Текст книги "Черный ангел (Фантастика Серебряного века. Том IV)"

Автор книги: Георгий Иванов

Соавторы: Николай Карпов,Георгий Северцев-Полилов,Николай Ежов,Валериан Светлов,Андрей Зарин,Владимир Мазуркевич,Борис Мирский,Олег Леонидов,В. Никольская,Алексей Будищев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

Аркадий Бухов
ТАЙНА СМЕРТИ

В комнате, в которой мы все находились, совершенно не веяло смертью. Были красивые голубые обои, нежный свет матового электрического фонаря, изящный турецкий диван, стильная мебель и много самых разнообразных цветов. Я был в помещении того знаменитого «Общества смерти», о котором столько времени говорят газеты и которое только впервые решилось открыть свое лицо, скрываемое из боязни кривотолков, печатных сплетен и журнальной неправды. Около меня сидело несколько человек основателей этого «общества», и один из них с улыбкой говорил:

– Вы, конечно, понимаете всю вздорность слухов о том, что наше «Общество смерти», – одна из тех полумальчишеских, полуфантастических лиг самоубийц, которыми, к несчастью, одно время покрылась Россия… У нас совершенно иная цель, – вот зачем мы образовали наше общество…

Мы не зовем смерть, мы не ищем ее. Мы просто изучаем все, саму ее и ощущения умирающих… Мы здесь читаем беллетристику, посвященную смерти, доклады, рефераты, знакомим друг друга с тем, что приобретает наука для борьбы со смертью, и, наконец, теперь, на этих днях, мы приступили к новому медиумическому изучению смерти.

– Дождитесь 11 часов, и мы вам покажем, как мы пытаемся проникнуть в тайну смерти…

Высокая полная брюнетка, слушавшая наш разговор, подошла к пианино и заиграла какую-то веселую бравурную мелодию. Стало похоже, как будто бы я был в гостях, в давно знакомом доме.

Оставалось дожидаться 11 часов.

* * *

…И вот пробило 11 часов… Гулко продребезжали удары маятника, и все мы тихо, на цыпочках, перешли из гостиной в небольшую полутемную комнату, где посредине стояло какое-то возвышение, нечто вроде наклоненного стола, накрытого черным сукном. На возвышении, под белой простыней, тихо спал какой-то человек с бледным измученным лицом. Один из членов лиги, одетый в серый странный халат, погрозил нам пальцем и прошептал:

– Тсс!.. Он уже спит…

– Что мы здесь будем делать? – спросил я.

– Не говорите… Не говорите, вы все увидите дальше…

Я отошел в сторону и стал наблюдать. Одетый в странный халат подошел к возвышению, наклонился над лицом спящего и попросил зажечь электричество. На лицо спящего человека брызнул яркий ослепительный свет; он даже не пошевелился.

– Спит! – прошептал человек в халате. – Можно приступать…

Все так же тихо, на цыпочках, как и пришли сюда, подошли к возвышению. Роль медиума, видимо, пала на человека, одетого в халат. Он поднял руку над спящим и стал проделывать пассы, в то время как другой взял руку усыпляемого и наклонил над ним лампу.

Сеанс начался.

* * *

– Спите, спите! – услышал я равномерный голос медиума. – Спите!

Несколько минут продолжалась жуткая гробовая тишина. Потом тот же голос продолжал:

– Слушайте, вы сейчас переносите ужасную боль…

Лицо усыпленного задергалось гримасами муки, и тело конвульсивно задрожало.

– Вот боль становится все нестерпимее и нестерпимее… Вам тяжело дышать, вы чувствуете, что на грудь вам ложится какая-то страшная тяжесть… Все сильнее и сильнее… Вы чувствуете, что к вам подходит – смерть…

Глухо прозвучало страшное слово в тишине маленькой комнатки. Голос медиума прерывался от волнения. Шея у спящего побагровела, руки дрожали и голова как будто пыталась оторваться от подушки.

– Вот вы умерли. Ничего нет… Около вас непонятная, незнакомая вам тишина. Но вот вы начинаете что-то переживать, непонятное ни для кого, кроме вас. Говорите о вашем переживании.

