Текст книги "Невидимый"

Автор книги: Герберт Уэллс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

III
Тысяча и одна бутылка

Тамъ вотъ какъ случилось, что 29 февраля, въ самомъ началѣ оттепели, это странное существо было выкинуто изъ безконечности въ деревню Айпингъ. На слѣдующій день привезли по слякоти его багажъ, а багажъ былъ очень замѣчательный. Была въ немъ, правда пара чемодановъ, которые могли бы принадлежать любому разумному человѣку, но, кромѣ того, былъ ящикъ съ книгами, объемистыми, толстыми книгами, частью написанными весьма неразборчивымъ почеркомъ, и больше дюжины плетеныхъ корзинъ, ящиковъ, коробокъ съ какими-то уложенными съ солому предметами, какъ показалось Голлю, полюбопытствовавшему запустить руку въ солому, – стеклянными бутылками. Незнакомецъ не вытерпѣлъ и, пока Галль заболтался немножко, готовясь помогать при выгрузкѣ багажа, вышелъ навстрѣчу Фиренсайдовой телѣгѣ, закутанный, по обыкновенію, въ пальто и шарфъ, въ шляпѣ и перчаткахъ. Онъ подошелъ, не замѣчая Фиренсайдовой собаки, которая обнюхивала ноги Голли съ интересомъ диллетанта.

– Вносите-ка поскорѣе ящики, – сказалъ онъ, – я ужъ и такъ ждалъ порядочно.

И, сойдя съ крыльца къ задку телѣги, онъ хотѣлъ было взять тамъ одну изъ корзинъ. Но едва завидѣла его собака Фиренсайда, какъ сердито зарычала и ощетинилась, а когда онъ сбѣжалъ со ступенекъ, – сдѣлала нерѣшительное движеніе впередъ и потомъ прямо бросилась на него и вцѣпилась ему въ руку.

– Цыцъ! – крикнулъ, отскакивая, не отличавшійся мужествомъ по отношенію къ собакамъ Галль.

– Кушъ! – заревѣлъ, хватаясь за хлыстъ, Фиренсайдъ.

Зубы собаки скользнули по рукѣ незнакомца, послышался ударъ, собака подпрыгнула бокомъ и рванула его за затрещавшія панталоны. Но въ эту минуту тонкій конецъ Фиренсайдова хлыста достигъ, наконецъ, его собственности, и собака съ отчаяннымъ визгомъ скрылась подъ телѣгой. Все это произошло въ нѣсколько секундъ. Никто не говорилъ, всѣ кричали. Незнакомецъ быстро оглянулся на свою ногу и разорванную перчатку, нагнулся было къ ногѣ и опрометью бросился по ступенькамъ въ гостиницу. Слышно было, какъ онъ стремглавъ бѣжалъ по корридору и вверхъ по лѣстницѣ, въ свою спальню.

– Ахъ ты, негодница! – говорилъ между тѣмъ Фиренсайдъ, слѣзая съ телѣги съ хлыстомъ въ рукѣ.

Собака внимательно наблюдала за нимъ черезъ спицу колеса.

– Пожалуй-ка сюда! – продолжалъ Фиренсайдъ. Ну, вылѣзай, что ли!

Галль глядѣлъ на низъ, разинувъ ротъ.

– А вѣдь тяпнула она его! – сказалъ онъ. Пойти посмотрѣть, что съ нимъ такое.

И онъ поплелся вслѣдъ за незнакомцемъ. Въ корридорѣ ему попалась мистрессъ Галль.

– Возчикова собака… – сказалъ онъ ей и прошелъ прямо наверхъ.

Дверь въ комнату пріѣзжаго была полуотворена; Галль толкнулъ ее и вошелъ безъ всякихъ церемоній, такъ какъ обладалъ отъ природы сострадательнымъ сердцемъ.

