Текст книги "Повести"

Автор книги: Георгий Шторм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Как у той боярыни,

У нашей ли, бравой ли...

Боярыня, боярыня!

Государыня, государыня!..

Частый топот ног не мешал слагать песню:

На боярыне ль салоп.

Бьет боярыню холоп!

На Марковне ль чепчик,

За Марковной – немчик!

Эй, боярыня, проснись!

Государыня, первернись!

Сделай милость, не срамись!..

– Мар-р-ковна-а-а!..

Весело, озорно покрикивал Сенька. Ломали комаринцы коленца, валяли скоком и Загребом...

3

"...А как после Ростриги сел на государство царь Василий, и...

в украинных и северских городех люди смутились и заворовали...

И под Кромами у воевод с воровскими людьми был бой, и из

Путимля пришел Ивашка Болотников да Юшка Беззубцов со многими

северскими людьми... И после бою ратные люди далних городов и

ноугородичи, и псковичи, и лучане, и торопчане... под осень быть в

полкех не похотели, видячи, что во всех украинных городех учинилась

измена..."

К Кромам сходились все дороги с юга на окские верховья. Болотников, за один месяц вздыбивший Северскую Украину, поднял Ливны, Елец, Алексин, Каширу. Те самые Ливны, что "всем ворам дивны", тот самый Елец, что "всем ворам отец".

Он шел в Кромы выручать осажденных воеводами кромичан. Силы его прибыло. Были с ними холопы и крестьяне, стрельцы и казаки; серпуховичи, болховичи, туляки, алексинцы, медынцы – хмельники, овчинники, скоморохи, веретенники, сковородники, сапожники, плотники, гвоздочники.

Подле самых Кром люди, посланные "для вестей" вперед, донесли: "Встала Рязань старая! Братья Ляпуновы идут с целою ратью! А в царевом стану – шатость; люди все – в изнеможении, а воеводы один другого побить хотят!.."

Городок открылся на рыжем холме в насупленном дозоре сторож*. Иссиня-черная гряда бора замыкала песчаную ветряную степь, еще желто-лиловую от мяты, пустырника и зверобоя.

_______________

* С т о р о ж и – выдвинутые за черту города сторожевые башни, наблюдательные посты.

Накануне "перелеты" из московских полков сказали:

– Воевода не стоит лыка, а ставь его за велика! Побьете Трубецкого и людей его. Нетвердо стоят.

В полдень "воры" увидели стан. Накрытые войлоками телеги уходили в лес. Поблескивали пушки. Над станом шумным клином проносились воробьи. Ветер трепал знамя. "Москва" стояла, охорашиваясь и гарцуя.

Стрелецкий голова отъехал от стана и закричал:

– Лю-у-у-ди! Бросьте воровать против великого государя! Нас тута пять тысяч!

– Ногами правил, головою в седле сидел! – крикнули в ответ. – Хотите вы со своим шубником нашей крови лакнуть? Пейте воду из лужи да трескайте свои блины!..

– Эй, метлу захвати! Было б чем дорогой от мух пообмахнуться!..

Колючая пыль, слепя глаза, неслась на "воров". Болотников пошел в обход, выиграл ветер, и солнце било теперь "Москве" в глаза. В стане ударили пушки. Круглые черные ядра запрыгали меж рядов, глухо колотя и не взрывая землю.

Все обернулось быстро и так, как никто не ждал.

Закричали, попадали люди, загремело по полю там и тут. И вдруг левое крыло "воров" слилось с правым воеводским, и оба разом ударили на москвитян. А из города уже выскакивали казаки, гнали по дороге воевод, перенимали пушки и обозы...

Болотников поглядел в мутную от пыли даль.

– Вона! Рязань идет! – пронесся крик.

Шло ополчение – люди дворян Сумбулова и Ляпуновых.

"Рязань" стала обозом и раскинула под городом шатры.

Челядь и мелкие дворяне южных поокских городов побрели к болотниковскому стану.

– Што, – спрашивали "воры", – и Рязань богатая за царем худо живет?

– Вестимо, худо. Нынче родовитым нашим людям на Москве не стало мест.

– А нам, – говорили дворяне, – либо идти дьячком в церкви петь, либо к вам, в казаки, – все едино!..

Болотников, окруженный толпою своих и рязан, стоял на пригорке.

