Текст книги "Княжий отрок"
Автор книги: Георгий Северцев-Полилов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)
XVIII
Остановка в монастыре задержала путников.
Полный месяц уже выплыл на небо, когда между холмами показались избы богатого села Едимонова.
В те времена побаивались зажигать по вечерам огни, и только в некоторых избах вздували дымную лучину. Проехав несколько неосвещенных изб, княжие люди заметили в одной из них, стоящей ближе к церкви, небольшой свет, чуть приметный через волоковое окно, затянутое, слюдой.
– Стучись, Ростислав, в избу, тут, кажись, еще не спят, – промолвил Григорий дружиннику, – авось пустят переночевать.
Дружинник забарабанил в стену избы. После некоторого ожидания послышались неторопливые шаги в избе и недовольный старческий кашель.
– Что вы за люди? – спросили в волоковое окно.
– Пусти нас, мы княжий слуги.
– Кто вас знает, правду ли говорите, не мало теперь всякого народа бродит, – недоверчиво проговорил хозяин. – Кого вам нужно?
– Да надо бы нам пономаря Афанасия, от игумена Андрея к нему с поклоном посланы.
– Иной разговор бы был, когда бы сразу об этом сказали.
Тяжелый засов загремел, и калитка распахнулась. Навстречу вышел пожилой мужчина.
– Милости просим, гости дорогие, коли вы взаправду от отца Андрея.
– Да, никак, мы прямо к Афанасию и угодили? – шепнул на ухо Григорию Семеныч.
– Войти-то мы войдем, а куда коней-то на ночь поставить? Мороз-от лютеет, ишь как выяснило, как бы за ночь кони-то не продрогли.
– Найдется и коням место, милостивцы, – сказал с поклоном хозяин, – сейчас для них ворота открою.
Заскрипели ворота, дружина въехала во двор.
Путники вступили в просторную избу, тепло натопленную, только дым от лучины ел глаза.
В красном углу большая полка была уставлена образами. По стенам тянулись чисто выструганные лавки, перед которыми стоял довольно большой стол. Огромная печь выступала углом из стены.
– Проголодались с дороги-то, милостивцы? Милости просим нашего хлеба-соли откушать, – предложил хозяин.
– Да кто же ты? – спросил княжий отрок.
– Меня же искали и меня же знать не изволите, – усмехнулся хозяин. – Пономарь церковный, Афанасий.
– Вот оно дело-то какое! А нам и невдомек, – пробормотал Семеныч.
Скоро на столе перед гостями появился большой горшок с кашею, и проголодавшиеся гости усердно за нее принялись. Стали расспрашивать потом и о деле.
– Рад видеть в своем доме княжеских ближних людей и много доволен, что ко мне с таким делом пожаловали. По чести, по совести все вам расскажу, но знаю, что и вы в свой черед здесь никого не обидите! – говорил Афанасий.
При слабом свете дымной лучины дьяк делал запись и подсчет, его маленькие глазки слипались, он еле водил пером.
– Ну, на сегодня довольно, чего зря жечь-то лучину, – решительно проговорил княжий отрок, – о завтра день еще успеем.
Гости улеглись по лавкам, хозяин, тщательно потушив чадившую лучину, полез на печь. Скоро в избе раздалось мерное похрапывание. В селе никто не знал о приезде княжеских людей. Явились они сюда вечером, и, кроме пономаря, никто их не видал.
Служа утреню, Афанасий передал священнику о приезжих гостях и рассказал ему, почему они остановились у него в доме.
Утомленные дорогой путники долго проспали. Афанасий не велел их будить, пока он не вернется из церкви, но Григорий проснулся раньше других. В полусне он услышал, что кто-то ходит около стола и, с обычной у ратных людей опаской, приподнял голову и стал прислушиваться. В избе еще было темно, но привыкшие к темноте глаза отрока сразу заметили какую-то белую фигуру, проскользнувшую около его изголовья.
– Кто ты? – не без тревоги со сна спросил княжий отрок.
– Оксинья… Афанасьева дочь.
Теперь только вспомнил Григорий, где он.
– Прости, красавица, – смущенно прошептал отрок, – что тебя остановил.
– Ничего, господине милостивый, тятенька велел вам на стол квасу поставить, коли испить захотите, – певучим голосом промолвила девушка.
В темноте Григорий не мог рассмотреть ее лица, но очертание фигуры говорило ему об ее высоком росте. Оксинья ушла в черную избу помогать стряпать матери. Стало светлее. Скоро вернулся из церкви и сам хозяин после ранней обедни. Григорий, уже умывшись и помолившись Богу, сидел за столом и пил квас.
– Чего ж ты, господине, так рано поднялся? Отдохнуть с пути не пришлось аль кто потревожил? – спросил хозяин.
– Пора и честь знать, выспался, пусть уж за меня Семеныч поспит.
Хозяин улыбнулся.
– Скажи, Афанасий, велика ли у тебя семья?
– Одною дочерью наградил Господь, Оксиньей звать.
– Покличь-ка ты ее сюда.
– Застенчива девица-то, не выйдет, пожалуй… – Но все-таки Афанасий пошел за дочерью. Григорию любопытно было увидеть девушку, которую он не мог разглядеть в темноте.
– Что за чудеса! – с изумлением проговорил хозяин, снова входя в избу. – Поохотилась сюда прийти, никогда допрежь с ней этого не случалось!
– Вставай, Семеныч, нечего тебе валяться, пора! – крикнул Григорий своему спутнику.
Дьяк нехотя открыл глаза.
XIX
Немного спустя в комнату вошла дочь хозяина. С нескрываемым любопытством взглянул на нее Григорий. Девушка скромно поклонилась гостям.
– Ишь ты, какая красавица! – не мог удержаться княжий отрок.
Стоящая перед ним девушка действительно была красива. Статная, высокого роста, с большими темно-голубыми глазами, с темно-русою косою, она мало походила на простую крестьянку. Плавною походкою подошла она к столу, за которым сидели приезжие, и смело подняла глаза на Григория.
– Батюшка сказывал, что ты к нам по княжему делу приехал, тягло равнять, так уж земно тебя прошу, господине, не обижай бедных!
Пораженный ее смелыми словами, не привыкший, по обычаям того времени, чтобы женщина первая начинала разговор, Григорий не знал, что и сказать в ответ.
– Не обессудь, господине милостивый, на слова Оксиньи, – проговорил хозяин, – она у нас так приучена, чтобы говорить одну правду.
– Ой, не следовало бы девке раньше других говорить, – с неудовольствием сказал Семеныч.
– Не тебе судить, дьяк, – возразил Григорий, которому понравилась смелая речь девушки, – правду всякий сказать может.
Лицо Оксиньи зарделось румянцем в благодарность отроку за его защиту.
– Спасибо, господине, за доброе слово! – прошептала девушка.
– Ну, дядя Афанасий, сказывай, а я запись держать буду, – с досадой заметил дьяк, косясь на Оксинью.
Стали обсуждать тягла.
– Негоже девке-то при таком деле быть, – не удержался наконец дьяк.
– Не твоего ума дело, Семеныч, – недовольно ответил ему Григорий.
Внимательно слушавшая их разговор девушка делала свои замечания про некоторых крестьян.
– Она получше меня знает, что каждый из наших людишек дать может.
При помощи Афанасия и его дочери раскладка тягла скоро окончилась. Княжему отроку не хотелось так скоро уезжать из Едимонова: ему приглянулась красавица Ок-синья, и он охотно пробыл бы здесь подольше.
– Откушать, милостивцы, чем Бог послал, прошу, – засуетился Афанасий, – старуха моя напекла пряженцев, ушицы наварила, больно хороша ныне-то рыба в верши попала.
Приезжие охотно остались отобедать. Оксинья накрыла стол узорчатой затканной ширинкой, принесла из подполья холодной браги. К обеду пришел священник, отец Алексей. Княжие люди подошли к нему под благословение. С недоверием посмотрел на них старый священник. В те времена всяк с опаской смотрел на незнакомых ратных людей. Священник успокоился только тогда, когда увидел княжий указ. Обед затянулся довольно долго. Оксинья подавала на стол кушанье за кушаньем. Любитель покушать, Семеныч ел за двоих.
– Ну, уж и брага у тебя, Афанасий! Никогда не пивал такой! – говорил он хозяину.
– Дочка, милостивец, варила, кушай на здоровье. После обеда гостям уехать все-таки не удалось. Пошли в церковь к вечерне, а там уж и стемнело.
– Куда, глядя на ночь, милостивцы, поедете? Заночуйте у нас, а о завтра день поутру и тронетесь в путь, – сказал хозяин.
Григорий и Семеныч охотно согласились.
Тягловые деньги были собраны, а рыбу крестьяне обязались доставить в Тверь. Не пожалел Афанасий лучины, в избе было светло. Дьяк, мирно посапывая, клевал носом, сидя на лавке, а Григорий тихо беседовал с Оксиньей. По душе пришлась княжему отроку эта разумная красавица, деловито звучала ее речь, ни одного пустого слова не сорвалось с ее уст.
– Только одну правду, господине, расскажи князю про люд крестьянский, пусть он знает про его тяготы, – говорила девушка.
– Все, все скажу, красавица, князю, ничего не утаю, и про тебя упомянуть не забуду, про твою речь разумную.
Долго велась их тихая беседа, пока наконец сам пономарь не отослал дочку собирать ужин.
– Разумна больно девка-то у тебя, пономарь, – заметил княжий отрок, – обо всем точно муж разумный толкует.
– Грамоту, господине милостивый, она у меня разумеет, – и читать и писать научилась.
С изумлением посмотрел Григорий на хозяина. В те времена и из мужчин-то мало кто умел читать, и встретить простую девушку, знающую грамоту, было чудом.
– Вот оно дело-то какое! – прошептал отрок.
– Умудрил ее Господь, писание зело изучила. Иное, что я недоумею, мне же еще расскажет.
– Кажись, и спать пора, – сонным голосом протянул молчавший до сих пор Семеныч.
– Подожди спать-то, дьяк, – усмехнулся его товарищ, – сперва поужинаем.
Слово «ужин» произвело свое действие на Семеныча, он приободрился и стал ждать терпеливо.
Долго на этот раз не спалось Григорию, сон бежал от него. В ушах слышался певучий голос Оксиньи, будто тут, наяву стояла она перед ним. Пропели уже вторые петухи, когда Григорий забылся сном. Но и во сне привиделась ему красавица. Рано утром, когда разбудил гостей заботливый хозяин, было еще совсем темно.
– Не во гнев вашей милости, гости дорогие, будет сказано, – путь до другого села неблизкий, когда еще доедете, – вот я и разбудил вас пораньше.
Дружинники и отроки были уже готовы, распрощавшись с гостеприимным хозяином и его семьею, путники отправились дальше.
– Не забывай нас, милостивец, наведывайся, рады будем, – крикнул вслед Григорию пономарь.
– Приеду непременно, – ответил княжий отрок.
Он будто предчувствовал, что еще не раз придется ему побывать в селе Едимонове.
XX
Объездив все селения и посады, Григорий вернулся в Тверь.
Князь с Матурой стали слушать его рассказ.
– Ладно ты поступил, отрок, – одобрительно заметил ближний боярин, – все сделал правильно, людей не обидел, и наперед пошлет тебя князь за тяглом.
– Жалую тебе, Григорий, меч, вывез я его из Орды, – проговорил Ярослав.
Он передал отроку тяжелое оружие. С благодарностью, низко поклонился Григорий князю и поцеловал его руку.
– Выбери также шелом покрепче и возьми себе, – продолжал Ярослав.
Здоровье князя совсем поправилось. Следы от медвежьих лап зажили; он снова рвался на охоту.
– Сказываешь ты, что много красного зверя у Лисиц? – спросил он отрока.
– Кишмя кишит зверь, княже.
– Что же, пополюем и там.
– Как бы ты остерегся, княже: еще после хвори в силу не вошел, – заметил Матура.
– Ловчая забава силы мне даст, здоровье вернет! – уверенно проговорил князь.
Боярин хорошо знал характер князя и не смел ему прекословить.
– Коли желаешь так, княже, иди на лов.
Во время болезни не покидавший опочивальни Ярослав еще больше привязался к своим детям.
Старший, Святослав, был бойкий мальчик, привыкший во время пребывания своего в Орде к свободе, никем не сдерживаемой. Он ловко скакал на коне, умел обращаться с оружием, глаза его разгорались, когда отец рассказывал ему о битвах, и молодой княжич хватался за рукоять своего меча. Любо было Ярославу видеть такую воинскую страсть в сыне.
– Вырастешь, сынок, – говорил он ребенку, – отплатишь поганым татарам за свою родительницу.
И сын давал отцу обещание отомстить лиходеям за смерть матери. Такое время тогда было, что детям с колыбели напевали заветные песни о лютой мести злому татарину. Более мягкого характера был второй сын князя, Михаил. Белокурая головка его редко виднелась на улице, больше всего он сидел около больного отца и с затаенною грустью смотрел на него. Несмотря на свой юный возраст, мальчик пристрастился к грамоте. Соборный протоиерей отец Ферапонт учил его. Ученик оказался очень способным и быстро усвоил науку, далось и писание ребенку. Княжич охотно просиживал ежедневно за учением, старательно выписывая затейливые титлы славянского письма. Задумчиво смотрел на него отец.
– Старайся, сынок! Руси нужны такие князья.
Но больше всех Ярослав любил княжну Анну. Сходство ее с матерью было поразительное. Веселый ребенок заставлял Ярослава забывать о своем невольном заточении. Строгие нравы тех времен не позволяли девушкам находиться в обществе мужчин, но, ввиду сиротства княжны, на этот обычай смотрели не строго, и девочка постоянно при отце находилась.
Старшему, Святославу, шел уже тринадцатый год, Михаилу было одиннадцать, а Анне десять дет. Сверстниками Святослава были молодые княжие отроки, сыновья тверских бояр. Здоровый, сильный мальчик забавлялся с ними разными играми, причем нередко забавы эти переходили в драку, и детям доставалось не мало от бойкого княжича.
– Я хочу взять тебя, Святослав, с собою на ловчую охоту, – сказал Ярослав сыну.
Глаза мальчика заблестели от удовольствия.
– Возьми, возьми, батюшка.
– А не побоишься ты, сынок, медведя или вепря? – пошутил Ярослав.
– Я ничего не боюсь! – смело ответил ребенок.
– Ишь, какой храбрый. Брать его, что ли, Матура?
– Ой, боязно, княже, пожди.
– Ты, боярин, боишься, ну и сиди в детинце, – вырвалось у мальчика недовольное восклицание.
Князь улыбнулся.
– Не обижай боярина, Святослав, у каждого есть свое дело, своя забота. К ратному делу у него не лежит душа, а в управлении никто не сравняется с ним.
– Ты правду сказал, князь: и стар я, да и смолоду ловитва меня не манила.
Княжич понял, что он обидел Матуру.
– Прости, боярин, что ненароком тебя обидел.
– Почто простить тебя, княжич? Не твоя вина, в тебе кровь сказалась, – промолвил Матура.
– Ты, что ль, с нами, Григорий, полевать поедешь?
– Коль милость твоя повелит, с радостью поеду.
– Так о завтра день вели собраться ловчим и отрокам, в Лисицы мы поскачем. Благослови, честной отец, – обратился Ярослав к соборному протоиерею, явившемуся на занятия к младшему княжичу.
– Как успевает ученик-то твой, честной отец?
– Грамоту осилил он, господине княже, умудрил его Господь в писании, красно он пишет.
Михаил скромно выслушивал похвалы своего учителя, робко посматривая на отца.
– Что ж, по смерти моей Тверской удел вы не делите меж собой: один пусть правит, другой обороняет от недругов, и будет всем добро.
Внимательно слушали оба княжича слова отца.
Несмотря на разность характеров, они любили друг друга и не могли понять, к чему ведет речь отца.
Трудно было думать в те времена, что между братьями не будет ссоры: тогда раздоры зачастую разделяли не только братьев, но заставляли сына идти на отца и отца на детей.
Ярослав знал это хорошо, его собственная ссора с братом и племянником, доходившая не раз до вооруженных столкновений, подсказывала ему желание, чтобы дети после его смерти жили между собою дружно.
Боярин Матура вполне согласен был со словами князя и от души желал, чтобы они сбылись.
– Мешать я вам не буду, учи его, отец Ферапонт, да и Святослава надо бы посадить за указку.
– Не по сердцу мне это занятие, батюшка, – отозвался смущенно мальчик.
Ярослав ничего не ответил на слова сына и вышел из горницы.
XXI
Весна сменила зиму. Сбежал в реки снег с берегов. Сама Волга посинела, надулась. Еще несколько теплых солнечных деньков, и лед треснул, взломался, и понесла его Волга на своем хребте книзу, к морю синему, Хвалынскому.
Потянулись по реке шнявы, расшивы, струги, оживилась река. Загалдели гости торговые, со всех концов понаехали они в Тверь, навезли разных товаров. Закипел торг.
Посадские люди в Твери посмелее и поспокойнее держали себя благодаря прошлогодней поездке князя в Орду: татары не тронут теперь тверитян и горожане могут мирно заниматься своими делами.
Весело и на сердце князя. Поручив управление делами Матуре, Ярослав выгуливался после болезни на охоте. Он целые дни проводил в лесу, чаще всего по Тверце за слободкой ловчего пути, в тех самых местах, где его чуть не изломал медведь. Ездил он и в село Лисицы. Спутником его чаще всего был молодой княжич Святослав, очень пристрастившийся к ловчей потехе. Михаил редко когда сопровождал отца, и Григорий-отрок, отзываясь усталостью, редко ездил с князем на охоту. У него явилась другая забота. Пользуясь разрешением Ярослава, он частенько наезжал в село Едимоново. Не видя неделю-другую Ок-синью, он начинал скучать, и как только вырвется из Твери, рад и коня загнать, чтоб поскорее попасть в Едимоново.
Никому из своих товарищей, ни даже самому князю не открывал Григорий своей привязанности. Девушка нравилась ему все больше и больше. Ее разумные речи, ее красота поражали юношу, никогда не задумывался он так, как теперь. Ему все стало немило: и веселье на княжем дворе, и ловчая потеха, он только и думал о своей Оксинье. Ярослав не раз подмечал, что с его любимцем что-то будто неладное творится, и нередко его об этом спрашивал. Но Григорий уходил от прямого ответа шуткою либо отговоркою какою. Решил наконец княжий отрок открыться во всем Оксинье, а там честным пирком да и за свадебку. Весело скакал Григорий в Едимоново, он решил во что бы то ни стало сегодня добиться ответа: согласна ли девушка пойти за него. Он не заметил, как промелькнула дорога от последней остановки, где кормил коня.
Подскакав к знакомому дому, он торопливо привязал коня к воротам и вбежал на крыльцо. В избе не было ни души. Он снова вышел на улицу. Проходившая мимо старуха окликнула его:
– Али Афанасия ищешь? В церкви он, паренек.
– А пономариха где?
– Да они вместе с дочкой на огороды ушли, ишь времечко-то какое Господь даровал, тепло.
Григорий вздохнул свободнее. Он уже подумал было, что стряслось какое-нибудь несчастье. Тут он еще яснее понял, как дорога была ему пономарская дочь. Григорию шел двадцать первый год. Статный юноша с темно-русыми кудрями, с тонкими чертами лица выглядел красавцем. Мягкий, задумчивый взгляд его темно-карих очей невольно привлекал к себе каждого. Не особенно громкий голос юноши, его скромность, необычная близким любимцам князя, его всегдашняя ко всем доброта дополняли очарование. Григория мало влекла ратная удаль, ловецкая охота, ему нравился тихий семейный угол, мирный труд. Княжий отрок хорошо по тому времени знал грамоту, умел читать и даже писать.
Зоркий Матура давно уже присматривался к нему, при случае пытливо спрашивал его то о том, то о другом и мысленно подготовлял из княжеского любимца близкого помощника для себя.
Из всех своих приближенных князь никого так не любил, как Григория.
Он заменил ему убитого в Переяславле Юрия.
Томясь ожиданием, молодой княжий отрок отправился в церковь, рассчитывая там встретить Афанасия одного, чтобы открыть ему о своей любви к его дочери и просить его благословения. Сердце юноши забилось еще сильнее, когда он подходил к святому храму. Но какое-то тягостное чувство сжало его сердце.
– А, вот и ты, гость дорогой! – приветствовал его Афанасий, хлопотавший около иконостаса в церкви. – Помолись угодникам.
Григорий сделал несколько земных поклонов, приложился к иконам и тихо сказал:
– Дело у меня есть к тебе, Афанасий Савельич.
– Дело? Не место здесь, в храме, кажись, о деле толковать, пойдем домой, там и потолкуем.
Оба вышли из церкви.
XXII
– А ну, толкуй, парень, что с тобой попритчилось? – весело спрашивал пономарь спутника.
Григорий невольно смутился.
– Что ж молчишь, сказывай!
Наконец собрался с духом княжий отрок и еле слышно проговорил:
– Полюбилась мне твоя дочь, Оксинья Афанасьевна, выдай ее ты за меня замуж…
– Что-то будто неладное ты задумал!.. Статочное ли дело тебе, княжему любимцу, жениться на пономарской дочери?
– Дороже она мне всего на свете, – вот что я скажу тебе, Афанасий Савельич!
