Текст книги "Солдат Иван Бровкин"

Автор книги: Георгий Мдивани

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Георгий Мдивани
Солдат Иван Бровкин

Огромная луна светит над деревней. В голубой ночной дымке блестят железные крыши домов, расположенных вдоль широкой улицы.

Аллеи зелёных деревьев, палисадники, дома. Всё залито лунным светом. По улице под звуки гармони степенно гуляют пары.

Впереди всех чуть вразвалку шагает, растягивая трёхрядную гармонь, парень в белой рубашке с непокрытой кудрявой головой. Это Ваня Бровкин. Он ничем не примечателен – ни широкими плечами, ни высоким ростом, ни даже голосом, но когда он, глядя на луну, задушевно и проникновенно поёт свою песню, кажется он и красивым и высоким.

Идущая сзади пара замедляет шаги, постепенно отстаёт и скрывается за калиткой.

Ваня поёт:

 
Не для тебя ли в садах наших вишни
Рано так начали зреть?
Рано веселые звездочки вышли,
Чтоб на тебя посмотреть.
Если б гармошка умела
Все говорить не тая…
Русая девушка в кофточке белой,
Где ты, ромашка моя?
Птицы тебя всюду песней встречают,
Ждёт ветерок у окна,
Ночью дорогу тебе освещает,
Выйдя навстречу, луна.
Где бы я ни был – помни о друге,
Жди, как любимые ждут.
Ведь о тебе все гармони в округе
Лучшие песни поют. [1]1
  Текст песен А. Фатьянова.


[Закрыть]
 

Вторая пара тоже постепенно отстаёт и скрывается в переулке.

На скамейке, под кустами цветущей сирени, обнявшись, сидят парень и девушка. Они целуются.

Круглолицая веснушчатая девушка поворачивает голову и шёпотом, словно боясь помешать песне, меланхолично говорит:

– Жаль мне Ваню, – и, вздыхая, добавляет: – Ах, если бы меня так любили, как Ваня любит.

Парень, ничего не отвечая, берёт обеими руками голову девушки и, закрыв глаза, приникает к её губам.

В другом палисаднике – другая девушка с другим парнем. Взявшись за руки, они молча глядят на луну и слушают песню Вани.

На крыльце одного из домов, облокотившись на перила, стоят парень и девушка с тонкими капризными губами. Они тоже слушают песню Вани.

– Ишь, заливается соловей! А всё из-за дочки нашего председателя, – ехидно говорит девушка. – Так и выдаст за него Тимофей Кондратьевич свою Любашку, держи карман пошире!

– А почему не выдаст, если между ними любовь? – спрашивает парень и будто невзначай обнимает девушку за плечи.

– Кому нужна любовь этого бездельника? – презрительно говорит девушка и сердито сбрасывает руку парня с плеч. – А ты чего лезешь?

– Это я так… – бормочет парень. – Может, тебе холодно…

– «Холодно», – передразнивает его девушка. – Какое тебе дело, холодно мне или жарко?

– И за что только ты меня мучаешь? – умоляюще говорит парень и с отчаяния несколько раз ударяется головой о столб крыльца.

– Ну, ты, полегче, дом сломаешь! – восклицает девушка. – Он не твой, а моего отца. И вообще… я ещё не знаю, где мы будем жить… если, конечно, я тебя полюблю.

– Такой дом построю! Первый дом на деревне будет! – восторженно восклицает парень и снова обнимает девушку.

– А ну, руки! Убери руки! – И она сердито сбрасывает его руку.

Ваня уже один шагает по улице и, глядя на голубой дом, в стёклах веранды которого отражается луна, продолжает петь.

Дом председателя колхоза Тимофея Кондратьевича Коротеева. В большой комнате сидят за столом и неторопливо пьют чай Тимофей Кондратьевич – коренастый человек средних лет, с чапаевскими усами на суровом загорелом лице и хитрыми, пронизывающими глазами; его жена, Елизавета Никитична – плотная, ещё красивая женщина; их семнадцатилетняя дочь Любаша и бухгалтер колхоза Аполлинарий Петрович Самохвалов – высокий худой мужчина лет тридцати, с уже лысеющей головой, которая торчит на длинной шее, как тыква на палке. Самохвалов одет с претензией на шик. Его не первой свежести коричневый костюм тщательно разглажен; дешёвый галстук бросается в глаза своей слишком пёстрой расцветкой. Из бокового кармана пиджака виднеется ярко-голубой гребешок, несколько ручек и карандашей. Он редко улыбается, боясь показаться неумным.

