Текст книги "Операция «Сломанная трубка»"

Автор книги: Георгий Краснов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

7

Узнав о том, что Акулина Мусимовна не признала почерка брата и что росли они с ним без отца, ребята на минуту растерялись. Как же так? Кто же тогда воевал в лесах близ того польского хутора, если не брат Акулины Мусимовны?

Возникло еще множество других загадок. Кому принадлежат книги, найденные на чердаке дома Акулины Мусимовны, если ее брата звали Василием? Ясно, что их собирал какой-то А. Мусимов, но о нем ничего не известно. Ничего не разъяснила и надпись на бескозырке – «Аврора», а, наоборот, еще больше запутала.

По очереди примерили бескозырку. Илемби, надев ее, так лихо поднесла ладонь к виску, что все рассмеялись.

Потом вслед за Никоном поднялись на чердак. Не спеша осмотрели все вынутые из сундучка книги, тетради, сплошь заполненные непонятными формулами и чертежами, и сложили их обратно.

Когда же все спустились во двор, Илемби посмотрела на Никона, потом перевела взгляд на Кестюка.

– Ребята, у меня есть предложение. Только не знаю, согласитесь ли…

– Как будто ты и без нас не сделаешь, чего тебе хочется! – засмеялся Ильдер, но Илемби только недовольно покосилась на него: на этот раз она не была расположена шутить.

– Теперь мы знаем, что младший брат Акулины Мусимовны воевал на Балтийском флоте. И воевал как герой! А его сестра, что живет рядом с нами, часто болеет… Вот я и подумала: надо ей помочь. Правда ведь?

– Шефствовать, значит? – спросил не то Гена не то Гера.

– Можно и так назвать, – пожала плечами Илемби.

Обсудили и решили начать сегодня же. Ребята подметут двор, Илемби вымоет полы и в доме, и в сенях. С завтрашнего дня напилят дров, а подойдет срок – помогут Акулине Мусимовне убрать всю картошку.

Мальчики пошли искать метлу и лопаты, а Илемби достала из колодца ведро воды и вошла в дом. Когда она домыла сени, во дворе уже не было ни соринки.

– Знаешь что, – сказал ей Кестюк, – завтра тебе нужно сходить в больницу.

– Опять ей дают задание первой, – пробормотал Ильдер. – Можно подумать, она с любым делом лучше всех нас справится…

По тону было ясно: Ильдеру надоело быть в стороне.

– Будет и тебе задание, не спеши, – остановил его Кестюк. – Слушай, Илемби. Ты пойдешь не одна, а с Никоном. Расскажите Акулине Мусимовне обо всем, что нашли на чердаке. Послушайте, что она на это скажет. Ладно?

На другое утро Илемби с утра вышла в палисадник и набрала букет садовых ромашек. Мать спросила, куда это она так собирается, а узнав, в чем дело, положила в целлофановый мешочек еще с десяток яблок.

Акулина Мусимовна при виде Илемби и Никона с цветами и яблоками заволновалась, принялась угощать их теми же яблоками, вытирая глаза полотенцем. Потом она заулыбалась, когда услышала, как Никон, погнавшись за курицей, полез на чердак. Но когда он дошел до сундучка и звонка, улыбка исчезла с ее лица, она попыталась даже сесть на кровати.

– Вы лежите, Акулина Мусимовна, лежите, – придержала ее Илемби. – Не волнуйтесь только, дома у вас все в порядке. Мы и потом будем приходить к вам.

Акулина Мусимовна снова потянулась было к полотенцу, но тут же повернулась к Никону.

– Так о каком сундучке и звонке ты говоришь, сынок?

– Разве вы ничего о них не знаете?

– Помню, прошлой осенью залезла зачем-то на чердак, но никакого сундука не видала.

Никон и Илемби наперебой начали рассказывать о детекторном радиоприемнике, о сундучке с секретом, о книгах. Акулина Мусимовна слушала их и только вздыхала.