Штора была спущена, и въ комнатѣ сумрачно. Передъ глазами Галля мелькнуло на мгновеніе что-то очень странное, – какъ будто рука безъ кисти, взмахнувшая въ его сторону, и лицо изъ трехъ огромныхъ неопредѣленныхъ бѣлыхъ пятенъ, очень похожая на громадную блѣдную чашечку Анютиныхъ глазокъ. Затѣмъ что-то сильно ударило его въ грудь, вышвырнуло вонъ, дверь съ трескомъ захлопнулась и заперлась изнутри.

Все это произошло такъ быстро, что онъ не успѣлъ ничего разобрать. Взмахнули какія-то неопредѣленныя формы, его толкнуло, – и вотъ онъ стоялъ теперь одинъ на темной площадкѣ лѣстницы и недоумѣвалъ, что такое было т о, что онъ видѣлъ. Минуты черезъ двѣ, когда Галль вернулся къ маленькой группѣ, собравшейся у входа въ гостиницу, Ференсайдъ вторично разсказывалъ съ самаго начала все происшествіе, мистрессъ Галль ворчала, что собакамъ вовсе не полагается кусать ея жильцовъ; мистеръ Гокстеръ, лавочникъ съ противоположной стороны улицы, разспрашивалъ, а Санди Уоджерсъ изъ кузницы давалъ совѣты; кромѣ того, женщины и дѣти дѣлали глупыя замѣчанія; «Ужъ меня-то она бы не укусила, шалишь! – Такихъ собакъ и держать-то не годится. – А за что жъ она его укусила-то?» и т. д.

Галлю глазѣвшему на нихъ съ крыльца и прислушивавшемуся къ разговорамъ, самому казалось теперь невѣроятнымъ, чтобы наверху, на его глазахъ могло произойти нѣчто до такой степени необыкновенное. Лексиконъ его, вдобавокъ, быть слишкомъ ограниченъ для передачи его впечатлѣній.

– Да говоритъ: ничего ему не нужно, – отвѣчалъ онъ на разспроси жены.

– Давайте-ка лучше внесемъ багажъ.

– Сейчасъ же надо прижечь, – сказалъ мистеръ Гокстеръ, – особенно, если воспалилось.

– Я бы ее застрѣлила, вотъ что! – сказала женщина въ толпѣ.

Вдругъ собака опять зарычала.

– Пошевеливайтесь! – крикнулъ сердитый голосъ изъ двери, и на порогѣ появилась закутанная фигура незнакомца съ поднятымъ воротникомъ и опущенными внизъ полями шляпы.

– Чѣмъ скорѣе вы внесете вещи, тѣмъ лучше.

По словамъ очевидца, панталоны и перчатки на незнакомцѣ были другія.

– Вы поранены, сэръ? – спросилъ Фиренсайдъ. Я очень жалѣю, что собака…

– Пустяки, – отвѣчалъ незнакомецъ, – даже не оцарапанъ. Поспѣшите съ вещами.

Далѣе, по увѣренію мистрессъ Галль, слѣдовало произнесенное про себя ругательство.

Какъ только первая корзина, по приказанію незнакомца была внесена въ пріемную, онъ бросился на нее съ большимъ азартомъ и началъ ее распаковывать, разбрасывая кругомъ солому, съ полнымъ пренебреженіемъ еъ коврамъ мистрессъ Галль. Изъ соломы появлялись бутылки: маленькіе, пузатые пузыречки съ порошками, тонкія и длинныя стклянки съ цвѣтными и бѣлыми жидкостями, узкія бутылочки съ надписями: «ядъ», круглыя бутылки съ длинными горлышками, большія бутыли изъ бѣлаго стекла, бутылки со стеклянными пробками, бутылки съ сигнатурками, съ притертыми пробками, съ кранами, съ деревянными шляпками, изъ-подъ вина, изъ-подъ прованскаго масла, – в всѣ эти бутылки онъ разставлялъ рядами на шифоньеркѣ, на каминѣ, на столѣ, подъ окномъ, на полу, на книжныхъ полкахъ, – всюду. Во всей Брамбльгорстской аптекѣ не набралось бы и половины всего этого… Зрѣлище было внушительное. Одинъ за другимъ, распаковывались коробы, нагруженные бутылками, пока, наконецъ, не опустѣлъ шестой, и не выросла на столѣ цѣлая груда соломы; кромѣ бутылокъ и пузырьковъ, въ коробахъ было нѣсколько пробирныхъ трубокъ и тщательно упакованные вѣсы.