Опять временная тишина, напряженное внимание всех склонившихся над загипнотизированным и тревожное ожидание его слов.

– Говорите, говорите, – властно повелевает медиум. Слышите!..

И полилась полунесвязная, полубредовая речь…

* * *

– Хорошо, хорошо… Легко, очень легко. Все прозрачно… Руки проникают в какую-то твердую массу… В теле не чувствуется никакого веса… Хорошо, хорошо… Какая особая, нежная теплота!.. Все голубое. Вот какой-то огонь. Подошел к нему, огонь твердый, не жжется. Все голубое-голубое… куда-то плыву. Ой, страшно, страшно… Вот кто-то подходит, слышу голос, а тела нет. Кто-то входит в меня. Вот что-то постороннее вошло в грудь. Тише, тише, тяжело… Ради Бога – тише… Да тише же, не давите…

Я взглянул на спящего. Трудно передать то состояние, которое, должно быть, охватило этого человека. По лицу у него текли крупные капли холодного пота. Все тело дрожало и билось в такой судороге, какую можно сравнить только с падучей.

Я схватил за руку медиума.

– Будет! Послушайте, ведь вы же мучаете его?!

– Будет! Действительно, будет, – проговорил кто-то около меня.

Медиум еще ближе наклонился к спящему и почти крикнул ему в уши:

– Слушайте, к вам возвращается тело, вы начинаете чувствовать себя, у вас опять начинается физическая боль, больно руке! У вас оцарапана щека! Вы возвращаетесь к жизни, вы живете. Проснитесь…

Проснувшийся приподнялся на возвышении и дико посмотрел на окружающих…

* * *

Мы перешли снова в гостиную. Стало как-то веселее на душе и от голубых обоев, и от яркого света, и от сознания того, что этот мистический сеанс окончен.

– Ну что, видели? – с ласковой улыбкой спросил меня один из присутствующих на сеансе. – Понравилось?

Я что-то ответил и просил разрешения снять самую интересную часть сеанса. Мне дали согласие. На прощание медиум опять обратился ко мне:

– Скажите, вы, наверное, ожидали большего, вы, наверное думали, что все это обставляется ритуальными подробностями… и другой мишурой… Совершенно напрасно! Мы просто хотим использовать все пути, какие только могут быть предоставлены человеку для того, чтобы изучить нашу самую страшную и последнюю гостью – смерть…

Олег Леонидов
МОСКОВСКИЕ МАСОНЫ
(Письмо из Москвы)

В одном из глухих переулков Арбата, в глубине занесенного снегом сада, высится с виду невзрачный старинный двухэтажный особняк.

В особняке постоянно опущены тяжелые занавески. По вечерам и ночью, до самого рассвета, через них едва пробивается легкий, призрачный, неяркий свет.

Многие обитатели переулка, проходя мимо особняка, всегда молчаливого и загадочного, строят всякие предположения о том, кто живет в нем, почему это постоянно опущены занавески и нет ли здесь какой-нибудь тайны?.. Ходят уже разные легенды о какой-то княжне, потерявшей на войне жениха, а теперь психически заболевшей, о совещаниях политических деятелей, но на самом деле в таинственном особняке собираются московские масоны. Такие существуют здесь. Правда, от прежних масонов они сохранили только внешние знаки своего достоинства, основа нового ордена не столь мистична: не та теперь жизнь, не те люди, но все же побывать в этом особняке очень любопытно.

Вы подниметесь по широкой мраморной лестнице николаевских времен. На двери крестик и три точки – условный знак новых масонов. В каждом собрании точки варьируются, меняется по отношению к ним и положение креста и, соответственно с этим, иным становится пароль для входящих на собрание. Приезжать разрешается сюда только с завязанными глазами, чтобы вновь прибывающий не знал, где, на какой улице и у кого он находится.

Хозяин квартиры и все посвященные в черных масках.

В передней вновь прибывающего встречает слуга-японец, от которого ничего ровно добиться нельзя: он едва понимает по-русски, а говорить совершенно не умеет.

В зале с колоннами и развешанными пестрыми, причудливыми тканями мягкий полусвет от экзотического фонаря, затененного голубыми материями.

