Текст книги "Суета сует"
Автор книги: Георгий Садовников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)
Георгий Садовников
Суета сует
Повесть
1
Я – чемпион! Это сразу стало ясно, как только в коридоре затопали. Словно кто-то пробежал с полным двухпудовым мешком на руках. Пробежал, вминая половицы. Сусекин торопится в туалет, в этом ни у кого нет сомнений.
В нашу комнату вошел член жюри, дежуривший у постели Сусекина, и деловито сообщил:
– Сусекин спал двадцать два часа, семь минут, тринадцать и восемь десятых секунды.
Можно вставать, но я лежу с закрытыми глазами – жду официального признания своей победы.
– Итак, звание чемпиона общежития по сну завоевал Лев Зуев! – объявил председатель жюри.
Он склонился надо мной и участливо спросил:
– Идешь на побитие рекорда?
Я открыл глаза.
– Нет, нет, – сказал я поспешно. – Мне это ни к чему, – сказал я спокойнее. – Я не тщеславен.
– У меня даже оскома на зубах. Вот, думаю, терпит, – содрогнулся член жюри, парень со спортивного факультета, и скрипнул зубами.
Я не спеша сел на кровати. Жалок тот чемпион, что, завоевав первенство, сразу бежит в туалет. Это не победа, а убогое зрелище. Поэтому я терпел и даже сделал несколько гимнастических упражнений по системе йогов. Затем влез в брюки. Набросил пиджак. Причесался. И только тогда пошел в туалет. Не торопясь, вразвалочку.
– Не дай бог там уборщица! – ужаснулись за моей спиной.
Я остановился у стенгазеты. Прочитал передовицу – она призывала блюсти порядок в душевой, и, заложив руки в карманы, двинулся дальше.
– Знай наших!
Это Кирилл Севостьянов гордился моей выдержкой. Он мой однокурсник и лучший друг.
Выдержка у меня действительно железная. Я не преувеличиваю.
Как-то еще в десятом классе ребята спорили, кто выведет меня из равновесия. На что они бились об заклад, я не помню. Помню, что дело было на большой перемене. Я тогда играл в шахматы. Запутанная сложилась ситуация. Я мог сделать мат. Я это чувствовал, но не мог найти подходящий ход. Я стал усиленно думать. В тот момент ребята и поспорили. Мне не понравились их намерения. Не то, чтобы я боялся, просто хотелось доиграть партию – уж очень выгодная для меня была позиция. Я на секунду отвлекся от доски и пообещал треснуть стулом каждого, кто вздумает мешать.
Ребята еще плохо знали меня. Ко мне подошел Вася Сусекин, снял с доски слона, сунул в карман и вызывающе посмотрел мне в глаза. Вася уже тогда имел первый разряд по вольной борьбе. Он взял ферзя и отправил туда же – в карман. Но я не расстроился и не стал ругаться. Я не люблю ругаться и считаю это занятие недостойным культурного человека. Я только встал, поднял стул и опустил его на череп Сусекина. Как и обещал. Затем сел на тот же стул и выиграл партию. Оказывается, у меня был блестящий ход. Но я его просто не замечал. Спасибо Сусекину. Едва он пришел в себя, я поблагодарил его.
Признание Кирилла для меня очень ценно. Он гордо сказал: «Знай наших». И вообще-то он никак не поймет, что выдержка прежде всего, а потом уж может быть и все остальное. Он вечно суетится, будто на пожаре.
А я считаю так: держись спокойно, и все будет в порядке. Некоторые остряки ничего не понимают и смеются над этим. Они прозвали меня Йогом. За мою непроницаемость.
Я вернулся в комнату. Посреди комнаты сидел Сусекин и сжимал руками живот. Он взглянул на меня с надеждой.
– И у тебя болит? – спросил он.
– С чего бы? Для меня это – плевое дело.
– У меня болит.
– Не связывайся с Йогом, – сказал ему председатель жюри, – это добром не кончится. Может, у тебя оторвался мочевой пузырь? Шутка ли – двадцать два часа.
– Только не пузырь! У меня первенство зоны, – испугался Сусекин.
Васе не везет со мной. Повалить и то не может, хотя два года держит первенство области по борьбе. Я не имею представления о технике борьбы, но стоит мне двинуть рукой, ногой – и Сусекин лежит на лопатках, будто приклеенный к полу. Тихий такой и умиротворенный. Лежит и размышляет. Анализирует. И не поймет до сих пор, в чем загвоздка. А загвоздка в моем спокойствии. Он нервничает, бросаясь на меня. Он слепнет и ничего не соображает. А я безмятежен. Ничего страшного не случится, если меня и повалят. Я встану, отряхнусь – и все, будто и не был на полу. Поэтому я не волнуюсь. Я ставлю Васе заурядную подножку и толкаю в плечо – он падает на землю. Это продолжается с первого класса. Именно из-за фанатичного желания взять реванш он занялся борьбой и поступил на спортивный факультет. Теперь он носит значок мастера спорта, но и это ему не помогает. Видать, такая у него судьба.
Сусекин уже боится меня. Кажется, он скоро начнет верить в существование нечистого. Пока он держится из последних сил. Реванш стал его единственным стремлением. Его идефиксом. Его проклятием. Вот и сегодня он ввязался в безнадежную авантюру, решил переспать меня и при этом пустился на всякие ухищрения. На время соревнования поменялся койками со студентом из соседней комнаты. Чтобы не видеть мое невозмутимое лицо. Оно приводит его в трепет. Чем кончилась его затея, известно. Я покачал головой и дал Васе совет:
– Займись гимнастикой для йогов. Великие люди эти йоги.
2
Бывало, шагаю по этой лестнице через две ступеньки, а навстречу спускается Женя Тихомирова. Она смятенно опускает глаза и держится ближе к перилам.
«Нервы, – командую я себе. – Нервы».
Я прохожу мимо, не здороваясь, даже не глядя на нее. Странные у нас были отношения. Мы передавали друг другу приветы через общих знакомых. Встречаясь, делали вид, будто незнакомы.
После зимней сессии она сразу же уехала во Владивосток. Мне остались одни воспоминания. Да бесполезный номер домашнего телефона, который я запросил в справочном бюро Владивостока. Сделал это сгоряча, в первые дни. Нервы тогда еще не были достаточно крепкими...
Я медленно поднимаюсь по лестнице и вспоминаю. Меня догоняет Кирилл. Не отдышавшись, говорит:
– Достал Лорку.
Он имеет в виду сборник Гарсии Лорки. За его стихами мы охотимся второй месяц. Я специально зафлиртовал с хозяйкой одного такого сборника. Напросился в гости. Стянул книжицу из шкафа и сунул под пиджак. И лицо у меня, как всегда, было каменное. Но вот поди же, хозяйка догадалась и обыскала в прихожей. Даже не попрощалась потом.
Мы входим в аудиторию. Приветствуем всю группу скопом – сами поделят. Получаем в ответ разнобойный град голосов и пробираемся к себе, в конец аудитории. Тут нас караулит староста Жилина.
– Вас к декану обоих.
– Сию минуту?
– Ишь хитрые! В перерыв, конечно. Накапал Гусаков.
Вчера мы удрали с лекции Гусакова. Кирилл – в знак протеста. Он считает его лекции пустым времяпрепровождением. Я – по другой причине: мне предстоял финал чемпионата по сну.
Звонок. Открывается дверь, входит кандидат филологических наук Николай Николаевич Гусаков.
Конспекты лекций написал Гусаков лет пятнадцать назад. Теперь он будет читать их всю жизнь. Завидная работенка у человека – листай, читай и в ус не дуй. Гусаков так и делает. Он даже не вникает в смысл читаемого. По-моему, у него где-то есть подобие кнопки. Нажал – и пошла лекция. Я так предполагаю. Я философ по натуре и отчасти склонен к технике.
Кирилл, тот не рассуждает, он взял да перевернул конспект Гусакова на две страницы назад. Гусаков оставляет конспекты на кафедре и уходит на перерыв, не утруждает себя человек. Вот Кирилл взял да и перевернул две страницы. После звонка Гусаков вернулся на кафедру и стал читать то, что уже читал предыдущие сорок пять минут.
...Итак, Гусаков нажал кнопку, и мы занялись своим делом. Кирилл открыл Лорку, а я подмигнул Елочке.
Елочка сидит у стены, под углом к кафедре. Она пользуется этим и сидит вполоборота ко мне. Она демонстрирует профиль. У нее потрясающий профиль. Он принес ей титул «Мисс первый курс».
Я не против того, чтобы она демонстрировала профиль. Но ей очень важно лично удостовериться, какой эффект производит ее профиль на окружающих. Для этого Елочка изо всех сил косит глазом. Удостоверившись, она радуется вместе со всеми. Она не эгоистка и считает свой профиль общественным достоянием.
Вот и сейчас Елочка исподтишка следит за мной. Я подмигиваю вновь. Она не выдерживает, оборачивается и еле заметно показывает язык. Обычно в ответ она чарующе улыбается. Такая установилась традиция. Ежедневно в начале лекции я подмигиваю, а она улыбается.
Но сегодня Елочка сердита. Она недовольна Кириллом. Он игнорирует ее. Он читает Лорку.
Если бы Лорку читал я, а подмигивал Кирилл, Елочка бы злилась на меня. Она до сих пор не разберется, кто ей больше нравится – Кирилл или я. Она морочит нам головы в равной степени. Может, виной тому наша внешность. Мы с Кириллом похожи. Оба высокие. Оба чернявые. Энергичный разрез на подбородке – и тот одинаков. Нам обоим по девятнадцать лет. Даже профессия до института у нас была одна и та же. Он работал слесарем на ремонтном заводе, я – слесарем в мастерских научно-исследовательского института. Мы долго хохотали, когда выяснилось все это. Для смеха мы теперь носим черно-красные ковбойки. Такое у нас сходство. Я разве что немного поплотнее, тяжелее в плечах и особенно в нижней части туловища. Но к этому нужно еще приглядеться. Люди малознакомые так и зовут: «Эй, Севостьянов-Зуев! Иди сюда!» Чтоб было наверняка.
Наше тождество, вероятно, смущает Елочку. Пока нам удалось единственное – отвоевать ее у футболистов. Теперь она официально считается нашей девушкой. Желающих приударить за Елочкой отныне предостерегают:
– Бросьте. Не суйтесь. У нее парень. Даже двое.
Я озабоченно кидаю на Гусакова взгляд механика. Поршни и шестерни у того работают бесперебойно. Очевидно, у него там все смазано. И смазка первый сорт, можно не беспокоиться.
Я опять занимаюсь Елочкой и все-таки выжимаю из нее причитающуюся улыбку.
Тут же раздается звонок. Гусаков убирает конспект в папку, смотрит в нашу сторону и сухо говорит:
– Севостьянов и Зуев, в деканат!
Кирилл нехотя закрывает книгу. Трет лоб. Я подталкиваю его.
– Шевелись!
Мы идем в деканат.
– Ни пуха ни пера! – кричат однокурсники.
Комсорг Бурлаков хлопает меня ниже спины. Хлопок сопровождается цитатой из Франсуа Вийона: «И сколько весит этот зад, узнает скоро шея».
– Ладно. Мелочная, низкопробная зависть, – огрызаюсь я.
– В чем дело? – сурово допрашивает декан.
Он еле выглядывает из-за телефонного столика. Зато плечи его гораздо шире. Такое впечатление, будто телефонный столик раздвинули наподобие обеденного стола.
У окна скучает Гусаков.
Я невозмутимо смотрю на декана, на Гусакова и молчу. Это проверенный годами метод. Сколько бы меня ни ругали, я молчу. Отвечать ругающему – только подбрасывать ему свежие мысли. Со мной он иссякает быстрехонько. Не получив отдачу, он невольно начинает слушать свой голос. Ему становится стыдно за себя: мол, экий я тугодум, экий корявый у меня язык. Теперь уж не поймешь, кто виновник – я или он.
– В чем дело? – повторяет декан.
И Кирилл срывается.
Сколько раз я учил его уму-разуму, так нет – он срывается.
– Я ушел в знак протеста! – горячится Кирилл. – Разве у него лекции? Он писал их двадцать лет назад. За это время вышли тысячи книг, а он читает лекции двадцатилетней давности. Только вычеркнул некие изречения. Вот и весь труд!
Никудышные у Кирилла нервы. Я согласен: лекции Гусакова – дрянь. Вероятно, они ему самому осточертели порядком. Только переписать заново не доходят руки. Лень или заела обыденщина. И лезть из-за этого на скандал ни к чему. Просто нерационально во всех смыслах. Трудно, что ли, отсидеть два раза по сорок пять минут? Отсидел – и ступай на четыре стороны. Но Кириллу обязательно надо орать и размахивать руками. Суетливый он человек.
– Севостьянов, не забывайтесь, – ворчит декан, – вы всего-навсего студент, а Николай Николаевич – ученый, знающий свое дело.
– Пусть говорит, пусть говорит, – кротко просит Гусаков.
– Он Сартра называет мракобесом, трубадуром мировой реакции, – возмущается Кирилл. – А Сартр ездил на Кубу и писал о Фиделе. В Сартра бросили бомбу. Какой же он мракобес?
– Николай Николаевич – специалист, – уклончиво отвечает декан. Сам он преподает средневековую историю, а зарубежную литературу считает монополией Гусакова.
– Видите ли, – снисходительно поясняет Гусаков, – речь идет о Сартре-писателе. Вы путаете Сартра-писателя с Сартром-человеком.
– Это же неотделимо! – вопит Кирилл.
– Ну вот.
Гусаков разводит руками: полюбуйтесь на этого студента, – но тот почему-то сразу затихает.
– Можно посещать лекции другого преподавателя? Разрешите? – миролюбиво просит Кирилл, я бы сказал, умоляюще просит.
– Разрешите ему, разрешите, – оскорбляется Гусаков.
– Не разрешаю, – хмурится декан. – Порядок есть порядок. Заработайте кандидатскую степень, тогда и капризничайте. А пока марш на лекции.
Мы выходим в коридор.
– Ты словно Сусекин. Ты кисель, ты размазня, – говорю я Кириллу. – На экзамене Гусаков припомнит. Будет тебе наука.
– Я сам припомню! – петушится Кирилл.
У окна маячит Елочка. «Болеть» за нас она считает своим священным долгом. В качестве нашей девушки.
До этого она «болела» за футбольную команду. Раньше за ней ухаживали одиннадцать футболистов – команда мастеров класса «Б» в полном составе. Так было, пока в это дело не вмешались мы с Кириллом.
Елочка берет Кирилла под руку. Я это предчувствовал. То, что она возьмет под руку Кирилла, а не меня. Еще бы, он читал книгу и не смотрел на Елочку.
Кирилл мягко отнимает руку.
– Болит, возьми Йога.
– Вот как?
Елочка обиженно уходит по коридору. Что тут скажешь? Не владеет собой Кирилл. Так ли трудно пройти с Елочкой до аудитории? Даже если болит рука, хотя я раньше не замечал, чтобы она у него болела. Но сейчас я молчу. Меня это устраивает. То, что Елочка уходит. Она уходит не от меня. Она уходит от Кирилла. Я немного доволен. Мы не только друзья, но и соперники.
– Не забудь, вечером литгруппа, – напоминает Кирилл. Он задумчиво смотрит вслед Елочке.
Следующую лекцию, по истории СССР, читает доктор наук Спасский. Он грузно разваливается на стуле, чешет мизинцем ухо и ведет речь о стрелецком бунте. Временами доктор достает из бумажника пожелтевшие блокнотные листы и цитирует летописца.
Кирилл завороженно следит за Спасским: уж очень интересно читает этот доктор наук. Я и сам не могу заниматься посторонним делом. Пробовал листать Лорку – ничего не вышло. Лишь временами удается бросить взгляд на Елочку. Она сидит к нам спиной. Она сердита.
Всегда заметно по затылку, сердится человек или нет. Если сердится, затылок точно каменный. Твердый на взгляд.
После лекций мы подходим к Елочке. Она слишком увлечена своей папкой бежевого цвета и нас не замечает. Она перекладывает в папке учебники и конспекты. Закрывает замок «молнию». Сосредоточенно морщит лоб. Тянет замок «молнию» в обратную сторону, словно распарывает папку, и вновь копается в ее недрах. Будто от этого зависит ее молодая и прекрасная жизнь. Разве заметишь в этакой .серьезной ситуации двух мужчин? Тех, что подошли и терпеливо ждут. Куда там! Тут не до мужчин...
– Хватит тебе. Хочется есть, – произносит Кирилл укоризненно.
– Я еще должна с вами обедать? – спрашивает Елочка обреченно и поднимает глаза.
Они печальны. Они говорят: что ж, терзайте меня, нежное, беззащитное создание.
Я ни слова, мои нервы начеку. А вот на лице Кирилла страдание.
– Идем, Елочка, ну, пожалуйста.
– Что ж, идем, – грустно кивает Елочка.
Мы молча шагаем. В середине Елочка, Кирилл и я по бокам. Ее конвой. Елочка прерывисто вздыхает. Кирилл кривит губы. Я единственный держу себя в руках. Это тянется до первой магазинной витрины.
– Туфли! – вскрикивает Елочка и вспархивает к витрине. – Ой! – Она указывает на красные остроносые туфельки.
– Очень милые туфельки, – льстиво подтверждает мой друг Севостьянов.
Но Елочку теперь не остановишь, на этом она не успокоится. Пропал наш обед.
– Юбка!
Юбка из толстой шерсти – мечта Елочки. Когда у нее будут свои деньги, она первым делом купит такую юбку. Это нам известно давно, тем не менее минут двадцать мы топчемся вокруг молодой дамы (дама судачит с продавщицей кваса) и обсуждаем ее юбку, толстую, волосатую, будто сшитую из войлока.
Мы передвигаемся с минимальной скоростью, на какую способен человек. Если пойти в обратную сторону, и то больше шансов попасть в столовую. Во всяком случае, можно выйти с противоположной стороны земного шара. Нас гложет червь голода, а мы дискутируем возле каждой витрины. Вернее, Елочка дискутирует сама с собой. Она решает проблемы, волнующие блондинок и брюнеток тысячелетиями. Мы только изнеможенно бормочем: «Да, да...» Нам бы вопить во все горло. Но Кирилл не решается протестовать. А для меня это лишний повод потренировать нервы. Раз уж он подвернулся, почему бы его не использовать?
3
В столовую мы в этот день все-таки попали. Заявились в самое неподходящее время – в часы «пик». Нас, пожалуй, только и не хватало. Мы оптимистично пристроились в хвост очереди, вьющейся между столиками. Нам уже не важно, будет ли обед. Дорог сам факт: чудо произошло – мы все-таки в столовой. Словом, тот случай, когда стремление, вытряхнув свою материальную суть, становится самоцелью. Упрощенно, то есть по-житейски, это звучит так: когда человек лишился всяких шансов поесть, для него уже важен сам принцип. Нет на свете более принципиальных людей, чем голодные.
Впрочем, нам повезло. В голове очереди мелькнула тщедушная фигура волосатого студента-медика Жукова, нашего приятеля. Мы ему обрадовались вдвойне. То, что он стоит у самой раздачи, – это уже вполне объяснимый повод для радости. Кроме того, каждый студент считает за благо обедать за одним столом с медиком Жуковым. И чем меньше у студента денег, тем выше это благо... Нет, Жуков не меценат. Я в жизни не встречал более нищего студента. Дело тут в другом. Мы сейчас начнем обедать, и непосвященным все станет ясно.
Жуков взял и на нашу долю. Расплатился я. У меня всегда водятся деньжата, и при этом я добрый, компанейский парень. Кирилл, тот может посоперничать с Жуковым. Я имею в виду безденежье. Он существует на одну стипендию. Летом он еще кое-как перебивается редиской. Зимой ему туго. Тем не менее нет на курсе студента, который не был бы ему должен. Я тоже частенько даю взаймы, и странно получается: мне отдают, а ему не возвращают. Словно его карман – общекурсовой котел.
Мы несли подносы с обедом осторожно. Образовалась очень торжественная процессия. Елочка махала рукой из угла зала. Она заняла столик, на который много претендентов. Претенденты негодовали.
Мы заложили крутой вираж, и наши подносы точно спланировали на столик. Жуков прочистил горло и обратился к претендентам с речью.
– Товарищи, – сказал Жуков, – не ругайтесь! Скандалы в столовой ухудшают пищеварение, что ведет к неприятным последствиям и язве.
Напуганные претенденты оставили нас в покое. Жуков отправил в рот первую ложку перловки и деловито заметил:
– Между прочим, многие недооценивают перловку. Перловка – весьма калорийная пища.
Он назвал астрономическую цифру калорий. Мы жадно кинулись на перловку.
Как-то, взяв на ужин блинчики, он многозначительно произнес:
– Белки!
И тощие, сухие блинчики тогда мне показались самым вкусным блюдом из всех тех, что я уничтожил за свою жизнь. Таков авторитет науки. И удивительное совпадение: самая калорийная и полезная пища – самая доступная по цене. Вот почему каждый студент почитает благом откушать вместе с медиком Жуковым.
И особенно приятно жевать высококалорийную кашу и при этом смотреть на Елочку.
Вообразите Шоколадницу Лиотара с современной прической. С этаким слегка рассыпавшимся стогом соломы на голове. Оденьте Шоколадницу в короткую юбку колоколом, и получится портрет Елочки. Лиотар предвидел, что на улицах нашего земного шара появится Елочка. И написал ее. Одел он ее чуточку старомодно. Откуда ему было знать, до чего докатится женская мода. Тут уж его фантазия спасовала.
Кирилл подпер голову кулаком и тоже уставился на Елочку. Он отключил свои челюсти. Он завел их и оставил. Ушел в мысли. Челюсти теперь работают самостоятельно и чаще вхолостую, перетирая воздух.
Елочка нравится нам по-разному. Мы как-то спорили из-за этого. У Кирилла все выходит шиворот-навыворот. По его мнению, в наше время красивые женщины мало кого волнуют. В наше время мужчин привлекают женщины с «изюминкой». Каждый мужчина ищет свою «изюминку».
Я спросил, что он подразумевает под «изюминкой». Он не мог ответить. Ему трудно сформулировать сразу. Но, мол, у Елочки много всяких «изюминок». По этому поводу я недурно сострил:
– Широкий ассортимент! Как в булочной номер пять!
Потом я изложил свою точку зрения. Мне по душе истинная, классическая красота. Не будь у Елочки легкой асимметрии лица, я бы отнес ее к разряду классически красивых женщин.
Кирилл стукнул кулаком по столу и закричал:
– Асимметрия? Так это и есть ее «изюминка». В этом ее прелесть. В асимметрии!
Спор закончился вничью. Каждый унес свое мнение. Каждому до сих пор нравится в Елочке свое. Мне – ее сходство с Шоколадницей. Кириллу – то, что у нее одна бровь немного выше другой.
Елочка догадывается об этом. Она села сообразно нашим вкусам. Ко мне – великолепным профилем. К нему – асимметрией.
Я ничего не сказал о Жукове. Он развлекал ее по-своему. Она для него обаятельная слушательница, он щедро выложил перед ней все новые сведения о миокардите.
Я десять минут жевал одну ложку каши и не мог прожевать. Постепенно догадался, в чем дело. Осторожно полез пальцем в рот и достал гвоздь.
– Без паники! Только без паники!
Я предупредил своевременно. Ибо Елочка смертельно побледнела. А Кирилл приготовился к прыжку. Он еще не знает, на кого прыгать, свирепо водит глазами, выбирая цель, но еще минута, он прыгнет, и начнется грандиозный скандал.
– Перфорация... Экзитус леталис, – пробормотал Жуков, изучая гвоздь.
Я знаю, что такое экзитус леталис. Я парень начитанный. Медики под такой штукой подразумевают смертельный исход.
– Ты брось эти свои «экзитус», – посоветовал я Жукову. – Нервы не годятся? Я просто пошутил. Гвоздь был у меня в кармане. Вот здесь.
Пусть они думают, что это правда.
– А я бы им показал, – пригрозил Кирилл, все посматривая в сторону кухни.
– Лучше поторопись с кашей. Опоздаем на литгруппу.
Я попал в его уязвимое место. Институтская литературная группа – его слабость. Он ходит на ее заседания, чтобы прочитать свой очередной рассказ, выслушать чужие стихи и потом, разругавшись вдребезги, уйти. Впрочем, «уйти» не совсем подходящее для него слово. Для него необходимо новое понятие. Оно пока еще не найдено. Это – дело чести лингвистов, ибо он не уходит – он вылетает за дверь со снарядным шипением. И дверь за ним грохочет, будто взрыв. Кое-кто ходит на литгруппу только из-за Кирилла. Это народ из категории любителей боя быков. Они ходят смотреть, как бушует Кирилл.
На улице Елочка нежно взглянула на меня и взяла под руку. Ее можно понять. Она едва не лишилась Левы Зуева. Из-за этого противного гвоздя у него мог быть экзитус леталис. По той же причине она села рядом со мной и на литгруппе.
Ядро литгруппы составляем мы, студенты историко-филологического факультета. На остальные факультеты приходится три-четыре человека. Среди них – мастер спорта Сусекин. Он физически олицетворяет литгруппу. Без него мы были бы сборищем хлипкой и худосочной интеллигенции. Сусекин – наш пигмент. Наши бицепсы. Крепкая шея. Вася подражает Есенину и, выступая на литгруппе, каждый раз к месту и не к месту полемизирует с Фихте. Да, он изучает Фихте. Я сам видел: он стоял на четвереньках, разминал шею и читал Фихте. Знаете, как борцы разминают свою шею? Они упираются головой в ковер и медленно крутятся вокруг своей головы, используя ее в качестве шарнира. Так вот Сусекин при этом еще держит в руках Фихте и читает его.
Сам я не пишу. Писать только потому, что к этому тянет, я не собираюсь. У меня хватает силы воли сдерживать себя.
Заседание открыли, и первым, конечно, вызвался Кирилл. Он извлек из внутреннего кармана пиджака трубку бумаги, раскатал ее и принялся читать очередной рассказ. Я не люблю его рассказы. Они чересчур сентиментальны. Точно до Кирилла никто не любил людей за все миллионы лет их существования. Вот он и старается в один прием выдать человечеству эту миллионную норму любви. Можно представить, что у него получается.
Пока Кирилл читал, я развлекался как мог. Я пробовал привлечь Елочку к этому занятию, но она отмахнулась. Тогда я вытянул ящик стола. Вытряхнул клочья записок и стал их складывать. Передо мной поплыли события дня. «Во! Спасай! Если не пришлешь конспекты, я погибла. Твоя несчастная Ни». Мир праху твоему, милая Ни!
«Ты вчера не пришла. Что это значит?» В самом деле, что это значит?
«Лошади тих булоч Сася негоден брдяг». Эта мозаика собрана из разных записок.
Тем временем Кирилл закончил чтение. Он сразу сбычился. Ждал, кто первым покажет красный плащ.
– Неплохой рассказ, – громко сказал Сусекин.
Его поддержали. Поговорили о рассказе, и, к моему удивлению, все обошлось. Видно, надоело возиться с Кириллом. Трудно, что ли, выдать пару комплиментов? Зато потом тишь и спокойствие.
Кирилл подсел ко мне. Ноздри его еще вздрагивали. Он явно недоволен исходом. Ему подавай скандал.
После него сунулся со стихами Вася. Но с ним моментально расправились. Причем обошлись своими силами. Кириллу и рот открыть не дали.
А ему неймется. Наконец он растолкал другие голоса и высказался.
– Тихо уж слишком в институте, – заявил он с тревогой. – Уж больно все спокойно. Такая гладь и божья благодать, даже как-то не по себе. Тоска прямо. Хоть пиши декадентские стихи.
Что же плохого, если все спокойно? Значит, собрались выдержанные, волевые люди. Все-таки институт не базар какой-ни6удь. Но кое-кто в литгруппе другого мнения. Кое-кто спросил у Кирилла:
– Разве? Ты думаешь?
– Думаю.
– Что же ты думаешь?
Кирилл думает, что следует внести некоторое оживление. Он предложил издать свою литературно-сатирическую газету. Стенную, разумеется. Не листок сатирический, а газету с фельетонами и стихами.
Я облегченно вздохнул. Я опасался большего. От Кирилла можно ждать чего угодно. Он способен предложить пожар. Или бомбу в качестве катализатора. А газета – вещь безобидная. Даже интересная. Я сам поддержал Кирилла.
Идею с газетой одобрили все. Проголосовали: единогласно! Затем Кирилл предложил в главные редакторы меня.
– А что ему иначе делать в газете? Он ничего не умеет. Ему только и остается быть редактором.
Такое соображение высказал Кирилл. И он прав. Писать фельетоны я не умею. Способностью рисовать природа меня обошла. Сделала крюк километра два. Чем-то я ее напугал. Должно быть, орал излишне громко, когда на белый свет появился. Тогда я еще плохо собой управлял. Теперь мне ничего другого не остается, как быть главным редактором. Я понял это и дал согласие баллотироваться в редакторы. Ребята, в свою очередь, проявили чуткость и проголосовали «за».
Я занял председательский стул и провел первое редакционное собрание. Мы поделили прочие должности. Кириллу достался отдел фельетонов. Елочке, и той подобрали работенку. Она будет курьером.
Мы еще немного поболтали о красках, о бумаге и затем толпой вывалили в темный коридор. Впереди всех шагал Кирилл, окруженный поклонниками. В другое время Елочка не потерпела бы такого, но сейчас она цепко держится за мой локоть. Она боится привидений. Чего, чего, а привидений в нашем институте полно. По ночам коридоры кишат ими. Особенно много их слоняется у дверей деканата и кафедр. Привидения в нашем институте особенные. Все они в прошлом – провалившиеся студенты. Говорят, среди них есть очень милая пара выходцев с филологического факультета. Один – высокий, худой и неунывающий оптимист. Второй – печальный толстяк. Когда-то они завалили зачет по старославянскому. Пересдавали раз десять, и все неудачно. До сих пор бедняги ходят на кафедру в надежде получить «зачет». Жалко ребят. Такие славные привидения!
На улице Кирилл развязался с поклонниками, и мы проводили Елочку.
Она снимает угол в старинном особнячке, запрятавшемся в конце длинного двора.
Елочка ушла, а мы долго стояли под раскидистым ореховым деревом. Кирилл распространялся насчет смысла жизни. В конце концов мне это надоело. Я сказал:
– Жизнь бывает разная. У кого серая, у кого веселая. Что тут мудрствовать! Пойдем лучше спать.
– Подожди. Все зависит от самого человека. Есть у него талант к жизни или он бездарь.
– Как это понять?
– У тебя бывают скучные дни?
– Сколько угодно.
– А у меня не было ни одного. За всю жизнь.
– Не верю.
– Клянусь!
– Заливаешь. Идем спать.
– Подожди. День складывается из деталей. Иной человек их воспринимает. С иного – как с гуся вода. В этом и талант жить и бездарность.
– Довольно. Какие еще детали?
– Подожди. Вот ты проходишь мимо окна, а там Сарасате. «Цыганские напевы». Какие-то секунды – и ты прошел. Но одна деталь уже есть. Идешь дальше. У каких-нибудь ворот сидит умная чеховская Каштанка. Маленькая, неуклюжая, лохматая, сидит и, высунув язык, доброжелательно смотрит на тебя. Разве это не деталь?
– Хватит трепаться. Сентиментальный неврастеник.
– Подожди. Приходишь в институт и слушаешь мудрую лекцию Спасского. А вечером Елочка. Может такой день быть скучным?
Скрипнула дверь, высунулась Елочка и заявила тоном, исключающим возражения:
– Конечно, не может.
Она всплеснула руками и добавила:
– Мальчики, а вы у меня такая деталь! Даже не представляете. Словом, вот!
Она осторожно спустилась по ступенькам, подошла к нам. Встала на цыпочки, обняла Кирилла за шею и поцеловала в подбородок. За ее спиной руки Кирилла совершали неуверенные пассы – он не знал, что делать. Обнять или все-таки воздержаться.
– Вот вам! – сказала она. – На двоих, пополам.
Она так же осторожно поднялась на крыльцо. Мы будто наблюдали удивительный танец.
Этот поцелуй первый, полученный нами от Елочки. Принял его Кирилл. Такая ему выпала честь. Мне только непонятно одно: я-то стоял к ней ближе. Меня-то целовать было сподручней. Незачем делать лишний шаг. Я бы уж подставил Шоколаднице свой подбородок с удовольствием.
4
«Цыганские напевы» Сарасате – деталь нашей жизни. Так утверждает Кирилл Севостьянов. Вчера он неспроста помянул «Цыганские напевы». Я люблю их, и Кириллу это известно. Правда, сочетание немного нелепое: я – человек железной натуры, а тут... безвольная музыка Сарасате. Мне и самому непонятно, в чем дело. Но тем не менее я люблю Сарасате. Особенно его «Цыганские напевы», и от этого никуда не денешься.
В «Напевах» есть одно место: скрипка, распустив нюни, тоненько и тоскливо поет. Когда я слушаю ее, мне вспоминается Женя Тихомирова. Скрипка поет, и я вижу Тихомирову, будто это место написано для нее. Женя робко улыбается. Она очень застенчива, а тут ей приходится позировать в качестве видения, и она теряется совсем. Я в жизни не видел более пугливого существа. Елочка по сравнению с ней – истинный башибузук.
