Текст книги "Черный ангел (Фантастика Серебряного века. Том IV)"

Автор книги: Георгий Иванов

Соавторы: Николай Карпов,Георгий Северцев-Полилов,Николай Ежов,Валериан Светлов,Андрей Зарин,Владимир Мазуркевич,Борис Мирский,Олег Леонидов,В. Никольская,Алексей Будищев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

Алексей Будищев
БОЛОТО

Мы сидели на высоком холме после охоты на куропаток. Мой приятель Сорокин лежал на животе и курил папиросу. Я сидел, прислонившись спиной к пеньку, а наша собака, серый с кофейными пятнами легаш «Суар», спал возле на боку. Порой он лениво приподнимал голову, выворачивал свою серую, на красной подкладке губу и косился на нас, показывая красные белки. Я смотрел на окрестность.

Прямо под нами, в зеленых лугах, вся залитая лучами заходящего солнца, сверкала серебряная лента узкой речонки. Речонка точно баловалась и наделала в лугах такие выкрутасы и загогулинки, каких не встретишь даже на воротнике малороссийской рубахи. Порой она, как бы спасаясь от погони, бросалась внезапно в сторону, описывала крутую дугу и вся зарывалась в кудрявые поросли лозняка. Затем она делала хитрую петлю, осторожно кралась, незримая, под отвесным глинистым берегом и вдруг снова выбегала в луга, прямая, как солнечный луч, вся сверкающая, смеющаяся и лукавая. Белые чайки летали над речкой и порой падали вниз на добычу, как белые хлопья снега. Налево луга замыкались холмом, над которым сверкал золотой крест сельской церкви. Направо – весь северо-западный угол был заслонен лесом темным, угрюмым и полным тайны.

– Это – Лосёв куст, – сказал мой приятель, заметив, что я внимательно рассматриваю темную стену леса, – это болото, занимающее не менее шестидесяти десятин, заросшее громадной ольхой, непроходимая топь, населенная комарами, способными выпить в одну ночь всю кровь человека. Это непролазные дебри с мшистыми кочками, с тяжелым запахом гниющих деревьев, с жирными пятнами на воде, с камышами выше человеческого роста, которые режут ваши руки, как бритва. У нас это единственное место, где еще выводятся дикие гуси. Но, Боже мой, как трудно до них добираться! Ты знаешь мою страсть к охоте, однако я редко посещаю это болото. Я боюсь его, оно кажется мне чудовищем неопрятным и прожорливым, которое пожирает все, что попадает в его пасть. Жрать – это, кажется, единственная функция, на которую оно способно. По крайней мере, его камыши удивительно упитаны, головастики, плавающие в его жирной воде, лоснятся от сала, а цветы, лежащие на поверхности, мясисты и великолепно выкормлены. Кажется, они кушают ночных бабочек, потому что я часто находил между их желтыми лепестками обмусоленные трупы этих беззащитных созданий. Вообще, это болото не придерживается вегетарианских взглядов. Семь лет тому назад оно скушало илпатьевского бычка, прелестного голландца, которого Илпатьев купил на выставке за триста рублей. Бычок заплутался и болото заманило его в свои топи, засосало и скушало. Может быть, к животной пище его приучили крестьяне деревни Комаровки. Комаровка лежит по то сторону Лосёва куста, на юго-запад от него. Это – маленькая деревушка в тридцать дворов. Ее жители занимаются земледелием и конокрадством, а некогда, при крепостном праве, они занимались самым настоящим разбоем. Они грабили и душили проезжих краснорядцев и топили их трупы в Лосёвом кусту. В этом болоте, как говорят, погребено немало душ. Немудрено, что крестьяне боятся его. Они знают его прошлое; кроме того, они видят оригинальные формы его растительности, видят его своеобразную жизнь и, вероятно считают это болото способным создать свою высшую форму, своего человека, – русалку, царицу болотных вод, этот прожорливый цветок, питающийся человеческой кровью. И, знаешь ли, я сам едва не поверил этому однажды. Право, я даже не сомневался в этом в течение нескольких часов. Сейчас я расскажу тебе, как это произошло. Эта ночь будет самой памятной в моей жизни.