– Ну, надо же! Пятнадцать лет живу в этом доме, и не снилось, что над головой такие чудеса!

– А Василий Мусимович вам ни разу ни о чем таком не говорил?

Старушка покачала головой:

– Ничегошеньки он об этом не знал. Он ведь хромой был. Куда уж ему на чердак. Да если бы и залез да звонок какой услышал, уж он бы мне рассказал, чего там скрывать-то…

– А знаете еще что, – заторопился Никон. – Мы на всех книгах видели подпись «А. Мусимов»… И еще – на дне сундучка я нашел матросскую бескозырку!

– Настоящую матросскую бескозырку, Акулина Мусимовна! – подтвердила Илемби. – Я тоже примеряла. И ленточка есть! А на ободке написано: «Аврора». Знаменитый крейсер! Ну, тот самый, который дал сигнал к штурму Зимнего дворца, когда революция началась! Значит, хозяин этой бескозырки служил на «Авроре»…

– Нет, милые вы мои, из нашей родии никто не был на «Авроре»… А ту фуражку, в которой Вася вернулся с войны, я храню в комоде, на самом дне… И обернула я ее не бумагой, а белым платком, что сама соткала…

И тут Илемби, кажется, начала догадываться, в чем дело.

– Акулина Мусимовна! Вы сказали, что живете в этом доме пятнадцать лет. А до этого где жили?

– До этого я жила в деревне, уборщицей в школе работала. Потом Вася купил дом в поселке и позвал меня к себе.

– Значит, дом номер шестьдесят восемь был тогда не ваш?! – наконец-то сообразил Никон.

– Постойте-ка, милые, постойте! – Акулина Мусимовна суетливо заправила выбившуюся из-под платка седую прядь. – Вот голова худая стала… Помню ведь я хозяина-то дома. Только я из деревни переехала… Высокий такой старик, длинный… Сказал, что приехал в город по делу, и захотелось ему переночевать в своем доме. Вспомнила, детки, вспомнила: Мусимыч звали его, вот как! Может, потому и запомнила, что отчество-то как мое у него было…

Никон и Илемби переглянулись.

– А фамилию не помните, Акулина Мусимовна?

– Нет, не помню. Вася его так звал: Мусимыч. Еще вот что помню. Он говорил, что ставил дом своими руками и потому стоять ему много лет. Я, говорит, сам старый матрос и рад, что оставил дом матросу. Так все было, вспомнила сейчас… А и не обманул он: дом-то, прямо слово, хорош – ни сырости, ни плесени никакой.

– Он только один раз к вам заходил?

– Больше я его ни разу не видела… А про вещи на чердаке никак не поминал он. Не знаю уж, что про них и думать-то.

– А он не сказал, куда переехал жить?

– Может, и сказал. Не помню. Я ведь тогда только что из деревни приехала, все новое для меня было. И разговаривать-то не смела.

В надежде, что Акулина Мусимовна вспомнит еще что-нибудь, Никон и Илемби готовы были просидеть в палате до самого обеда, но вошла медсестра и сказала, что время для посещения больных кончилось.

8

Услышав про старого хозяина дома номер шестьдесят восемь, Ильдер выпалил:

– Все ясно! Это его сын воевал вместе с польскими партизанами!

– Погоди-ка… – осадил его Кестюк. И снова повернулся к Никону: – Значит, хозяин дома был моряком?

– Да. Акулина Мусимовна вспомнила…

– Можно предполагать, – важно, по-взрослому сказала Илемби, победоносно взглянув на Ильдера, – что бескозырка, которую Никон нашел на чердаке, принадлежала ему.

Не то Гена не то Гера начал зачем-то яростно протирать единственное стекло своего бинокля. А не то Гера не то Гена схватил Никона за рукав, нетерпеливо дернул к себе и спросил:

– Выходит, тот старик служил на «Авроре»?

– Выходит, так… – неуверенно ответил Никон.