– Што за люди, – спрашивал он, – Ляпуновы да Сумбулов? Чего добывают? Богатство аль братство? – И косился сторожким взглядом на завесу ближнего шатра.

Он сошел с холма. Стоявший у шатра широкий в плечах, голубоглазый человек смотрел на Болотникова, разведя тонкие дуги бровей и прикрывая мягкую светло-рыжую бороду пухлой рукою.

– Ляпунов будешь? – сказал Болотников, подойдя близко, почти касаясь рыжего плечом.

Они поглядели друг другу в глаза с грубой, простоватой силой, не мигая. Захар Ляпунов вышел из шатра. Медведь медведем, смуглый, с круто скошенным лбом.

– Пошто, – спросил Болотников, – хотите быть с нами?

Прокопий заговорил:

– Шуйский у многих из нас поместья и вотчины поотнимал. Для нас, рязан, на государевой службе мест не стало...

– Стало быть, за Димитрия стоите? – перебил Болотников, и усмешка чуть засветилась в его глазах. – А што, как и он земли отбирать станет?

– И его сведем! – темнея глазами, крикнул Ляпунов.

– А может, и так случится: приберут земли сии вот люди, – указывая на подошедших комаринцев, сказал Болотников.

– Дай бог те здоровья, Иван Исаич! – раздался крик. – Верно молвил! Гни осину за вершину, а вотчинника – за чуб!..

Ляпунов взглянул на молчавшего своего брата и проговорил глухо:

– Спорить с тобой не стану. Речь твоя высока, в иное время сам бы тебя кнутом бил... А нынче иду с тобой заодно, и ты на меня зла не мысли!..

Болотников молчал. Ропот возникал у шатра Ляпуновых.

Белые холодные облака летели над головами.

Обозы, скрипя, уходили из-под Кром.

"...Тое ж осени под Серпухов ходил на воров Михайло Васильевич

Скопин-Шуйский, да боярин князь Борис Петрович Татев, да Ортемей

Измайлов... и воры все: Ивашко Болотников, да Истомка Пашков, да

Юшка Беззубцов с резаны и с коширяны, и с туляны, и со всеми

краинными городы с дворяне и с детьми боярскими, и со стрельцы, и с

казаки с Коломны, собрався, пошли к Москве.

И по общему греху тогда воры под селом под Заборьем бояр побили

и разогнали, что люди были не единомысленны, а воров было без

числа..."

Осень была ранняя.

"Воры" шли под бурым пологом отгоревшего леса. Ударили утренники, и уже под колесами стонала хрупкая ледяная кромка, когда они вышли на среднюю Оку.

Под Коломной стояли люди Истомы Пашкова.

Ветер звенел в ушах. Сухое колючее устели-поле зыбилось, кое-где вмерзши в землю.

Пашков, нескладный, большой, с прямыми волосами соломенного цвета, пришел к Болотникову.

– С Москвы посланы ратные, – сказал он, – да к ним в помочь охотники: псари конные, чарошники, трубники. Не побили б нас воеводы, не ведаю, как тя звать...

– Было у меня прозвище, – с усмешкой сказал Болотников, после того полуимя, а нынче зовусь Иван Исаич. Воры меня так пожаловали. Горазд, вишь, я воровской завод заводить!.. А воевод побьем!

– Того не знаю, – глухо протянул Пашков и ушел к казакам...

Они взяли Коломну. Повернули на Серпухов. К ним отовсюду стекались люди. Первый снег забелял путь, прикрывал обочины, слеживался в логах.

Большой полк Мстиславского был разбит наголову под селом Троицким. Лишь под Серпуховом Скопин-Шуйский потеснил "воров". Но силы его не хватило. Он повернул вспять и побежал.

Болотников выслал людей вперед. "Ступайте, – сказал он, – к Москве для смуты!.." Телеги поставили на полозья, и обозы покатились быстрей. Казаки пели. Слова уносило ветром, песня замирала в унылом сыром раздолье:

Выпадала порошица да на талую землю,

По той по порошице ишел тут обозец...

Болотников шел к Москве.

4

Царь был у обедни. Над патриархом, несмотря на зимнюю пору, держали подсолнечник – разъемный круг из китового уса, обтянутый тафтой. Патриарх не мог смотреть на солнце. А оно затопляло собор, жаркую ковровую стлань, дробилось на водосвятной чаше, воздухах* и ризах.

_______________

* В о з д у х – часть церковной утвари, покров.