Пять лет тому назад, как-то в июньскую ночь, я отправился в Лосёв куст с комаровским парнем Никитой, охотником до мозга костей. Он сообщил мне, что нашел барсучьи следы. Эти неуклюжие животные ежедневно на заре сходят с горы, из березового леса, к Лосёву кусту и пьют болотную воду. Может быть, их привлекают также коренья болотных растений, мясистые, сочные и вкусные. Никита, по крайней мере, был убежден в этом; и вот мы отправились, чтобы просидеть ночь в опушке Лосёва куста на кочке вплоть до зари, когда барсук придет пить болотную воду и лакомиться кореньями. Мы обошли Лосёв куст засветло; нам хотелось подойти к нему с севера, от горы, с которой сходит барсук, и переночевать на ближайшей к опушке кочке. На дороге нам попались двое из илпатьевских объездчиков; они ехали на взмыленных лошадях и оживленно о чем-то беседовали.

– Звери, а не люди, – заметил Никита, когда объездчики исчезли за поворотом, – не позволяют в лесу собирать ягоды, загоняли наших девок просто беда как! Не дают заработать на ягодах и двугривенного!

Никита с негодованием посмотрел вслед объездчикам и замолчал. Больше мы не встречали на своем пути ни души. Мы обошли Лосёв куст, прошли болотом несколько сажен и сели на кочке. Было совершенно темно. Луна еще не вставала. Мы сидели на кочке не больше сажени в поперечнике, прислонившись спиной к стволам ольх, держали на коленях наши ружья и курили папиросы, спасаясь дымом от комаров. От болота веяло сыростью. Оно лежало, как объевшееся чудовище, и как будто тяжело дышало и сопело. Порой нам казалось даже, что оно что-то жует впросонках; по крайней мере, мы ясно слышали звуки, как бы происходившие от чавканья. Камыш шевелился и дрожал. Жирные пятна плавали на воде, блестевшей «окнами» тут и там между мшистыми кочками и камышами. Порою мы слышали какое-то сытое, торжествующее похрюкивание и бурчание воды, как бы в желудке опившейся лошади. Комары лезли нам в глаза, и Никита, понюхав воздух и узнав, что ветер тянет с горы, решил зажечь костер, хотя бы самый маленький, чтобы дымом прогнать комаров. Барсук не услышит дыма за ветром и придет в урочный час пить воду. Никита высек огонь, приятный запах горящего трута защекотал мне ноздри и вскоре маленький костер запылал на нашей кочке, прогоняя комаров, которых относило дымом, как ветром. Огонь мигал на воде, освещая черные трупы гниющих деревьев, зеленую стену ближнего камыша и загорелое лицо Никиты. Я смотрел на него. Это был парень лет 25-ти, белокурый и худощавый. Поверх его посконной рубахи, на нем был надет рваный полушубок с короткой талией, сшитый из черных и белых, но пожелтевших от времени овчин. На его ногах были обуты поршни из мягкой кожи, стянутые, как кисет, немного повыше щиколоток. Его холщовые штаны были продраны и огонь костра освещал обнаженные колени, морщинистые, загрубевшие и лупившиеся. Никита смотрел на огонь и сидел, прислонившись к стволу ольхи, обхватив руками ноги пониже колен. Свет костра освещал его губы и кончик носа, между тем как верхняя часть его лица была в тени. Он был так оборван и грязен, что мне его стало жаль от души. Я разговорился с ним. Почему он не занимается земледелием, а бродяжничает по лесам и болотам, в то время как охотничий промысел мало дает заработка в нашей стороне? Лучше бы ему наняться в работники. У него двое детей и жена и, вероятно, все они ужасно бедствуют. Недаром на него смотрят в деревне, как на шатуна и лодыря. Семьянину стыдно ничего не делать. Охотой он мог бы заниматься по праздникам для развлечения. Никита долго отмалчивался, но, наконец, сказал мне, что ему никак нельзя не бродить по лесу. Это для него совершенно невозможно. Он запьет с тоски, если будет сидеть дома. Потихоньку-полегоньку он передал мне всю свою историю. Он женат пять лет, но у него не лежит к жене сердце. Больше того, он ею брезгует, хотя ему порой бывает жалко ее. Каждый раз он приневоливает себя насильно приласкать эту женщину. Что делать… Сердце любить не заставишь! У него была невеста Василиса, которую он любил, да та пропала без вести, вероятно, утонула, и родители заставили его жениться на немилой. Как же он может жить с нею по-людски? Он очень любил Василису. Осенью должна была состояться их свадьба и оба они, и жених и невеста, зарабатывали деньги. Он ездил ямщиком, а она в будни ходила работать поденно к Илпатьеву, а в праздник собирала ягоды и продавала их. И вот, когда на мшистых кочках болота поспела ежевика, она пошла в Лосёв куст и не возвращалась оттуда более. Вероятно, она утонула. Как же он может любить теперешнюю жену? Я слушал рассказ Никиты, смотрел на болото и думал: «Это чудовище кушает даже молодых девушек!»