– Ой, негоже тебе, отрок, говорить мне такие речи! Ты большой человек, всегда пред князем, пред лицом его, а мы что, худородные! Да и князь разгневается, – продолжал пономарь, – когда узнает, что у любимого княжего отрока будет тестем простой пономарь! Брось ты все это дело!
Григорий стоял на своем.
– Хочешь, я для Оксиньи всю свою службу у князя брошу, за другое дело примусь.
Пономарь развел руками.
– Ой, вижу, не переговорить мне тебя. Уезжай с Богом до греха, – прибавил он решительно.
– Нет, Афанасий Савельич, не гони, не уеду, пока не решишь, здесь останусь.
– Ишь, блажной какой! – с досадой проговорил Афанасий и задумался. – Уж коли так забрала тебя за ретивое моя Аксютка, слушай, что я тебе скажу. Езжай ты домой в Тверь да дня через три сюда вертайся, я тою порою все обдумаю, со старухой переговорю, тогда и решим.
Лицо Григория расцвело радостью.
– Что ж, Афанасий Савельич, я на это согласен. Прости меня, Христа ради, и не стань поперек моему счастью!
Дойдя до дому, княжий отрок вскочил на коня, низко поклонился хозяину и помчался в Тверь.
Долго смотрел старик пономарь вслед удалявшемуся всаднику. Он еще не мог прийти в себя. Все сватанье Григория ему казалось странным сновиденьем. Статочное ли дело, чтобы любимый княжий отрок мог посвататься к его дочери.
Задумчиво пошел Афанасий в избу и стал дожидаться возвращения своих домашних. За пригорком запела жалейка пастуха, вернулся с пастбища скот. Вечерело. Солнышко медленно уходило на покой. Скоро на пригорке показались жена и дочь пономаря, возвращавшиеся с работ. Афанасий встретил их у ворот, расспросил о работах, а затем проговорил:
– А за тебя, доченька, жених сватался!
Ярким румянцем вспыхнуло лицо Оксиньи, вспыхнуло и тотчас же побледнело. Испуганно взглянула на мужа и старуха.
В те поры ни мать, ни дочь не смели противиться воле мужа и отца: что он решил, так тому и быть. Тем не менее молодая девушка взволнованным голосом спросила отца:
– Дозволь спросить, батюшка, кто к тебе меня сватать приходил?
Чуть заметная улыбка промелькнула по лицу пономаря.
– Сказывать, что ли? Ой, не поверишь!
– Не томи ты девку, говори, Афанасий!
– Да Григорий, княжий отрок.
Снова зарделась, как маков цвет, Оксинья.
– Люб он, что ли, тебе? Задумалась девушка.
– Люб не люб, а такова, видно, воля Божья.
– Высоко ты задумала, дочка, – заметила мать, – не по себе дерево клонишь.
Спокойно взглянула девушка на мать и промолвила:
– Не ведаем мы, матушка, про волю-то Божью. Изумленно смотрел Афанасий на свою дочь.
– Гордыня тебя обуяла, дочка: подумай, что ты говоришь!
– Нет, родитель, не гордыня, а если Богу так угодно, пусть так и будет. Сделай ты все, о чем тебя просит княжий отрок…
– Да ведь князь ему воспротивит жениться на тебе?
– Положись в том на волю Божью, – спокойно ответила девушка. – Коли воспротивится, значит, не судьба.
Долго не соглашался Афанасий на брак дочери с Григорием.
– Возьми святое Евангелие, батюшка, и прочитай, где откроется. Ты сам учил меня верить воле Божьей.
Послушался старик, достал с божницы святую книгу, открыл ее, поставил наугад палец и медленно прочитал: «Имейте веру Божью».
Старик дрожащими руками закрыл Евангелие.
Пораженная стояла и старуха мать.
– Вижу, доченька, что тут воля Божия, иди замуж за княжего отрока, Бог да благословит тебя.
Оксинья пошла готовить ужин, точно ничего и не произошло. Оба старика пали на колени перед иконой и долго молились.
Через три дня вернулся из Твери Григорий. Несмело вошел он в избу пономаря, не зная, какое решение его ожидает. Как и в прошлый раз, в избе никого не было, но Григорий решился ждать здесь возвращения хозяев и погрузился в свои заветные думы. Но вот у ворот раздалось ржание его коня. Встрепенулся Григорий и поспешно вышел из избы. У ворот он столкнулся с Оксиньей.