Какъ только все это было разложено, незнакомецъ сейчасъ же подошелъ къ окну и принялся за работу, нисколько не заботясь о разбросанной всюду соломѣ, потухшемъ каминѣ, оставшемся па дворѣ ящикѣ съ книгами, чемоданахъ и прочемъ багажѣ, отправленномъ наверхъ.

Когда мистрсссъ Галль принесла ему обѣдать, онъ былъ уже такъ погруженъ въ занятія, что сначала и не замѣтилъ ея. Она смела солому и съ нѣкоторымъ ожесточеніемъ, которое объяснялось состояніемъ пола, поставила на столъ подносъ съ посудой. Тутъ только незнакомецъ слегка повернулъ къ ней голову и тотчасъ опять отвернулся, но она успѣла замѣтить, что очковъ на немъ не было, – они лежали на столѣ рядомъ и ей показалось, что глазныя впадины у него удивительно какія глубокія. Онъ тотчасъ надѣлъ очки и повернулся къ ней лицомъ.

Мистрессъ Галль только-что хотѣла пожаловаться на заваленный соломой полъ, но незнакомецъ предупредилъ ее.

– Прошу васъ не входить не постучавшись, – сказалъ онъ тономъ неестественнаго раздраженія, по видимому, особенно ему свойственнаго.

– Я стучалась… да должно быть…

– Можетъ быть, вы и стучались, но въ моихъ изслѣдованіяхъ, въ моихъ чрезвычайно важныхъ и необходимыхъ изслѣдованіяхъ, малѣйшій перерывъ, скриръ двери… Я долженъ просить васъ…

– Конечно, сэръ. Вы вѣдь можете запирать двери, если вамъ угодно. Во всякое время.

– Это мысль хорошая.

– А солома-то, сэръ. Если осмѣлюсь замѣтить…

– Не зачѣмъ. Если солома вамъ мѣшаетъ, поставьте ее въ счетъ.

И онъ пробормоталъ про себя что-то очень похожее на ругательство.

Стоя противъ мистрессъ Галль съ вызывающимъ и сдержанно разъяреннымъ видомъ, съ пузырькомъ въ одной рукѣ и пробирной трубкой въ другой, незнакомецъ производилъ такое странное впечатлѣніе, что мистрессъ Галль просто испугалась. Но это была женщина рѣшительная.

– Въ такомъ случаѣ я бы желала знать, сэръ, что вы считаете…

– Шиллингъ, поставьте шиллингъ. Шиллинга довольно?

– Будь по вашему, – сказала мистрессъ Галль, развертывая и разстилая на столѣ скатерть. Если вамъ такъ удобно, то, конечно…

Незнакомецъ отвернулся и сѣлъ, закрывшись воротникомъ пальто.

До самыхъ сумерекъ проработалъ онъ взаперти и, по свидѣтельству мистриссъ Галль, большею частью, совершенно беззвучно. Но одинъ разъ послышался будто толчокъ, зазвенѣли бутылки, точно пошатнулся столъ, потомъ задребезжало стекло посуды, которую бѣшено швыряли объ полъ, и заходили взадъ и впередъ по комнатѣ быстрые шаги.

Боясь, что что-нибудь не благополучно, и мистрессъ Галль подошла къ двери и стала прислушиваться, но постучать не рѣшилась,

– Не могу продолжать, – говорилъ онъ, какъ въ бреду, не могу продолжать! Триста тысячъ! Четыреста тысячъ! Какое громадное количество! Обмануть! На это можетъ уйти вся моя жизнь. Терпѣніе… Ну его, терпѣніе! Дуракъ, дуракъ!