– Я, конечно, ни за что не поехал бы на работу в деревню, – говорит Самохвалов, глядя на Любашу, – если бы не вы, Тимофей Кондратьевич. Меня в Москву приглашали… Заместителем бухгалтера целого министерства, но не мог я вам отказать, Тимофей Кондратьевич. – Не сводя глаз с Любаши, он кладёт в стакан несколько кусков сахару и назидательно объясняет: – Сахар полезен для мозгов, особенно для нашего брата… умственных работников.

С улицы доносится песня Вани.

– Чего это непутёвый горланит в такой поздний час? Пьян он, что ли? – сердито говорит Коротеев.

– И за что только прозвали парня непутёвым? – со вздохом произносит Елизавета Никитична.

– А как иначе? – сердится муж. – Лодырь он, и больше ничего.

– Ты виноват, – обращается к Коротееву жена.

– Я? – удивляется Коротеев.

– Да, ты! – наступает жена и, подражая голосу Коротеева, передразнивает его: – «Давай Ваня, давай спой! Люблю я тебя слушать, душа радуется»… Как чуть выпьешь, небось сразу Ваню кличешь.

– Водка музыки требует, – пытается отшутиться Коротеев.

– Сам ты приучил, что на всех свадьбах и посиделках Ваня с гармошкой – первый человек, – продолжает Елизавета Никитична. – А сейчас парня прозвали непутёвым. Это ты его так окрестил.

– И верно окрестил, – отвечает Коротеев. – За гармонь да за песни в колхозе трудодни не начисляют.

– Мать его жалко, – вздыхает Елизавета Никитична.

– моё мнение такое, – начинает философствовать Самохвалов, желая придать значительность каждому своему слову и по-прежнему не отрывая взгляда от Любаши, – человек может петь, когда у него всё, как говорится, в порядке и по службе и дома. И когда в голове есть, от чего петь. А без этого песни и стишки – как опиум, так сказать, отрава…

Ваня останавливается у дома Коротеева. Внезапно сорвавшись с места, он обегает дом с чёрного хода, подходит к деревянному крашеному забору и, подражая соловью, начинает свистеть.

Прислушивается к свисту сидящая за столом Любаша.

– Хорошо на улице, Любовь Тимофеевна! Луна… Так сказать, благорастворение воздухов… – говорит Самохвалов. – Соловьи поют… Красота! Может, пройдёмся?

– Нет, спасибо, мне спать хочется, – небрежно отвечает Люба, вставая с места и потягиваясь.

Не попрощавшись, она выходит в соседнюю комнату.

Ваня продолжает свистеть, глядя на окна дома Коротеевых.

Вдруг одно из окон тихо открывается и в нём показывается Любаша.

Ваня быстро кладёт гармонь на траву и, ловко перепрыгнув через забор, подбегает к окну.

– Любаша… – шепчет он.

– Ох, напугал! – так же тихо отвечает Люба, делая вид, что не ждала его. – Что ты бродишь по ночам, спать мешаешь?

– Зачем тебе спать! Посмотри, какая ночь! – шепчет Ваня. – Не могу я без тебя, Любаша…

Из конуры в углу двора вылезает огромный лохматый пёс Коротеевых, смотрит на Ваню и вдруг бросается на него. Спасаясь, Ваня пытается влезть в окно, но Любаша отталкивает парня.

– Ты что, с ума сошел? Увидит нас отец – убьёт.

От толчка Ваня срывается с подоконника и падает на землю, но тотчас же вскакивает и бежит к забору. Собака за ним. Ваня пытается влезть на забор, но собака тянет его за брюки назад.

Неожиданно забор, не выдержав тяжести, падает на птичник. Ваня падает на землю.

По двору разлетается птица; кудахчут куры, гогочут гуси.

Ваня вскакивает.

В зубах у собаки остается большой клок его брюк.

Ваня бежит сломя голову. За ним с громким лаем несётся собака.

На двор выбегает Коротеев, за ним – Самохвалов.

Неистово лает собака, кудахчут куры, гогочут гуси.

Мычит в хлеву перепуганная корова.

– Воры! Воры! – кричит Самохвалов.

Ваня бежит дворами, ловко перепрыгивая через заборы. Со всех сторон несётся лай собак.

На крыльце дома, в котором помещается правление колхоза, дремлет старик сторож с охотничьим ружьем в руках. Услышав крик Самохвалова: «Воры! Воры!»– он вскакивает с места.

А Ваня в это время перепрыгивает через забор и бежит вдоль улицы.

Сторож, увидев спрыгнувшего с забора и бегущего по улице человека, кричит ему вдогонку:

– Стой! Стой! – и стреляет в воздух.

В избе Бровкиных. В первой комнате за швейной машиной сидит мать Вани – Евдокия Макаровна, худая, маленькая женщина средних лет. Услышав выстрел, она перестаёт шить, прислушивается и недоумевающе пожимает плечами.

Неожиданно распахивается дверь, и в комнату вбегает Ваня с гармонью в руках; волосы его взъерошены, рубашка порвана.

Увидев взволнованного сына, мать вскакивает с места и испуганно спрашивает:

– Что? Что с тобой?

– Ничего… ничего… – скороговоркой отвечает Ваня.

– Кто стрелял?

– Не знаю… Ты только не волнуйся, – отвечает сын и прислушивается.

– Тебя ранили? – вскрикивает мать и бросается к сыну.

У поваленного забора дома Коротеева собрались привлечённые шумом колхозники.

По-прежнему неистово лает собака.

Любаша, уже лёжа в постели, со страхом прислушивается к крикам, доносящимся со двора.

– Вот оно… Вещественное доказательство! – победоносно произносит Самохвалов, поднимая с земли клок от брюк Вани.

Коротеев, взяв у него из рук обрывок материи, внимательно разглядывает его, потом, бросив взгляд на открытое окно в комнате дочери, сразу догадывается, в чём дело.

– Непутёвый Ваня! Его работа – ясное дело! Его паспорт, – ехидно говорит девушка с капризными губами.

Злой Коротеев быстро поворачивается и идёт по залитой лунным светом деревенской улице. За ним идут все присутствующие. Горячие споры продолжаются на ходу.

– И как ему, обормоту, не стыдно! – укоризненно говорит женщина средних лет с бегающими глазками заядлой сплетницы. – До чего парень докатился – на воровство пошёл!

– Нехорошо гусей воровать, – назидательно говорит Самохвалов. – Птица эта шумливая… с ней хлопот не оберёшься, – серьёзным тоном добавляет он.

– Зачем Ване гуси? Он к Любаше пробирался, – шёпотом говорит один из парней, идущий рядом с Самохваловым.

Услышав имя Любаши, Самохвалов кричит:

– Начал с гусей, а потом и до лошадей доберётся!

– Сроду у нас в деревне воров не было, – качая головой, говорит седая женщина.

– Если воров нет, зачем держать собак? – спрашивает Самохвалов. – Они только против воров и действуют. Иначе одни накладные расходы.

– Собаки – это так… для порядка, – неуверенно отвечает какой-то старик.

– Знаю я эти порядки! – ехидно улыбается Самохвалов. – Слава богу, что собака голос подала, иначе завтра Ваня Бровкин отвёз бы гусей на базар. И поминай как звали!

– Совсем повредился парень. А всё от лени, от безделья это, – беседуют между собой женщины, идущие за Коротеевым.

– Никогда не поверю, что Ваня пришёл воровать! – убеждённо говорит один из колхозников.

– А зачем к гусям лез? – спрашивает Самохвалов. – Гуси только для питания и пригодны. С ними песни не споёшь!

– Он не к гусям, а к гусыне пристраивался, – ухмыляется один из парней.

Любаша в своей комнате. Она сидит на кровати и с волнением прислушивается к удаляющемуся шуму.

Входит Елизавета Никитична, включает свет и сердито смотрит на дочь.

– Чего в темноте прячешься? Ну говори, что вы там натворили?

Уткнувшись головой в подушку, Любаша расплакалась. Выражение лица Елизаветы Никитичны смягчается, она садится на кровать и, обнимая дочь, с мягкой укоризной говорит:

– А ведь завтра над нами вся деревня будет смеяться.

– Ну и пусть! – всё ещё плача, но уже, как всегда, капризно отвечает Любаша.

– Бездельник он, дочка. Не пара он тебе.

– А мне всё равно, какой он, – отвечает дочь и, прижавшись головой к матери, шёпотом добавляет: – Люблю я его.

Елизавета Никитична с досадой качает головой и, гладя рукой голову дочери, вздыхает.

– Горе ты моё горюшко…

Всё ещё сердитый Коротеев быстрыми шагами молча идёт по улице. За ним еле поспевают Самохвалов и остальные.

Разбуженные шумом, просыпаются колхозники и, выбегая на улицу, недоумевающе спрашивают:

– Что такое? Почему стреляют?

– Воры!

– Какие воры?

– Обыкновенные.

– Ваня непутёвый к председательским гусям подбирался, – нарочито громко, чтобы все слышали, говорит Самохвалов.

– Эй ты, бухгалтер! – грозно наступает на Самохвалова какой-то парень. – Заткнись, иначе я не поручусь за твоё здоровье!

– Отстань от него! – тянет парня за рукав девушка.

У Бровкиных. Ваня слышит доносящиеся с улицы крики людей. Он нервно шепчет:

– Пропал… Идут…

Мать прислушивается к шуму и, догадавшись, в чём дело, сразу свирепеет.

– Я им покажу!

Она поворачивается, чтобы выбежать на улицу, но Ваня хватает её за руку.

– Не твоё это дело, мама, не вмешивайся.

– Как это не моё дело? – не унимается Евдокия Макаровна. – Чего они за тобой гоняются, как за каким-нибудь преступником? Я им…

– Подожди, мама, – удерживает её Ваня. – Я забор сломал.

– Какой забор? – удивляется Бровкина.

– Председательский, – со вздохом отвечает Ваня.

Евдокия Макаровна молча разводит руками и садится. После небольшой паузы, укоризненно качая головой, произносит:

– Разве мало других заборов? Зачем именно председательский, сынок? – И со вздохом добавляет: – Горе ты моё горюшко…

Ваня смотрит в открытое окно. Мимо идут колхозники. Повернули к крыльцу Бровкиных. Слышен громкий стук в дверь. Ваня ложится на кровать и накрывается одеялом.

У крыльца стоит Коротеев и громко стучит в дверь. За дверью слышен голос Евдокии Макаровны:

– Кто там?

– Это я. Коротеев, открой, Евдокия!

Евдокия Макаровна открывает дверь.

– Что случилось, Тимофей Кондратьевич?

– Где Ваня?

– Дома. Кажется, спит.

Коротеев без приглашения входит в дом. За ним – Самохвалов и несколько колхозников. Остальные ждут на улице. В первой комнате вспыхивает свет. Коротеев видит: на стуле разбросана одежда, на полу мокрые от росы сапоги, на столе лежит гармонь.

– Что случилось? – спрашивает мать.

– Он у председателя забор сломал, – отвечает один из колхозников.

– Будет вам! Он ведь у меня непьющий.

– А зачем гуси гоготали? – иронически замечает Самохвалов.

Коротеев берёт со стула брюки Вани и внимательно их разглядывает. Сзади огромная дыра.

– Аполлинарий Петрович! – обращается он к Самохвалову. – Приложи.

Самохвалов с готовностью прикладывает клок материи к брюкам Вани.

– Полное совпадение! – восклицает он. – Криминал. А вы говорили, что гуси тут, так сказать, ни при чём.

– Новые брюки, только что купила! – сокрушается Евдокия Макаровна.

Коротеев решительно распахивает дверь в комнату Вани.

Ваня, повернувшись лицом к стене, лежит, укрывшись одеялом.

Коротеев, подойдя к кровати, останавливается и громко спрашивает:

– Тебе ничего не снится?

Молчание.

Коротеев садится на стул.

Вошедшие в дом колхозники тоже садятся и смотрят на Ваню.

Вся эта сцена производит такое впечатление, будто друзья собрались у постели больного.

В окна просовываются головы любопытных.

– Ну и артист! Как всё натурально представляет! – шепчет кто-то в тишине.

– Смотрите, даже не шелохнется! – говорит другой уже громче.

– Что там случилось? Почему молчат? – спрашивает кто-то, кому не удаётся пробиться к окну.

– Держись, Ваня! Спи! Не то худо будет! – ободряюще кричит со двора какой-то парень.

Смех на улице.

Свет из первой комнаты освещает стену возле кровати, на которой висит портрет солдата с орденом Славы и множеством медалей на груди. Это фотография отца Вани.

Коротеев хмуро глядит на портрет, потом поворачивается к Бровкиной:

– Жаль мне, Евдокия, что у такого отца такой сын уродился…

Ваня, незаметно скосив глаза на портрет отца, тяжело вздыхает.

– Ничего не поделаешь, Тимофей Кондратьевич, гримасы природы! – ехидно добавляет Самохвалов.

Хохот за окном.

Коротеев поморщился.

– Ну вот что, Иван, – говорит он вставая. – Это моё последнее предупреждение. Иначе поставим вопрос на правлении колхоза и вышвырнем тебя, как сорную траву. Понял? – грозно спрашивает он.

Ваня, слегка открыв глаза, наивно отвечает:

– Понял, Тимофей Кондратьевич.

Громкий хохот собравшихся за окном.

Коротеев быстро выходит из дома Бровкиных, за ним – Самохвалов.

За Самохваловым устремляется встревоженная Евдокия Макаровна.

– Что же это такое получается, Тимофей Кондратьевич? – сердито говорит Самохвалов. – В ваших руках вещественные доказательства. Забор сломан.

– Да он же мальчик, – старается оправдать сына Евдокия Макаровна.

– Хорош мальчик! – нарочито громко кричит Самохвалов. – Эдак он и до амбаров доберётся.

Бровкина, вдруг рассвирепев, набрасывается на Самохвалова:

– А ты кто такой? Кто ты такой, я тебя опрашиваю? Кто дал тебе право так говорить о моём сыне?

– Успокойся, Макаровна, – обращается к ней Коротеев. – Я ведь только хотел узнать, зачем он у меня забор свалил…

– Не затем, чтобы гусей у тебя воровать, Тимофей Кондратьевич, не затем, ты это хорошо знаешь, – уже не без ехидства говорит Бровкина.

– А зачем, я вас спрашиваю? – снова вмешивается Самохвалов.

– А какое твоё дело? – опять набрасывается на него Евдокия Макаровна. – Прощалыга ты этакий! Кто ты такой? Кто тебя звал в мой дом?

Коротеев удерживает разбушевавшуюся Бровкину. Поворачивается к присутствующим:

– Да помогите же вы!

Женщины обступают Евдокию Макаровну, всячески стараясь успокоить её.

Полдень. На пригорке у края большого колхозного огорода лежит Ваня с пастушечьим кнутом в руке и насвистывает свою любимую мелодию.

Внизу, у реки, стадо колхозных свиней. Некоторые из них вошли в воду, спасаясь от жары, другие роют рылом землю на берегу.

Ваня поднимает голову, садится и, окинув взглядом своё стадо, продолжает насвистывать мелодию.

Вдруг до него доносятся звонкие девичьи голоса и стук колёс.

Ваня поворачивает голову и видит несколько приближающихся к нему телег, на которых сидят колхозные девушки с мотыгами и граблями.

На одной из телег – Любаша. Она слышит, как девушки издеваются над Ваней.

Они говорят нарочито громко, чтобы Любаша всё слышала.

– Слыхали, до чего Ваня докатился?

– А что с ним случилось? – громко спрашивает девушка с капризными губами, подталкивая в бок подругу.

– Его «выдвинули»… свиней пасти.

– Не может быть! – хохочет третья девушка, показывая глазами подруге на молчаливо сидящую Любашу.

– Я утром сама видела, как он свиней выгонял. От меня хотел спрятаться, а не вышло, – ехидно говорит веснушчатая девушка.

Отворачивается и по-прежнему молчит Любаша.

Ваня быстро срывается с места и бежит вниз, к ложбине, боясь, как бы девушки не увидели его пасущим свиней.

Он скрывается в кустах за обрывом.

Девушки останавливают лошадей и бегут вниз к речке. С шумом и гамом они начинают умываться, брызгая водой друг на друга и смеясь.

Ваня сидит, притаившись, в кустах, боясь выдать своё присутствие. Вдруг, к своему ужасу, он замечает, что свиньи вылезли из воды и пошли вверх, в сторону огородов.

– Машка! Машка! – шёпотом зовёт Ваня идущую впереди громадную свинью.

Но свиньи, не обращая на него ни малейшего внимания, скрываются за пригорком.

Ваня выглядывает из своего убежища и хочет бежать за свиньями, но…

…В это время девушки с шумом возвращаются в поле.

Ваня мгновенно снова скрывается в овражке.

Оставшиеся без присмотра свиньи влезают в огород и с жадностью начинают подрывать рылами сочные кочаны капусты.

Постепенно всё стадо оказывается в огороде и беспощадно уничтожает одну грядку за другой.

Лицо Вани перекашивается от ужаса. Схватив кнут, он ползёт по берегу, стараясь остаться не замеченным девушками.

По дороге в машине «Победа» едет Коротеев. За рулём сидит Захар Силыч. Он в морской тельняшке, с голыми руками; грудь широкая. Чувствуется, что это бывший моряк.

Коротеев, увидев в огороде свиней, в ужасе восклицает:

– Что это такое?

Захар Силыч, быстро остановив машину, отвечает:

– Свиньи. Тимофей Кондратьевич. Что же они у вас без присмотра?

Коротеев быстро выскакивает из машины. За ним – Захар Силыч. Оба бросаются в огород и с громким криком начинают выгонять свиней.

По дороге по направлению к огородам идёт Евдокия Макаровна. Она несёт обед для сына.

Из-за пригорка вылезает с кнутом в руках перепуганный Ваня.

– Что ж это ты натворил, бездельник? – гневно спрашивает Коротеев.

– Я, Тимофей Кондратьевич… – бессвязно бормочет Ваня.

– Хорош пастух! – бурчит Захар Силыч.

Взбешённый Коротеев выхватывает из рук Вани кнут и хочет ударить им Ваню, но слышит спокойный голос подошедшей Евдокии Макаровны:

– А ну-ка, ударь! Попробуй, председатель!

Коротеев швыряет кнут на землю и со злостью говорит:

– Лучше уйду от греха, иначе ты меня до тюрьмы доведёшь!

И, повернувшись, быстро идёт к машине. Возле машины он останавливается и обращается к Захару Силычу:

– Захар Силыч, присмотри, пожалуйста, за свиньями, а я сюда кого-нибудь пришлю.

С этими словами Коротеев садится за руль, и машина трогается.

Ваня только сейчас оглядывается и видит, какие разрушительные следы оставили свиньи на огороде.

– Эх, сынок! – слышит он голос матери. – Спал ты, что ли?

– Где там спал! – с горечью говорит Ваня и, взглянув по направлению к реке, откуда слышны голоса приближающихся девушек, со вздохом добавляет: – Девушки во всём виноваты.

– Ну, отдавай концы, Ваня, пока тебя здесь девушки не застукали, – говорит Захар Силыч, поднимая кнут Вани.

Ваня быстро бежит к пригорку, за ним – Евдокия Макаровна.

Захар Силыч, оглядев «вверенное» ему стадо, качает головой.

– До чего моряк дожил!.. – и, помахивая кнутом, гонит свиней к реке. – А ну-ка, братцы, причаливайте к берегу!

Приближающиеся на телегах девушки видят, как Захар Силыч гонит свиней. Удивлению их нет границ.

– Смотрите, девоньки! Что такое? Наш завгар свиней пасёт…

– А ты мне говорила: Ваня…

– Что это вы, Захар Силыч, машину на свинью сменили? – смеясь, спрашивает девушка с капризными губами.

– Разжаловали меня, голубушки мои, – отвечает Захар Силыч.

– А где Ваня?

– Ваня – главный пастух, а я его заместитель.

Девушки хохочут.

По улице быстрыми шагами идёт Евдокия Макаровна; губы её сжаты. Она на что-то решилась. В окно высунулся старый колхозник.

– Куда торопишься, Евдокия?

– Куда надо, – отвечает она.

Ваня догоняет мать. Он пытается остановить её.

– Не надо, мама. Опять ты вмешиваешься в мои дела.

– А кто другой вмешается? Кто тебя пожалеет, если не мать?

– Опять идёт бедная Евдокия Ваню выручать, – говорит ей вслед пожилая соседка.

На дворе женщина с бегающими глазками заядлой сплетницы вешает белье. Увидев идущих Ваню и Евдокию Макаровну, подбегает к забору.

– Евдокия, что он опять натворил? Гнала бы ты его на все четыре стороны!

Бровкина махнула рукой.

– А ну тебя! – и пошла ещё быстрее.

– Вот до чего непутёвый старуху довел, – говорит ей вслед сплетница.

– Маманя! Козёл, смотри, жрёт….

На крыльце стоит карапуз и показывает на низко повешенное бельё, которое жуёт козёл.

Евдокия Макаровна и Ваня подходят к правлению колхоза. Она останавливается у крыльца и, заглянув в открытое окно, тихо говорит Ване:

– Ты подожди здесь. Пойду посмотрю, ещё сердится или отошёл…

Ваня кивает головой и, заметив идущую по дороге Любашу, бежит к ней.

По кабинету шагает сердитый Коротеев. Он пытается прервать Евдокию Макаровну жестом, короткой репликой:

– Ну подожди.

Это ему не удаётся. Он снова обращается к Бровкиной:

– Дай мне сказать… Да послушай ты!

Но Евдокия Макаровна разошлась, и её остановить невозможно.

– Он слово дал, Тимофей Кондратьевич. А если дал слово, как ты можешь ему не верить?

– Грош цена его слову!

– Ну, попробуй! В последний раз, милый… дорогой Тимофей Кондратьевич! Пошли на любую работу, только чтобы парень был при деле…

Коротеев теряет терпение.

– Отстань, Евдокия, уходи ты с богом! – Он останавливается перед Евдокией Макаровной и нервно перечисляет: – Монтёром был? Был. Провода пожёг? Пожёг. Помнишь, чуть конюшню не опалил? Ни один бригадир брать его к себе не хочет.

– Зачем старое вспоминать, Кондратьич! – говорит Бровкина.

– Ладно, поговорим о новом… Пастухом послал – видала, что он на огороде натворил? – И уже совсем рассердившись, Коротеев кричит: – Бездельник он, лодырь! Вот кто твой сын. Никуда я его не пошлю. Довольно! Не могу!

Евдокия замолкает и, выдержав паузу, сердито переспрашивает:

– Не можешь?

– Не могу!

– А что ты мужу обещал, когда он на фронт уходил? Забыл, что ли? Может, напомнить тебе? – Подражает голосу Коротеева. – «О семье не беспокойся». А сейчас сына его без дела оставляешь? Да ещё руку хотел на него поднять… Кнутом замахнулся.

Растерянный Коротеев неловко пожимает плечами:

– Да… Это я так… сгоряча, Евдокия, как сына родного, ему же на пользу.

– «Как сына родного», «на пользу», – не унимается Бровкина, передразнивая Коротеева.

Тот, пытаясь успокоить Евдокию Макаровну, меняет тон и, наливая в стакан воду, говорит:

– Не кричи! Не кричи, Евдокия, неудобно! Люди услышат… Выпей воды.

– Сам пей сбою воду. Раньше доведёшь человека, а потом хочешь водой откупиться, – сквозь слёзы отвечает она.

– Ну, ладно, ладно? Что-нибудь придумаю для твоего Вани, – подходя к открытому окну, продолжает Коротеев и выплёскивает воду из стакана на…

…Любашу и Ваню, которые сидят на скамеечке под окном и о чём-то оживленно шепчутся. Любаша от неожиданности вскрикнула. Коротеев смотрит из окна и видит дочку с Ваней. Багровея от злости, он бежит к выходу, но в дверях сталкивается с Самохваловым.

– Уходите, Тимофей Кондратьевич? – спрашивает бухгалтер.

– Нет, – растерянно отвечает Коротеев, – никуда я не ухожу. – Он подходит к окну и захлопывает его.

– Значит, обещаешь, Тимофей Кондратьевич? – снова говорит Евдокия.

– Обещаю! – грозно говорит председатель и, ударив кулаком по столу, продолжает: – Обещаю. Или я, или твой непутёвый. Вдвоем нам с ним в одном колхозе не ужиться.

– Опять сначала? Да за что ты на него так нападаешь? Ума не приложу.

– За сломанный забор, за потоптанный огород, за убытки, – отвечает Самохвалов.

– А ты не лезь, не с тобой говорю! – сердито наступает на Самохвалова Евдокия и поворачивается к Коротееву. – Обещаешь ты мне сына на работу послать? Последний раз спрашиваю: пошлёшь или нет?

Коротеев, увидев через окно бегущую к дому Любашу, горько качает головой и нехотя отвечает:

– Ну ладно! Ладно! Иди!

– Значит, пошлёшь? – допытывается Евдокия Макаровна.

– Пошлю, только уходи… пока не передумал, – говорит Коротеев и, обмякнув, садится в кресло.

– Ухожу, ухожу, Тимофей Кондратьевич. Спасибо тебе, милый, помоги вдове воспитать сына… Он ведь у меня одна опора в жизни, – щебечет довольная Бровкина и выходит из комнаты.

– Хороша опора! – с усмешкой говорит Самохвалов.

Коротеев сердито смотрит в сторону окна и, соображая вслух, говорит:

– Куда бы его послать?

– Моё мнение такое… – начинает философствовать Самохвалов.

– А мне неинтересно твоё мнение, – перебивает его Коротеев.

Обиженно поджав губы, Самохвалов замолкает.

– Ага! Придумал, – оживился Коротеев. – Пошлю его в гараж мойщиком! К Захару Силычу. Тот ему покажет…

Из гаража выходит Захар Силыч, за ним – три шофёра.

В ряд стоят три колхозных грузовика. Вокруг них со шлангом в руке бегает весь мокрый Ваня; он старается одной струей мыть все три машины сразу, прицеливаясь шлангом, как из ружья.

– Ну и рационализатор! Все машины сразу мыть хочет, – иронически говорит один из шофёров.

Смеются шофёры, но хмурится Захар Силыч.

– Да, работничка тебе прислали, Захар Силыч, – издевается над ним шофёр.

– Наказание мне с ним, да и только, – сердито бросает Захар Силыч и окликает Ваню: – Эй, Бровкин!

Ваня поворачивается и, не выпуская из рук шланга, нечаянно окатывает с ног до головы Захара Силыча. Громко хохочут разбежавшиеся шофёры.

Перепуганный Ваня спускает шланг книзу и снова обдает Захара Силыча водой, смешанной с грязью.

Взбешённый Захар Силыч подходит к Ване и, схватив его за воротник, притягивает к себе:

– Ты что это, сукин сын, издеваться надо мной вздумал?

– Что вы, Захар Силыч… Это я нечаянно… – бормочет Ваня.

– «Нечаянно»… – недоверчиво повторяет Захар Силыч, отпуская Ваню. – Я тебе покажу «нечаянно»… Век помнить будешь…

Во время разговора Захара Силыча с Ваней шофёры быстро заводят машины и выезжают со двора.

Ваня бежит к крану, закрывает воду и, усталый, садится на скамейку.

К гаражу подходит Коротеев и, увидев мокрого с ног до головы и грязного Захара Силыча, иронически спрашивает:

– Ты что, моряк, так во всём обмундировании и купался?

– От такого ученика не то что купаться – утопиться впору, – отвечает Захар Силыч, зло скосив глаза на Ваню.

– Ну, как он? Помогает? – с усмешкой спрашивает председатель.

– Да что ты, Тимофей Кондратьевич, горе, чистое горе! Уберите его из гаража, иначе я за себя не ручаюсь! – взревел Захар Силыч.

– Ну уж нет, Захар Силыч, терпи! – смеётся председатель. – На тебя вся надежда. Ты, так сказать, последняя инстанция.

Говоря это, Коротеев садится в стоящую во дворе гаража машину и уезжает.

Захар смотрит вслед машине и, повернувшись к Ване, сердито цедит сквозь зубы:

– Ну ладно, раз я последняя инстанция, придется тебя исправить… Всю жизнь будешь помнить! – и, надвинув фуражку на лоб, вразвалку, походкой моряка, направляется к деревне.

Ваня тяжело вздыхает и, понурив голову, медленно идёт к гаражу.

…Он вытащил из груды старых покрышек свою заветную гармонь и, усевшись, растягивает меха. Перебирая ряды, он как бы жалуется ей на свою судьбу.

За стойкой – толстая, румяная буфетчица с круглым, как луна, лицом. Входит Захар Силыч.

– Моё нижайшее! Товарищ Полина… Полина… – он замялся, забыв отчество.

Полина, расплываясь в радостной улыбке, напоминает:

– Кузьминична, Захар Силыч!

Захар оглядывается и, видя, что поблизости никого нет, ласково берёт за подбородок Полину.

– Ах ты сдобная моя! Крошка моя!

– Ну, что вы! Какая я крошка, – жеманно говорит Полина, отмахиваясь от Захара.

– Потому и люблю тебя, что крошка, – настаивает Захар и тянется, чтобы поцеловать её.

– Что вы, Захар Силыч! Нельзя! Я при исполнении служебных обязанностей, – испуганно говорит Полина. – Что выпьете? Боржому или лимонаду?

– Нет, совсем не то… Дай-ка мне… грамм… двести с прицепчиком.

– В рабочее время? Что вы, Захар Силыч! – удивляется Полина.

– Да-да, в рабочее время! Я должен человека исправить.

Полина ставит на прилавок стакан водки и кружку пива.

Ваня всё в той же позе задумчиво играет свою любимую песню.

К гаражу подходит Захар Силыч. Он, видимо, на что-то решился. Размахивая руками, разговаривает сам с собой:

– Не извольте беспокоиться, товарищ председатель. Сейчас же займемся исправлением его в последней инстанции. Поставим на путь истинный… Только не судите меня!

Он подходит к дверям гаража.

Ваня, не замечая его, с увлечением играет на гармошке и тихо напевает песню, которую мы слышали в начале фильма.

Захар Силыч на цыпочках подходит к машине и, облокотившись на радиатор, как зачарованный, слушает.

Ваня с увлечением играет.

Захар Силыч растроган, на глазах его слёзы. Он тихо приближается к Ване. Ваня, только сейчас заметив его, вскакивает. Гармошка с жалобным стоном падает на землю.

Захар поднимает гармонь и, подавая её Ване, жестом просит сесть и продолжать игру.

Ваня покорно садится и шёпотом спрашивает: