Текст книги "Суета сует"

Автор книги: Георгий Садовников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Я слушаю скрипку, смотрю на Женю, и в груди начинает ныть. Знаете, когда проворонишь что-нибудь важное в жизни, хочется скулить по-собачьи, протяжно и безысходно. Вот такое появляется у меня состояние. И приходится брать себя в руки. А ведь ничего особенного не произошло. Да и сама она простенькая девушка. Только и всего, что в начале учебного года мне было приятно смотреть на нее. Бывало, встретишь в институтском коридоре, взглянешь на нее, и на душу нисходит какая-то благодать. Тихо так становится. До сих пор не разберусь, что это такое, но тогда я начал ей улыбаться. В первое время мои улыбки пугали ее. Потом она осмелела и улыбалась сама. Нерешительно. Чуть-чуть, словно не была уверена, можно ли ей делать это.

За Женей еще никто не ухаживал. Некому было обратить на нее внимание – до того она неприметная. Училась она на отделении романских языков. Там у меня есть знакомые ребята. Они дали о ней все сведения. Они же устроили так, что мы с ней попали в одну компанию, гулявшую на чьей-то свадьбе.

Не думайте, я не гонялся за ней. Я распускаться себе не позволю. Все это получилось без шумихи и беготни. Я только намекнул ребятам, и они пригласили меня и ее. Им это не стоило труда.

Там я взял бутылку апельсиновой воды, подсел к Жене и принялся подливать в ее рюмку. Вокруг нас колобродила свадьба. Мы так и не поняли, кто молодые. По команде «горько» целовалось около десятка пар. Нам было немного не по себе среди малознакомых людей, и мы старались держаться друг друга. Я все время пытался затеять непринужденный разговор, но он у меня как-то не выходил. Я парень не робкого десятка, но тут что-то расклеился. Волнуюсь. Совсем потерял над собой контроль. Пришлось весь вечер бороться с собой.

Потом я разговаривал с ней несколько раз на перемене. Обычно это происходило возле расписания. Подойду к расписанию, а она стоит здесь и читает, какие занятия ей предстоят и в какой именно день. Я подумал и начал ходить к расписанию на каждой перемене. Приду, а она на месте. Постепенно выяснилось одно весьма важное обстоятельство. Мы оба не видели заграничный фильм «Смелый, как тигр». Для культурного человека это – непростительное упущение. Он обязан смотреть все фильмы. Я так и сказал Жене. Она согласилась с моей точкой зрения. После чего я довольно тонко намекнул на кое-что. Дескать, неплохо было бы сходить на этот фильм вдвоем. В одиночку можно упустить некоторые важные моменты. А двое – как-никак коллектив. Я очень ловко повел дело, и Женя согласилась. Ювелирная работа с моей стороны. Женя сама это оценила и посмотрела на меня с признательностью.

После лекций я потолкался у кассы предварительной продажи. Раздобыл билеты на вечер и пришел на место встречи в условленное время. Минута в минуту. Ну, может, и не совсем минута в минуту. Но и не так чтобы уж рано. Я умею себя приструнить. На каких-то десять минут я пришел раньше.

Я пришел и остановился на углу двух улиц. Я стоял на одном углу, а тут их еще три таких угла. Это я сообразил только сейчас. Раньше мне не приходило в голову. Я назвал ей угол вообще. Теперь неизвестно, какой из четырех выберет она. Может, у нас разные вкусы. Я раскинул мозгами и нашел выход. Определил точку, общую для всех углов. Оно оказалась там, где стоит милиционер. Я прошел к нему и стал рядом. Милиционер козырнул, свистнул и велел пройти на тротуар. Я спокойно стоял и не уходил до тех пор, пока не пришла Женя.

Она подошла ко мне и застенчиво покраснела. Я исподтишка оглядел ее. Она ради меня надела новенькое платье из черной тафты. И умопомрачительно узкие туфли. В них не очень-то ей удобно. Но она терпит специально из-за меня.

До сеанса было полтора часа, и мы побрели в сторону парка. После некоторых усилий я наладил разговор. И тут Женя разговорилась. Рассказала свою биографию до малейших подробностей. Как-то так у нее получилось, что она стала откровенной. Ее с матерью бросил отец и укатил во Владивосток. Даже это не утаила она. Видно, железное я внушал доверие, если она начала исповедоваться. В общем, она говорит, а глазенки ее так и блестят.

