Текст книги "Солдат Иван Бровкин"

Автор книги: Георгий Мдивани

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

К столу подходит знакомый нам связист с почтовой сумкой.

– Разрешите? – обращается он к капитану.

– Раздавай, раздавай почту, – обдумывая ход и не глядя на связиста, отвечает капитан. – Съедаю твоего слона, Бровкин.

– А я вашего коня, товарищ капитан.

Связист, вызывая солдат, раздаёт письма. Слышны фамилии.

– Абдурахманов, Трофимов, Кашин, сержант Буслаев… Всё.

Капитан продолжает обдумывать ход:

– Да, кажется, придётся посылать вас в наряд, – говорит он и, увидев, что все, кроме Бровкина, читают письма, спрашивает: – А вы что, Бровкин? Писем не получаете?

– Давно не получал, товарищ капитан.

– Как – давно? – удивляется Шаповалов.

– Совсем не получал, – и Ваня опускает голову.

– Неужели и мать не пишет?

– Мать-то пишет, товарищ капитан, – отвечает Ваня.

– Вот это хорошо! А от девушки… ничего не поделаешь. Бывает, что забывают они нашего брата… А может быть, просто стесняются писать. Тоже бывает. А я недавно послал письмо председателю вашего колхоза. Писал о ваших успехах…

– Тимофею Кондратьевичу? – удивляется Ваня и благодарными глазами смотрит на капитана.

– Ему, в собственные руки! – И после небольшой паузы продолжает: – Правда, хвастаться вами, товарищ Бровкин, пока рано, но… – и он хитро подмигивает Буслаеву, – как не порадовать председателя. Вы же сами говорили, что он хороший человек.

– Бровкин теперь старается, совсем старается, товарищ капитан, – вставляет Абдурахманов.

– Мы все стараемся, – с улыбкой отвечает ему Шаповалов и, делая очередной ход, обращается к Ване: – Так! Не зевайте, Бровкин, иначе вы действительно проиграете.

Пока Ваня обдумывает ответный ход, Шаповалов берёт со стола книгу, которую читал Бровкин, и смотрит на обложку: Автомобиль. Учебное пособие».

– Вы что, автомобильным делом увлекаетесь? – спрашивает он Ваню.

– Очень, товарищ командир роты. Я даже водил машину, но… – Ваня замолкает.

– Что «но»?

– Авария…

– Вот вам и авария, Бровкин, – говорит капитан, делая ход. – Мат!

– Да, действительно авария, – сокрушается Ваня, разглядывая шахматную доску.

– Хотите хорошо, по-настоящему изучить автомобильное дело? Оно вам потом и в колхозе пригодится.

– Конечно, хочу, товарищ капитан, – отвечает Ваня.

По просёлочной дороге идут колонны военных грузовых машин с бойцами. Одну из машин ведёт Ваня.

Ваня сидит за рулём мощного тягача. Тягач тянет за собой тяжёлую пушку.

На полигоне Ваня наводит на цель тяжёлое орудие. Буслаев командует:

– Огонь!

– Выстрел.

– Молодец, Бровкин! – слышится голос Буслаева.

Лучи заходящего солнца освещают лагерь с его белоснежными палатками, аккуратно посыпанными песком дорожками, посаженными в ряд серебристыми елями.

Солдаты возвращаются после занятий к себе в палатки.

Два незнакомых солдата на щите перед палаткой вешают стенгазету «Голос солдат».

Буслаев, Абдурахманов, Кашин и другие подбегают к газетной витрине.

– Ого! Ишь как Бровкина разрисовали! – говорит Трофимов.

Ваня, направлявшийся в палатку, быстро подбегает к витрине.

В газете наклеена фотография Бровкина с такой подписью: «Отличник боевой и политической подготовки солдат Иван Бровкин».

– Перехвалили Ваню, – нарочито громко говорит Кашин.

– Ничего не перехвалили, – возражает ему Абдурахманов, – совсем не перехвалили. Правильно написали.

Ваня весело подмигивает улыбающемуся ему Буслаеву.

Буслаев дружески берёт Ваню за шиворот, притягивает к себе. Ваня вырывается из рук Буслаева. Начинается дружеская потасовка. Слышны звуки гармони, играющей плясовую.

Вечерний лагерь. Перед ярко освещённой электричеством палаткой на поляне собрались солдаты.

Ваня играет на гармони плясовую. Солдаты бьют в ладоши.

Из круга выходят «солисты» и виртуозно танцуют перепляс.

Рядом с Ваней сидит Абдурахманов; он сегодня непривычно грустный.

– Ты чего нос повесил? – продолжая играть, спрашивает Ваня.

– Скучно будет без тебя, Ваня.

– Я ведь не навсегда, отпуск-то всего на две недели.

К палатке подходит знакомый нам почтальон с письмами.

Солдаты, увидев почтальона, подбегают к нему. Перестаёт играть Ваня.

– Сержант Буслаев, Абдурахманов, Кашин, Бровкин, – выкликает почтальон.

Ваня подбегает к фонарю, нервно разрывает конверт, быстро разворачивает письмо и сразу читает подпись: «Любаша». Он жадно начинает читать письмо.

В своей палатке, освещённой электричеством, за походным столом сидит Шаповалов – он уже майор – и читает только что полученное письмо.

У входа в палатку появляется грустный, опечаленный Ваня.

– Разрешите обратиться, товарищ майор?

– Входите! Входите, Бровкин! – приветливо говорит Шаповалов. – Значит, утром выезжаете? Прощаться пришли?

Ваня входит в палатку и останавливается у стола.

Заметив смятение Бровкина, Шаповалов спрашивает:

– Что с вами, Бровкин? Что-нибудь случилось?

– Не хочу я ехать в деревню, товарищ майор.

– То есть как это не хотите? – недоумевает майор, – И по какому случаю? Садитесь, поговорим.

Ваня садится.

– Значит, решили не ехать? – хитро спрашивает Шаповалов.

– Решил, товарищ майор, – глухо отвечает Ваня.

– Вот получил я из дому письмо, – и Шаповалов показывает Ване недочитанное письмо. – Пишут, что здоровы, скучают без меня… А где ваше письмо? – неожиданно спрашивает майор Ваню.

– Какое письмо? – удивляется Ваня.

– То, что вы сегодня получили.

Ваня молчит.

– Давайте сюда, ведь мы друзья.

Ваня вынимает из кармана скомканное письмо и даёт его майору.

Шаповалов, взяв письмо, аккуратно разглаживает его, при этом он хитро улыбается.

– Здорово ты с письмом расправился. – Он молча пробегает глазами письмо и, покачав головой, говорит: – Да-а… тяжёлый случай… Нехорошо. Так обидеть человека, – и вдруг, взглянув Ване в глаза, спрашивает: – За что, я тебя спрашиваю?

– Не знаю, товарищ командир роты.

– Вот это здорово! – смеётся Шаповалов. – Обидел девушку и не знает, за что….

– Я… обидел? – спрашивает удивлённый Ваня.

– А кто же? Целый год ей не писал и ещё ехать не собираешься, – и, неодобрительно покачав головой, добавляет: – Бедная Любаша! – Аккуратно сложив письмо, Шаповалов передаёт его Ване и сердечно говорит: – Значит, счастливого пути, Бровкин! – И протягивает ему руку.

В деревне около дома Бровкиных останавливается голубой автобус. Из него выходит солдат Иван Бровкин с коричневым чемоданчиком в руках.

На нем ловко сшитая военная форма, сапоги блестят, как лакированные, вокруг воротника – белая каёмка. На груди у Вани значок отличника-артиллериста и комсомольский значок.

Автобус отъезжает. Оглядевшись по сторонам, Ваня входит в родной дом.

Евдокия Макаровна гладит бельё.

В дверях появляется Ваня.

Евдокия Макаровна недоумевающе смотрит на сына. Кажется, что она его не узнает, вернее, не ожидала увидеть его таким.

Ваня, стоя в дверях, широко и радостно улыбается.

– Мама! – наконец произносит он.

– Ваня! – вскрикивает мать и, отставив утюг, идёт навстречу сыну.

Мать и сын горячо обнимаются.

– Ну как живешь, мама? – спрашивает Ваня.

– Ничего, хорошо живу… – шепчет Евдокия Макаровна, прижимая Ваню к груди.

По лицу её катятся слёзы радости. Она отступает на несколько шагов и любуется сыном. Прижав ладонь к щеке, восхищённо говорит:

– Боже мой, какой ты стал, Ванюша.

– Какой? – смеясь, спрашивает Ваня.

– Совсем, совсем другой, – отвечает мать, не отрывая от сына любовного взгляда.

По деревенской улице с гордо поднятой головой идёт Евдокия Макаровна. Рядом с ней шагает Ваня.

Только здесь, в деревне, мы замечаем, как изменился Ваня за год пребывания в армии: он заметно вырос, раздался в плечах и возмужал.

Из окон домов выглядывают женщины, но не узнают Ваню.

– Кто бы это мог быть? – говорит женщина с бегающими глазками заядлой сплетницы, развешивая во дворе бельё.

– Не знаю, – отвечает соседка, – наверное, какой-нибудь родственник Евдокии. А хорош солдат, – одобрительно продолжает она, – прямо смерть девкам!

– Да это же непутёвый! – восклицает знакомая нам веснушчатая девушка и кричит во весь голос: – Ваня! Ваня!

– Ваня! Здорово, Ваня! – раздаются голоса с обеих сторон деревенской улицы.

Ваня, улыбаясь, раскланивается, по-военному прикладывая к козырьку фуражки руку.

– Где он? Где? Покажите!

– Да вон! Смотри, идёт с Евдокией Макаровной.

– Ой, какой он стал! Ну и ну!

– Не узнать Ваню!

Бровкина, слыша эти реплики, гордо шагает рядом с сыном по улице.

Люди выбегают из домов и здороваются с Ваней.

– Как живешь, Ваня?

– Спасибо, хорошо, – отвечает он и идёт дальше.

– Вот счастье тебе привалило, Макаровна! – со слезами умиления говорит соседка – седая женщина, которая год тому назад уговаривала Евдокию Макаровну выгнать Ваню из дому.

– Я на судьбу никогда не жаловалась. – Бровкина с гордостью глядит на сына и продолжает идти с ним рядом.

– Непутёвый! Непутёвый вернулся, – кричат друг другу через забор девчата.

– Ой, крышка теперь Самохвалову! – ехидно замечает девушка с тонкими капризными губами.

– При чём тут Самохвалов? – возражает ей другая девушка. – Любаша давно уже разлюбила Ваню.

Сына и мать уже сопровождает группа девушек, несколько стариков и старух.

– Надолго приехал, Ваня? – спрашивает веснушчатая девушка.

– На десять дней, – отвечает Ваня.

– Только на десять? – разочарованно восклицает вторая девушка.

– Времени у него больше нет, – гордо объясняет Евдокия Макаровна. – Командир просил долго не задерживаться. Он ведь там машиной управляет.

– Погулять приехал или так, по делам? – спрашивает девушка с тонкими губами.

– Нет у него времени для гулянья! – опять отвечает вместо сына Бровкина, продолжая шагать рядом с Ваней. – По делам человек приехал, колхозу помочь.

Девушки громко смеются.

– Знаем мы его дела!

– Тоже помощник нашёлся!

Ваня, шагая рядом с матерью, улыбается девушкам и многозначительно говорит:

– Конечно, вечером… и погулять не грех.

Любаша в своей комнате, услышав оживлённые голоса и отрывистые реплики: «Ваня! Ваня приехал!» – подбегает к окошку и, скрываясь за занавеской, смотрит на улицу.

Она видит, как мимо их дома проходит Ваня с матерью в сопровождении девушек и стариков.

Даже не бросив взгляда на её окна, Ваня проходит мимо.

Глаза Любаши гневно сверкнули. Она шепчет:

– Непутёвый…

– Что случилось? – спрашивает Елизавета Никитична, входя в комнату дочери.

– Ничего… Непутёвый вернулся, – презрительно отвечает Любаша. – Кому он здесь нужен? – насмешливо добавляет она и, чтобы не заплакать, выбегает из комнаты.

Мать, догадавшись о переживаниях дочери, шепчет со вздохом:

– Эх, дочка, дочка! – Покачав головой, повторяет: – «Кому он здесь нужен»…

Любаша бросается на диван и, уткнувшись в подушку лицом, громко и безудержно рыдает.

Ваня и Евдокия Макаровна останавливаются возле дома правления колхоза. Останавливаются и сопровождающие их колхозники.

– Ты подожди меня здесь, мама, – говорит Ваня, поднимаясь на крыльцо.

– Как я рада за тебя, Евдокия! – говорит та же седая женщина. – Молодцом он выглядит!

– Его на побывку до срока пустили, потому он самый главный… – умышленно громко заявляет Евдокия Макаровна, чтобы все услышали её слова. – Говорит, как только солдатскую службу кончу, на механического инженера пойду учиться, в МТС буду работать.

– Вот оно какое дело! – удивляется седая женщина.

В правлении колхоза Коротеев, сидя за столом, подписывает какие-то бумаги. Напротив него Самохвалов считает на счётах.

Открывается дверь – и на пороге появляется Ваня.

Он по-военному вытягивается и, приложив руку к козырьку фуражки, говорит:

– Разрешите обратиться?

Самохвалов полным ужаса взглядом смотрит на Ваню. Он несколько раз открывает и закрывает глаза, как бы желая убедиться, что перед ним действительно Иван Бровкин.

– Ваня! – с искренней радостью восклицает Тимофей Кондратьевич и, встав с места, идёт навстречу гостю.

Он крепко жмет Ване руку, обнимает его и, отойдя на шаг назад, восхищенно оглядывает с ног до головы.

– Ну и молодец! – одобрительно говорит он. – Не узнать тебя. Орёл! – и, похлопав Ваню по плечу, продолжает: – Спасибо, не осрамил! Нет, брат, не осрамил. Я ведь получал газеты, где про тебя писали. Мне все благодарности командования известны. – Он снова оглядывает Ваню и, повернувшись к Самохвалову, продолжает: – Что ты скажешь, Аполлинарий Петрович? Не осрамил?

Но озадаченный и совершенно убитый Самохвалов, словно окаменев, продолжает сидеть в той же позе. Палец его неподвижно застыл на счётах.

– Да ты что, Ваню не узнаешь?

Самохвалов натянуто улыбается и, наконец, встав с места, протягивает Ване руку и говорит:

– А-а-а! Как же, как же! Здравствуйте!

Но Ваня, не подав ему руки, берёт под козырек.

– Здравствуйте, гражданин Самохвалов!

Рука Самохвалова застывает в воздухе, он неловко прячет её в карман и, пытаясь изобразить радость на своем лице, говорит:

– Возмужал, Иван Романович, возмужал. Читали мы, читали. Читали газеты, знаем. Всё про вас знаем…

Коротеев, заметив, что Ваня умышленно не подал Самохвалову руки, засмеялся и, чтобы скрыть неловкость, подхватил последние слова Самохвалова:

– Как же, действительно возмужал. Читали мы! А ты в наши края проездом или как?

– На десять дней, не считая дороги. В краткосрочный отпуск, согласно приказу командования полка за отличную учебу и боевую подготовку, – по-военному отчеканивает Ваня и, вынув из бокового кармана документ, протягивает его Коротееву.

– На десять дней, очень хорошо, – разглядывая документ, говорит председатель.

– Может, во мне какая нужда есть? Я могу с полным удовольствием помочь колхозу.

– Помочь? – не без удивления переспрашивает Коротеев.

– Да, практически помочь. Если нужно, по ремонту машин и механизмов. А то ведь время горячее – лето.

У Самохвалова злобно сверкнули глаза:

– Собственно говоря, ремонтировать-то нечего, – с плохо сдерживаемым раздражением говорит он. – За год после вашего отъезда у нас, слава богу, ни аварий, ни поломок. Так что вам, Иван Романович, лучше просто отдыхать, а не утруждать себя делами.

Ваня побагровел от гнева, но сдержал себя.

– Спасибо за совет, гражданин Самохвалов. Постараюсь им воспользоваться. – И, обращаясь к Коротееву, спрашивает: – Как живете, Тимофей Кондратьевич? Как дома? – Ваня неожиданно запнулся. – Как здоровье Елизаветы Никитичны?

– Спасибо, живём хорошо. Все здоровы, – отвечает Коротеев и добавляет: – Ну, иди домой и жди меня. Я скоро за тобой заеду. В поле поедем. И у нас найдётся, чем перед тобой похвастаться.

– Есть подождать! – опять по-военному отчеканивает Ваня, берёт под козырек, выходит на улицу.

– Да, вот что с человеком армия делает – человека делает, – радостно говорит Коротеев.

– Что верно, то верно, Тимофей Кондратьевич, – пожимая плечами, отвечает Самохвалов. – Но моё мнение такое – на военной службе человек становится грубым. У него, так сказать, притупляются всякие чувства.

Коротеев машет рукой.

– Ничего ты, Аполлинарий Петрович, не понимаешь. – И тут же, что-то вспомнив, восклицает: – Как же нам с письмами быть? А вдруг он узнает? Ведь мы вроде как… нехорошо поступили. Даже, скажу, некрасиво всё это оборудовали. Ты меня, Аполлинарий, втянул в это грязное дело.

– Да, нехорошо для вас получается, Тимофей Кондратьевич, – нагло говорит Самохвалов.

– А для тебя? Для тебя хорошо получается? Красиво? – сердито спрашивает Коротеев.

– Что я? Я – человек посторонний. А вы отец – лицо, так сказать, ответственное. С вас весь спрос. Поэтому моё мнение такое: Любовь Тимофеевне лучше с этим солдатом и не видеться, – советует Самохвалов. – Тогда он ничего и не узнает. Ведь у Любаши тоже должно быть своё самолюбие, – хитро добавляет он.

В гараже Ваня, засучив рукава, вместе с одним из механиков собирает отремонтированный мотор.

Закончив сборку, Ваня выходит из гаража и видит, как щуплый парнишка лет семнадцати, еле управляясь с тяжёлым шлангом, моет колеса стоящих в ряд грузовиков.

К парню подходит один из шофёров и сердито говорит:

– Разве это работа? Ты не машину – землю моешь. Ближе подходи, растяпа!

– Сколько у меня учителей, – сердито бормочет парнишка и передразнивает шофёра: – «Растяпа»… ещё неизвестно, кто растяпа.

Весело смеются расположившиеся неподалеку на завтрак шофёры.

Ваня берёт у парня шланг и, подойдя к грузовикам, лихо начинает мыть колеса.

– Вот это да, – восхищенно говорит шофёр, обращаясь к парнишке. – Учись, недоросток ты непутёвый!

Ваня сердито смотрит на шофёра.

– А ну-ка, отойди, не мешай парню работать!

Шофёр, пожимая плечами, отходит к товарищам, которые подтрунивают над ним.

– Сколько тебе лет? – спрашивает паренька Ваня, продолжая мыть машину.

– Семнадцать.

– Да, брат! – Ваня недовольно морщится. – Трудно тебе будет, до армии ещё целых два года остаётся.

– А добровольцем не возьмут?

– Кому теперь в армии нужны добровольцы? И так многие из призывников остаются за бортом…

– Говорят, тебя тоже называли непутёвым, – смущённо спрашивает паренек.

– Не помню, может, и называли, – нехотя отвечает Ваня и перетаскивает шланг к другому грузовику.

Огромная луна светит над деревней. В голубой ночной дымке блестят железные крыши домов, расположенных вдоль широкой улицы.

Гуляют деревенские парни и девушки. Впереди – Ваня со своей гармошкой.

Знакомая нам девушка с веснушками, поглядывая на Ваню, поёт высоким голосом:

 
На горе крутой дорожка
Очень камениста,
Полюбила, полюбила
Я артиллериста.
 

Девушки подпевают хором:

 
Подойди да погляди,
Что у Вани на груди:
Получил он из полка
Знак отличного стрелка.
 

Вдруг запевает девушка с тонкими капризными губами:

 
Он уехал далеко,
Уедет ещё дальше.
Всё равно буду любить,
Как любила раньше.
 

Затем запевает Ваня, аккомпанируя себе на гармони:

 
Милый пишет: «дорогая»…
 

Девушка подхватывает:

 
Отвечаю: «дорогой!»
 

Ваня продолжает:

 
Милый пишет: «стосковался»…
 

Девушка заканчивает частушку:

 
Отвечаю: «жду домой!»
 

Поют парни:

 
До свидания, мой сад,
Кустики смородины.
Скоро, скоро уезжаю
Для охраны Родины.
 

Девушка с капризными тонкими губами, поглядывая на своего парня, начинает новую частушку:

 
Скоро в армию милёнка
Дорогого провожу.
Жаль, под призыв как девчонка
Я сама не подхожу.
 

С ней перекликается веснушчатая девушка:

 
Не болит моё сердечко,
От тоски не ноет грудь.
Милый в армию уходит,
Я скажу: счастливый путь!
 

Парень берёт за руку веснушчатую девушку, и они незаметно сворачивают в сторону.

Впереди всех шествует Ваня и поёт под аккомпанемент своей гармони:

 
Ты играй, моя гармошка.
Веселей, товарищ, пой.
Скоро, скоро уезжаем,
Едем в армию с тобой.
 

Еще два парня с двумя девушками отстают и скрываются.

Ваня по-прежнему играет, уверенно шагая под звуки гармони. За ним идёт только девушка с тонкими капризными губами со своим парнем.

В доме Коротеевых. За столом сидят Тимофей Кондратьевич, Елизавета Никитична, Самохвалов и Любаша.

Изредка слышны переборы гармони и звонкие девичьи голоса.

Самохвалов, как всегда, пытается философствовать.

– Частушки и всякие песни они, конечно, так сказать, для души, – говорит он. – Но моё мнение такое: музыка идёт от безделья. Кто, я спрашиваю, песни играет и, так сказать, музыки требует? Тот, кто не работает, или тот, кто, извиняюсь, выпивает.

– Здорово ты это придумал, Аполлинарий Петрович! – иронически смеётся Коротеев. – Ты об этом в газету напиши. Может, спасибо скажут.

– Вы всё шутите, Тимофей Кондратьевич, – отвечает Самохвалов и вдруг, словно что-то вспомнив, обращается к Елизавете Никитичне. – Ах, извините, совсем забыл. – Он вынимает из кармана флакон духов и протягивает Елизавете Никитичне. – Прошу вас. От меня, так сказать, презент. Только сегодня из города получил.

– Перестаньте вы меня, Аполлинарий Петрович, задаривать, – отказывается Елизавета Никитична. – У меня этого вашего одеколону и всяких духов столько, что ими только торговать впору.

– Ничего, – улыбается Самохвалов. – Духи и одеколон украшают женщину. – Он кладёт флакон на стол перед Елизаветой Никитичной. Потом, вынув из другого кармана шёлковую косынку, разворачивает её и показывает Коротееву: – Вот тоже сегодня получил. Обратите внимание – целующиеся голубки.

– Ничего, голуби подходящие, – отвечает Коротеев, едва взглянув на косынку.

– Это вам, Любовь Тимофеевна, так сказать, презент. – Самохвалов повязывает косынку безучастно сидящей за столом Любаше. – Просто прелесть, как она вам к лицу, – самодовольно любуясь своим подарком, добавляет он.

С улицы всё ближе доносятся звуки гармони и песня девушки:

 
Тор-дорога, тор-дорога,
Тор-дорога, торная.
Мил покора ожидает,
А я непокорная.
Говорят, что я горда,
Ну, пускай утешатся:
Лучше с гордостью любить,
Чем на шею вешаться!
 

Сидящие за столом прислушиваются к песне.

– Хорошо поёт Тоня, душевно поёт, – говорит Коротеев.

– Что-то Вани не слышно, – замечает Елизавета Никитична. – А раньше, бывало, соловьём заливался…

– Остепенился человек, – откликается Коротеев.

– Не скажите, Тимофей Кондратьевич, – вздыхает Самохвалов. – Военная служба делает человека чёрствым. Для солдата душевная песня или любовь – это, как говорится, раз плюнуть.

Удаляется песня. Еле слышатся переливы гармони.

Задумались сидящие за столом.

Вдруг послышались разливистые соловьиные трели.

– Соловей-то как поёт! – с какой-то грустью говорит Елизавета Никитична.

– Что с соловья спросишь? – философствует Самохвалов. – Птичка она неразумная, хотя и певчая. – Обращаясь к Любаше, спрашивает: – Может, в домино сыграем?

– Спасибо. Мне спать хочется, – отвечает Любаша и медленно идёт к себе.

Как только Любаша входит в комнату и прикрывает за собой дверь, она распахивает окно и выпрыгивает во двор. За голубым забором, притаившись, стоит Ваня.

Любаша бросается к нему навстречу, влезает на забор, но неожиданно забор с грохотом валится на птичник. Любаша падает на землю.

Из птичника по двору разлетается птица; кудахчут куры, гогочут гуси. Неистово лает собака.

К Любаше подбегает Ваня, помогает ей подняться. Они убегают. На месте происшествия остается забытая Любашей косынка.

Во двор выбегают Коротеев и Самохвалов. Лает собака, кудахчут куры, гогочут гуси.

Мычит в хлеву перепуганная корова.

– Воры! Воры! – неистово кричит Самохвалов.

У дома правления колхоза старик сторож стреляет из охотничьей двухстволки.

У поваленного забора привлеченные шумом собираются колхозники. Слышны голоса:

– Что случилось?

– Какие воры? Откуда?

На скамейке в палисаднике знакомый нам парень целуется с веснушчатой девушкой. Неожиданно она отрывается от парня:

– Слышь, воры!

– Какие там воры! Это Ваня с Любашей мирятся, – флегматично отзывается парень, снова обнимает и целует девушку.

Любаша и Ваня бегут по залитому лунным светом полю.

Все больше и больше колхозников сбегаются к поваленному забору.

Коротеев нагибается, поднимает оброненную Любашей косынку и протягивает её Самохвалову.

– Забери ты, брат, своего голубя. Здесь, видать, дело миром не кончится. Солдат приехал.

Удрученный Самохвалов забирает косынку.

Смеются колхозники.

Елизавета Никитична подходит к Самохвалову и молча передаёт ему корзинку, наполненную флаконами духов, одеколона и разными «сюрпризными» коробками, подаренными ей Самохваловым.

Все расходятся по домам.

Перед поваленным забором остается только Самохвалов; в одной руке у него косынка, в другой – корзинка.

Самохвалов с корзинкой в руках, наполненной флаконами духов и одеколона, входит в буфет, где за стойкой сидит Полина.

– Здравствуйте, Полина Кузьминична! – обращается он к буфетчице.

– Здравствуйте Аполлинарий Петрович! – вставая с места, отвечает Полина. Увидев в его руках корзинку, она с улыбкой спрашивает: – Что у вас такое? Торговлей занялись, что ли? Или, может, призы какие-нибудь получили?

– Получил… действительно, призы… – со вздохом отвечает Самохвалов. – Такие призы получил, что на душе кошки скребут. Налейте-ка мне по этому поводу, пожалуйста, что-нибудь выпить.

– Лимонаду или боржому? – кокетливо предлагает Полина.

– Водки, Полина Кузьминична! – сдавленным голосом просит Самохвалов. – Водки, пожалуйста! Ох, и напьюсь я сегодня…

– Вы же непьющий? – недоумевает Полина.

– Каждому, наверное, когда-нибудь придётся пить, – начинает философствовать Самохвалов. – Такова жизнь. Сегодня человек на вершине воли, Полина Кузьминична, а завтра – на дне… Налейте, пожалуйста, пятьдесят граммов.

Самохвалов осушает рюмку. С непривычки у него занялся дух, выкатились глаза и, если бы не Полина, которая с удивительной ловкостью всунула ему в рот кусок колбасы, Самохвалов, наверное, задохнулся бы.

Он долго стоит, прикрыв рот ладонью, и, когда наконец отводит руку и поднимает голову, лицо его становится неузнаваемым.

– Понимаю… понимаю, почему человек пьёт, – хриплым голосом говорит Самохвалов. – От недовольства действительностью! Вот отчего пьёт человек!

– Может, вам воды? – сочувственно спрашивает Полина.

– Зачем вода? Дайте лучше водки! Ещё пятьдесят граммов.

– От такой большой дозы вы умрёте, Аполлинарий Петрович! – иронизирует Полина.

– А зачем человеку жизнь, если он недоволен действительностью, дей-стви-тель-ностью… – раздельно, но уже заплетающимся языком, повторяет Самохвалов. – Налейте, пожалуйста, Полина Кузь-ми-нич-нична…

Полина снова наливает рюмку.

Самохвалов глядит на Полину и вдруг, словно что-то вспомнив, спрашивает:

– Вы голубей любите?

– Голубей? – удивляется Полина. – Люблю.

Самохвалов вытаскивает из кармана косынку с голубями и повязывает её вокруг шеи девушки со словами:

– Жаль мне вас, Полина… Кузь-ми-нич-нична…

– Мне самой себя жаль! – со вздохом отвечает Полина, разглядывая в зеркало косынку.

Самохвалов, не открывая глаз от пышных плеч и румяных щек девушки, вытаскивает из корзинки «сюрпризную» коробку «Фиалка» и, показывая её Полине, спрашивает:

– Значит, вы одинокая? Вроде меня…

Полина, сразу догадавшись, в чём дело, холодно отвечает:

– И совсем я не одинокая! От Захара Силыча каждый день письма получаю. А скоро он и сам приедет.

Самохвалов быстро прячет обратно в корзинку свой подарок и снова залпом выпивает водку. Опять он чуть не задохнулся, но обиженная Полина уже не предлагает ему закуски. Она с гордым видом снимает с шеи косынку и отдаёт её Самохвалову.

Самохвалов с корзинкой в руках выходит из буфета и нетвердыми шагами идёт по освещённой лунным светом деревенской улице. Размахивая косынкой, он орёт пьяным голосом:

 
Шумел камыш,
Деревья гнулись,
А ночка тёмная была…
 

– Что это с нашим бухгалтером стряслось? – недоумевает девушка с тонкими капризными губами, стоящая вместе с парнем на крыльце дома.

– Душевное потрясение! – многозначительно и мрачно отвечает парень. – На почве несчастной любви… – И он несколько раз ударяется головой о столб, как год тому назад.

Самохвалов, пошатываясь, бредёт по берегу реки.

Размахивая косынкой, он орёт пьяным голосом:

 
А ночка тёмная была…
 

Самохвалов садится на берегу и, поставив рядом с собой корзинку с флаконами, задумчиво смотрит на реку.

– Предали вы меня, Тимофей Кондратьевич, предали, – тихо говорит он и затем громким голосом, будто беседуя с Коротеевым, спрашивает: – Для кого же я старался? – При этих словах он вытаскивает из бокового кармана пачку писем Вани. – Для кого, спрашивается, я старался и прятал письма непутёвого? – и тихо, продолжая этот разговор сам с собой, добавляет: – Для себя старался, Аполлинарий Петрович, для себя…

И он начинает поодиночке, одно за другим, бросать в воду письма Вани.

– Говорят, любовь облагораживает человека? – задумчиво произносит Самохвалов. – По-моему, это абстракция. – И вновь запевает:

 
Шумел камыш,
Деревья гнулись,
А ночка тёмная была.
Одна возлюбленная пара
Всю ночь гуляла до утра.
 

Письма одно за другим плывут по воде.

К поваленному дереву у реки подходят Ваня и Любаша.

– Я ни одного письма не получала. Зачем обманывать? Надо мной вся деревня смеялась, – говорит огорченно Любаша.

– Я ведь каждый день писал, – оправдывается Ваня, – надо мной весь полк смеялся. – Он замолчал и тяжело вздохнул. – Ты просто не хотела отвечать. – И, посмотрев на Любашу, добавляет: – Я знаю, тебе бухгалтер голову вскружил.

Обиженная Любаша вскакивает и бежит вдоль берега.

Ваня догоняет её, хватает за руку, останавливает.

– Любаша! – шепчет он.

– Что? – тоже шёпотом спрашивает Любаша.

– Честное слово, писал… каждый день писал.

– Честное слово, не получала.

Они смотрят друг на друга ласковым, нежным взглядом. Головы их сближаются, и Ваня, протягивая руки, впервые обнимает Любашу и приникает к ней долгим поцелуем.

ФИЛЬМОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА

СОЛДАТ ИВАН БРОВКИН

Киностудия им. М. Горького, 1955, 10 ч., цветной.

Автор сценария – Г. Мдивани. Режиссер-постановщик И. Лукинский. Оператор – В. Гинзбург. Художник – Л. Блатова. Режиссеры: Б. Каневский, И. Турин. Композитор – А. Лепин. Звукооператор – В. Хлобынин. Текст песен А. Фатьянова.

В ролях: Иван Бровкин – Л. Харитонов, Мать Бровкина – Т. Пельцер, Коротеев – С. Блинников, Его жена – А. Коломийцева, Любаша – Д. Смирнова, Самохвалов – Е. Шутов, Захар Силыч – М. Пуговкин, Полина – В. Орлова, Командир батареи – Б. Толмазов, Зам. командира по политчасти – П. Савин, Сержант Буслаев – Л. Лобов, Ефрейтор Абаев – Т. Жайлибеков, Солдат Кашин – К. Тыртов.