Служба кончилась. Царь вышел из собора, остановился на паперти и созвал бояр.

– Велите-ка ставить столы да скликать по приказам дьяков.

Поутру болотниковские листы прилипли ко многим воротам. Шуйский решил отыскать "воровскую" руку и устроил смотр.

Дьяки, робея, один за другим подходили к столам, писали, что говорили им, и становились в ряд на ступенях. Шуйский суетился; вытянув шею, бегал от стола к столу и вдруг закричал:

– Твой грех!.. – И ухватил за грудь молодого дьячка. – Посечь ему пальцы обеих рук, чтобы впредь к письму были неспособны!..

Он быстро пошел прочь от собора, удаляясь к теремам. Боярин Колычев догнал его:

– Без вины, государь, дьяка казнишь. Не его рука.

– Знаю, што не его, – не оборачиваясь, сказал царь, – а ты помолчи да ступай за мною!

В брусяных хоромах более не пахло свежей сосной. Воздух был зажитой вовсе. Должно быть, оттого, что жарко натопили печи.

Шуйский подошел к боярину и сказал, склонив голову вбок:

– Под Коромами неладно вышло, да и под Серпуховом тож. Бьют воры моих людей. Эдак скоро они у меня у крыльца станут!

Колычев заговорил. Курчавая, росшая от самых глаз борода разбилась от неровного дыхания в белые хлопья.

– Не злобись на воевод, государь. Не их то вина. Сам же ты молвил про Северскую землю, што воры там – словно сот пчелиный...

Шуйский замотал головой. Боярин, помолчав, заговорил опять:

– В Пермь Великую посылал я по ратный сбор, и тех объездчиков встретили непотребными словами, а людей не дали ни единого стрельца... Град Коломну взяли и разорили... А всей-то крови заводчики – Ивашка Болотников да князь Григорий Шаховской. И Болотников тот идет с людьми к Москве, на воровство да смуту горазд, а лет ему, сказывают, двадцать пятый год, не боле.

– Привадить бы его ласкою, – щурясь, сказал царь, – чин посулить или иное што... Да не худо бы Скопина-Шуйского с большими людьми послать. Он-то будет порезвей многих...

– И на Дону, государь, замутилось, – сказал Колычев, – муромский человек худого роду прозвался царевичем Петром, а нынче засел с казаками и в Путивле.

– Иван Крюк Федорыч! – Шуйский слепенько заморгал и взял боярина черной рукой за плечо. – Напиши в другой раз торговым людям в Вологду и в Ярославль – присылали б они скорее помочь, не то воры-де их, торговых, всех побьют...

Он умолк и стоял, опустив руки в сизом разливе жил, хилый, полуслепой. Ком снега сорвался с кровли, ударил в оконную слюду. Царь вздрогнул и разинул рот, вытянув худую шею.

Село Коломенское – на берегу реки, среди поемных лугов – входило в вотчинные земли московских князей, от начала своего было "за государем". На кровле теремов топорщились золоченые гребни, яблоки, орел, лев, единорог. На подворье перед хоромами высились ворота из цельного дуба. С теремных башен были видны поле, вся Москва, сенокосы и монастыри. Кругом шли сады. Из них брали сливу, груши, кедровый и грецкий орех – к государеву столу, для патоки и квасов.

Вторую неделю "воры" занимали терем и двор, стояли обозом в садах, вольно раскидывали стан по всей округе. Казаки копали норы и ходы. Болотников крепил тыном и насыпал землею острог. Там, расстелив на снегу полсть, спал комаринец, привязав к ноге коня. Здесь, у дымивших костров, гомонили стрельцы, вынимая из кожаных кошельков красные резные ложки.

В теремных осьмигранных сенях, где на сводах был выписан зодиак, стояли Ляпуновы, Пашков и тихий, прикидывавшийся дурачком Сумбулов. Прокопий заговорил:

– Города Зубцов и Ржев повинились. Хлебнули воровского житья, а боле охоты нет... Ишь затеяли: боярский корень повывести, земля чтоб холопья была... А грамоты ихние видели? Дворян и торговых людей велят казнить, а добро их себе брать!

Пашков тряхнул волосами и молвил:

– А из Ярославля, бают, стрельцы посланы, да из Смоленска к царю идет помочь.

