пробу крови, еще и попался полиции. Короче: хоть Штегвайбель начисто отрицал свою причастность к преступлению, он все же получил год тюрьмы и был лишен еще на два года водительских прав, таким образом, он уже не мог посвятить себя деятельности книгоноши на колесах.

Об этом до меня доходили слухи, с самим же Штегвайбелем я не встречался все это время. Но однажды моя руководительница зашла ко мне в кабинет и сообщила:

– Там явился один тип и хочет говорить с вами. Утверждает, что он – ваш приятель. Только мне что-то не верится.

– Как он вам представился?

– Штегвайбель.

Штегвайбель вопреки моим опасениям не стал выклянчивать у меня вспомоществование, не собирался просить меня замолви за кого-нибудь словечко, а принес мне нечто весьма и весьма мало вязавшееся с ним: рукопись романа.

Автор романа (сам Штегвайбель) в неприкрытой форме описал свою участь и неправомерные действия судебных органов в отношении него. В романе он представал в роли невинно осужденного, пострадавшего по милости непорядочного приятеля; проба крови на алкоголь была отрицательной, к тому же его собственная… в общем, так далее в том же духе. Вы будете смеяться, но я с интересом прочел его опус от корки до корки. В целом написано было очень неплохо. Как я уже отмечал, кем-кем, но дураком Штегвайбель не был. Но самым замечательным в его романе оказались многочисленные сноски, в которых автор скрупулезно перечислил все питейные заведения вплоть до указания часов открытия и подаваемых в них сортов пива. Штегвайбель рассчитал следующим образом: «Я – человек со связями и знаю многих, кто мог бы пристроить рукопись в какое-нибудь издательство». Ну а если книга все же увидит свет, он пообещал не забыть меня и пригласить на пир. Например, в шикарный ресторан «Каммербауэр». И тут же присовокупил подаваемое там пиво и часы работы.

Я передал рукопись, не высказав мнения о ней, своему знакомому издателю, который хоть и прочел ее не без интереса, но издать не решился. Быть может, к сожалению?

С тех пор я уже ни разу больше не встречал Штегвайбеля вплоть до процесса Шлессерера, где он выступал в качестве свидетеля по делу.

Дело в том, что Штегвайбель каким-то образом познакомился со Шлессерером, и тот согласился взять его к себе в качестве егеря и помощника для охоты, а также лица, в чьи обязанности входило подстригать газоны, латать прохудившуюся крышу – короче, следить за охотничьим домиком. Штегвайбель слегка оправился после невзгод, поселился в соседнем с охотничьим домиком городке, у него хватило рассудка и воли, чтобы умерить страсть к спиртному, а иногда Шлессерер даже давал ему весьма выгодные поручения, то есть Штегвайбель отнюдь не бедствовал.

И, как вы можете заключить из моего рассказа, человек типа Штегвайбеля был куда ближе по духу Гейнцу К. Шлессереру, невзирая даже на разницу в финансовом положении, чем, например, врач доктор Ванзебах. И хотя Шлессерер отнюдь не чурался дружбы с Ванзебахом, все же общение с ним означало для Шлессерера определенные усилия над собой. Словно ему приходилось постоянно дотягиваться до Ванзебаха, соответствовать ему. Куда проще было со Штегвайбелем, которого он называл «Эрих» и с которым был на ты. Штегвайбель же, напротив, неизменно обращался к нему «герр Шлессерер», но тоже был с ним на ты, оба могли посидеть за кружкой пива в ресторанчике «Хубертус Луст» – пиво «Ауэрброй Розенхайм».

На этом заканчивается четвертый из четвергов земельного прокурора д-ра Ф.