Подошли к парку, и я показал часы. Великолепные у меня часы – светящиеся. Я показал на зеленоватые стрелки – мол, еще целый час до сеанса. Она посмотрела на часы, подумала и нерешительно сказала:

– Извините, но я не пойду в кино.

– Почему?!

– Болит голова.

Причина серьезная. Тут уж действительно не до кино. Придется отложить до следующего раза. Я так и сказал. Больше того, я предложил взять в аптеке цитрамон. Но Женя отказалась. Цитрамон не помогает ей.

Как только я сказал, что в кино не пойдем, Женя повеселела и перешла к студенческому периоду своей жизни. Рассказывает разные случаи и смеется. Потом запрыгала на одной ноге. Весело так, будто головная боль для нее – большая радость. И меня осенило: она притворяется. Вовсе не болит голова. Просто она решила испытать на мне свою женскую силу. Намерилась взять меня под башмак. Вернее, под изящную туфельку тридцать четвертого размера. Этакую с каблучком-гвоэдиком.

Я догадался, в чем дело, и пожал плечами. Бедная, наивная Женя! Она не имеет понятия о моей выдержке. Жене явно не повезло. Для такой цели ей поискать бы кого-нибудь другого.

Мы повернули от парка назад, и, когда проходили мимо кинотеатра, я напомнил:

– Еще сорок минут. Может, пойдем?

– Нет, нет!

А по глазам видно: хочет пойти. Могла бы отказаться от затеи с больной головой. Да отступать поздно, из-за принципа.

– Проводите меня домой. Потом пойдете в кино. Успеете, – прошептала она упавшим голосом.

Я еле расслышал. Это было как дуновение. Едва уловимое движение воздуха, щемящее сердце. Но я взял себя в железные руки. Крепко так взял.

– Добро, – сказал я бодро и отвел ее домой.

Там, возле подъезда, я спросил еще раз:

– Может, пойдем все-таки? Надо же посмотреть фильм.

– Нет, нет! – чуть ли не закричала она. – А вы ступайте. Опоздаете.

– Бегу. Иначе и вправду опоздаю. До завтра! В восемь вечера зайду. Хорошо?

– Хорошо!

Я побежал, как меня учили в спортивной секции, прижав локти и выбрасывая ноги далеко вперед. Дабы она видела, что я вполне владею собой. Честно-то говоря, были минуты, когда я смалодушничал и готов был остаться. Мне пришлось изрядно повозиться с собой. Все же я укротил всякие там слабые чувства и заставил себя отсидеть фильм до конца.

Завтрашнего вечера я едва дождался. В восемь часов я прошагал через длиннющий коридор. Женщины-соседки стояли шпалерой возле своих газовых плит. Пока я шагал, нервы мои немного распустились. Сердце заколотилось ни с того ни с сего. Дыхание стало учащенным, и вдобавок заныло в животе. Я уж молчу о коленках. Я остановился перед дверью Тихомировых и привел себя в порядок. Духовно. Только после этого постучал. Вышла пожилая женщина с добрым лицом и осведомилась:

– Вы Лева?

– Да. Я Лева.

– Женечка ушла в кино.

Я смотрел на женщину бестолково. Она на меня – добродушно.

– Что передать Женечке?

– Ни... ничего... До свидания.

– До свидания.

Я ужасно долго шел назад по коридору, и соседки с любопытством взирали на меня. И шептались. Конечно, они сообразили, в чем дело. У них на такие случаи нюх. Я был возмущен. Мы взрослые люди. Не дети. Какая несерьезность! Если не нравлюсь, скажи прямо в лицо. Откровенно и мужественно.

Я хотел высказать Жене это. Я увидел ее тут же, в двух кварталах от дома. Она бежала, и вид у нее был встревоженный. Она бежала по той стороне улицы. Над ней раскачивался свет фонарей. Каблучки туфель отчаянно стучали по каменным плиткам тротуара. Я стоял в тени дерева, и Женя не заметила меня. Она торопилась. Она спешила ко мне. Я догадался сразу и хотел окликнуть. Но не понадеялся на нервы. Они тогда еще не были достаточно тренированы. До нужной прочности. И я промолчал.