Я продолжал смотреть на «окна» воды, блестевшие между мшистыми кочками.

Болото всегда производит на меня впечатление какой– то лаборатории, изготовляющей живых существ. Ни луга, ни поля, ни лес не дают такого впечатления, потому что мы видим там формы более усовершенствованные и вполне законченные. А здесь эти первобытные водоросли, эти слизни, мириады плавающих в воде личинок и дышащие жабрами головастики – говорят о постоянной работе, о неустанной энергии, производящей виды, постепенно прогрессирующие в их формах. Вот почему, как мне кажется, крестьяне населяют всевозможной нечистью преимущественно болото.

Я задумчиво смотрел на поверхность стоячих вод.

Костер на нашей кочке потух, но мы не хотели более поддерживать огня. От болота веяло сыростью. Оно по-прежнему сопело и чавкало. С его поверхности поднимался пар, как с боков вспотевшего животного. Вокруг что-то булькало, бурчало, переливалось, лопалось, ломалось и хлопало, как в какой-то сложной машине. Казалось, болото работало как алхимик, колдовало, ворожило, шептало заклинания и перегоняло по ретортам таинственные жидкости. Порой до нас долетали какие-то стоны, тихие и жалобные. И тогда Никита робел и спрашивал меня, что это такое? Но что я мог ему ответить?.. Разве я знаю больше его? Может быть, это кричали уродливые птицы, рожденные творческой силой болота.

Месяц встал на востоке и медленно поднимался над Лосёвым кустом. Казалось, он хотел заглянуть в самую глубину стоячих вод, чтобы подсмотреть их тайну.

Я забывался, прислонясь спиною к стволу ольхи и чувствуя легкий озноб от сырости. Я думал о Никите и об этой девушке, погибшей из-за того, чтоб заработать двугривенный. Затем мне грезились какие-то птицы и какие-то животные, странные и чудовищные, населяющие таинственные дебри болота.

Я внезапно проснулся и открыл глаза.

Никита стоял надо мной, бледный и перепуганный. Он толкал меня в плечо и пристально глядел в даль. Я стал рядом с ним на колени, хватая рукой двустволку.

– Идет, – прошептал он, – ишь как водой бултыхает!

Он кивнул подбородком перед собой. Его губы вздрагивали. Он стоял спиной к горе, но я понял, что он говорит не о барсуке.

– Кто идет? – спросил я, чувствуя приступ неприятного озноба и придвигаясь на коленях к ногам Никиты.

Он по-прежнему смотрел вдаль. Я заметил, что ружье в его руках слегка вздрагивало.

– Кто идет? – переспросил я шепотом.

– Нечисть, с нами крестная сила! Нечисть болотная. Кто же пойдет по болоту в полночь? Ишь, как водой бултыхает!

Я прислушался. По болоту действительно кто-то шел, бултыхая водой. Плеск воды приближался; очевидно, идущий направлялся на нас.

Месяц высоко стоял над болотом, но густые заросли и туман не позволяли нам хорошо различать предметы; на расстоянии двадцати саженей мы уже ничего не видели. Мы только слышали бултыханье воды и ничего больше.

– Не лось ли? – спросил я Никиту.

– Нет, – покачал тот головой и вздохнул, как бы в изнеможении, – не лось; слышишь, две ноги. Лось ноздрями на воду дует, фырчит, воздух нюхает. Это не лось.

– Разве медведь? – прошептал я.