Тут загалдели все разом и умолкли, лишь когда Кестюк поднял руку.

Он снова незаметно стал командиром следопытов. Но Кестюк нос не задирает, выслушивает ребят, советуется. И будто бы не замечает даже, что товарищи всегда ждут от него решающего слова.

– Ребята, – сказал он, – а как вы думаете, не сходить ли нам в пединститут?

– Зачем? – выпалил не то Гена не то Гера.

– Э-эх, даже этого не можешь сообразить, – Ильдер тихонько щелкнул его по лбу. – Забыл, что ли, как было написано на книге? «Студенту А. Мусимову»!

– А-а…

– Вот тебе и «а-а»! Соображать надо.

– Эй, ты, полегче! – крикнул вдруг не то Гера не то Гена, обидевшись за брата.

– Да успокойтесь вы, что ли, – осадил их Кестюк, и все опять сразу притихли. – В пединституте мы можем узнать, когда наш Мусимов закончил учебу. А повезет – узнаем, куда он был направлен на работу. Так ведь?

– Правильно!

Никону припомнилось, как они вдвоем ходили в городскую библиотеку и как мучились с польско-русским словарем. А направила их девушка-библиотекарь к Ядвиге Стефановне – все за один день решилось…

– Кестюк, – сказал он, – а может, нам сначала с нашим историком поговорить?

– О чем?

– Он же кончил пединститут. Многих там знает…

И тут Гена с Герой сообщили, что недавно видели Айда́ша Ивановича во дворе школы.

– А ну давай наперегонки! – крикнул Ильдер, бегавший быстрее всех в их компании. И все побежали к школе.

Айдаш Иванович, выслушав запыхавшихся ребят, сдержанно похвалил их. Потом вдруг сказал:

– Поедемте в институт вместе. Хотя, может быть, сначала сделаем вот что…

И учитель предложил разделиться на две группы. Одна группа вместе с ним поедет в институт, а другую Кестюк поведет в городское адресное бюро – там можно попытаться узнать, куда переехал старый хозяин дома номер шестьдесят восемь.

В институте, оказывается, начались вступительные экзамены, и везде – у подъезда, в вестибюле, в коридорах – было полным-полно парней и девушек, Айдаш Иванович повел своих учеников на третий этаж. Вошли в какую-то большую комнату. За столом сидел высокий бородатый человек в очках.

– Этот наверняка профессор! – ткнув Никона в бок, шепнул Ильдер.

– Хоть здесь не шумите! – прошептала Илемби.

Бородатый, изредка посматривая на ребят, внимательно выслушал Айдаша Ивановича и поднялся из-за стола.

– Молодцы ваши следопыты, Айдаш Иванович, – сказал он густым басом, подходя к ребятам. – Молодцы! Истинно благородным делом занимаетесь. Желаю вам удачи. Чем могу – помогу.

Айдаш Иванович и ребята попрощались с ним и вышли в коридор. Спустились обратно на первый этаж. Айдаш Иванович повел свою группу еще ниже, в подвал. Открыли массивную дверь, вошли в узкий и длинный зал. По стенам от пола до потолка – полки, а на полках – толстенные картонные папки; сразу понятно: в архив попали. Седоволосый пожилой мужчина, сидевший за небольшим столиком у стены, подозвал их к себе.

– Мне сейчас позвонили насчет вас. Велели помочь. Скажите, кто вас интересует?

– Фамилия – Мусимов, – сказал Никон.

– И еще мы знаем, что он учился в институте в 1940 году, – добавил Ильдер.

– А имя у него начиналось с буквы «А», – боясь отстать от мальчишек, выпалила Илемби.

– Ну что же, попробуем! Му-си-мов… Мусимов… Нечасто встречающаяся фамилия… И кажется, знакомая мне…

Тут он глубоко вздохнул и облегченно засмеялся:

– Вспомнил!

Архивариус щелкнул пальцами, торопливо пройдя вдоль стены почти до угла, поднялся по лесенке и уверенно снял с верхней полки одну из папок. Протянул ее подбежавшему Ильдеру.

– Не так давно мы готовили стенд об участниках войны, учившихся в нашем институте. Вот тогда-то и встречал фамилию Мусимова. Он ушел на фронт со второго курса… Вот его личное дело.

Ребята сгрудились вокруг архивариуса. Наконец-то!.. Звали их героя Аркадием. Он родился в деревне Милике́й, после смерти матери с отцом переехал в город. В автобиографии Аркадий писал, что увлекается физикой и математикой. Архивариус откуда-то принес увеличенную, видимо для стенда, фотографию Аркадия Мусимова. Широколицый, с короткой челкой, он смотрел на ребят с чуть заметной улыбкой.

– Он с самого начала учебного года подал заявление с просьбой отправить его на фронт, – рассказывал архивариус. – В октябре военный комиссариат удовлетворил его просьбу…

Теперь исчезли последние сомнения насчет того, кому принадлежат книги, найденные на чердаке дома Акулины Мусимовны, и кто придумал хитрое приспособление со звонком и крышкой сундучка. Архивариус показал ребятам выписку из зачетной книжки студента Аркадия Мусимова – кроме отметок «отлично», там не было никаких других – и пообещал сделать для них фотокопию с портрета, а за это попросил их снять копию с письма польских ребят для институтского музея.

9

Не успел Никон и поужинать, как заявился Кестюк. Лицо хмурое, только веснушки на носу поблескивают, как всегда, желто-коричневыми веселыми крапинками. Никон понял, что его товарищ не в духе. Оба молчали.

– Ну как – были в институте? – спросил наконец Кестюк.

Когда Никон сказал, что своими глазами видел портрет Аркадия Мусимова и его биографию, лицо Кестюка посветлело.

– Про «Аврору» там ничего не сказано?

– Про «Аврору»?..

– Ну, не сказано в автобиографии, что его отец служил на «Авроре»?

– Нет, там об этом ни слова.

– Да-а… Как ты думаешь, сумеем отыскать Мусимовича? Мы ведь ничего о нем не узнали…

– Что, адресное бюро закрыто было?

– Нет, оно-то было открыто. Только там ничем не могли помочь. Чтобы получить адрес Мусимовича, надо знать, когда он родился, где родился и что-то еще. Без этого, говорят, невозможно… Но нам велели еще раз зайти…

– Думаешь, найдут?

– Там одна женщина очень приветливо разговаривала с нами. А когда узнала, зачем нужен Мусимович, записала то, что мы о нем знаем, на какой-то особой карточке. Сказала, что будет разыскивать.

– А когда велели зайти?

– Через неделю.

– О-о, как долго!..

Мальчики собрались было выйти на улицу, но тут кто-то громко постучал в калитку.

– Кто там? – открыв дверь избы, спросил Никон.

– Почта!

– Заходите! Там не заперто!

Калитка отворилась, и во двор вошла женщина с большой черной сумкой на широком ремне.

– Скажи-ка, это ты будешь Никон?

– Да, я, – удивленно ответил Никон. – А зачем я вам?

– А ты и не догадываешься, – сказала женщина. – Сплясать тебе полагается!

– Как так сплясать?

– Ты, выходит, и писем ни от кого не ищешь? – Женщина полезла в свою сумку.

– Писем? Да нет, я… – Никон запнулся, не зная, что ответить. Он вспомнил, как прощался на пристани с Маюк, и лицо его вспыхнуло. С опаской покосился на Кестюка. Так было неудобно, будто сделал что-то очень нехорошее.

Но Кестюк вроде и не заметил, как растерялся его товарищ. Он смотрел, как женщина копается в сумке, и вдруг хлопнул Никона по плечу.

– Чего молчишь? Ты ведь ждешь письмо от польских ребят.

Наконец она вытащила из сумки конверт с большой пестрой маркой, положила на перила крыльца, а сверху прихлопнула его толстой тетрадью.

У Никона отлегло от сердца. Ура! Письмо-то, оказывается, из Польши. Но удивительно все-таки: как быстро дело обернулось! В письме, написанном Ядвигой Стефановной, они дали адрес Никона. И вот уже ответ пришел!

– Видишь, тебе пишут из Люблина, – сказала женщина и открыла тетрадь. – Вот тут распишись, а потом и спляшешь.

Никон нерешительно стал отнекиваться. Тогда Кестюк, заявив, что письмо и его касается, лихо отбил чечетку. И тут же потянул друга в избу.

– Э-э, постойте, постойте! – засмеялась женщина. – От меня так просто не отделаешься.

– А что еще?

– Письмо!

– Кому? – удивился Кестюк.

– Да все ему же, Никону. И опять заказное, еще раз придется расписываться.

«Пропал я, если от Маюк, – заволновался Никон снова, сжимая письмо из Польши до боли в руках. – Кестюк издеваться будет. А узнают ребята, проходу не дадут…» Он покраснел еще сильней, чем раньше.

Женщина внимательно посмотрела на мальчика и подсунула ему тетрадь.

– Ладно уж, расписывайся, но смотри – в другой раз все равно плясать заставлю…

Ребята сказали почтальону спасибо и пошли в избу. Сначала вскрыли запечатанное сургучом письмо из Польши. Оно было, как и первое, на польском языке, и они, конечно, опять ничего не поняли. Кестюк перебрал листки.

– Смотри-ка, на шести страницах написали!

– Уж больно быстро пришел ответ, – сказал Никон. – Наверняка они узнали что-то новое. Как ты думаешь?

– Посмотрим, – ответил Кестюк. – В общем, ясно: завтра прямо с утра – к Ядвиге Стефановне! Поедем вдвоем, она шума не любит. А то опять Илемби привяжется или еще кто-нибудь…

Никон промолчал, пытаясь сунуть незаметно второе письмо между книгами на полке. Он с первого же взгляда на конверт понял, откуда оно пришло. Маюк сдержала свое слово – письмо толстое, в нем, видно, засушенные листья и травы.

– А другое письмо от кого? – спросил тут Кестюк.

– Да так… Из деревни…

– У вас там живут родные, да?

– Какие родные… Дядя с тетей живут в Канаше… Это так…

Будь на месте Кестюка кто-нибудь другой, Никон, наверно, вывернулся бы. Но не мог он врать Кестюку! Никон взял письмо с полки и посмотрел товарищу в глаза.

– Кестюк, ты ведь знаешь, что я собираю гербарий?

– Это не новость: такого, как у тебя, и в школе нет.

– Я с самого начала стал собирать два… И один потом… – Никон снова покраснел. – Ты только никому об этом не говори, ладно?

– Ну, чего ты, – пожал тот плечами. – Ладно, ладно! Обещаю: никому ни слова.

– И смеяться не будешь?

– Да нет же. С чего ты взял?

– Тогда слушай: один гербарий я подарил Маюк. На намять…

Никон боялся, что Кестюк расхохочется, но тот опять только пожал плечами.

– Ну и правильно сделал. Она же вон как здорово нам тогда помогла.

Тут уж Никон без всякого страха вскрыл конверт. На двух листах плотной бумаги были аккуратно подшиты стебельки и листья, под каждым – название. На третьем листе Маюк описала, как добрались домой, передавала всем ребятам приветы, рассказывала о своей теперешней жизни. Красиво, чисто – буковка к буковке, как бусы на нитке, – пишет племянница жены лесника.