Вы проходите дальше, в кабинет, где около дверей высятся старинные царские врата с редкой живописью, вывезенные, вероятно, хозяином дома из какой-нибудь северной деревянной церковки. У царских врат в черном плаще с капюшоном, резко спадающем на закрытое маской лицо, стоит охраняющий входы с мечом и кадильницей. Вновь прибывающий должен класть земные поклоны и принести клятву, что никогда и никому не расскажет о том, что здесь услышит и увидит.

Узкий коридор, темный и жуткий, маленькая дверь, точно в подземелье, вся в тканях. Какие-то странные, одурманивающие голову ароматы – смесь ладана и белладонны.

Сначала слегка кружится голова, захватывает дыхание, перед глазами какая-то густая пелена, точно черная, в несколько раз сложенная вуаль. Но вот понемногу что-то начинает проясняться, и вы едва различаете стоящие у стен турецкие длинные диваны, закиданные подушками, подушки на ковре. Силуэты людей. Вы их не знаете, как и не ведают они, кто открыл дверь в эту комнату. Все в масках.

И когда глаз свыкается с темнотой, вам как-то дико видеть всю эту обстановку – экзотическую, точно из восточной сказки – ковры, диваны, ткани, китайские божки по углам, спускающиеся с потолка светильники, в зелени, розах, хризантемах и орхидеях. И на этом причудливом, необычном фоне модные дамские туалеты, фраки и смокинги, запах ладана смешивается с запахом пряных духов. Все это такая дикая, волнующая фантасмагория!..

Вы занимаете место на одном из диванов. Больше уже не ожидают никого, и потому сейчас должен начаться обряд посвящения.

В одном из углов находится круглый столик, накрытый парчовым платком. На столике кадильница и восковые свечи. В углу рыцарь этого ордена в настоящих тяжелых доспехах. Внятным, резким голосом, выкрикивая отдельные слова, читает он устав ордена. В этом уставе – сплошной призыв к греху. Здесь с ужасающей правдивостью говорится о том пире во время чумы, который празднуем мы все, находящиеся в тылу, о тех ужасах, какие происходят в огне сражений и пороховом дыму. Рыцарь говорит, что близок и наш час, что зловещая колесница смерти скоро проедет и мимо этого старинного особняка, а потому – да здравствует грех с его наслаждением, с его чарами и волшебством!

Отдельные слова орденского устава присутствующие повторяют то заунывными, то торжественными голосами, и в их возгласах чудится дыхание вильсоновой трагедии[15]15
  …вильсоновой трагедии – Имеется в виду драматическая поэма шотландского адвоката, литератора и критика Д. Вильсона (1785–1854) Чумный город (1816). Далее цитируется вольный перевод одной из сцен, выполненный А. С. Пушкиным и известный русскому читателю как Пир во время чумы (1830).


[Закрыть], чудятся эти ужасающие своей вдохновенностью строки:

 
«Как от проказницы Зимы,
Запремся также от Чумы,
Зажжем огни, нальем бокалы,
Утопим весело умы,
И, заварив пиры да балы,
Восславим царствие Чумы!»…
 

Когда кончается чтение устава, высокая негритянка, одна из многочисленной прислуги хозяина дома, бесшумно переступая порог священной комнаты, вносит бокалы с каким-то экзотическим, неведомым напитком, смесью тончайших вин и одуряющих трав, напитком благоуханным и быстро ударяющим в голову.

Все берут бокалы, чокаются и как-то молитвенно, сосредоточенно выпивают до дна. Напиток опьяняет быстро и прекрасно. Точно курильщики опиума, точно люди, отравленные гашишем, все погружаются в сладкую, мучительную нирвану, и только немногие в состоянии выпить второй бокал, так хмелен и крепок этот напиток.

Секрет его приготовления знает только одна негритянка, вывезенная хозяином дома откуда-то с острова Явы во время одного из его постоянных скитаний. Дают бокал странного вина негритянке. Она судорожно сжимает его цепкими, черными пальцами. Ее белые сверкающие зубы дробно стучат о хрусталь. Как испытанная эфироманка, как человек, привыкший к наркотикам, она, капля за каплей, высасывает этот сок. На нее оказывает он самое быстрое и эффектное действие.