Никита долго молчал, пронизывая взором серебряную ткань тумана. Я видел, как вздрагивали его обнаженные колени, загрубевшие в скитаньях по болотам. Месяц спрятался в тучку, бултыханье на минуту смолкло, а Никита все еще глядел и слушал, вздрагивая всем телом.

– Нет, не медведь, – наконец прошептал он, – слышь, на кочку лезет, рукой за ветку хватается.

Я прислушался, и, действительно, услышал, как где-то недалеко хрустнула сломанная ветка. По моей спине прошло что-то холодное и скользкое, неприятное до отвращения. И в эту минуту мы услышали стон, жалобный человеческий стон. После этого все на минуту смолкло. Только слышно было, как бурчала вода в желудке гигантского чудовища. Болото продолжало колдовать и производить жизни. С его поверхности поднимался пар, точно оно изнемогало от усилий произвести что-то для него невыразимо трудное и почти невозможное. Мне казалось, что упитанный камыш и жирная вода болота слегка вздрагивали от усилий. По всей поверхности стоячих вод как будто бежал трепет мучений и желания. Даже кочка, на которой мы сидели, слегка шевелилась под нами. Казалось, болото напрягало все свои творческие способности, чтоб создать свою высшую форму, душу всего в нем существующего. Мы продолжали слушать. Стон повторился.

– Это Василиса! – прошептал Никита, трясясь от ужаса. – Пропали мы с тобой…

Он хотел еще что-то сказать и не мог. Я взглянул на него; его лицо было искажено до неузнаваемости. Его ноги дрожали, точно он пытался привстать на цыпочки. Я хотел говорить и тоже не мог. Так прошло несколько минут.

Между тем, месяц выглянул из-за тучи и мы увидели саженях в пятнадцати от нас женщину. Она лежала животом на мшистой кочке и хваталась руками за колючие ветки ежевики. Казалось, она пыталась вылезть на кочку из воды, хотя это стоило ей громадных усилий. Я видел ее бледное, как снег, лицо, темные брови и тонкие пальцы, судорожно хватавшиеся за колючие ветки. Она тяжело дышала и изредка испускала стоны. До пояса она была погружена в воду.

– Русалка… – еле выговорил Никита.

Мне казалось, что волосы приподнимались на его голове, а ружье ходило ходуном в его руках.

Между тем, женщина барахталась в воде, пытаясь вылезти на кочку. Я смотрел на ее усилия. Мой парализованный ужасом мозг плохо работал. Кажется, я думал или, вернее, не думал, а грезил странными образами. Образы эти иллюстрировали приблизительно следующее:

«Что, если болото, в минуты наибольшего напряжения всех своих творческих сил, способно создать нечто высшее, свой венец творения? Может быть, у него недостаточно сил, чтобы облечь свое излюбленное создание в долговечные формы, и оно появляется только на мгновение, как призрак, в минуты наивысшего напряжения его энергии, вспыхивая, как блуждающий огонек и тотчас же угасая».

Я инстинктивно пригнулся к земле, так как над моей головой грохнул выстрел. Это спустил курок обезумевший от ужаса Никита, и болото ответило на выстрел целым залпом.

Вслед за тем мы услышали дикий, исступленный крик. Что-то шлепнулось в воду с кочки, забултыхало по болоту и зашуршало камышом, поспешно уходя от нас.

Затем все смолкло.

Мы остались на кочке одни, в облаке порохового дыма, потерявшие от страха волю и разум. Мы сидели, плотно прижавшись друг к другу, поджав под себя ноги и подпрыгивая на коленях, как две отвратительные жабы.

Да, я никогда не забуду этой ужасной ночи.

Таким образом мы дожидались рассвета, коченея от страха, с судорогами в ногах, ожидая нападения неизвестных нам чудовищ.

С рассветом разум вернулся к нам и, прежде чем уйти из болота, мы осмотрели все соседние кочки. На одной из них мы нашли следы человеческих пальцев, втиснутые в рыхлую почву кочки, и несколько сломанных веток ежевики.

Что еще я могу сказать тебе? Я допрашивал всех и каждого, стараясь объяснить себе случившееся с нами приключение. Между прочим, от илпатьевских объездчиков я узнал, что как-то в июне месяце, вечером, они разогнали в лесу, на горе, около Лосёва куста, целую толпу крестьянских девушек, кажется, из разных селений. Они собирали клубнику, а когда объездчики кинулись на них, пугая лошадьми и нагайками, девушки разбежались кто куда. Одна из них, как говорят, забежала со страха в Лосёв куст, свихнула там себе ногу и всю ночь до рассвета провела в этом болоте на кочке, донельзя перепуганная, промокшая до мозга костей и измученная болью ноги, холодом и страхом.

Стрелял ли кто-нибудь в эту девушку, а также в ночь на какое число произошло все это, объездчики не знали.

Алексей Будищев
В РАЗГАР СВЯТОК
Святочное происшествие

В разгар святок, на пятый день Рождества, лесной сторож Тарас Суглобый, вместе с гостившим у него кумом и свояком Пантелеем Люлечкиным, решили сходить в гости к сидельцу винной лавки Ерохину. А их жены намеревались прогостить эту ночь на «Валдайских отрубах», у дяди Прохора. Мужья и жены расстались самым миролюбивым образом и сговорились вернуться домой на другой день к обеду. Выйдя из лесной хаты, жены повернули вправо на дорогу к отрубам, а мужья влево, к селу «Крутые Яры». Жены отправились в свой путь с хохотом, бойко поскрипывая новыми валенками по рассыпчатому снегу неуезженной дорожки. А мужья, мерно вышагивая, степенно переговаривались о своих мужичьих делах, причем они испускали из себя такой густой аромат перегорелого спирта и махорки, что тонкие елочки-подростки, торчавшие у самой дороги, начинали каждый раз беспокойно обмахиваться ветками.

Было не холодно, и легко дышалось в бодром ядреном воздухе.

Над просекой гасла малиновая заря, и снег на крыше лесной хаты казался розовым. А от деревьев на дорогу падали сиреневые тени, которые делались все длиннее и длиннее. Когда мужья вышли из лесу, на серых небесах застенчиво проглянули первые звезды. И на снежных буграх загорелись приветливые искорки. Мужики все так же степенно переговаривались и мерно вышагивали, торопливо делая свой путь. До «Крутых Яров» им предстояло пройти всего– навсего пять верст, а их бабам до отрубов надо было сделать верст шесть.

Но на четвертой версте бабы встретили целую компанию ряженых, в звериных масках на лицах, одетых в вывернутые полушубки. Молодежь оказалась родственниками Суглобых или со стороны мужа, или со стороны жены, и шла вся эта компания именно к ним в гости. И женщинам пришлось, с хохотом и гомоном, повернуть вместе со всей компанией обратно к себе, в лесную избу. Хорошенькая жена Пантелея Люлечкина надела даже на себя маску – заячью голову с длиннейшими ушами, которая оказалась лишней, и всю обратную дорогу до лесной хаты она без передышки проплясала под залихватский перебор гармоньи. А мужья в это время сидели у Ерохина и пили водку, закусывая ее красными медовыми пряничками с изюмом и мочеными яблоками. А потом вдруг Тарас вспомнил, что он не догадался захватить с собой из сундука деньги, шестьдесят восемь рублей с мелочью. Их необходимо было переложить в свой карман, для надежности. Очень уж теперь время опасливое, и беда, если какой-нибудь воришка заглянет в лесную хату и полюбопытствует узнать, что-то заключается в сундуке лесного сторожа. Эти мысли повергли Тараса в такое волнение, что он немедленно решился идти домой.

– Иначе пропадут мои денежки, – мрачно твердил он. – Сами знаете, какое нынче время! Вор на воре, изворовалась вся Рассеюшка, инда нет моченьки как!

Пантелей всячески советовал ему остаться ночевать у Ерохина вместе с ним и стращал его нечистой силой. Чего он будет делать один, ночью, в лесной хате? Баб нет, бабы ночуют за шесть верст от лесной хаты, на «Валдайских отрубах», а теперь время святочное, неприятное, страшное.

Целыми ватагами мыкается теперь нечистая сила по лесам, полям и деревням, как волки в сучье время, и Боже упаси попасться на пути этой ватаги! Теперь только и можно сидеть за бутылкой винца в хорошей компании, а одному, да еще в лесной хате, – брр…

Долго отговаривал Пантелей кума, но тот был непреклонен. Он потуже подтянул на себе кушак, взял ружье, оглядел курки, нашарил в кармане два запасных патрона и вышел из гостеприимной избы Ерохина, от тепла и уюта, от винца и сладких пряников.