– Глядите сами, – тихо сказал Ляпунов, – не оплошать бы да не сронить голов!.. – И ушел в хоромы, поглаживая свое словно прикрытое рыжим мехом горло...

Из Москвы прибегали люди, говорили: "Хлеб в цене растет, а купить не на што. Чего ждете? Приступали б скорее – все будет ваше". Но Болотников не "приступал", и воеводы не шли на "воров" в Коломенское. Проходил ноябрь. Снег лежал плотным, отвердевшим настом, а на реке крепчал лед, давно уже годный для переправ.

И вот заблестели морозным блеском селитренные котлы, заскрипели сани и пушки, залоснились крепкие черные кругляки осадных ядер.

Боярин прискакал из города. Болотников вышел ему навстречу.

– Эй, вор, – привстав на стременах, крикнул боярин. – Отъехали б твои люди от Москвы с миром, и великий государь их пожалует, а тебя особо – на свою государеву службу приберет!

– Приехал не зван – поезжай не дран! – сказал Болотников. – Служи ты своему государю, а я буду служить своему и скоро вас навещу!

Боярин уехал, бранясь и грозя рукой в боевой парчовой рукавице.

Всю ночь горели костры. Разъятая огнем, кипела зимняя ночная чернота над Коломенским. "Воры" шли – чуть свет – наступать на Москву...

В Архангельском соборе отслужили молебен. Царь и бояре в зерцалах, боевых железных шапках с висящими до плеч сетками и булатных наручах двинулись к воротам. Тучные, родовитые, в летучем блеске доспехов, шли они за "домы свои и достатки" против "безымянников-воров".

День был серый, холодный и сухой – перед снегом. На Пожаре зеленели кафтаны стрельцов и синё топорщились шапки копейщиков с щитками, закрывавшими затылок. Зазвонили в церквах. Ударили трубы. Дворяне, браня дворовых конных, повели ряды.

После всех медленно проехал царь. Он пригибался к луке и взмахивал рукою, будто подгонял бояр и напутствовал их "стоять твердо". Но когда конь от понуканья пошел быстрее, он осадил его и повернул назад...

На Посольском дворе собрались иноземцы. Тут были купцы из Любека и Риги, голландец Исаак Масса и швед Петрей Ерлезунда, которого прислал ко двору шведский король.

Ерлезунда вел дневник и составлял записки о московской жизни. Недовольный московскими порядками, он говорил:

– Московиты смело нападают, но у них постоянно так: все держится в тайне, нет ничего заготовленного, и только в крайней нужде они начинают спешить, как сейчас...

Шум идущих ополчений прервал его.

– Глядите, – сказал, – вон идут дворяне, кричат, гамят, словно полоумные, каждый заезжает вперед, чтобы быть видней!..

Исаак Масса, хмурясь, покачал головою:

– А волокита их? Из-за нее мы не можем торговать: начнем судиться, и наступает, как они говорят, "в торгах беспромыслица". А уехать нам не дают, боятся, что мы разнесем скверные вести и в наших землях узнают про воров...

В стороне Рогожской слободы громыхнули пушки. Иноземцы притихли, долгое время стояли молча. Потом швед Ерлезунда вздохнул и, коверкая речь, сказал по-русски:

– Каков земля, такова и урожай!..

На рассвете Болотников перешел Москву-реку.

Пашкова он поставил в селе Красном – перенимать ратных, шедших из Ярославля, Ляпуновы сторожили Смоленскую дорогу. "Воры" ударили на Рогожскую слободу.

Первые сшиблись с ними дворяне. Они закричали:

– Полно воровать, государь вас пожалует, а воеводам вашим ничего не будет!

– Нам такие цари не надобны! – раздалось в ответ. – Сами ступайте к нему под крыло – к орлу беспёру!..

Болотников сбил с поля дворян и пошел вперед. Его серый кафтан и волчий треух мелькали в кипящей боевой стремнине. Лицо у него было быстрое, живое и играло, как в праздник, а отросшая борода неслась по ветру тонким серым дымком.

На тяжелых, сытых конях наскакали воеводы: князья Барятинские, Хованский, Мезецкий, Бутурлин. Вот один упал, взвилась на ремешке чокма железная, привязанная у запястья чашка. Вот опустилась на "воровскую" голову брусь – каменная граненая булава.

"Воры" забегали в слободские дома, били из пищалей, пробивались дальше. Вдруг казак подбежал к Болотникову.