С диким совиным воем, выпив последние капли, бросается негритянка в ноги к хозяину, она целует их, ловит его за руки и то по-английски, то на ломаном русском языке умоляет дать ей еще хотя полбокала. Хозяин неумолим.

Как-то сами собой опускаются руки, все тело охватывает невероятная истома, падаешь на подушки, точно летишь в каком-то звездном просторе, точно касаешься краев страшной бездны. И вот откуда-то, сначала неясно, потом все слышнее и громче, доносятся медлительные взыскующие звуки восточных мелодий. Не то за стеной, не то здесь же, среди нас, кто-то незримый перебирает струны волшебных арф или скрипок, и в это время начинается обряд посвящения.

При мне посвящали какую-то девушку в белом платье, с открытой спиной и шеей, хрупкую, изящную и, вероятно, красивую. Как-то сами собой угадывались ее черты под маской. Всех подробностей, всех слов, сказанных во время посвящения, я не помню, потому что выпил перед тем бокал негритянского снадобья.

Девушка склонилась на колени перед столиком. Рыцарь протянул свой меч, положил его ей на голову, примяв легкие пряди ее пышных, золотистых волос. По-видимому, она передавала рыцарю параграф за параграфом требования устава. Он ей задавал различные вопросы. Робким, неуверенным голосом она отвечала на них…

Я не буду передавать всех деталей: важны не они, а вся эта общая необычная картина…

Вот рыцарь привлекает ее к себе, вот он что-то шепчет, наклонясь к самому уху, вот впивается в ее губы…

Долгий поцелуй…

И все хором повторяют:

 
– «Бокалы пеним дружно мы,
И девы-розы пьем дыханье, —
Быть может, полное Чумы…»
 

И так ночь за ночью, день за днем. Какая-то неразрывная день, какой-то сплошной дурманящий голову пир.

Посвящение… ужин при свете мерцающих свечей, вставленных в черепа вместо подсвечников – символ презрения к смерти, как у настоящих масонов. Посреди стола знаки «мастера», тоже как у масонов: молоток из белой кости, нашейная лента с ключиком – эмблема смерти, и треугольник – эмблема подчинения «орденским» законам. А законы эти – грех.

…И никогда не поднимаются занавески на окнах, не устают здесь любить и быть любимыми. И зловеще звучат в мозгу незабываемые строки:

 
– «Как от проказницы Зимы,
Запремся также от Чумы,
Зажжем огни, нальем бокалы,
Утопим весело умы,
И, заварив пиры да балы,
Восславим царствие Чумы!»…
 

Москва

Борис Мирский
ЗАСЕДАНИЕ ЕГИПЕТСКОЙ ЛОЖИ

17 января я вместе с нашим фотографом получил приглашение присутствовать на заседании мистического кружка – «Египетской ложи». Как и о всех подобных организациях, культивирующих таинственность и ужасы, о существовании в Петербурге «Египетской ложи» знают очень немногие. Знают только свои.

* * *

Хозяин дома, в котором собирается этот таинственный кружок, видный петербургский сановник: его выступления в верхней палате не раз заставляли говорить о себе всю печать. Он – ярый поклонник оккультных знаний и член «Египетской ложи». Еще молодым человеком сановник был командирован в Египет в качестве атташе при нашей дипломатической миссии. Молодой дипломат сгорал от любопытства познать «тайны». А тут еще страшная скука тоскливой жизни экзотического европейца. Дела никакого! Да и какая может быть «дипломатия» между нами и заживо погребенным Англией, бессильным хедивом…

Молодой атташе начал ревностно изучать тайные науки. В Египте, в этой колыбели человеческой культуры, на родине всех тайных знаний, для него открывались широкие возможности. Молодой дипломат сделался членом «Египетской ложи».