Изъ буфета донесся стукъ гвоздей по каменному полу, и мистрессъ Галль очень неохотно удалилась, не дослушавъ конца монолога. Когда она пришла назадъ, въ комнатѣ было снова тихо; только поскрипывало иногда кресло да звякала бутылка. Все было кончено; незнакомецъ снова принялся за работу.

Въ сумерки, когда она принесла ему чай, она увидѣла въ углу, подъ зеркаломъ, кучу битаго стекла и кое-какъ вытертое золотистое пятно на полу. Она указала на нихъ незнакомцу.

– Поставьте въ счетъ! – рявкнулъ онъ. Ради самого Бога, не приставайте ко мнѣ! Если что-нибудь окажется испорченнымъ; поставьте въ счетъ.

И онъ продолжалъ отмѣчать что-то въ лежавшей передъ нимъ тетрадкѣ.

* * *

– Я имѣю тебѣ кое-что сообщить, – сказалъ Фиренсайдъ таинственно.

Дѣло было подъ вечеръ, и пріятели сидѣли въ маленькой айпингской распивочной.

– Ну? – спросилъ Тедди Генфрей.

– Насчетъ этого молодца, о которомъ ты все толкуешь, того самаго, что укусила моя собака. Ну-съ, такъ вотъ что: молодецъ-то черный по крайней мѣрѣ ноги. Я видѣлъ въ дыру на панталонахъ и въ дыру на перчаткѣ. Поглядѣлъ, – думалъ, тамъ будетъ просвѣчивать этакое, въ родѣ какъ розовое. Ахъ нѣтъ, ничуть не бывало, чернота одна. Говорю тебѣ, онъ черный, вотъ какъ моя шляпа.

– Господи Іисусе Христе! – сказалъ Генфрей. Очень что-то чудно все это. Вѣдь носъ-то у него – самый, что ни на есть, розовый!

– Знаю, – сказалъ Фиренсайдъ. Такъ-то оно такъ. А знаешь, что я думаю? Вотъ что: парень-то пѣгій, Тедди. Кое-гдѣ черный, кое-гдѣ бѣлый, – пятнами. И ему это конфузно. Должно, онъ – помѣсь какая-нибудь; а кровь-то вмѣсто того, чтобы смѣшаться, пошла пятнами. Я и прежде слыхалъ, что это бываетъ. А съ лошадьми такъ случается постоянно. Кто жъ этого не знаетъ!

IV
Мистеръ Коссъ бесѣдуетъ съ незнакомцемъ

Чтобы дать понятіе читателю о странномъ впечатлѣнія, которое произвелъ незнакомецъ, я довольно подробно описалъ обстоятельства его пріѣзда въ Айпингъ. Но, кромѣ двухъ нѣсколько загадочныхъ эпизодовъ, все послѣдующее его пребываніе въ гостиницѣ, вплоть до удивительнаго дня праздника въ клубѣ, можетъ быть изложено весьма кратко. Не разъ бывали у него стычки съ мистрессъ Галь по поводу разныхъ хозяйственныхъ вопросовъ, но онъ всегда выходилъ побѣдителемъ изъ этихъ стычекъ посредствомъ предложенія лишней платы – всегда вплоть до конца апрѣля, когда начали обнаруживаться у него первые признаки безденежья. Галлю онъ не нравился, и Галль при всякомъ удобномъ случаѣ говорилъ о желательности отъ него избавиться; но эта антипатія выражалась, главнымъ образомъ, въ очень явномъ стараніи скрыть ее и избѣгать, по возможности, встрѣчи съ жильцомъ.

– Погоди до лѣта, – разсудительно совѣтовала мистрессъ Галль, – погоди, пока не начнутъ съѣзжаться живописцы, тогда посмотримъ. Что онъ дерзокъ немножко – это, пожалуй, правда: но что по счетамъ платитъ – аккуратно, это все-таки нимъ остается, что тамъ не говори.