Тараса обдало щекочущим морозцем. Низкое, зимнее небо глянуло на него таинственно и хмуро.

Точно сказало:

– К чему ты выскочил сюда? Кто тебя просил об этом, дурень?

Но Тарас не растерялся и сначала довольно-таки бодро двинулся дорогой.

– Каждому свои денежки дороги, – словно бы оправдывался он перед зимней ночью, но все же с достаточной бодростью в сердце.

Но когда «Крутые Яры» исчезли за его спиной, неслышно загороженные таинственными снежными сувоями, такими тихими, но и такими загадочно-неопределенными, Тарасу стало как-то не по себе. Дело в том, что он сразу же глубоко уверовал в страшную загадочность ночи. Разве все, что сейчас его окружает, не есть страшная и глубокая загадка?

Что такое снег? Что такое тучи?.. Что такое звезды?

Ощущение страха, покуда еще тонкое, но уже томительное и жуткое, подползло к его сердцу, как насекомое. Оно ощупало сердце лесного сторожа со всех сторон, выбрало местечко поуязвимее и запустило туда свой острый хобот.

По спине Тараса прошли мокрые букашки.

Он поправил за своей спиной двустволку, гукнул губами и осторожно оглянулся на свою серую, мутную тень.

Что такое тень?.. Что такое шорохи за снежными сувоями в мутную зимнюю ночь? Что такое те фиолетовые шарики, которые прыгают в самых глазах, когда их чуть-чуть сощуришь?..

Ух, как много кругом таинственных неизвестностей, тревожных загадок!.. Разве ими не полны земля, вода и небо? лес и поля?..

Вода, лед, снег, пар – все это как будто бы одно и то же, но все-таки, как это глубоко различно между собой?.. Почему? И если пар может превратиться в лед, то почему и человек не способен превратиться хотя бы в волка или свинью?.. Или нечистая сила в красивую бабу?.. Про старого лесного сторожа из Аряшинского угорья, деда Афанасия, все село рассказывало, что он живет, как с женой, с мохнатой болотной шишигой, которая умеет оборачиваться шестнадцатилетней девушкой, когда ее левой рукой перебросишь через восковую свечу. А кто не слышал о двенадцати сестрах-трясовицах, живущих на болотных кочках? Сестры эти умеют перекидываться в комара, и в таком виде они кусают человека. А укушенный заболевает огневицей. А пучеглазые окаянные, живущие под колесами на старых мельницах? А дылда-птица, шныряющая ночью по кладбищам?..

Тарас даже вздрогнул, припомнив все эти страшные рассказы о нездешних существах, живущих о бок с крещеным миром, и пошел тише. Холодком пахнуло в его сердце.

Небо все так же таинственно и загадочно смотрело на него, и снег все так же многозначительно поскрипывал под его ногами. Точно его предупреждал:

– По-до-жди! жди! жди!..

И ему казалось, что и всему полю также жутко и томительно, что и оно тоже все полно самых невероятных предчувствий. Он вновь заглянул на небо, присматриваясь, чувствуя холодок между плеч. Месяц неподвижно стыл в небе и безмолвно глядел в мутное поле, на лесного сторожа и на его короткую тень на снегу. И вдруг Тарасу показалось, что в ухабе эта тень как-то переломилась, точно приподымаясь вверх от головы до талии, точно тень делала самые невероятные усилия, чтоб стать на ноги и идти рядом с ним:

«Неужели, неужели?..» – подумал Тарас, цепенея, и прибавил шагу.

Лес как-то внезапно обступил его со всех сторон, когда он совсем его не ждал, и вид его был какой-то такой, что он не сразу признал так хорошо знакомые ему места. Какие-то словно бы облачные деревья выросли в просеках, и Тарас понял, конечно, что это не деревья, а лишь призраки деревьев, что весь лес, словом, стал чужд и враждебен ему, отравленный чьими-то всемогущими волхованиями, которые настолько же сладки лесу, насколько ему бывает порой приятна власть алкоголя.

Полный самого жуткого трепета, Тарас двинулся дальше. Все было безмолвно и странно. Неясные шорохи перешептывались между снежными сувоями, за деревьями и в запорошенных кустах. А лес будто бы просветлел, хотя Тарас и понял, что это не благоприятная веселость со стороны леса, а самое лукавое злорадство. И уже по одному этому Тарас догадался, что сейчас он увидит нечто сверхъестественное и страшное, чего он не видал раньше никогда в жизни, но о существовании чего всегда подозревал, в особенности ночью в бессонные часы. Тарас понял, что сейчас он увидит нечистую силу, ту нездешнюю, враждебную человеку силу, которая населяет воду, и лес, и всю землю. Она или нападает на человека открыто, извне, или же пробирается внутрь его с куском пищи, с глотком воды, проникает в кровь с укусом комара. Так или иначе, а эта встреча должна произойти непременно и сейчас…

Для Тараса было это совершенно ясно. Наступил именно роковой момент этой встречи. Сейчас. Сию минуту.

Тарас тяжело передохнул и пошел к своей хате с тем же самым чувством, с которым вооруженный рогатиной охотник идет к медведю, поднявшемуся на дыбки. Хата была от него уже в нескольких саженях. Но его глаза предательски застлало лиловым туманом, так что он перестал видеть и лес, и поляну, и хату. А где-то, в самом темном углу его мозга, кто-то злобно рассмеялся, остуживая голову.

Однако, он старательно протер глаза и сделал еще несколько шагов. И остановился вновь. Сомнений для него уже не было.

Он не ошибся. Минута роковой встречи для него наступила. В окне его хаты теплился огонек. Огонек в пустой хате! Кто его мог зажечь?.. Бесчисленные враги человека?.. Нездешние существа и ужасы?..

Тарас снял шапку, набожно перекрестился и взял на руки двустволку. Затем он осторожно двинулся к окошку. Ступал не дыша и мысленно все крестился. Заглянул в окошко и отскочил на сажень тотчас же. Мозг обледенел в его голове от ужаса, и заломило сердце. Дым шел коромыслом в его хате, до того разозоровалась нечистая сила. И какие рыла он увидел там и какие дикие образины!.. Нечисть, очевидно, устроила пирушку в его хате, и весь стол его был заставлен пивными бутылками и какими-то праздничными яствами. Но что хуже всего, одна из ведьм приняла пригожее обличье его собственной жены, которая ночевала сейчас у дяди Прохора на отрубах, и с румянцем на щеках эта миловидная ведьма сидела на лавке и гнусно обнималась с какой-то заячьей мордой с длиннейшими, чуть не в аршин ушами. А мимо них в избе толклись в залихватской пляске медвежье рыло, посаженное на человечье туловище, рогатая козья башка с бородой, сова с круглым и очками на глазах, непонятное чудовище с кроваво-красной пастью и лобастая волчья морда. Сова размахивала платочком, как баба, и жеманно выгибалась, точно плывя, а волчья морда изо всех сил выстукивала ногами.

Тарас злобно подумал:

«До чего разохалилась, нечистая тварь, до чего человеку может подражать паскудная сила!.. Даже свяченых образов не пужается!.. Даже хладнокровно к крещенской воде!.. До чего имеет нахальство!..»

Его мозг вторично будто опахнуло ледяной бурей, и он перекрестился, прочел первые строки молитвы «Да воскреснет Бог» и приложил ружье к плечу. Сперва он выстрелил через окно в ту, что приняла облик его жены, потом в чудовище с заячьей головой. В избе все точно взбесилось, перепуталось и завизжало. Но Тарас успел переснарядить ружье и выстрелил в избу и еще два раза.

А потом, весь одеревенелый, пошел в «Крутые Яры», к Ерохину.

Утром, когда он вместе с Пантелеем и Ерохиным на лошади вернулся к лесной хате, выяснилось следующее. Насмерть убитыми оказались жена Тараса и жена Пантелея. Смертельно ранен был шестнадцатилетний Феденька, племянник Суглобого. А у крестницы его, Аксюши, было раздроблено плечо. Троих пришлось похоронить, а у четвертого вышелушить правую руку.

Присяжные Суглобого оправдали.