В конце 18-го столетия, когда победоносные гренадеры «маленького капрала» вступили в страну пирамид, в Каир и Александрию приехало немало французских спиритов и оккультистов. Приехали и пресловутые мартинисты. Здесь, на развалинах старого Египта, они основали совместно со старыми арабскими мудрецами «Египетскую ложу»…

Проходили года. Молодой атташе быстро делал бюрократическую карьеру и повышался в чинах. Теперь он видный сановник. Но молодые годы не забывались, не забылось время захватывающих жутких откровений, время страстных порывистых исканий под палящим небом знойной страны пирамид…

* * *

Заседание «Египетской ложи»…

Просторная зала. Никакой обстановки. На стенах полуистлевшие доски с какими-то непонятными знаками, со странными изображениями. В глубине ниша с темной занавеской. В нише статуя Озириса…

Эта древняя статуя забытого бога без слов говорит о том ушедшем времени, когда жили великие фараоны, когда на месте жутких развалин высились гордые дворцы, когда в величественных храмах горел священный огонь, когда миром правили всесильные боги…

Неподвижные глаза, мертвая, насмешливая и вместе с тем жуткая улыбка. Не человеческая и не божеская. Улыбка вечности…

У подножия статуи лежит медиум. По его бледному помертвевшему лицу пробегают какие-то тени.

Кругом на мягких восточных подушках сидят члены ложи. Медиум начинает говорить. Сначала тихо, невнятно, потом все громче и громче.

– Я вижу… великий Озирис говорит… слушайте…

Что это? Какой-то сон? Здесь, в Петербурге – храм Озириса!

Древний, великий и забытый – он живет здесь в холодном сумрачном городе. И мы все, такие современные, такие будничные в своих пиджаках и галстуках, и эта дама с пышной прической, и этот кокетливый офицер…

Это – сон!

Наступило жуткое томительное молчание. Медиум отошел в сторону и начал говорить заклинания.

– Дух Клеопатры… – прошептала моя соседка.

Проходит долгая, томительная, страшная минута. И вот на черном фоне стены рисуется какое-то белое пятно; оно становится все больше, все яснее и рельефнее… Я не верил своим глазам – я видел призрак!

Так это правда – значит, существует это потустороннее «нечто», оно существует…

Значит – наша действительность, наша культура, наши аэропланы и паровозы, наши науки, наши пиджаки и галстуки, наша жизнь – все это обман…

Значит, есть какая-то высшая сущность, какая-то высшая тайна.

И это белое привидение, этот дух страшной египетской царицы не сон?

Непостижимо…

Вдруг у меня проносится дерзкая, почти святотатственная мысль. А вдруг… вдруг это не дух, не царственная тень великой Клеопатры, а вдруг это…

Я направился к духу.

– Не подходи, несчастный, – закричал медиум.

Все вскочили со своих мест и с ужасом смотрели на меня.

Минута колебания, минута страха и нерешительности…

Еще один шаг…

Призрак почти касается моей головы.

Я оглянулся – и мне стало страшно.

Медиум был близок к обмороку, сановник, бледный, с перекошенным лицом, бросился ко мне.

– Довольно, довольно, – закричала дама.

Медиум сделал несколько пассов и начал шептать какие-то заклинания.

Тень стала уменьшаться. Она как бы таяла в воздухе…

Вот она едва заметным пятном вырисовывается на черном фоне комнаты.

Тень исчезла…

Я попрощался с членами «ложи» и вышел.

* * *

Не знаю, может быть, все это было галлюцинацией, может быть, ловкий медиум дурачил всех присутствовавших. Может быть…

Но знаю. Но я испытал какие-то новые, жуткие ощущения.

Я видел необъяснимое…

Федор Зарин-Несвицкий
ЛОЖА ХИРАМА

I

Был 1796 год. Императрица Екатерина заметно постарела и одряхлела. Несмотря на всю ее выдержку, это бросалось в глаза. На торжественных приемах, в церкви, она заметно уставала. Все реже и реже сзывались гости в Эрмитаж. Характер императрицы тоже сильно изменился: она сделалась подозрительна. Эго была уже не та государыня, которая тридцать лет тому назад созывала депутатов и составляла для них «Наказ». Теперь она тревожно присматривалась к русскому обществу, ей всюду чудились якобинцы. Державин едва не попал в опалу за переложение в стихи одного псалма Давида; Радищев жестоко пострадал за свое «Путешествие из Петербурга в Москву»…