– Один шьет, другой порет! – с белым от гнева лицом завопил он. Пашков к царю отъехал!.. И Рязань отъехала! Ляпуновы ушли со всею ратью!

– Люди – жать, а мы – с поля бежать?! – крикнул Болотников и вломился в самую гущу.

Но уже бежала вольница, смятая, расстроенная, и секли, гнали ее по пятам бояре.

– Оборотись, идучи рядами! – закричал Болотников, повернул людей и, отбившись, укрылся в остроге...

Тогда Скопин-Шуйский, стоявший в Даниловском монастыре, пошел к Коломенскому. Болотников вышел к нему при урочище Котлы. Ветер срывался с дикого пустого неба.

– Сабли до рук прикипают! – говорили "воры", дуя на сведенные стужей пальцы.

– Эй! – сказал вдруг Болотников, заметив впереди людей в поповском платье. – То што за люди? Или биться с нами хотят?

– Ну да ж, биться. Попы с чернецами Данилова монастыря противу нас стали!..

Тут Скопин-Шуйский ударил в лоб, и набежали подоспевшие к Москве смоляне.

– Дело наше преет! – закричали болотниковцы и пустились бегом в Коломенский острог...

Три дня били воеводы из пушек, но разметать земляные валы не смогли. К вечеру загорелось. Ворота с резными кокошниками распахнулись. Болотников выскочил из острога и побежал по серпуховской дороге. Скопин-Шуйский погнался за ним, но разбить наголову не сумел. Болотников ненадолго задержался в Серпухове и ушел в Калугу...

Солнце другого дня осветило москворецкий, разбитый ядрами лед и толпы "воров", которых "сажали в воду": их ударяли дубиной по голове и спускали в жгучую черную ледынь.

– Мы-то с вешней водой опять придем! – кричали они.

А в патриарших палатах дьяки строчили "известительные листы" – писали пространные жалобные по областям вести:

"...Собрались украйных городов казаки и стрельцы, и боярские

холопи, и мужики, а прибрали к себе в головы таких же воров, Истомку

Пашкова да... Ивашку Болотникова, многие города смутя, церкви божие

разорили... и с образов оклады и престолы... обдирали... и кололи

ногами и топтали... и дворян и детей боярских и гостей и торговых

всяких... людей побивали... и, пришед под Москву, стояли в

Коломенском, умысля воровством, чтоб на Москве всяких людей

прельстити и смуту учинити, как и в иных городех, и Москва

выграбить..."

ТУЛЬСКОЕ СИДЕНЬЕ

Вода путь найдет.

Старинная пословица

1

Деревянные стены астраханского кремля лоснились от пролетевшей над городом моряны. Ледяной нарост покрывал лубяные лабазы, зимующие на Волге живорыбные садки и надолбы – поставленные стеной у нижних бойниц дубовые бревна.

У Мочаговских ворот городские стрельцы и пришлые казаки затеяли спор.

Казаки в татарских штофных бешметах, шароварах и молодецки искривленных шапках грозились:

– Вы против вашего воеводы не стойте! Што он Шуйскому изменил, то к добру. А станете биться, и мы бить станем. То наша и сказка!

– Да он же, воевода, – пес! – кричали стрельцы. – Жалованье наше проедает! Не мыслим его правым!

– За Димитрия стоит, то и правда! И вы б за него стояли да за царевича Петра. Он-то нынче в Путивле, а скоро пойдет с людьми к атаману Болотникову в прибавку.

– А дьяк Афанасий молвил, што тот Болотников – вор!

– Голову сронит Афанасий!

– С раската кинем!..

Стрельцы умолкали, задумчиво отходили прочь, пытливо и с опаской косились на казаков.

На персидском, бухарском и русском гостиных дворах стоял шум: купцы суетились, прятали товар и торопливо закрывали лавки.

Смуглый, с гривой кольчатых черных волос человек остановился, прислушиваясь к крику. Это был резчик Франческо Ачентини.

Тогда, в жаркую июльскую ночь, он неожиданно для себя изменил путь, круто свернул от Чернигова на север... Тонкий резной месяц висел над полями, над светлой хрупкой тишиной, над черствой от зноя, бездорожной, в рытвинах землею. Итальянец торопил ямщика, и тот гнал лошадей в село, где утром видели они прикованную Грустинку. Зачем – Франческо не знал. Но, прикатив в село и никого не найдя, он велел гнать лошадей вперед.

Спустя два дня он решил повернуть на Киев. Но никто не захотел везти его. Дороги стали опасны. Был только один путь – на Курск.

Он ездил из города в город. В Ливнах его едва не убили. Калужский воевода долго расспрашивал, кто он и откуда едет, не поверил и грозил посадить в тюрьму.

Он пробрался в Астрахань, поселился у земляка Антонио Ферано и жил там, промышляя кропотливым своим делом. Франческо тосковал по родине, но всюду была "смута", и он потерял всякую надежду на отъезд...

Старый хромой купец вышел из лавки и остановился.

– Дивны дела! – сказал он, почти со страхом разглядывая итальянца. А должно, ты знакомый мне человек. Не тебя ли я в Азове за ясырь сторговал?

– Меня... А сына своего нашел? – с улыбкой спросил Франческо.

– Не дай бог, – проговорил купец, – сколько горя было. Совсем проелся тогда в дороге. А все же догнал того Махмет-Сеита, штоб под ним земля горела. Черт!..

– А зачем опять приехал?

– С товаром я. Дом мой теперь в Нижнем. В Москве торговым людям житья не стало. То царя убьют, то, гляди, самого под дым спустят. Лавку мою сожгли; сам чуть жив ушел. А нынче воры под самый город подскакивали. Болотников, человек удалой, беды накурил. А затеял такое, штоб волю взять одним холопам...

– Болотников?.. – Франческо нахмурился, припоминая.

Стрельцы прошли мимо, разом грянул горластый хор:

А браним-то мы, клянем

Воеводу со женой,

Что с женою и со детьми

И со внучатами!..

– Чуешь? – тихо сказал купец. – Таково запели – беда будет...

Заедает вор-собака

Наше жалованье,

Кормовое, годовое

Наше денежное!..

Крик раздался в конце двора.

К оравшим стрельцам подбегали другие.

– Казаки секут!

– За воеводу стали!

– Дьяка Афанасия с раската метнули!..

– Ну, прощай! – заторопился купец. – Дал господь безвременье! И тут немирно!..

Франческо вжал голову в плечи и побежал по Гостиному, перемогая страх.

2

"...И взять с собою губных старост и целовальников и

россыльщиков, да ехати по уездам, да тех дворян и детей дворянских и

холопов их – всех н е т ч и к о в* – по списку собрати и выслати...

на государеву службу в полки... И велети им ехати под Калугу к

нашему стану. А будет которые... учнут бегать и хорониться, и тем от

нас быти в великой опале и тех сажать в тюрьму".

_______________

* Н е т ч и к и – люди, находящиеся "в нетях" – в бегах.

В Москве подле изб стрелецких приказов сидели писцы. Они выкликали по спискам ратных людей, отмечали нетчиков и позванивали зеленоватой медью: каждому в начале похода давали меченый грош; те гроши потом сдавали в приказ – сочли б воеводы, сколько пришло, скольким недостача. На Балчуге, в старом кабаке, гулял подвыпивший стрелецкий кашевар.

– Во! – кричал он. – Посылает меня голова в Калугу кашу варить! А какова та каша будет, знаете? С зе-е-ельем!

– Гляди, посекут тя воры! – хмуро говорили стрельцы.

– Не посекут. Чин добуду немалый, коли Болотникова изведу.

– А в Калуге што станешь есть?

– Эко дело! Кашевар живет сытнее князя!..

В Кремле собирались воеводы, головы, стрельцы. Шел ратный сбор. В хоромах боярин Колычев устало слушал, что ему говорил Шуйский.

– Сидит вор в Калуге, а с ним людей боле десяти тысяч. Мстиславскому его не унять. Пиши, боярин, к мурзам в степь, штоб шли к Калуге, к нашему стану.

– Да мурзы, государь, не все за тебя стоят. Иные мордвины воруют под Нижним и многие пакости городу делают.

– Пиши, боярин! – сказал царь. – Твори што велят! Ну, ступай! Я чаю, нет боле у нас иного дела?

– Да вот еще. Ходил давеча стрелецкий голова Хилков с кашеваром в Аптечный приказ. А как выбирали они зелье, был там немец, твой, государев, новый дохтур. И он, сведав про ту затею, молвил, чтоб посылали и его в Калугу, а он-де вора лучше изведет. И я велел его звать к тебе в терема. Вели его в палату кликнуть.