Незнакомецъ не ходилъ въ церковь и ничѣмъ не отличалъ воскресенья отъ прочихъ дней, даже одѣвался одинаково. Работалъ онъ, какъ казалось мистрессъ Галль, очень внимательно: иные дни сходилъ внизъ рано и занимался безъ отдыха, другіе – вставалъ поздно, ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ, цѣлыми часами ворчалъ что-то себѣ подъ носъ, курилъ или спалъ въ креслѣ, передъ каминомъ. Никакихъ сообщеній съ внѣшнимъ міромъ за предѣлами деревни у него не было. Настроеніе попрежнему измѣнялось безпрестанно; но, по большей части, онъ велъ себя какъ человѣкъ, котораго раздражаютъ и мучатъ невыносимо, и раза два въ припадкахъ страшнаго бѣшенства принимался все вокругъ себя швырять, рвать и разбивать. Привычка его тихонько разговаривать съ собою все усиливалась, но, сколько ни прислушивалась мистрессъ Галль, она рѣшительно ничего не могла понять изъ его словъ.

Днемъ онъ выходилъ рѣдко, но въ сумеркахъ гулялъ, закутанный такъ, что его совсѣмъ не было видно, – все равно, было ли на дворѣ тепло или холодно, – и выбиралъ для этого самыя уединенныя дорожки и самыя тѣнистыя мѣста. Два-три раза его выпученные очки и призрачное, забинтованное лицо подъ навѣсомъ шляпы съ непріятной внезапностью появлялись изъ темноты возвращавшимся домой рабочимъ, а Тедди Генфрей, пошатываясь, выходившій однажды изъ трактира въ десятомъ часу вечера, былъ перепуганъ постыднѣйшимъ образомъ черепообразной головою (шляпу незнакомецъ несъ въ рукѣ), неожиданно озаренной отворившейся дверью трактира. Ребятамъ, видавшимъ его подъ вечеръ, снился бука, и трудно опредѣлить, чье отношеніе было враждебнѣе: его ли къ нимъ или ихъ къ нему, – антипатія была обоюдная и очень сильная.

Человѣкъ такой странной наружности и поведенія доставлялъ, само собою разумѣется, обильную пищу для разговоровъ въ Айпингѣ мнѣнія о его занятіяхъ рѣзко раздѣлялись, это было больное мѣсто мистрессъ Галль, она старательно отвѣчала на всѣ разспросы, что онъ занимается «экспериментальной химіей», при чемъ осторожно переступала съ одного слога на другой, какъ будто боясь провалиться.

Когда ей задавали вопросъ: «А что такое экспериментальная химія?» – она объясняла, съ оттѣнкомъ высокомѣрія, что должно быть извѣстно всякому образованному человѣку, и что незнакомецъ просто «открывалъ разныя разности».

– Съ нимъ быть несчастный случай, – продолжала она, отъ котораго лицо и руки у него на время перемѣнили цвѣтъ, что онъ, по своему чувствительному характеру, всячески старался скрывать отъ публики,

За спиною мистрессъ Галль между тѣмъ сильно распространялась молва, что незнакомецъ преступникъ, скрывающійся отъ глазъ правосудія, и костюмъ его объяснялся желаніемъ сбить съ толку полицію. Мысль эта впервые зародилась въ мозгу мистера Тедди Генфрея. Съ середины и до конца февраля не было, однако, слышно ни о какомъ замѣчательномъ преступленіи. Мистеръ Гульдъ, временно исполнявшій должность ассистента въ національной школѣ, развилъ и дополнилъ эту теорію: незнакомецъ, по его мнѣнію, былъ просто переодѣтый анархистъ, изготовлявшій взрывчатыя вещества; и мистеръ Гульдъ рѣшилъ заняться тайнымъ разслѣдованіемъ этого дѣла, насколько позволитъ время. Разслѣдованіе, ограничившееся тѣмъ, что онъ пристально смотрѣлъ на незнакомца при встрѣчахъ съ нимъ и задавалъ по поводу его замысловатые вопросы людямъ, которые и въ глаза его не видывали, – не открыло ничего.