Буря французской революции, страшный 93-й год повергла в смятение венценосцев Европы, в их числе и Екатерину. Кроме того, тяжелой утратой была для нее смерть Потемкина. Все, что было сделано в ее царствование блестящего и великого, все было связано с именем этого замечательного человека. Она не переставала оплакивать его. Она отлично понимала, что она потеряла с ним, и притом, хотя страсть ее продолжалась только два года, ее сердце хранило память о том, чем он был для нее, как для женщины, в расцвете ее сил. Никакая привязанность, никакое новое увлечение никогда не могли вполне вытеснить из ее сердца ее друга, и никогда он не терял своей власти над ее волей и умом. Она сохраняла к нему какой-то культ. И даже Зубов, молодой красавец, последняя, почти больная страсть императрицы, только со смертью Потемкина почувствовал себя полным властелином над сердцем Екатерины, хотя никогда не мог приобрести влияния на ее ум.

Несмотря на такое настроение в наступившую старость, изредка императрица словно молодела, жизнь ярко вспыхивала в ней, и ее изумительный темперамент побеждал и старость и недуги. Тогда устраивались карусели, спектакли, вечера. Бывало, что государыня сама приглашала гостей к кому-нибудь из близких придворных.

В один из обычных вечеров у императрицы, в ее собственных покоях, за игрой в вист, государыня была особенно весела. Ее партнером был ее любимец, известный острослов Нарышкин, а остальные двое – князь Платон Зубов и князь Бахтеев, человек, который, по словам Екатерины, преследовал в жизни только одну цель – разориться и, несмотря на все усилия, не мог достигнуть ее.

– Я слышала, Никита Кириллович, что вы на той неделе хотите у себя маскарад устроить, – с улыбкой обратилась государыня к Бахтееву.

– Как же, ваше величество, – ответил Бахтеев, совершенно не предполагавший никакого маскарада.

– Как это хорошо! – оживленно произнесла Екатерина. – Ну, мы повеселимся…

– Ваше величество, да неужли! – радостно воскликнул Бахтеев. – Да за такое счастье…

Императрица ласково улыбалась.

Ровно в десять часов она встала, дружески поклонилась гостям и в сопровождении Зубова прошла во внутренние покои.

С этого же дня князь Бахтеев стал готовиться к балу, который он хотел обставить самой безумной роскошью, какую только может представить фантазия.

II

Князь Никита Кириллович был вдовец. Его единственная дочь Варенька славилась своей красотой. Недавно ей исполнилось семнадцать лет, и она была пожалована во фрейлины. Самому князю едва исполнилось сорок лет, а на вид было и того меньше. Он любил хорошо пожить и считался завидным женихом. Но, видимо, не имел ни малейшего желания связывать себя.

Приготовления к балу велись, под его личным наблюдением, с лихорадочной поспешностью. Его дворец на Мойке чистился и снаружи и внутри. Князь опустошил все свои оранжереи в Москве и Петербурге. Из кладовых доставали заветное золото и серебро. Прибор для императрицы с ее брильянтовым вензелем был специально заказан князем. Список приглашенных был составлен с строжайшим выбором из числа лиц, приятных императрице, и своевременно вручен Зубову.

Императрица, не желая стеснять общего веселья, приказала, чтобы начали бал, не ожидая ее, и при ее входе не снимали масок.

Зная привычку императрицы нигде не засиживаться после десяти часов, князь разослал приглашения к шести часам.

Ноябрьский день короток. От самого начала Невской перспективы князь шпалерами расставил своих гайдуков с факелами. По всему пути следования были поставлены столбы, перевитые цветными гирляндами, увенчанные орлами и украшенные щитами с горящим вензелем «Е. II».

Многочисленные и разнообразные экипажи, сопровождаемые форейторами, со всех сторон тянулись ко дворцу Бахтеева; на фасаде дворца ярко горел вензель императрицы и вокруг него красовалась из цветных фонарей надпись: «Бессмертная». Толпы народа издали любовались сказочным зрелищем. Среди двух рядов лакеев гости подымались по мраморной лестнице, покрытой пушистым ковром.

Чудное и живописное зрелище представляли эти рыцари, пажи, пастушки, бедуины и прочие и прочие, беспрерывной вереницей подымающиеся среди редких цветов, отражающиеся в великолепных венецианских зеркалах.

Князь встречал гостей в маленькой гостиной. Гости проходила мимо него, молча кланялись ему и клали на золотое блюдо, стоявшее рядом на маленьком столике, особые, приложенные к пригласительным билетам, карточки.

В зале уже играл струпный оркестр князя. Но ожидание императрицы всех волновало, и веселье плохо ладилось.

Наконец, в восьмом часу, грянул военный оркестр, поставленный князем у начала Невской перспективы, «Славься сим, Екатерина!», раздались крики «ура». Князь выскочил на улицу.

В маленьких санях ехала императрица со своим генерал– адъютантом, князем Зубовым; за ними следовала еще сани, и князь с удивлением узнал цесаревича Павла Петровича с сыном Александром.

У подъезда снова заиграла музыка. С треском взлетели ракеты, и торжествующий князь, с непокрытой головой, в голубом камзоле, подбежал к саням государыни.

III

Между двух рядов почтительно склонявшихся замаскированных гостей государыня шла, взяв под руку Бахтеева, за нею следовал князь Зубов в атласном фиолетовом камзоле, с брильянтовой звездой и осыпанным брильянтами портретом императрицы на груди. За ним, пофыркивая носом, хмуря брови, в тяжелых ботфортах со шпорами, шел великий князь рядом с сыном. Юный девятнадцатилетний Александр был одет так же неуклюже. На его прекрасном лице, обрамленном мягкими золотистыми кудрями, лежало выражение неловкости и принужденности.

Великий князь Павел Петрович буквально ненавидел всех близких к матери лиц. Особенно ненавистен был ему наглый Зубов.

Он сегодня по делу приехал с сыном к матери. Ему были нужны деньги. Мать обещала ему денег, но позвала с собой к Бахтееву. Предложение было сделано в такой форме, что отказаться не было возможности.

На него смотрели с особенным любопытством. Его несчастная судьба, легенды, ходившие об его рождении, сам характер его и даже наружность, – все давало обильную пищу разговорам.

Чем ближе стоял кто-либо к большому двору, тем с большим пренебрежением относился к цесаревичу, конечно, насколько это было допустимо в том кругу. Было заметно, что невнимательность к великому князю нисколько не трогала императрицу.

С тех пор, как Александр вышел из детского возраста и черты его характера уже ясно обозначались, – характера, по– видимому, не похожего на отцовский, – отношение государыни к сыну стало еще холоднее и приобрело даже как будто оттенок враждебности. Имеющие очи смотрели и делали свои выводы. Зато и не было ни одного придворного, который не выказывал бы себя самым преданным слугой юного Александра, игнорируя его отца.

Великий князь, со свойственной ему подозрительностью, болезненно изощренной, все это видел и еще больше замкнулся у себя в Гатчине, бывая у матери только по необходимости. Но все же некоторых лиц при дворе матери он выделял. К числу таких он относил и князя Никиту Бахтеева, всегда сдержанного, корректного по отношению к нему и сумевшего сохранить при дворе полную независимость взглядов и поступков.

Во всяком случае, к нему было Павлу Петровичу менее неприятно поехать, чем к кому-либо другому, но все же неприятно.

Императрица прямо прошла в танцевальную залу, где в алькове, пышно убранном редкими цветами, стояло для нее высокое, вроде трона, кресло под малиновым, затканным золотыми орлами балдахином.

Императрица опустилась в кресло. За него стал князь Зубов, справа – Павел, слева – Александр.

Она дала знак рукой, – заиграла музыка, и танцы начались. Сам князь стоял невдали от императрицы, не спуская с нее глаз. Ему очень хотелось подвести к ней Вареньку, но он не смел, помня категорически выраженное императрицей желание сохранить неприкосновенной тайну маски.