Утром я встретил ее в институте и не поздоровался. Прошел мимо и бровью не повел. Это было глупо. Я хотел исправиться на другой день. Но и на другой день повторилось то же самое. И так случалось каждый раз, когда я встречал Женю. Пока она не уехала во Владивосток. Она и мать помирились с ее отцом. Тот вызвал их к себе.

В день отъезда мы столкнулись с Женей у входа в институт. Я знал об отъезде от ребят и все же не выдавил ни звука. Не пойму до сих пор, что со мной произошло. Возможно, я перетренировал нервы, и они теперь сильнее меня.

Как-то в шашлычной я поведал Кириллу историю с головной болью и билетами в кино. Кирилл медленно отодвинул тарелку в сторону, оперся грудью о стол и выпалил единым духом:

– Идиот! Это же поэзия. Это же немного «Алые паруса» Грина. Это же повесть о крошечном милом капризе юной девушки. Ты понимаешь, у нее никогда не было кавалера. Ей неведом вкус женской власти. Безобидной, нежной власти над огромным мужчиной. И вот, когда бог послал кавалера, она робко решила попробовать свои чары. Откуда бедной девчонке было знать, что ей подвернулся олух! Дубина!

Он начал высокопарно, а потом стал просто орать. Он кипел от негодования. Может, он в чем-то и был прав, все же я сказал:

– Не горячись. Спокойнее. Добивайся, чтобы пульс бил только шестьдесят ударов. Не больше. Лучше пусть будет меньше.

С нами сидел медик Жуков. Мы пригласили его пообедать. По каким причинам, известно. Он и теперь, подняв глаза в потолок, прикидывал, сколько калорий в чахохбили, которое мы съели. Я призвал его в свидетели.

– Нормальный пульс – это основное в жизни. Подтверди, Жуков!

Жуков встрепенулся.

– Нормальный пульс?

– Да, нормальный пульс.

– Нормальный пульс – свидетельство равновесия в организме, – изрек Жуков.

Я горжусь своим пульсом. Он всегда показывает равновесие.

5

За восточной трибуной рычат мотоциклы. Ни дать ни взять львы перед выходом на арену. Я потираю руки. Сейчас начнутся мотогонки на гаревой дорожке. Это – сногсшибательное зрелище. Сногсшибательное в прямом смысле слова. На этих гонках можно толкать локтями, резать соперникам дорогу и вообще нарушать правила, установленные ОРУДом, сколько душе угодно. Всласть. Даже лучше сказать так: чем больше ты их нарушишь, тем скорее придешь к финишу. И будет тебе и честь, и слава, и золотая медаль. Автоинспектора, попавшего случайно сюда после третьего заезда, непременно отправляют в психиатрическую больницу. Благо на гонках присутствует карета «Скорой помощи». И ему даже не удастся побуянить вволю. Его скрутят в один миг – и в карету.

А потом карета вернется на стадион как ни в чем не бывало. Через какой-нибудь десяток минут. Ей долго задерживаться нельзя. Она тут нужна. И еще тут нужна пожарная машина. На всякий случай она стоит возле южной трибуны. Ее бока полыхают багровым огнем. На траве сидят бдительные пожарники. Все это будоражит нервы. Поэтому я хожу на мотогонки отрабатывать центральную нервную систему.

Рядом охает Елочка. Она впервые на гонках. Сама напросилась и теперь тихонько жалеет об этом. До начала гонок пятнадцать минут, а она уже трусливо жмется ко мне. Ее пугает карета «Скорой помощи» и красная пожарная машина. Их ярая готовность ринуться на место предполагаемой катастрофы приводит Елочку о дрожь. Под стогом Елочкиных волос рисуются кровавые видения.

Я утешаю:

– У нас не Запад. У нас смерть исключена. Подумаешь, сломают ключицу. Вывернут ребро. Вместо ребра вставят железный прут. Это даже лучше для гонщика. Еще спасибо скажет.

Приходит Кирилл. Он пробирается между рядами В руках мороженое. Не знаю, где больше сладкого – в мороженом или в глазах Кирилла, устремленных на Елочку. Пожалуй, в глазах. Тем не менее Елочка без колебаний выбирает мороженое.

– Внимание!

Комментатор объявил состав первого заезда. Но гонки задерживаются. Динамики стадиона бормочут на разные голоса – видно, совещается судейское начальство.

– Судейская коллегия приняла решение! – возвестил комментатор. – Решение полить гаревую дорожку. Шофер поливочной машины вызывается к машине.

Трибуны заволновало.

– Шофер поливочной машины, где вы?!

– Не хватало, чтоб сбежал шофер! – волнуется Кирилл.

Он ерзает по скамье. Ему не терпится. Он уже настроен на гонки.

– Осторожней. Помнешь платье, – предупреждает его Елочка.

– Кирилл, спокойнее. Будь мужчиной, – говорю я.

С южной трибуны полетел дружный свист. Внизу вдоль трибуны бежит долговязый мужчина – шофер поливочной машины. Он на бегу вытирает губы. Хватил пивка.

Поливочная сделала круг. В ее пышных водяных усах играла радуга. Машина бережно пронесла радугу перед зрителями и уползла за трибуну. Гонки открыты!

На арену выкатываются четыре гонщика на чешских мотоциклах «Эсо». Я даю Елочке пояснения:

– Специальные мотоциклы. Без тормозов. Чтоб уж гнать так гнать!

Елочка трепещет.

Гонщики медленно подруливают к старту. Они в черных масках. Холодно блестят очки.

– Ой!

Елочка хватает меня за локоть. Я кажусь ей бывалым, стойким человеком. На меня можно положиться. Да так и есть на самом деле. Я не то, что Кирилл. Его здесь никто не примет всерьез. Крутится, будто на стержне. Лезет к соседу в таблицу заездов. Елочка хватает меня за локоть, а Кирилл все портит своей прозой.

– Маски – это так. От грязи. Из-под колес летит грязь, – говорит он обыденно.

Елочка облегченно вздыхает. Но по ее глазам заметно: она разочарована. Где-то в глубине души ей хочется немножечко страшного. С этими самыми масками.

Мотоциклы надсадно трещали, готовясь к рывку. Они выходили из себя. Подумать только, их всего-навсего сдерживала желтая резиновая лента. Ее тянул судья. Мотоциклисты совсем впали в ярость. Повеяло едким, приторным запахом метанола. Тогда судья отпустил ленту – мол, черт с вами, гоните. Резина сверкнула желтой змейкой, освобождая путь. Машины рванули с места. Оказывается, до этого они ревели в треть силы. Всего лишь шутили. Теперь они показали, что такое здоровый, полноценный рев. И что такое порядочная скорость показали. Одна из машин вылетела из-под гонщика в синем нашлемнике, подскочила вверх и, сотворив сальто, грохнулась на спину. Гонщик едва отскочил в сторону.

Зато гонщика в белом шлеме вынесло на вираж первым. Его машина хотела кинуться на барьер и разбить барьер в щепы. Но недаром этот гонщик был чемпионом страны. Он повернул машину боком и оттолкнулся от дорожки левой ногой, обутой в стальной башмак. Из-под башмака посыпались искры. В таком виде чемпион миновал поворот. А на прямой дал мотоциклу волю – помчался на заднем колесе. Переднее стлалось над землей. За чемпионом рвались гонщики в красном и желтом шлемах.

Был момент, когда чемпион опрометчиво повел машину вдоль внешней бровки, уступив внутреннюю соперникам. В открывшийся коридор устремился гонщик в красном шлеме.

– Дробязго атакует чемпиона! – сообщил комментатор сквозь грохот.

Трибуны взвыли, соревнуясь с моторами.

– Дробязго! Голубчик! – исступленно орал Кирилл.

– Дробязго! – визжала Елочка.

А ведь до этого сидела, уткнувшись в носовой платок, – брезговала метанолом.

Мне тоже хотелось закричать. Хороший, полновесный вопль так и просился наружу. Я, может, многое бы отдал, только бы запустить его ввысь. К белым облакам. Но я не таковский.

«Спокойнее. Нервы», – приказал я себе.

Я представляю себя в седле чемпиона. Я не умею водить мотоцикл и не знаю, что там, зачем и как все делается. Но я энергично сжимаю руль и стараюсь держать себя в руках. Мотоцикл рвется подо мной. Гудит наждачная дорожка. Но я остаюсь хладнокровным. И мы с чемпионом вновь вырываемся вперед. Дробязго остается за спиной. Вот что значат нервы! Мы проходим четыре круга первыми и зарабатываем три очка.