Другая партія придерживалась гипотезы мистера Фиренсайда насчетъ пестроты незнакомца, развивая ее въ различныхъ направленіяхъ. Сайласъ Дурганъ, напримѣръ, выразилъ убѣжденіе, что «вздумай онъ показываться на ярмаркахъ – мигомъ собралъ бы цѣлую прорву денегъ», а такъ какъ Сайласъ смыслилъ кое-что въ богословіи, то и сравнивалъ пріѣзжаго съ человѣкомъ, у котораго былъ единый талантъ. Существовало и еще толкованіе, объяснявшее все дѣло, просто-напросто, сумасшествіемъ незнакомца; эта теорія имѣла одно преимущество: она разомъ разрѣшала всѣ недоумѣнія. Между названными выше группами стояли еще люди, сомнѣвавшіеся и допускавшіе компромиссы. Народъ въ Суффолькѣ вовсе не суевѣренъ, и только послѣ событій въ началѣ апрѣля мысль о сверхъестественномъ зародилась въ нѣкоторыхъ головахъ; да и то ее допускали и выражали втихомолку исключительно однѣ женщины.

Но что бы ни думали о пріѣзжемъ обитатели Айпинга, антипатіи къ нему раздѣлилась всѣми. Его раздражительностъ, можетъ быть, и понятная для столичнаго жителя, занимающагося умственнымъ трудомъ, ставила втупикъ простодушныхъ туземцевъ. Неистовые жесты, которые имъ случалось иногда подсмотрѣть; стремительность походки, когда кто-нибудь натыкался на пріѣзжаго, мчавшагося въ глухую полночь по самымъ пустыннымъ перекресткамъ; безчеловѣчное сопротивленіе всякимъ заискиваніямъ любопытныхъ; любовь къ сумраку, выражавшаяся въ опущенныхъ шторахъ, затворенныхъ дверяхъ, потушенныхъ свѣчахъ и лампахъ, – все это были вещи, которыя трудно было допустить. Многіе сторонились при встрѣчахъ съ незнакомцемъ въ деревнѣ, а юныя юмористы поднимали за его спиной воротники, опускали поля шляпъ и нервнымъ шагомъ шли за нимъ вслѣдъ, подражая его загадочному поведенію. Въ то время была въ ходу пѣсня, которая называлась «Оборотень». Миссъ Сатчель пѣла ее въ школьномъ концертъ – на лампадки въ церковь – и послѣ этого, какъ только встрѣчались двое или трое обитателей деревушки, и появлялся незнакомецъ, кто-нибудь непремѣнно начиналъ насвистывать въ мажорномъ ли или въ мажорномъ тонѣ, куплетъ изъ пѣсни. Опоздавшіе спать ребятишки кричали ему вслѣдъ: «Оборотень!» и удирали въ неистовомъ восторгѣ.

Коссъ, деревенскій лѣкарь, сгоралъ отъ любопытства. Бинты возбуждали въ немъ профессіональный интересъ, слухи о тысячѣ и одномъ пузырькѣ – завистливое удивленіе. Весь апрѣль и весь май онъ выискивалъ случая поговорить съ пріѣзжимъ, а около Троицына дня окончательно потерялъ терпѣніе и пустилъ въ ходъ подписной листъ дли сбора пожертвованій на сестру милосердія. Оказалось, къ его удивленію, что мистрессъ Галль не знаетъ имени своего жильца.

– Называть-то онъ себя называлъ, – объяснила мистрессъ Ралль съ полнымъ пренебреженіемъ къ истинѣ,– да я, правду сказать, не разслышала.

Она боялась, что не знать имени своего постояльца можетъ показаться съ ея стороны ужъ очень глупо.

Коссъ постучался въ двери гостиной и вошелъ. Изнутри явственно послышалось ругательство.

– Простите, что вторгаюсь къ вамъ, – сказалъ Коссъ.

Дверь затворилась, и остального разговора мистрессъ Галль не слыхала.

Въ послѣдующія десять минутъ до нея доносился неопредѣленный говоръ, затѣмъ крикъ удивленія, топотъ, грохотъ упавшаго стула, хохотъ, похожій на лай, быстрые шаги къ двери, и появился Коссъ, совершенно блѣдный, выпученными глазами оглядывавшійся черезъ плечо. Онъ не затворилъ за собою двери, не глядя на мистрессъ Галлъ прошелъ черезъ залу, сошелъ съ крыльца, и она услышали его торопливо удалявшіеся по дорогѣ шаги. Шапку онъ несъ въ рукахъ. Мистрессъ Галль стояла за прилавкомъ и смотрѣла въ отворенную дверь пріемной. До нея донеслись тихій смѣхъ пріѣзжаго и его шаги черезъ комнату. Потомъ дверь захлопнулась, и все смолкло.

Мистеръ Коссъ пошелъ вверхъ по деревенской улицѣ, прямо къ священнику Бонтингу.

– Не сумасшедшій ли я? – началъ онъ безъ всякихъ предисловій, входя въ убогій и тѣсный кабинетъ мистера Бойтинга. Не похожъ ли я съ виду на помѣшаннаго?

– Что случилось? – спросилъ священникъ, кладя аммонитовое прессъ-папье на разрозненные листы своей будущей проповѣди.

– Этотъ господинъ въ гостиницѣ…

– Ну?

– Дайте выпить чего-нибудь, сказалъ Коссъ и сѣлъ.

Когда нервы его нѣсколько успокоились благодаря стакану дешевенькаго хереса, – единственнаго напитка, находившагося въ распоряженіи добрѣйшаго священника, – Коссъ разсказалъ о своемъ свиданіи съ пріѣзжимъ.

– Вхожу это я, – началъ онъ прерывающимся голосомъ, – и прошу подписать на сестру, а онъ, какъ я пошелъ, сунулъ руки въ карманы и грохнулся въ кресло. Засопѣлъ. Такъ и такъ говорю, – «слышалъ, что вы интересуетесь наукой». «Да», говоритъ и опять засопѣлъ. Все время сопѣлъ, – должно-бытъ, подцѣпилъ гдѣ-нибудь здоровенный насморкъ, и немудрено, коли такъ кутается. Я сталъ разсуждать насчетъ сестры, а самъ гляжу во всѣ глаза. Сткляни разныя, химическія снадобья всюду, вѣсы, пробирки, пузырьки и запахъ ночныхъ фіалокъ. «Подпишитесь?» спрашиваю. «Подумаю», говорятъ. Тутъ я и брякни прямо: «Занимаетесь изслѣдованіями?» – Говоритъ: «Да». – «И что жъ», спрашиваю, – очень мѣшкотно ваше теперешнее изслѣдованіе?. Насупялся. – «Чортъ его знаетъ, какое мѣшкотное», говоритъ. – «Да неужели?» – говорю. Тутъ какъ прорветъ его, точно пробка изъ бутылки выпалила! Въ немъ это, знаете, и такъ накипѣло, а отъ моихъ словъ совсѣмъ черезъ край пошло. И разсказалъ онъ мнѣ свою печаль: получилъ онъ отъ кого-то рецептъ, драгоцѣннѣйшій рецептъ, котораго онъ мнѣ не сказалъ. – «Медицинскій?» – «Убирайтесь къ чорту!» говоритъ: «Къ чему это вы подбираетесь?» – Я извинился. Тутъ онъ опять засопѣлъ, откашлялся съ достоинствомъ и продолжалъ. Сталъ онъ читать рецептъ. Пять ингредіентовъ, положилъ на столъ, отвернулся, а тутъ какъ разъ вѣтеръ изъ окна подхватилъ бумагу. Зашуршала, полетѣла. А работалъ-то онъ въ комнатѣ съ каминомъ. Не успѣлъ оглянуться, в рецептъ-то въ каминѣ. Загорѣлся и вылетѣлъ въ трубу. Онъ бросился къ камину, – а ужъ рецепта и слѣдъ простылъ Вотъ оно что. И какъ разъ въ эту минуту для большаго эффекта и махни онъ рукой…

– Ну такъ что же?

– Ничего. Руки-то не было, пустой рукавъ. Господи Іисусе Христе, подумалъ я, совсѣмъ калѣка! Навѣрное у него есть пробковая рука, да снялъ онъ ее пока. А все-таки, думаю себѣ, чудно что-то. Ну какъ, чертъ возьми, могъ рукавъ держаться открытымъ и подниматься, коли въ немъ ничего не было? А въ немъ ничего не было, это я вамъ вѣрно говорю. Пустой до самаго сгиба. Я видѣль его внутри до самаго локтя, и въ маленькую дырочку на матеріи проходилъ свѣтъ. «Господи Боже мой!» воскликнулъ я. Онъ вдругъ остановился и выпучилъ свои огромныя буркалы сначала на меня, потомъ на рукавъ.

– Ну?

– Ну и ничего. Ни слова не сказалъ, только поглядѣлъ и поскорѣе сунулъ опятъ рукавъ въ карманъ. «Такъ вотъ, я говорилъ, что рецептъ-то сгорѣлъ, не такъ ли?» – онъ вопросительно кашлянулъ. – «Какимъ образомъ, чортъ возьми, можете вы двигать пустымъ рукавомъ?» – спросилъ я. – «Пустымъ рукавомъ?» – «Да, пустымъ рукавомъ.» – «Такъ это, по-вашему, пустой рукахъ? Вы видѣли, что онъ пустой?» Онъ вдругъ всталъ и отошелъ отъ меня. Я тоже всталъ. Онъ сдѣлалъ ко мнѣ шага три, очень медленно, остановился передъ моимъ носомъ и засопѣлъ сердито. Я не сробѣлъ, хотъ этотъ забинтованный его набалдашникъ и наглазники, тихонько на меня надвигавшіеся, могли бы хоть на кого нагнать тоску. «Вы говорите, что это пустой рукавъ?» – «Конечно.» Онъ все глазѣлъ на меня и молчалъ. Потомъ тихонько вынулъ рукавъ изъ кармана и протянулъ его ко мнѣ, какъ будто хотѣлъ показать еще разъ. И дѣлалъ онъ это все медленно, премедленно. Я взглянулъ. Казалось прошла цѣлая вѣчность. «Ну, что жъ», сказалъ я, наконецъ, прочищая горло, «пустой и есть». Что-нибудь нужно было сказать. Мнѣ начинало становиться жутко… Я видѣлъ весь рукавъ внутри, во всю его длину. Онъ протягивалъ его ко мнѣ тихо, тихо, – вотъ такъ, – пока обшлагъ не очутился всего вершковъ на шесть отъ моего лица. Чудная это штука видѣть, какъ лѣзетъ на тебя такимъ манеромъ пустой рукавъ! И тутъ…

– Ну?

– Что-то такое, по ощущенію, точь-въ-точь большой и указательный палецъ, – ущипнуло меня за носъ.

Бонтингъ захохоталъ.

– Да вѣдь тамъ не было ничего! – возопилъ Коссъ, почти до крика возвышая голосъ на «н_и_ч_е_г_о». Хорошо вамъ смѣяться, а я, по правдѣ сказать, такъ былъ пораженъ, что изо всей мочи хватилъ его по обшлагу, да и давай Богъ ноги!

Коссъ замолчалъ. Въ искренности его ужаса не было никакого сомнѣнія. Онъ безпомощно отвернулся и выпилъ второй стаканъ плохенькаго хереса милѣйшаго священника.

– Когда я хватилъ его по обшлагу, ощущеніе было точь-въ-точь такое, будто я ударялъ по рукѣ. А руки-то вѣдь не было! Ни тѣни никакой руки!

Мистеръ Бонтингъ задумался и подозрительно взглянулъ на Косса.

– Исторія очень замѣчательная, – сказалъ онъ съ глубокомысленнымъ и серіознымъ видомъ и продолжалъ внушительно и проникновенно:

– Исторія, дѣйствительно, въ высшей степени любопытная!