– Зови дохтура!

Шуйский заходил по палате, растирая о грудь засвербевшую ладонь.

Боярин вышел и тотчас вернулся. За ним, бережно неся в руках колпак, шел седой, длинноносый, похожий на птицу немец.

– Верно ли, – спросил царь, – што можешь ты извести вора и пойдешь на такое дело?

– Верно, государь.

– А не соврешь?

Немец выпрямился и взмахнул маленькой красной рукой.

– Кашевар простой человек есть. Он государю никакой услуги делать не может. Я знаю хорошо самый лучший яд. Я отравлю Ивана Болотникова... А государь должен давать мне сто рублей и поместье.

– Клятву дашь, – сказал Шуйский. – Велите послать за люторским попом!

Немца увели... Думный дьяк с грамотой вошел в палату:

– Государь! При Борисе робят наших посылали в Любку, и нынче немцы из Любки о тех робятах бьют челом.

– То мне памятно, – проговорил Шуйский. – Еще сказывал я, што побегут робята, не станут они ихнюю грамоту учить.

– Читать ли, государь?

Царь склонил голову набок и приставил ладонь к уху.

– "Извещаем ваше царское величество, што мы тех робят учили,

поили и кормили и делали им по нашей возможности все добро; а они

непослушливы и учения не слушали, и нынче двое робят от нас побежали

неведомо за што... Бьем челом, чтоб ваше царское величество написали

об остальных трех робятах: еще ли нам их у себя держать или их к

себе велите прислать".

– Побежали! – радостно крикнул царь и часто, с кашлем и слезами засмеялся. – Эх, Борис! Не по-твоему вышло!.. А робят тех воротить!

В палате было светло. Февральская капель стучала под оконцем. Царь ходил из угла в угол, утирал рукой слезы и покрикивал:

– Побежали! Побежали!..

Боярин Колычев ввел немца и стрелецкого голову Хилкова. За ними медленно шел лютеранский пастор Бэр.

– Ну, – сказал царь, – клянись, дохтур, да поезжай! Погляжу я, кто из вас – ты ли, кашевар ли – проворней будет.

Бояре стояли с хмурыми лицами. Бэр записывал клятву. Немец говорил:

"...Богом клянусь извести ядом недруга царя Василия Ивановича и

всей Руси Ивана Болотникова; если же не сделаю того, а обману моего

милостивейшего государя Шуйского из-за денег, то пусть земля

поглотит меня живого... все земные растения... послужат мне не

пищею, а ядом; пусть я буду принадлежать дьяволу... мучиться и

казниться весь век...".

3

Болотников стоял в Калуге, над Березуйским оврагом, в доме, откуда шел подземный ход на Оку.

За рекою был стан Мстиславского. Рыжая муть костров и глухое кипенье табора застилали поле. По утрам в Калугу на стрелах прилетали грамотки. "Царевич ваш – вор, – писали воеводы, – бездельник Михайло Молчанов, сеченный при Борисе кнутом. И вы б за него не стояли".

Болотников обнес город тыном и рвами.

– У нас один глаз в феврале, другой – в марте, – говорили "воры", поглядим, каково воеводы будут наступать!

На поле под городом бояре сделали мосты на колесах, а за ними поставили туры – деревянные башни для заслону ратников. Сотники и десятники сгоняли с окрестных деревень крестьян, велели им рубить лес и складывать на мостах бревна и хворост. А "воры" днем и ночью копали землю над Березуйским оврагом – ветвили и ширили подземный ход...

На Оке пошел лед. В Калуге было много стругов и лодок с солью. "Воры" попытались уплыть, но воеводы поставили на плотах пушкарей – уйти не дали. А запасов в городе оставалось немного, и посадские люди начали роптать...

Ясным мартовским полднем в город сквозь стан пробрался холоп.

– Воевода где? – блестя черным от пороха и земли лицом, закричал он.

Его отвели к Болотникову. Иван стоял на обрывистом берегу. Вниз по всему полю торопливо, боясь упустить ветер, зажигали хворост.

Холоп подбежал:

– Воевода!.. К тебе из Путивля от Шаховского помочь шла. И догнали нас на Вырке-реке бояре. Мы крепко стояли. День и ночь, воевода!.. До света! И тут мочи нашей не стало. А был с ними комаринский человек, Сенька Пороша, што из-под Севска, из села ушел. И он-то молвит: "Запалим-де порох! Коли от своего огня не погибнем, государевой воды нам не миновать!..* А сам-то – на бочку, да и затропотит: "Эх ты, вор, комаринский мужик!.." И тут шибанула меня, землею накрыло, – не чуял боле себя... – Он помолчал и тихо промолвил: – Их, товарищей моих, на куски порвало!..

_______________

* Речь идет о распространенной в России XVII века казни – "посажении в воду", то есть утоплении.

Крик раздался внизу, у реки. Ратные зажгли хворост и двинули туры заслон. Но ветер внезапно стих, и огонь загас. В низкую дымовую завесу бойко ударили городские пушки.

Вечером седой длинноносый немец пришел из стана к Серпеечной башне и молча стал у ворот...

Его отвели в Приказную избу к Ивану.

– Здравствуй, Болотников, – радостно сказал немец, будто крылом взмахивая маленькой красной рукой.

Иван смотрел на него, хмуря лоб, не видя лица в избяных потемках.

– Царь Василий посылал кашевара тебя отравлять. Царь Василий и меня посылал с тем же делом. Но Фридрих Фидлер есть честный человек. Он не забыл твоей благородной услуги – как ты ему в Праге спасал жизнь.

– Правду молвит! – закричали "воры". – Сёдни кашевар приходил от воевод.

– Ну-ка, сыщем его, ребята!

– Поглядим на царское зелье!..

И они с бранью и криком выбежали из избы.

– Спасибо тебе, друг! – сказал Иван. – Не думал я тебя тут встретить.

– Я давно уезжал из Праги... В Москве все узнавал про тебя, про твои дела... Ну как, Иван, долго еще будешь воевать с царем Василием?

– Я – пахарь, пашущий землю, – тихо сказал Болотников, – пашу и буду пахать ее, доколе не родит она плод...

Утром "воры" повесили кашевара перед городскими воротами (у него нашли яд). В стане узнали и об измене Фидлера.

– Эй, немец! – кричали оттуда. – Такова честность ваша?

А калужане сходились к воротам, смотрели на кашевара и говорили:

– Лихо ремесло на столб занесло!..

С теплыми днями не стало в городе хлеба.

– Ай месяц май, тепел, да голоден! – говорили "воры". – В Тулу уйти бы, там-то и запаса вдоволь и помочь не малая – Шаховской да царевич Петр.

Вскоре узнали: князь Телятевский разбил воевод на реке Пчельне, идет к Калуге.

Болотников позвал Заруцкого, молодого "воровского" атамана, и спустился с ним в подземный ход.

Потом "воры" стали сносить туда пузатые черные бочки и всякий боевой "запас". А торговые люди зашептали: "Уйти мыслят!" И вот подул ветер на город. На поле зажгли хворост, двинули туры и покатили груды горящих дров к городской стене.

Калужане закричали.

Сплошной дровяной вал трещал, протянув над рекой мутные космы дыма.

Огонь с ревом сокрушал валежник, объедал бревна; на стены летели головни и уголья...

Болотников вышел из подземного хода. С обрыва было видно – за низкой дымовой завесой наступали воеводы. Он подождал, пока огонь стал совсем близок, и кинулся к устью глухого, уходившего под землю лаза.

– Запаляйте! – сказал он.

"...И тако подняся земля и с дровы и с туры и со щиты и со

всякими хитростьми приступными..."

"Воры" выскочили из Калуги и погнали воевод.

4

Двадцать первого мая Шуйский вышел "на свое государево и великое земское дело". Взяв и разорив Алексин, он пришел под Тулу, где затворились Болотников, Шаховской и "Петр"*.

_______________

* "П е т р" – предводитель терских казаков Илейка Муромец, назвавшийся царевичем Петром.

Стотысячная рать стала по обеим сторонам Крапивенской дороги. В большом полку – Скопин-Шуйский, в сторожевом – Морозов. Близ реки Упы "наряд": пушки с потешными прозвищами – "Соловей", "Сокол", "Обезьяна". При Каширской дороге, за ольшаником и гущей ломкой крушины, – казанские мурзы, черемисы и чуваши.

В низине лежала Тула, приземистая, за стеной, со своими четырьми воротными башнями. Пушистый болотный седач и темно-зеленый сабельник покрывали поле. Выблескивая из травы, проходила под стеною и дальше текла городом Упа...