Никон, читавший быстрей приятеля, вдруг ткнул пальцем в конец письма:

– Кестюк!.. Прочти-ка, что тут написано…

Маюк писала, что недавно она ходила с девчонками в поле собирать колоски. Под вечер, когда уже собирались идти домой, к ним вместе с учителем пришел высокий седой старик. Он поблагодарил пионеров за их работу, сказал, что живет недалеко, в соседнем районе, а потом начал рассказывать о революции. Этот старик, оказывается, в семнадцатом году был заряжающим на крейсере «Аврора»! «Мы слушали его, разинув рты. Знаете, как он интересно рассказывал! Вот вам бы самим послушать», – писала Маюк.

Ребята переглянулись.

– Заряжающий «Авроры»!

– Чуваш!

– Никон, сейчас же садись и пиши Маюк письмо! Пусть поточней узнает, откуда появился старик, где живет. Если в самом деле недалеко, пусть с ним встретится, расспросит…

Никон нагнулся к своему портфелю, вытащил чистую тетрадь.

Но не такое, оказывается, легкое это дело – написать письмо Маюк. Они скомкали несколько листов, пока сочинили небольшое письмецо. В нем они просили Маюк узнать от старика, откуда он к ним переехал. Если у него были сыновья, то не звали ли одного из них Аркадием? Не учился ли сын в пединституте и не ушел ли со второго курса на фронт добровольцем? Написали также: если понадобится, можно сказать старику, что им интересуются красные следопыты. Попросили Маюк отложить все свои дела и во что бы то ни стало найти заряжающего с «Авроры». Потом передали привет от всех ребят – участников операции «Сломанная трубка» – и подписались.

10

Ехать к Ядвиге Стефановне опять пришлось втроем. Только они направились к автобусной остановке, как на крыльцо своего дома выскочила Илемби.

– Эй, куда это вы?

– Да так… В город вот решили съездить…

Ребята понимали, что от нее все равно не отделаешься, остановились. Но пока Илемби добежала до них, успели перекинуться двумя словами.

– Пока ничего не говори об авроровце, – сказал Кестюк.

– Ладно.

– Потом скажем, когда Маюк ответ пришлет.

– Хорошо…

Между тем Илемби уже сыпала вопросы, не переводя дыхания:

– Ну, что случилось? Есть новости? Говорите скорее!

Никон вместо ответа протянул ей письмо от польских ребят. Илемби сразу же поняла, в чем дело.

– К Ядвиге Стефановне, да? Я с вами. Подождите, я мигом. Только денег возьму…

И через две минуты она уже бежала обратно, позвякивая мелочью в кармашке платья.

Сели в автобус. Никон, как обычно на людях, помалкивал, зато Илемби, словно поддразнивая Кестюка, без умолку тараторила о том, что увидели и услышали они вчера в пединституте. И тут же принялась успокаивать его:

– Ничего, не расстраивайся. В этом адресном бюро волшебники работают. Моему отцу враз отыскали адрес врача, который лечил его в госпитале. И Мусимыча тоже найдут, вот увидишь!

Ребята переглянулись, промолчали. Так и не догадалась Илемби, что они что-то скрывают от нее.

На этот раз Ядвига Стефановна оказалась дома.

– А-а, следопыты! – сказала улыбаясь и повела их в комнату. – Я уж подумывала, вы совсем про меня забыли.

– Не-ет, не забыли, – ответила Илемби, чувствовавшая себя здесь как дома.

– Ну и хорошо, детки. Очень хорошо. Как у вас идут дела? Узнали что-нибудь новое? Вы уж от меня ничего не скрывайте, мне ведь это так же интересно, как и вам.

Никон подал ей письмо.

– Вот, получили… Но опять по-польски…

Ядвига Стефановна усадила ребят, как и тогда, на мягкий диван. Потом взяла с круглого столика очки, вынула из конверта письмо и принялась читать. Вдруг она нахмурилась, прошептала:

– Ох, ребята, нерадостные вести…

Наконец она оторвалась от письма.

– Что они пишут, Ядвига Стефановна?

– Наш А. Мусимов тоже погиб вместе с другими партизанами…

– Погиб?

– Да.

– А как они узнали?

– Помните, польские ребята писали, что только на два своих письма не получили ответа? Так вот, на одно из них отозвался живой участник того страшного боя.

– Ну-у?!

Ядвига Стефановна сняла очки.

– Этого чудом спасшегося партизана зовут Юзеф Ендрихо́вский. Сейчас он живет на севере Польши. На вопрос ребят, кого из партизан он помнит, Ендриховский написал и про Мусимова. Звали его в отряде по-разному: одни – Арка́й, другие – Аркаша.

– Все правильно, Аркай – по-чувашски, Аркадий – по-русски, – как бы про себя заметил Никон.

– Ну, давайте слушать дальше, – прервала его Илемби.

Далее в письме сообщалось: Мусимов не был поляком. Он был советским солдатом, сбежавшим из концлагеря. Но не был он и русским.

По его словам, он учился в институте в одном из городов на Волге, хотел стать учителем… Командир отряда часто удерживал его от излишней горячности в бою. За год, проведенный в партизанском отряде, Мусимов научился свободно разговаривать по-польски. Бывало, пел он партизанам песни своего народа, пересказывал легенды и сказки. Очень его полюбили польские партизаны…

Когда фашисты плотно окружили их со всех сторон, Мусимов не сразу согласился написать последнее письмо. Написать-то он его написал, но в бутылку не вложил. Однако бой разгорался все сильнее, и тут Мусимова ранило в ногу. Тогда он обложился гранатами с обеих сторон и велел троим оставшимся в живых товарищам прорываться в сторону болота, где фашистская цепь была пореже.

Среди этих троих был и Юзеф Ендриховский. Польские друзья не соглашались оставлять его одного, но Мусимов сказал:

«От того, что погибнем здесь все четверо, нет никакой пользы. Прорветесь вы втроем – организуете другой отряд. А со мной, раненым, вам не прорваться. Идите! Я вас прикрою…»

Поняв, что Аркадия не уговорить, партизаны попрощались с ним.

«Ты же не положил письмо в бутылку!» – сказал ему Ендриховский.

Мусимов торопливо вытащил из нагрудного кармана листок и протянул ему:

«Держи! Но я его написал на родном языке».

Ендриховский засунул письмо в бутылку.

«Адрес есть?»

«Нет».

«Без адреса нельзя. Пиши скорее!»

Мусимов отыскал клочок бумажки и нацарапал на нем адрес. Ендриховский свернул его в трубочку и опустил в бутылку. Потом забежал в землянку и сунул бутылку в угол под разный хлам.

Пулемет Мусимова, строчивший беспрерывно, не давал врагам поднять голову. Трое партизан ужом проползли мимо них незаметно и скрылись в болоте.

После долгих мытарств они все же добрались до большого леса и отыскали там другой партизанский отряд. Потом все трое воевали в рядах народной армии. Но День Победы довелось встретить одному Юзефу Ендриховскому…

В комнате – тишина. Лишь в углу на комоде тикают часы да в открытую форточку доносятся отдаленные детские голоса.

– Да, герои без вести не пропадают… Больше тридцати лет прошло, но все равно мы узнали о геройской смерти Аркадия Мусимова. – Ядвига Стефановна поднялась и отошла к окну. Повернулась. – Да! Польские ребята просят прощения за то, что им опять пришлось написать по-польски. Говорят, как вернется с летних курсов из Варшавы учитель, так они начнут писать по-русски. Тогда уж вы сами будете мне читать их письма. Договорились? А в самом конце письма сказано, что кооператив Констанцины решил поставить на горке близ хутора обелиск в память героев.

– Теперь уж мы точно знаем, что Мусимов жил в нашем поселке, – как-то непривычно робко подала голос Илемби. – Надо нам в школе сделать хороший стенд о нем…

– Да, в пионерской комнате. Пусть все знают, каким он был героем, – сказал Кестюк так, что всем стало ясно: стенд будет.