Государыня с тихой улыбкой следила за молодыми, грациозными фигурами танцующих. Порой лицо ее принимало задумчивое выражение. Быть может, она вспоминала такие же маскарады давно-давно, больше сорока лет тому назад, при дворе ее тетки Елисаветы, когда она была еще так молода, когда ее, гонимую принцессу, любили за красоту и молодость… Вспоминала свою первую любовь… Салтыкова…

Вдруг императрица вздрогнула, словно от неожиданного прикосновения, и тревожно повернула голову.

Из-за колонны, увитой цветами, прямо на нее глядели темные, пронизывающие глаза. Она заметила острую, высокую шапку с яркими золотыми звездами и темный, широкий балахон.

Она недовольно отвернулась. Но через несколько минут снова почувствовала то же беспокойство, опять повернула голову и опять увидела те же глаза, остроконечную шапку и темный балахон.

Это становилось несносно. Государыня напрягла всю свою волю, чтобы сдержать, под сотнями наблюдающих ее глаз, рвавшееся наружу раздражение. Через несколько минут она почувствовала как бы успокоение. Невольно повернувшись, она уже никого не увидела за колонной.

Не она одна обратила внимание на человека в костюме мага.

Еще раньше ее все признаки раздражения проявлял великий князь Павел. Он нетерпеливо стучал шпорами, и его большие голубые глаза сверкали гневом. Он едва сдерживал себя. Глаза мага беспокоили его, и их упорный взгляд он находил дерзким.

Танцы продолжались.

Между тем, возбудивший неудовольствие высоких гостей маг скользнул за колонну и с пытливым любопытством разглядывал гостей. Наконец он как будто нашел, кого искал, и медленно начал пробираться к одной из танцующих пар. Эта пара давно уже обращала на себя внимание своим изяществом. Грациозная турчанка и рыцарь в серебряных доспехах, с золотыми шпорами. Легкая полумаска, как забрало, скрывала его лицо.

Маг остановился и ждал, когда они после фигуры вернутся на свое место. Когда рыцарь усаживал свою даму, маг тихо наклонился к нему и едва слышно прошептал: «Макбенак». Рыцарь быстро и с удивлением оглянулся и в ту же минуту почувствовал в своей руке записку. Но прежде, чем он успел что-либо сказать, маг исчез. Рыцарь инстинктивно сжал в руке записку и сунул ее за перчатку.

Танец кончался. Рыцарь стал на одно колено, поцеловал у своей дамы руку и отошел в сторону. Гости смешались в толпу. Рыцарь, видимо, торопясь прочесть таинственную записку, поспешил выйти из залы. Но в ту минуту, когда он выходил в одни двери, в другие входил его двойник. Такого же роста, такой же стройный рыцарь в серебряных доспехах и золотых шпорах.

Первый рыцарь, выйдя из толпы, прошел несколько комнат и наконец нашел укромное местечко в угловом фонаре, нежно освещенном голубыми лампионами. Здесь он торопливо вынул записку и развернул ее. Сперва он словно не верил своим глазам, потом поднес ее ближе к свету и наконец с полным недоумением опустил руку.

IV

На записке было изображено:

– Господи! Что же это? – вслух произнес рыцарь.

Он был сильно взволнован. Какая тайна скрывалась в этой записке? Кому она была предназначена? Что значило таинственное слово, произнесенное кем-то ему на ухо? Рыцарю стало душно. Он оглянулся кругом. Никого. Тогда он торопливо снял маску и открыл молодое лицо с резкими и правильными чертами, с выражением решимости и сдержанной силы.

Он снова внимательно посмотрел на записку.

«Меня приняли за другого», – решил он наконец.

Он встал, надел маску и направился к выходу, в задумчивости вертя записку между пальцами… И вдруг на пороге столкнулся со своим двойником. Впечатление было столь сильно и неожиданно, что оба с легким возгласом сделали шаг назад. Несколько мгновений они стояли неподвижно друг перед другом, и каждому, наверное, казалось, что он стоить перед зеркалом. Оба стройные, одного роста, оба в серебряных латах, даже маски имели тот же серо-стальной цвет.

Второй рыцарь наконец пришел в себя.

– Мой двойник, благородный рыцарь, разрешит ли мне войти? – спросил он с учтивым поклоном.

Первый сделал шаг назад и, так же учтиво кланяясь, ответил: