Текст книги "Суета сует"

Автор книги: Георгий Садовников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

– Безобразие! – заорал мой друг Севостьянов и ринулся на второй этаж.

Я сообразил, куда он бежит. Я представлял, чем это ему грозит. И мне тоже. Я догнал его и ухватил за полы пиджака, но удержать не смог и удержаться не сумел. Въехал вместе с ним в кабинет директора.

Директор диктовал секретарше какие-то цифры. Последние надежды я связывал с ней, с секретаршей. Думал, не пустит. Прикроет телом директорскую дверь. А она, изволите, тут, внутри.

Директор поднял голову и недовольно уставился на Кирилла. И на меня, конечно. В доли секунды я понял все. Если первым откроет рот Кирилл, мы пропали. Тогда я открыл рот. Я еще не знал, что скажу, но рот открыл первым. Я спешил. Я знал: так нужно. Иначе нам каюк.

– Мы из редколлегии «Бучи». Произошло недоразумение. Мы хотели внести свежую струю, – сказал я поспешно.

– Куда внести?

– В институтскую жизнь.

– А кто это «мы»?

– Мы – это институтская литгруппа.

Директор повеселел: опасность миновала. Я покосился на Кирилла. Тот хотя и переминался нетерпеливо с ноги на ногу, но, видать, немного остыл. Морщил лоб. Подбирал аргументы.

Хорошо, когда крепкие нервы. Вот я не потерял самообладание и открыл рот первым. Спас себя. Спас Кирилла. И нашу «Бучу».

– Это – мальчишество, – сказал директор иронически. – Не хватило ума посоветоваться с директором? С партбюро? С комитетом комсомола? Это же так не делается. Мы бы поддержали. Помогли.

– Это не мальчишество! Это взрыв энтузиазма! – запальчиво возразил Кирилл. – И вы должны радоваться. Получили новую газету. Без всякой волокиты. И не пришлось «решать – постановлять». И уговаривать: «Будь добр, выпусти газету».

– А я радуюсь! – рассердился директор. – Но все равно это делается не так. Солидней делается. А у вас по-мальчишески.

Я вновь опередил Кирилла и открыл рот раньше его. Я не трус. Просто незачем трепать друг другу нервы. Я придерживаюсь такого мнения. А то, что я не трус, видно из того, что я сказал директору. Я сказал вполне миролюбиво:

– Ну какие мы мальчишки, Захар Петрович? Судите сами: Кирилл работал слесарем на заводе, я тоже.

Не помогло. Директор оказался слабонервным. Он быстро потерял терпение и разбушевался:

– Да кто считает вас мальчишками? С чего вы взяли? И что еще за фельетон с намеками? Уж не Гусакова ли имеете в виду?

– Обычный художественный образ, – пояснил я дипломатично.

– Да, это Гусаков! – твердо заявил Кирилл.

– Вы порочите преподавателя. Кто дал право?

– Во-первых, это форма критики. Во-вторых, на заводе я писал фельетоны на мастера. Почему я здесь не имею права? – резко спросил Кирилл.

– Здесь институт. Здесь специфика. И Гусаков – педагог. – Директору надоело с нами возиться, и он закончил так: – Отправляйтесь на лекции. Разберемся потом.

Я уже открыл дверь, когда директор спохватился. Он-то не знает наших фамилий. Кирилл назвался. А я успел уйти из кабинета. Но потом я подумал, что так или иначе он узнает. К тому же я не трус Я сунул голову в дверь и сообщил:

– Зуев.

Директор махнул карандашом: катитесь, мол, с глаз долой. Я захлопнул дверь и посмотрел на Кирилла.

– Будем бороться, – произнес тот озабоченно.

– Хватит тебе. Мобилизуй волю и держись.

Мы открыли дверь аудитории и вошли. Лекцию читал Спасский. Он неуклюже повернулся всей тушей. Недоуменно нахмурился. Он не любит опаздывающих. По его понятиям, тогда совсем не приходи.

Он прервал лекцию на полуслове и внимательно разглядывал нас по очереди. Вначале Кирилла, затем меня.

Мы встретили его неодобрительный взгляд независимо. Мы готовы сослаться на директора. К нам не подступись.

Спасский жестом показал: садитесь. И мы проследовали на свои места.

Елочка тотчас развернула ослепительный профиль. Она сделала это с состраданием к нам. С таким видом, вероятно, подают воду погибающему от жажды. По ее расчетам, мы на грани гибели, ибо уже шесть часов не видели ее профиль. Подумать только, на такой продолжительный срок мы были лишены этой жизненно важной необходимости! Она великолепна, наша Елочка! Не зря мы отбили ее у футболистов. Потратили столько усилий и времени. Мы сидели с ней на двух матчах. Ее кавалеры бегали по полю без брюк, а мы им до хрипоты орали «мазилы» и «баобабы». Почему именно «баобабы», сами не знаем. Как-то нечаянно подвернулось это слово на язык. Нашу задачу облегчило то, что Елочка в футболе не разбиралась. Честно говоря, ее ухажеры играли отлично. Но на Елочку подействовали наши вопли и особенно слово «баобабы», очень неуместное на стадионе. На следующий матч она не пошла. Мы торжественно повели ее на заседание литгруппы.

Решающий бой за Елочку произошел через несколько дней. На улице нас остановила футбольная команда. Она выстроилась по бразильской схеме. Перед нами маячили четверо мускулистых, коротко стриженных нападающих. Позади виднелась мощная защита. К сожалению, зрителей не было. Улица пуста. Захотели бы они продемонстрировать свое физическое превосходство, нам бы пришлось плохо. Но футболисты оказались деликатными ребятами. Они понимали: связываться с двумя интеллигентами – недостойное дело для спортсмена. Вперед выступил их центр нападения и сказал с упреком:

– Нехорошо, хлопцы. Елочка – наша девушка.

– Какая же она ваша, если не знает, за что бьют корнер? – мягко усмехнулся Кирилл.

– Елочка, скажи им, – обиженно загалдели футболисты.

– Мальчики, я и вправду не знаю, – прошептала стыдливо Елочка.

– Она шутит! – воскликнул левый край.

Кирилл только этого и ждал. Он сердечно заявил:

– Тем хуже для вас, ребята, если она шутит.

Левый край понял, что заскочил в офсайт. Спохватился. Но мы перешли в исступление.

– А вот кто такой Готфрид Бульонский, она знает, – заметил я как бы между прочим.

– И кто такой Эмиль Верхарн, – участливо добавил Кирилл.

– Ладно, хлопцы, – сумрачно сказал центр нападения своим товарищам. – Мы проиграли. Пойдем лучше потренируемся.

– Эмиль Верхарн – известный бельгийский поэт! – выкрикнула Елочка вслед удаляющимся футболистам.

Разошлись мы с ними любо-дорого. Без ругани. Тем более без потасовки. Как подобает сильным личностям. Втайне я опасался за Кирилла. Думал, все испортит, заведется, и нам намылят шею. А он меня удивил. Был тих и все время виновато улыбался. А когда они ушли, долго стоял молча. Потом грустно сказал:

– Как это нелепо! Насолили славным ребятишкам. А иначе нельзя было.

Такой ценой нам досталась эта Елочка, с которой я, впрочем, пойду в театр. Один. Без Кирилла.

Пока я это вспоминал, прошло пол-лекции. После звонка мы отправились в вестибюль. «Бучи» на месте не было. Слава богу, лекцию читает Спасский, иначе бы Кирилл извелся. Но перед ним он благоговеет. Если говорит Спасский, Кирилл забывает обо всем.

На большой перемене меня потребовали в профком. Там я увидел несчастную «Бучу». Ее распяли на столе для заседаний. Вокруг стола расхаживал суровый Стась Коровин. И еще мне бросился в глаза коровинский портфель, бесформенно громоздившийся на подоконнике.

Стась поднял руководящий перст и указал на «Бучу».

– Исправь героя фельетона Уткина на Сидорова. И вывешивай.

– И все?

– И все. Таков приказ свыше.

Я хотел разозлиться, но передумал. Я спросил спокойно:

– Неужели ты сам не мог?

– Положено рукой редактора. По закону.

Я открыл авторучку и переправил Уткина на Петрова. Не на Сидорова, а именно на Петрова. Чтобы все-таки было по-нашему. Мне даже стало весело. Я пожалел Коровина. Таскает человек этакую тяжесть. Уходя, я посоветовал:

– Ты бы кожаную папку купил вместо портфеля. А можно и клеенчатую. Три рубля с копейкой – красная цена. Зато одно удовольствие: под мышку, и пошел.

– Понимаешь, много литературы, – сказал Коровин. – Папка не та тара.

Я еще прибивал газету, а страсти уже пылали. Особенный успех имел фельетон. Гусакова узнали сразу. Вполне справедливо разделил с ним успех Вася Сусекин. Его снимок вызвал взрывы смеха. Вася – любимец института и вдруг на таком видном месте! Бурлаков приложил к этому особое старание.

Я вовремя слез с табуретки. Прибежал разъяренный Сусекин. Вася глянул на снимок и раскричался:

– Ренегаты! Предатели!

Но я не дрогнул ни единым мускулом.

– Ты ничего не понял. Мы просто принципиальный народ, – разъяснил я Сусекину.

– Кто снимал? Через бедро кину!

– Кинь меня.

Вася сделал вид, что ослышался. Меня-то он не кинул еще ни разу.

– Трусливые душонки! Не дали подпись под снимком! – Вася апеллировал к общественности.

– Вася, подпись есть, – сказали ребята со спортфака и перемигнулись.

– Где?

Ему показали – вот: «Заведующий отделом прогульщиков Василий Сусекин удирает с лекции».

– И вы заодно!

Вася слепо побежал по коридору.

Я вернулся в аудиторию и поискал глазами Кирилла. Мне не терпелось рассказать о событиях этой перемены. Уж очень много смешного случилось за двадцать минут. Кирилл нашел меня сам. Он подошел сбоку, озадаченно потирая лоб.

– Оказывается, мы пригласили Елочку в театр. На сегодня. Она уверяет, но я что-то этого не помню. К тому же у меня нет денег!

– Я одолжу.

– А мы действительно приглашали?

– Было дело.

Попробуй разберись теперь в Елочке.

8

– Йог, приехал твой батя.

– Ну и что?

– Как что? Ждет внизу. Просил поживее. Спешит вроде.

– Ничего. Подождет.

Я лежал лицом к потолку и курил.

– Но он в самом деле приехал и ждет.

– Ну и что?

– Не веришь?

– Верю. Ты у нас воплощение несгибаемой правды.

– Честное слово!

На этот раз я промолчал. Выпустил очередную струю «Любительских» и не сказал ни слова. Только молчанием можно отвадить разыгрывающего. Мы до того дошутились, что уже не верим друг другу. По известным причинам меня разыграть труднее, чем кого-либо из нашей комнаты. Я не поддаюсь искушению. Тем не менее Сусекин пристал ко мне и никак не отвяжется. Но я молчу.

– Могу встать на колени, – застонал Сусекин.

Мне захотелось глянуть на физиономию Сусекина. Я повернулся на бок и увидел трогательное представление. Вася стоял на коленях и, сложив ладони на груди, смотрел на меня умоляюще. На что не пойдет человек, только бы оставить ближнего в дураках! Я поаплодировал.

– Валяй следующий номер.

– Батя приехал, – тупо повторил Вася, поднимаясь на ноги.

В дверь постучали, и вошел отец. Я приподнялся на локтях. Менее всего я ожидал увидеть отца. Должно произойти нечто невероятное, чтобы он вылез из своей лаборатории и отправился в другой город.

– Все такой же соня, – пожурил отец.

– Он чемпион, – буркнул Вася из своего угла.

Отец присел на мою кровать. Мы потерлись щеками.

– Что случилось? – спросил я напрямик.

– Приехал за советом. В общем, это большой и серьезный разговор.

Отец почему-то конфузился. Для меня это новость. Отец рассеянный, отец сосредоточенный – таким я его знаю. Но отец сконфуженный не укладывается в моей голове. Кроме меня и палеонтологии, его ничто не интересует. Даже к смерти матери он, вероятно, отнесся как к сугубо биологическому факту, вполне объясненному наукой. Мне было пять лет, когда умерла мать, но я так предполагаю. Я слишком хорошо знаю отца. Что же касается меня и палеонтологии, так мы не даем повода для волнений. В нас он достаточно уверен. И мне кажется, стыдливый румянец был для него всегда такой же деталью быта, как веник, ведро или кошка. А тем нет места в его серьезном, строго рассчитанном мире. Впрочем, кошку он однажды заметил. Тогда он вернулся домой после крупного научного успеха. Что-то открыл или в этом роде. Он выдвинул рабочее кресло на середину комнаты, сел в него и благодушно улыбнулся. Тут через его поле зрения прошел котенок. Котенок был еще слаб. Он еле передвигал лапками, точно они прилипали к полу. Отцу захотелось позвать котенка, но он не представлял, как это делается. То есть как манят кошек. После некоторых затруднений он сказал:

– Коша, коша.

Котенок непонимающе посмотрел на отца чистыми голубыми глазами и ушел под кровать.

Может, и сейчас на отца нашло что-то подобное? И он вздумал сконфузиться?

– Погуляем? – предложил отец.

Кириллу повезло. Он сегодня пойдет в театр с Елочкой без меня. Я оставил у Сусекина записку и деньги. И мы с отцом отправились на улицу.

Отец долго стеснялся сказать о главном. Мы исколесили городской парк, переговорили о массе мелочей, а он все не решался. Если бы не случай, неизвестно, когда бы он перешел к делу.

– Как поживает Тамара Ивановна? – спросил я между прочим. Без всякого умысла.

Совместно с Тамарой Ивановной он ведет какие-то сложные исследования. Они торчат в лаборатории до позднего вечера. Потом расходятся по домам. Отец – в нашу гулкую, как собор, квартиру. Тамара Ивановна – в девичью келью. Хотя не пойму, как ей удалось засидеться в девах при такой впечатляющей наружности. Я и то был влюблен в нее по уши, когда еще ходил в желторотых десятиклассниках. Но отец не обращал на нее никакого внимания. Как-то я увидел их вместе и поставил крест. Отец держал Тамару Ивановну за руку и втолковывал непонятные мне термины. И оба при этом хоть бы что. Будто деревянные.

Поэтому я поинтересовался Тамарой Ивановной мимоходом. Поскольку она соавтор отца. Ничего иного я не имел в виду. Это был проходной вопрос, на который отвечать вовсе не обязательно. Но отца он невероятно задел.

– Она передает тебе большущий привет, – сказал он поспешно. Точно я сомневался в ее доброжелательном отношении ко мне.

– Вернешься, передай ей то же самое.

Это заявление обрадовало отца.

– Как бы ты посмотрел... если бы я...

Мне стало ясно: наконец-таки отец заметил, что, кроме палеонтологического таланта, у Тамары Ивановны есть и другие прелести.

– Я не против, отец. Я даже скажу: будь решительнее.

– Да, но...

– У нее кто-нибудь?..

– Нет. Но она, как бы сказать...

– Догадываюсь. Она равнодушна к мужчинам?

– Не то чтобы равнодушна. Вернее, они не интересуют ее в смысле...

– Ясно. Ты в этом твердо уверен?

– Мне кажется...

Отец немного растерян. Впрочем, я его понимаю. Человек для него был просто homo sapiens и вот теперь выкинул такую штуку. Выходит, этот homo sapiens «милый» и «ненаглядный». «Ненаглядный homo sapiens!» – каково на слух отца. Интересно, по каким признакам он выбрал мою мать из общей массы высших млекопитающих? Вероятно, дело решили слаборазвитые надбровные дуги. У матери были голубые выпуклые глаза.

Отец всегда смотрел на людей и события под углом своей науки. Помню, в Москве мы зашли к его старому приятелю. Приятель отсутствовал, и мы угодили в довольно крикливую компанию, собранную его дочерью. Приличия ради нам пришлось поторчать полчаса в этом шуме и гаме. Хозяйка представила отцу долговязого веснушчатого детину.

– Потомок князей Таракановых, – похвасталась хозяйка.

– Это что, – наивно возразил отец. – Ставропольские коллеги нашли скелет южного слона. Прекрасный экземпляр.

Отца сочли остряком и потребовали свежих анекдотов. Тогда мы едва отделались от хозяйки и ее бесцеремонной братии.

И вот к этому геометрически выверенному научному углу добавился светлый блуждающий луч. Отец влюбился. Есть от чего тут растеряться... Но я верю в нервы отца. Я не боюсь за отца.

– Отец, но, может, есть надежда?

– Я не уверен... И не знаю, как... Я приехал за советом. Ты понимаешь больше меня и...

Отец совершенно справедливо считает меня опытнее в некоторых вопросах. Он объективный ученый. В нем нет ложного самолюбия. Понадобься консультация по органике, он пойдет на поклон и к первокурснику химического факультета.

– Отец, есть простой и верный способ. Купи бутылку вина, коробку конфет и пригласи Тамару Ивановну к себе. Домой.

– Это и есть верный способ?

– Да, поставлены миллионы экспериментов. Способ проверен веками. Как ученый, ты не можешь не придать этому значения. Так вот, разлей вино по рюмкам, включи торшер и приемник. И убери остальной свет. Дальше все будет сказкой.

Мы ужинали в номере отца. Пили вермут и ели вкусную холодную индейку, приготовленную специально для меня домработницей тетей Лизой. Когда я впервые уезжал из дому, тетя Лиза плакала. Она абсолютно не придавала никакого значения моему житейскому опыту, ей казалось, что я пропаду в далеком городе. В этом она убеждена по сей день.

Вино ударило в головы, и мы принялись болтать о любви. Я рассказал отцу уйму разных происшествий из этой области. Некоторые я почерпнул из собственной практики. Отец слушал и, когда я заканчивал, начинал говорить о Тамаре Ивановне. Он раскраснелся. Глаза его блестели от вина и новых ощущений.

Ушел я от него в одиннадцать часов. Если бы не хмель, я бы отправился спать. Но я выпил вина, наговорился о любви, поэтому меня понесло в театр. Там я наткнулся на закрытые двери. В подъездах горели дежурные лампочки. Спектакль закончился давно. Не раздумывая, я повернул к дому Елочки. Я хочу видеть ее. Если она спит, я подниму ее на ноги. Я перебужу весь двор, а подниму Елочку на ноги. Она мне нужна – и точка!

В эту ночь Елочкин двор спал безмятежно. Будить никого не понадобилось. Потому что Елочка не спала. Она сидела на крыльце с каким-то парнем и не заметила меня, хотя я шагал довольно шумно. И парень не заметил. Я спрятался за ореховое дерево и стал подсматривать за ними. Вначале я хотел дать нахальному парню по шее. Но потом решил не связываться. Я не размазня какая-нибудь. У меня достаточно контроля над собой. К тому же парень, может, спортсмен. Боксер-тяжеловес.

Парень обнял Елочку за плечи и голосом Кирилла (так это он!) спросил:

– Тебе не холодно?

– Холодно, – сказала Елочка. – Я продрогла до ниточки.

Какая чудовищная ложь! На улице двадцать два градуса тепла. Причем в тени, где стою я. Под луной, там, где они, еще выше. Кирилл притянул Елочку к себе. Она не сопротивлялась. Во всяком случае, я не заметил этого. И они поцеловались!

Вот чего добился Кирилл. А я все мешкаю. Придется наверстывать. Я громко кашлянул и пошел назад, придерживаясь тени деревьев.

9

Коровин носил булыжники три дня. На четвертый он прямо с порога швырнул в нас жалким, отощавшим портфелем. Метил в Кирилла и угодил ему в плечо. Кирилл отправил портфель по обратному адресу. Портфель беспомощно спланировал и опустился на шифоньер. Мы валялись на койках – зубрили к экзаменам – и внимательно следили за его полетом. Когда портфель прочно засел на шифоньере, облегченно вздохнули.

Коровин сумрачно прошагал к своей тумбочке. Открыл. Потарахтел мыльницей и спросил:

– Кто дежурит?

Он по совместительству еще и староста комнаты. Круглое начальство.

– Дежурный кто?

Дежурный не нашелся. Что-то произошло у нас с графиком. Путаница какая-то несусветная.

– А кто не вынес ведро? Последним?

Он имел в виду ведро для мусора.

Дело с ведром тоже оказалось темным.

– Проведем эстафету, – злорадно сказал Стась.

Мы заныли:

– Вечером бы. В темноте бы.

– Я выразился довольно ясно. Вася, готовь аксессуары!

Когда назревает проблема ведра, мы не спорим. Не валим друг на дружку. Мы проводим эстафету. То есть выносим ведро всей комнатой. Каждый несет ведро на своем этапе.

Так и сейчас. Вася достал из тумбочки аксессуары: финишную ленточку и стартовый пистолет, выданный ему на кафедре легкой атлетики. Появились судьи из соседней комнаты, населенной спортсменами. Судьи по всей форме – с повязками, со значками. Они бросили жребий и развели нас по этапам.

Я стоял в подъезде наготове. На третьем этаже бухнул выстрел, и над головой затопали. Топот приблизился, и по ступенькам скатился Сусекин.

Я, как и положено, вытянул назад левую руку и начал бежать. Сусекин догнал меня и передал ведро. Я прибавил шаг. Я бегу по улице. Рукоятка ведра повизгивает. Мне достался самый неприятный этап – я бегу на глазах у прохожих. Наконец я достиг ворот и передал ведро Кириллу. Тот рванулся вдоль двора. Там, за финишной ленточкой, бак для мусора.

Наконец-таки ведро установлено в своем углу. Коровин немного отвел душу, а нам можно браться за учебники.

Вначале мы готовились втроем: Кирилл, Елочка и я. Хозяева Елочки весь день на работе, поэтому мы засели у нее дома и читали вслух. Вернее, читал я один, как обладатель лучшей дикции. Но, видно, пока я читал, между Кириллом и Елочкой началось это странное, непонятное для меня. Вдруг ни с того ни с сего Кирилл тихо крикнул:

– Елена!

Крикнул будто из далекого пространства. Будто между ним и Елочкой протянулись биллионы километров. Будто между ними лежали столетия. Будто они были в разных концах космоса. Он кричал ей. Я в счет не шел. Словно меня не было.

Она услышала и отозвалась издалека:

– Кирилл!

При этом глаза у обоих были сумасшедшие. Меня такое поведение возмутило. Насколько это слово подходит ко мне, и насколько я позволяю себе возмущаться. Для кого я читаю, спрашивается?

Больше ничего особенного они не делали, но между ними что-то произошло. Именно когда я читал. Тогда я предложил читать по очереди. Тут все и разладилось. Я и Кирилл наперебой сыпали комплименты Елочке, а та порхала по комнате, прихорашивалась и пела: «В чистом небе синева, синева, синева». Или мы по ее инициативе обсуждали шерстяную юбку, которую она когда-нибудь купит.

В первую же минуту отрезвления мы решили готовиться в одиночку. Иначе – провал. С профессором Спасским шутки плохи. Для Спасского билет – только лишь предлог для содержательного разговора. Он беседует со студентом по всему курсу. Собственно, экзамен начинается после ответа на билет.

Вот что такое профессор Спасский. Мы это знали и добросовестно грызли учебники.

Временами я устраивал небольшой отдых и развлекался. Для этого только стоило повернуться к соседней койке. На соседней койке штудировал анатомию Сусекин Вася, неисчерпаемый кладезь для острот. Другую такую удобную мишень для шуток природа вряд ли еще сотворит. Не хватит юмора. Вася – экспромт, который удается раз в тысячелетие, в Сусекина можно попасть с зажмуренными глазами.

Я достал из кармана кусочек провода и подвел к его руке. Вася вскочил и сел по ту сторону кровати. Он боится электрического удара. Каждая проволока, на его взгляд, таит в себе такую опасность.

– Ладно. Ложись.

Я бросил провод и снова стал листать страницы. Их сотни, тысячи. И все нужно прочитать. Я впился глазами в открытую страницу. И вот тут мне в голову пришла мысль о женитьбе. Когда-нибудь к каждому приходит эта мысль. Наступает срок, и она является. У каждого свой срок. Мой настал сегодня.

Я пытался выбросить ее вон из головы. Но ничего не получилось. Поэтому я начал перебирать в памяти всех знакомых девушек, годных для женитьбы. Постепенно остались две кандидатуры: Женя и Елочка.

Я стал думать о Жене. Когда я думаю о ней, у меня возникает тягостное чувство – смесь необходимости и боязни. Необходимости, потому что в эти минуты внутрь меня проникает какая-то потаенная сила, связанная с Женей, и заставляет делать то, что может выйти мне боком. Представьте такую картинку: стоит человек перед пропастью. Над пропастью – трухлявый мостик. Если человек ступит на мостик, то непременно провалится, а там собирай кости. Человек это знает, и, вполне понятно, ему не хочется на него ступать. И нет ему нужды на него ступать. Но он ступает. В животе у него пронзительно ноет, он проклинает свою слабость и отчаянно делает шаг на гнилые, рассыпающиеся доски. Вот и у меня происходит подобный процесс, когда я думаю о Жене. Женя – это что-то вроде пропасти. Отсюда вполне понятна и вторая половина чувства – боязнь.

Черт с ней, с Женей! Как-нибудь обойдемся, я отставил ее кандидатуру. Очень она сложная. С ней не оберешься хлопот. И, может, чего еще похуже.

Ребята перебили мои мысли.

– Йог, ты за брюки с манжетами? Или без? – спросил Коровин.

Сам он, ясно, за манжеты и ждет моей помощи против Сусекина и Кирилла.

– За манжеты, – сказал я, чтобы он отвязался, и опять ушел в свои мысли.

Елочка – самая подходящая супруга. Я представил, как мы пойдем по улице – муж и жена. Это выглядело довольно эффектно. Я в модном костюме с тремя пуговицами. Елочка в желанной шерстяной юбке. Отец пришлет деньги, и мы сразу купим эту юбку. Не откладывая.

– Йог, очнись!

Это ребята. Что за народ! Теперь они спорят о ракетах, фотонах и антивеществе. И Стась расправляется с оппонентами шутя. Это не манжеты. Это ядерная физика. Но Кирилл – закоренелый лирик. Он отмахивается от Стася. Законы и формулы отскакивают от него, точно от стенки. Новые открытия Кирилл переиначивает на свой лад. В его голове они принимают совершенно иной смысл. Он своего рода этакий сентиментальный трансформатор.

– Эй, Йог, подтверди! Скажи Коровину: были марсиане на земле? Или не были? – закричал Кирилл.

– Были. Были.

Мне не до марсиан. Я представил совсем другое. К театру подъехало такси. Из машины энергично вылез элегантный мужчина и придержал дверцу. Из-за дверцы появилась стройная ножка Елочки. А вышеупомянутый мужчина, конечно, я. Мы поднимаемся по ступенькам театра. Я вижу это, как в кино. И завистливые физиономии мужчин крупным планом. В манере известного оператора Урусевского.

Елочка на этот раз в вечернем платье. Так она красивее. Некоторые утверждают, что она была очень хороша на майском костюмированном балу. Она натянула черное трико и в таком виде скакала по залу. А на голове у нее торчали рожки. Я тогда попробовал станцевать с ней один фокстрот и извелся. Она вертелась, дергая людей за рукава, и тянула меня в разные стороны. Я еле держал ее в руках. Запарился.

Теперь она будет ходить в вечернем платье. Оно делает человека спокойным и выдержанным. Заставляет держать себя в рамках. Оно мобилизует. Днем Елочка пусть таскает свою юбку из толстой шерсти. Но если куда, так изволь вечернее платье. Надень, как доспехи перед битвой.

За чем же остановка? Я швырнул учебник на тумбочку, натянул туфли и побежал в дежурку. К телефону.

Тут меня стерегло легкое невезение. На телефон насел рыжий студент-физик. Я ждал, а он бубнил в трубку:

– Я не виноват. На этот вопрос не ответил бы и президент Академии наук... Разумеется, выгнал... И на втором заходе спикировал... Конечно, выгнал... А третий заход и совсем... Да. Выгнал... На пятом выгнал... Пойду на шестой...

Я его знаю: этот рыжий – будущее привидение. До сих пор не может сдать зачет по электронике. Сделал пять заходов, и все пять закончились провалом. Но рыжий не падает духом. Для привидения – это весьма ценное качество. Вместе с нашими привидениями он составит дружную компанию. Я имею в виду привидений с историко-филологического факультета. Говорят, они славные, неунывающие ребята.

Рыжий ушел. Я набрал номер соседей Елочки и долго стоял, пока за ней ходили. В мембране шуршало. Кто-то далеко звал: «Елена! Елена!» Наконец голос Елочки произнес:

– Я слушаю.

– Звонят из Московского дома моделей.

– Йог, не придуряйся. Это уже старо.

– В общем, сегодня в восемь приходи на остановку.

– А что будет?

– Побродим. Посудачим.

– И Кирилл?

– Видишь ли, у него сегодня уйма дел. Задание райкома.

В самом деле, не сказать же ей, что в прошлый раз она была в театре с Кириллом, значит, сегодня мой черед. По справедливости. Так что на ложь я имею право.

– Придешь?

– Ага, приду.

Вернувшись в комнату, я прямо-таки с порога наткнулся на вопросительный взгляд Кирилла. Он будто предчувствовал. Надо ему что-то сказать.

– Тебе привет от Елочки.

– Ты звонил?

– Нет, она звонила. Говорит, занята сегодня. Задание райкома.

– Жаль, – сказал Кирилл.

Вечером он позвал меня в шахматный клуб. Я отказался и пошел на свидание.

Елочка, как правило, опаздывает на полчаса. Я верно рассчитал время. Поколесил по городу, почитал «Комсомольскую правду», развешанную возле «Областной справки», и только тогда побрел на остановку. Я подошел к месту свидания почти одновременно с Елочкой. Мы шли от противоположных углов квартала. Я видел, как она торопилась. Возможно, и она видела меня идущим. Но на всякий случай я сказал:

– Я тут изнываю целых полчаса. Думаешь, это – большое удовольствие?

– Извини, пожалуйста. Я хотела вовремя, но потеряла помаду. Просто ужас! Еле нашла. Ты извини.

– Так и быть. Извиняю.

У нее виноватый вид. Это хорошо. Пусть считает себя обязанной. Я исподтишка оглядел ее. Она прелесть! При первой же возможности обниму ее и поцелую.

Я не стал ждать сложа руки, когда эта возможность придет сама. Я повел Елочку в парк. Там есть подходящие идиллические беседки. Но Елочку тянуло на людные, ярко освещенные аллеи. Только после невероятных ухищрений мне удалось заманить ее на скамейку, спрятанную в густом полумраке.

– Какой у тебя красивый подбородок! Я все забываю тебе сказать, – произнесла Елочка, едва мы сели на скамейку.

У меня волевой подбородок. А еще удачнее челюсти. Моим челюстям позавидует любой боксер.

– И вообще ты очень похож на Кирилла, – продолжала Елочка.

Тем более мне нечего осторожничать, если она это сказала. Значит, то, что можно Кириллу, разрешается и мне. Я так истолковал это.

– Тебе холодно? – спросил я Елочку и, не дожидаясь ответа, протянул руку за ее спиной и положил на плечо.

– Сейчас же убери, – сказала Елочка строго. – Мне не холодно.

Я не стал вилять и рубанул напрямик:

– Кириллу можно – мне нельзя? Чем я хуже Кирилла?

Елочка опешила, но затем сказала:

– Кирилла я люблю.

Возможно, я ослышался. Я не стал разбираться в этом. Я посмотрел на луну и сказал:

– Луна сегодня какая-то чудная.

Это лучшее, что я мог сейчас сделать.

– Ты слышал? Я люблю Кирилла, – повторила Елочка.

– Чудная сегодня луна, – повторил я.

Она дернула меня за рукав.

– Ты слышал, что я сказала о Кирилле?

– О Кирилле? Он неплохой парень.

– Он самый хороший парень.

– Надеюсь, относительно?

– Конечно, относительно. Для меня он самый хороший.

– Ты все-таки взгляни на луну.

Она опять дернула за рукав.

– У нас с Кириллом любовь.

Дальше я уклоняться не смог. Не знал, как. Пришлось признать, что я все слышал.

– А меня водите за нос? Зачем? Ведь я хотел на тебе жениться. Хотел завтра в загс.

– За тебя не пойду. Я люблю Кирилла.

– Но тогда зачем меня за нос? Это нечестно.

– Мы бы сказали, но еще не совсем уверены. Сейчас испытательный срок. Месяц.

– Кирилл установил? Этот месяц?

Что-то не похожи на Кирилла этакие рассудочные поступки.

– Я установила. Он, говорит, уже уверен.

Я вздохнул облегченно. Еще не все потеряно. Елочка колеблется. Но на сегодня хватит. Дальнейший разговор опасен.

– Идем домой. Пора бай-бай.

– Да. Пора, – сказала Елочка покорно.

Я шагал быстро. Она едва поспевала за мной.

– Сердишься? – спросила она, задыхаясь.

– У меня железные нервы. Забыла?

– Не забыла. Помню. Но думала, ты сердишься.

– Куда там!..

Я действительно держал себя в руках. Неприятно, конечно, все это. Я хотел жениться, но ничего не вышло. Кому понравится такое? Разумеется, никому. Теперь кандидатура Елочки под вопросом. Выходит, на всякий случай ищи замену. Ищи-свищи!

Доставив Елочку домой, я быстренько попрощался. Я спешил. Хотелось пробежать главную улицу из конца в конец, пока не разошелся народ, и поискать кое-кого. Я имею в виду подходящую девушку, которая бы заменила Елочку. Такую девушку, с которой не было бы одиноко. А мне стало немного одиноко после того, как Елочка сообщила про свою любовь к Кириллу. Теперь она с Кириллом, а я один. Я не могу быть один. Даже волк – и тот с волчихой. А я же не волк. Я неплохой парень – Лева Зуев.