После четырех заездов дорожку трамбуют. Трибуны на это время затихают и погружаются в умственную работу: подсчитывают в таблице очки. А всего сегодня двадцать заездов.

Двадцать заездов – неплохая зарядка для такого человека, как я. Я спускаюсь с трибуны еще более закаленный. Готовый к новым испытаниям железный человек. А Кирилл и Елочка спорят. Елочка что-то недопоняла, и Кирилл доказывает. Елочка уперлась на своем – и ни в какую. Не согласна – и все. Хоть тресни. Чудаки! У них нет контроля над собой. Вот и спорят.

Над южной трибуной поднимается новый свист. Опять свистят шоферу поливочной машины. Он идет внизу с путевым листом. Неожиданно он стал тут популярным человеком. Ему свистят. Шофер величественно потрясает правой рукой. Он быстро привык к славе, будто всю жизнь только и делал, что купался в ее лучах.

– Шесть часов! – спохватился Кирилл.

Он потянул Елочку за собой. Они разом обогнали меня. Их головы замаячили в толпе у выхода. Сегодня мы выпускаем первый номер «Бучи», и Кирилл боится опоздать. Он трясется от нетерпения. А я вот не трясусь. Я главный редактор. Я отвечаю за газету и, как видите, не трясусь. Я только увеличиваю шаг.

Эх, суета сует!

6

Я откинулся на спинку стула и осмотрел свою армию. Семнадцать красавцев мужчин и Елочка – одно загляденье. И я у них главным редактором.

– Пли! – крикнул я, и ребята взялись за авторучки. И за кисти. По-моему, это остроумная команда. Я придумал ее сам. Я, признаться, парень с юмором. Иногда как скажу что-нибудь, так все лопаются от смеха.

Я решил еще раз попробовать свои силы в юморе.

– Ну-ка подбрось тему, – приказал я Мите Лаврову, заведующему отделом происшествий.

Митя полистал блокнот и предложил тему. Что-то о неуспевающих студентах.

– Не отвлекай, – сказал я Елочке и разложил на столе пачку чистой бумаги.

Смешно не получалось. Видно, сегодня я не в ударе. Тогда я оставил это дело и занялся своими прямыми обязанностями. Прежде всего прошелся по аудитории, в которой мы обосновались. Мое внимание привлек художник Петя Востряков. Он бездельничал.

– Почему не работаешь? – спросил я у Пети.

– Думаю.

– Что же думать? Вон дирекция открыла новый спортивный зал, а плакат «Добро пожаловать!» не повесили. Вот и нарисуй: зал открыли, а плаката нет.

– Как же я нарисую, что плаката нет?

– Прикинь. Думаешь, все это просто? Тяп-ляп? Хитер парень!

Я проверил другого художника. Другой художник, Коля Филиппенко, рисовал обобщенный образ девицы-стиляги. Он усадил перед собой Елочку и рисовал стилягу с нее.

Я сделал замечание:

– Идешь по пути наименьшего сопротивления, Коля. Так сможет каждый дурак.

– А я и есть каждый дурак. Не мешай, – увлеченно буркнул Коля.

– Да, не мешай, – жеманно поддакнула Елочка.

Еще бы: она позирует впервые в жизни. Для нее неважно, кого рисуют с нее. Коль ее внешность принадлежит обществу, пусть рисуют что угодно. То, что нужно. Она так рассуждает. Я знаю.

Я глянул за Колино плечо. Обобщенный образ стильной девочки получался на славу. Вылитая Елочка. Я зашел сбоку, закрыл правый глаз и посмотрел на нее одним левым.

– Ты, оказывается, стильная, – сказал я Елочке, – А мы с Кириллом не знали. Вот новость!

– Что еще? – фыркнула Елочка.

– Не мешай, – механически повторил Коля.

Он высунул язык и водил пером по бумаге. Даже забыл макать перо в тушь. Я посмотрел на Елочку одним правым глазом.

– Ты ее лучше отсюда рисуй. Отсюда она вылитая герлс. Видел в «Крокодиле»? Отсюда она точно такая.

Елочка зашипела в сторону, где я стою. Она боялась шевельнуться и не видела меня. Могла лишь предполагать.

Я пошел к Кириллу. Он сидел в углу аудитории и быстро строчил шариковой авторучкой. Она так и бегала по бумаге. Я сел рядом. Вспомнив, что он заведующий отделом фельетонов, спросил:

– О чем?

Он долго молчал. Все строчил. Потом, не поднимая головы, сказал:

– О Гусакове.

– Ты просто неврастеник.

Он не отвечал.

– Кирилл, а Елочка, оказывается, стильная. Я только сейчас заметил.

Он ожесточенно затряс кистью руки: отойди, не мешай.

У окна меня перехватил Вася Сусекин. Он сунул пачку бумаг.

– Здесь все прогульщики. Я побежал.

Он показал спортивный чемоданчик. Вася тренирует курсантов, ему и вправду надо бежать. Военные любят пунктуальность.

– Ладно, – сказал я. – Отдай бумажки Бурлакову.

Комсорг Бурлаков у нас ответственным секретарем. Он собирает готовые материалы и клеит на лист зеленой бумаги. Это занятие называется версткой. То есть когда человек ползает по полу с ножницами и банкой клея.

– Валяй, валяй, – подбодрил я Бурлакова.

Это мой долг – вливать бодрость в других. Скорее даже обязанность. Иначе мне станет стыдно. Если я не буду делать это, получится, что я бездельник.

Я совершил круг по аудитории и вернулся к Елочке. Теперь она позировала Пете Вострякову. Тот рисовал обобщенный образ передовой студентки. Я зашел со спины Вострякова, приставил ладонь к бровям и посмотрел на Елочку из-под этого козырьке. Если смотреть на нее таким манером, она действительно похожа но передовую студентку. Не поймешь Елочку. На кого она все-таки похожа? Не стильную девицу или передовую студентку?

Хлопнула дверь, и вбежал наш собственный корреспондент.

– Готово! – сообщил он и жестом удалого картежника швырнул на стол колоду фотографий.

Сверху в качестве туза лежал Вася Сусекин. Уж не знаю, какой он туз, бубновый или трефовый, но только именно он открывал колоду прогульщиков. Его сняли вполоборота. Словно его окликнули, и он обернулся. Я строго взглянул на корреспондента.

– Это как понять? Почему среди них Вася?

– Он драпал с лекции. Я окликнул, он обернулся – я сразу щелк! – похвастал корреспондент и показал, как нажимал на спуск фотоаппарата.

– Все равно нельзя. Он заведует отделом прогульщиков.

– Так это ж сенсация!

– А престиж?

– Без сенсации нет газеты. Сенсация – основа.

– А-а, золотая лихорадка? Клондайк? Ты это брось. Нервы и престиж. Вот главное сейчас.

Но он не согласен. Он разводит руками. Он пожимает плечами. Он кривит губы. Он призывает ребят в свидетели. Я смотрю на ребят: скажите ему в конце концов!

– Это не по-комсомольски, – важно произнес Бурлаков. – Васю нужно на самое видное место.

Я моментально сообразил, в чем дело.

– Вася не в твоей организации. Он на спортфаке. В этом все дело.

– Дурак!

Бурлаков обиженно отвернулся. Он меня обозвал дураком и при этом еще обиделся. Из своего угла пришел Кирилл. Сейчас он поможет.

– Никто не думает о чести мундира. Мы только образовались, и нельзя сразу пятнать мундир. Он совсем новенький. Правда, Кирилл?

– Наоборот, нас станут уважать. Ты неправ. Йог.

– Но...

Тут я подумал: «Я спорю – значит, распустились нервы. Это плохо».

– Хорошо. Даю санкцию. Вот она. Берите.

Я положил ладонь на фотографию Сусекина.

Потом дела пошли гладко. Ребята разошлись вовсю. Стихи, фельетоны и рисунки плодились, будто при массовом производстве. На фоне поэтов и художников я выглядел здесь лишним. На меня покрикивали:

– Эй, не путайся под руками!

– Эй, положи на место!

Будто я не руководитель. Я подумал и пришел к выводу, что виноват сам. Кто же руководит, слоняясь по аудитории? Руководить надо сидя. Через курьера. Я уселся за стол и подозвал Елочку.

– Вызови такого-то, – распоряжался я.

Елочка приводила такого-то, и я допрашивал:

– Над чем трудишься?

Или:

– Покажи, что ты там сделал?

И никто ни слова поперек. Все понимают: так надо. Бурлаков тащил свои листы по полу из конца в конец аудитории и после этого хотя бы бровью повел. Покорно выслушал замечания, кивнул – будет сделано, – так же безропотно уволок газету на прежнее место. Я не особенно-то вмешивался в его дела. Только попросил покрасить рубаху на одном рисунке в голубой цвет. Этот цвет мой любимый. А ребятам ничего не стоит покрасить рубашку в голубой. Им-то все равно, какого цвета будет она.

Елочка доставила Кирилла. Я прочитал фельетон о Гусакове. И не стал ругаться. Лишь сказал Кириллу, как друг:

– Ты развинтился окончательно.

– Разве что-нибудь не так? В фельетоне?

– Все так. Все правильно. Только к чему шум? К чему паника? Потом профком доставай путевки в нервно-соматический санаторий. А где их столько взять, путевок? Будь люди поспокойней, так и не нужны были бы нервные санатории. Люди сами виноваты. Все суета. И смотришь, вокруг сплошные шизофреники.

Кирилл счастливо засмеялся и легонько двинул меня в живот.

– Я рад, что получилось, – сказал Кирилл. – Я очень старался.

Он сочинил фельетон в форме стенограммы и здорово застенографировал лекцию Гусакова. Я так и представил, как тот нудно читает стихи Уитмена. И вставляет в стихи свое «так сказать» и «э-э, понимаете».

Кирилл ласково хлопнул меня по шее и понес фельетон Бурлакову.

Во втором часу ночи Бурлаков наклеил последний столбец и опять протащил газету по полу. Ко мне, разумеется. Я сполз на пол. Такой стенгазеты наш институт еще не видывал. Два метра в длину и метр в ширину! Куда там разным «Ежикам» и «Колючкам»! На мой затылок горячо дышали шестнадцать мужчин и Елочка. И где-то, после занятий в спортивном зале военного училища, думал о газете заведующий отделом прогульщиков. Я специально на миг ослабил управление собой и воскликнул:

– Высший класс!

Мы вынесли газету в коридор, положили на пол, взялись за руки и сплясали вокруг нее танец победы. Я тоже плясал. Я позволил себе такую слабость.

Газета лежала в параллелограмме света, выброшенном из аудитории в темный коридор. Наши лица исчезали в полумраке, и тогда из полумрака бешено сверкали счастливые глаза и белые зубы.

Из черной глубины коридора вышел вахтер. Он включил свет и спокойно смотрел на нас. Его удивить трудно. Он лучший друг институтских привидений и запросто с самим домовым.

Покончив с пляской, мы стащили газету в вестибюль и там торжественно приколотили. Прежде чем выйти на улицу, оглянулись: у газеты торчал ее первый читатель – вахтер.

На улице Кирилл затянул песню:

 
Глухо лаяли собаки
В затухающую даль.
Я пришел к вам в черном фраке.
Элегантный, как рояль.
 

Мы поддержали Кирилла. Эту песню нам оставили московские киношники. Они снимали в нашем городе фильм о гражданской войне, и мы принимали участие в массовках. Я, как сейчас, помню Кирилла в конноармейской буденовке. А вообще кем мы только не были! И партизанами и махновцами. Даже брели в крестном ходе. Зато нам уплатили за каждый съемочный день и еще подарили эту песню:

 
Вы сидели на диване,
Походили на портрет.
Молча я сжимал в кармане
Леденящий пистолет.
 

Елочка висела на наших руках. Глаза ее слипались. Она подпевала тоненьким голоском.

На главной улице наша орава рассыпалась. Часть залезла в дежурный троллейбус. Остальные стояли на углу – ждали, когда я и Кирилл свернем с Елочкой направо.

– Потопали, – сказал я.

– Лева... – Кирилл помедлил. – Проводи Елочку один. Я еще поболтаю с ребятами кое о чем важном. Спокойной ночи, Елочка.

Елочка сказала что-то вроде «подумаешь», схватила меня за рукав и сердито потянула за угол. Я обернулся. Кирилл поднял руку, прощаясь. Ребята тоже подняли руки.

Куда исчезла Елочкина сонливость? Елочка летела по тротуару со скоростью гонщика, вышедшего на финишную прямую. Ее туфельки без пятки, похожие на шлепанцы, стучали на весь город. Кто-нибудь, проснувшись, мог подумать, что бежит лошадь.

– Елочка, – сказал я, запыхавшись. – Пора выбрать одного. Таскаешь за собой и Кирилла и меня. Он тебе нравится больше?

– Нужен он мне сто лет!

– В чем же дело? Встречайся только со мной.

– Больно он воображает. У меня было одиннадцать футболистов и еще один запасной. Вратарь. Они все за мной ухаживали и дарили цветы. Один раз я опоздала на матч, так они чуть не проиграли кубок. А у него, подумаешь, дела! Дела в два часа ночи! Просто лень пройти четыре квартала.

– Елочка, вот и пойдем завтра в театр. Вдвоем. Без Кирилла.

– И без него обойдемся.

– Так пойдем в театр?

– Обязательно. И в театр. И в кино. А он пусть решает свои важные дела.

Мы остановились у ее ворот. Я раздумывал: пора целовать Елочку или пока еще рано? Я предложил напрямик:

– Поцелуемся, что ли?

– Потом, – ответила Елочка.

Я пришел в общежитие. Кирилл еще не вернулся. Он, очевидно, бродил по городу с ребятами. У него есть такая нелепая привычка. Я сидел на кровати, не ложился: хотел поговорить с Кириллом насчет Елочки, не откладывая.

Как назвать мои чувства к Елочке, я еще не знал. Зачем она мне нужна, я и этого не мог бы сказать. Мне понятно только одно: она очень красивая, и с ней наверняка приятно целоваться. И вообще пройтись с ней по городу – одно удовольствие. Словом, во всем этом еще следует разобраться. Может, я люблю ее даже? Это не исключено.

Я сидел впотьмах. На соседней койке сладко посапывал чемпион области Сусекин. Сегодня утром его ждет сюрприз. Его, заведующего отделом прогульщиков.

Я раздумал ждать. Незачем. Главное, я пойду с Елочкой в театр. Поэтому можно спать спокойно. Я разделся и лег. Перед тем, как провалиться в сон, увидел Женю Тихомирову. Без помощи Сарасате. Я приподнял голову. Прислушался к радио. Ни звука. В три часа ночи ему положено молчать. Я зарылся лицом в подушку и уснул.

7

Утром мы приступили к научному эксперименту. Наш объект – Стась Коровин с физико-математического факультета. Стася портят бюрократические замашки. С тех пор, как его избрали в институтский профком, он стал совершенно невыносим. Недавно я читал записку, которую он написал самому себе. Полюбуйтесь на ее содержание: «Уважаемый товарищ Коровин, Вам поручен инструктаж профоргов. Крайний срок – 24 апреля».

Под запиской его собственная подпись. Вот до чего докатился Стась Коровин! Но это еще не все. Он таскает в портфеле добрый десяток фолиантов, тяжелых, как свинец. С портфелем он не расстается, ходит даже на танцы. Но открывает его не чаще раза в неделю. Мы подозреваем это. Подозрения решено проверить с помощью широко поставленного научного эксперимента. Ставит опыт Вася Сусекин. Я ассистирую.

Едва Стась ушел в умывальник, Вася взялся за портфель и вытряхнул содержимое. Я подавал заготовленные булыжники. Завершив операцию, Вася застегнул портфель и прикинул на вес. Вес вызвал у него опасение.

– Коровин не выдержит, – сказал Вася.

– Выдержит. Он не такое носил.

Стась вернулся с полотенцем на шее. Наскоро съел кусок колбасы. Надел пиджак и схватился за портфель. Крякнул и, накренившись на левый бок, выбежал за дверь. Мы пили чай и вели наблюдение.

– Вес взят! – регистрировал Сусекин. – Запиши число. Это входит в обязанности ассистента.

Одеяло на Кирилловой койке зашевелилось. На белый свет высунулся Кирилл. Он пришел к утру и затем безуспешно пытался наверстать упущенное.

– Опаздываешь! – крикнули мы.

Кирилл взвился к потолку. Через десять минут мы мчались в институт. Кирилл на ходу жевал вчерашнюю булку.

В вестибюле толпа. Она опоясала дугой нашу «Бучу». Но возле газеты пустота. Кто-то не подпускает читателей. Мы врезались в толпу и увидели уборщицу. Она держала швабру наперевес. Ее поставил на часы сам директор института. Что-то не понравилось ему в «Буче». Однако снять газету он не решился. Черт знает, кто ее повесил? Нарвешься на скандал. И до выяснения выставил этот караул, вооруженный шваброй.