Текст книги "Первое лето"

Автор книги: Георгий Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Глава восьмая

Встреча на заимке

– Ну Федька! Вот гад! – ворчал дядя Коля.

– Опытный ходок, что ты хочешь...

Серега отдернул занавеску, прильнул к стеклу и следил за Фросей, пока та не скрылась за воротами.

То, что Фрося, с одной стороны, чего-то недоговаривала, а с другой – переговаривала, то есть привирала, было ясно всем. Но ее слова, будто Федька, которого она упорно называла Ерофеем Павловичем, подался в сторону станции, казались вполне правдоподобными. Напрямую до самой границы опять непроходимая тайга, не зная дороги, в ней легко заплутаться. Да и далековато все же. А станция – вот она, почти рядом, по здешним понятиям.

Возникло только одно сомнение: если Федька так уж рвется на станцию, зачем ему надо было давать такой крюк? Ведь напрямую от того места, где он повстречался с геологами, куда ближе.

– Ложитесь, мужики, отдыхайте, я пойду с бабами побалакаю,– сказала Евдокия Андреевна, убирая со стола.

– Это ты насчет чего? – подозрительно глянул на нее дядя Коля.

– Да мало ли насчет чего? Делов у нас хватает,– неопределенно ответила хозяйка.

Она набросила на плечи теплый платок и вышла. Мы стали укладываться спать. Дяде Коле уступили кровать с пуховыми перинами. Серега, Димка и я постелили себе прямо на полу, между столом и кроватью. Накрылись, опять же, Серега – одеялом, Димка – плащом, я – своим пальтишком.

– И есть же люди, которые каждый день спят на подушках и укрываются одеялами! – зевнул Серега.

И тут, именно в этот момент, мы впервые увидели старуху, свекровь Евдокии Андреевны. Она высохла, согнулась крючком, но семенила еще довольно уверенно и скоро. Прошла через горницу на кухню, погремела там посудой,– наверное, ужинала накоротке,– и снова просеменила к себе в боковушку.

– Счастливый человек! – заговорил Серега, переходя на философский тон.

– Почему счастливый?

– Как же, родилась в тайге, прожила всю жизнь в тайге и умрет в тайге, не имея понятия о том, что где-то есть другой мир, всякие там города, железные дороги, самолеты и прочие трали-вали.

Стукнула дверь. В избе было темным-темно, но по шагам, по шороху юбки мы догадались, что воротилась хозяйка.

– Ну как? Что выходила?– вскочил на перинах дядя Коля.

– Ваш Федька, видать, серьезный мужик!

– А ты не Федьку ли ходила ловить?

– Рада бы, да он себе на уме. Спрашиваю одну, другую...

– И что говорят?

– А ничего, разузнала кое-что...

– Что разузнала? Выкладывай, раз начала.

– А то, что можете спать, не бояться,– сказала Евдокия Андреевна, проходя через горницу в боковушку, к свекрови.– Удрал ваш Федька. Пока вы лежали связанные по рукам и ногам, он уже верст десять отмахал.

Димка горько вздохнул, накрылся плащом до подбородка и отвернулся. Мне тоже стало жалко и обидно. Теперь Федьку не догонишь, на это и рассчитывать нечего.

Первым уснул Серега. Сказалась привычка спать где придется,– в избе ли, в палатке или под открытым небом, все равно. Потом, слышу, начал похрапывать и дядя Коля. Похрапит-похрапит и перестанет. Когда уснул Димка, я не слыхал. Я уснул последним, уснул с мыслью об отце, от которого давно не было писем, о матери, которая сейчас, конечно, переживает и за отца, и за меня, единственного сына. Я перебирал в уме всякие подробности нашей мирной жизни, пока они не растворились в призрачной дымке полусна-полуяви и не пропали совсем.

Рано утром я вышел на крыльцо и первым делом подумал, что скоро увижу своих. Нам уже ничего не оставалось, как следом за Федькой двигаться на станцию.

Наверное, эта мысль была на уме и у дяди Коли. Выйдя во двор вместе с Евдокией Андреевной, которая побывала где-то, воротилась, накормила нас завтраком и снова собралась куда-то по своим делам, он спросил:

– Так, значит, эта дорога?

– Дорога здесь одна, других нету,– как вчера Фрося, сказала председательша. Она постояла, будто раздумывая, и тише добавила: – Поживите у нас немного. Вчера Фрося путала-путала и совсем вас запутала. А мне почему-то сдается, что никуда он покамест не пойдет, этот беглый, затаится где-нибудь на заимке. Он хитер, правда, а вы будьте еще хитрее.

Дядя Коля стоял, переминаясь с ноги на ногу. В словах Евдокии Андреевны был здравый смысл. Во всяком случае, вполне могло быть, что Федька затаился где-нибудь и пережидает.

– А где у вас здесь заимки?

Евдокия Андреевна только руками развела:

– А кругом заимки. Где мужики косили сено и били орехи, куда зимой ходили промышлять зверя – везде ставили заимки.

Вышли на крыльцо Серега и Димка, оба отдохнувшие, довольные.

– Что за военный совет в Филях? – спросил Серега.

– Вот гадаем, как быть, что делать,– ответил дядя Коля.

– А что гадать? Плакало ваше золото. Надо, мужики, подаваться прямым ходом на станцию. «Выдали даме на станции четыре зеленых квитанции...» Читали стишок?

– Далеко он не мог уйти,– уныло протянул дядя Коля.

– Опять двадцать пять. Пока мы вчера распивали чаи да дули на синяки и шишки, он себе шел да шел без оглядки.

Нам сказать было нечего. Поимка Федьки казалась нам совсем безнадежным делом. Если тот подался на станцию, то теперь уже далеко – не догонишь. При этом варианте одна надежда: там, на станции, милиция, предупрежденная Александром Николаевичем, не даст маху. А на заимке... Но – попробуйте угадать, на какой он заимке. Их здесь не одна и не две.

– Про молотилку не забудьте,– напомнила, выходя со двора, Евдокия Андреевна.

Несколько поодаль ребятишки играли в «чижика». Дядя Коля поманил мальцов к себе.

– Слушайте, ребятки, вы не видали, куда вчера пошел мужик с ружьем?

Дядя Коля спросил на всякий случай, не ожидая услышать что-нибудь определенное, и тем более поразился, даже растерялся, когда один из мальцов, конопатый парнишка лет двенадцати, уверенно показал в ту сторону, откуда вчера пришли мы.

Серега строго посмотрел на парнишку:

– А ты не брешешь?

Парнишка, видно, обиделся и надулся: мол, хотите верьте, хотите нет, ваше дело.

– А ты что скажешь? – обратился дядя Коля к другому пацану, поменьше ростом, чем конопатый, в великоватой, должно быть отцовской, фуражке военного покроя. Тот застеснялся, потупился и молча отошел в сторонку.

Тогда Серега учинил конопатому настоящий допрос. Но зря он старался. Конопатый видел мужика мельком, не разглядел его хорошенько и даже не знает, было ли у него ружье. Информация, как сказали бы сейчас, требовала критической проверки.

– Ладно, чего гадать попусту, пора делом заняться. Вы вот что, ребятки, вы побудьте пока здесь, а мы с Серегой сходим и отремонтируем молотилку. Хлеб, да еще с салом, надо отрабатывать. Так я говорю, геолог?

– Так, дядя, так, золотые, можно сказать, слова,– засмеялся Серега.

Они ушли, захватив на всякий случай одностволку и карабин. Мы с Димкой какое-то время наблюдали, как мальчишки играют в «чижика» – эта нехитрая игра и нам была знакома,– потом вернулись во двор.

Деревенская улица, как и вчера, была довольно пустынной. Только старик в зипуне протарахтел на телеге – вез сено... Он лежал высоко на возу как-то бочком, блаженно жмурился и время от времени подергивал за вожжи:

– Ну-у, цевелись, цалая, цевелись!

Видно, буквы «ш» и «ч» он не выговаривал.

– Как ты думаешь, Александр Николаевич не забудет отбить телеграмму? – сказал я, вспомнив о матери и сестрах.

– О чем разговор,– уверенно ответил Димка.

Мы оба тосковали по дому, но Димка, как старший, и значит несущий ответственность и за меня, своего друга, старался не подавать виду. Наоборот, при случае он говорил, что сама погоня и связанные с нею передряги ему нравятся. Когда вернемся, будет что вспомнить.

– Самородок жалко...

– Жалко, конечно. Но я вот о чем думаю сейчас... Кончу десятый класс и обязательно подамся в геологоразведочный. Слыхал, что Серега говорит? Сибирь – это сундук, набитый всяким добром,– вот что он говорит.

– Я тоже...

– Что – тоже?

– Я тоже в геологоразведочный. Вместе с тобой. Димка протянул мне руку. Я крепко пожал ее.

Мы тогда не знали – откуда нам было знать? – что все в нашей жизни сложится не так, как мечталось.

Дома меня встретили убитые горем мать и сестры – за день перед тем они получили похоронку. Мать я не сразу узнал – до того она изменилась. Когда мы провожали отца, она и слезинки не обронила. А теперь плакала не унимаясь и все охала и хваталась за грудь. Сестры ходили тоже заплаканные и какие-то потерянные. Они и занятия в школе совсем забросили.

Беда не обминула и моего друга. Один из его братьев, старший, погиб в боях под Ельней. Прочитав извещение, Димкина мать свалилась замертво. Пришлось отливать водой и вызывать врача. Кузьма Иваныч крепился изо всех сил, утешая жену,– говорил: «Что поделаешь, война, не мы первые...» Но и он поседел за одну ночь. Он опять ходил в военкомат и ему опять отказали.

Мы с Димкой какое-то время учились в восьмом классе. А потом, после зимних каникул, оба пошли на механический завод, где изготовлялось и ремонтировалось шахтное оборудование. В школе рядом стояли наши парты. Здесь, на заводе, рядом стояли наши станки. Димка быстро освоил токарное дело и учил других, в том числе и меня. Он и здесь не ударил в грязь лицом.

Но тогда, в то утро, во дворе Евдокии Андреевны, мы не знали и не могли знать, что нас ждет впереди, и мечтали о геологоразведочном.

Мимо пробежал вприскок с удочкой в руках Пашка. Остановив его, Димка спросил:

– На рыбалку?

– Ну!

– А что у вас ловится?

– Плотва, окуни, пескари. А то и караси – во-от такие!

– И много ты налавливаешь?

– Ну!

– Что значит ну? По сколько штук?

– Бывает, и по двадцать.

– Ты хоть бы свежей рыбкой угостил,– сказал Димка и, услыхав в ответ Пашкино «ну», означающе неизвестно что, вдруг сказал: – Слушай, а где живет тетка Фрося?

– Михнеева, да?

– Ну! – в тон Пашке проговорил Димка.

Пашка показал в конец улицы, на самый крайний дом, за которым начинались черемуховые заросли. Дом как дом, он стоял на горке, сверкая окнами в резных наличниках. За домом виднелись амбар, сарай, хлев. Дальше полого уходил вниз еще неубранный огород с купами берез вдоль изгороди. В конце огорода чернела избушка с единственным окошком, таким маленьким, что его можно было закрыть ладонью. Это была баня.

– Слушай, ты вчера, когда возвращался из кедрачей, не видал мужика? Бритого такого, здорового, с рюкзаком и двустволкой?

– Ну!

– Что ну? Что ты все время нукаешь? – рассердился Димка.

– Я не видал, мамка видала.

– Где? Когда? Что ж ты молчал?

Оказалось, Пашкина мать вчера вечером возвращалась с лугов, где пасла коров, и навстречу ей попался какой-то мужик с ружьем и мешком за плечами.

– Федька? – глянул на меня Димка.

– Федька,– кивнул я.

Судя по времени, когда произошла эта встреча, Федька только что сделал свое подлое дело, то есть связал дядю Колю, и дал деру, хороня концы.

– А где сейчас мать?

Пашка сказал, что пасет коров, а где – он не знает.

– Вот те на, еще новость! Идем, надо сказать нашим,– позвал Димка.

По узкому проулку мы спустились вниз, к молотилке. Дядя Коля и Серега, засучив рукава, прилаживали к приводу какую-то шестерню. Рядом, у входа в сарай, стояли одностволка и карабин. Наверное, заряженные. Когда не надо, мы бываем особенно бдительными.

– Что, не сидится?

Мы рассказали о том, что узнали от Пашки. Дядя Коля и Серега слушали, переглядываясь. Потом дядя Коля встал, вытер руки соломой.

– Как твоя нога, Митрий?

Димка сказал, что нога ничего, идти не больно. Тогда бегом за вещичками!

– Прямо сейчас? – удивился Серега.

– Да, сейчас. Молотилку мы с тобой, паря, отремонтировали, и прохлаждаться нам здесь больше нет резона.

– Вообще-то правильно. Без милиции мы ничего не сделаем. А милиция – где она? Милиции сейчас не до Федьки. У нее своих дел хватает, поважнее. А нам... Нам надо отправляться. Одним домой, к папе с мамой, другим, как нам с тобой, Степаныч, на фронт. Гитлера бить,– повеселел Серега.

Мы решили не задерживаться в деревне и минуты. А тут и оказия подвернулась. Евдокия Андреевна посылала на заимку, расположенную на пути к станции, две подводы за сеном. С подводами отправлялись мальцы, уже знакомый нам конопатый и другой, крепыш, чуть пониже ростом. Мы хотели взять с собой Пашку. Но тот как ушел на рыбалку, так и пропал.

– Жалко, что уходите,– сказала Евдокия Андреевна, провожая нас до конторы.– Хоть бы немного побыли. Без мужиков-то нам совсем худо. Куда ни глянешь, везде мужские руки требуются.

Показав на мальцов, Серега пошутил:

– Вот они, ваши мужики. Не успеете оглянуться, как они подрастут.

Снова потяжелевшие рюкзаки мы уложили на телегу, сами пошли пешком. Лишь когда телеги катились под гору, мы с Димкой садились и подъезжали шагов двести-триста.

Вот позади остались крайние избы и огороды. Вот мы обогнули большое поле, ощетинившееся колючей стерней. За ложком было еще поле, тоже сжатое. И дальше началась сплошная тайга. Здесь не только полей, но и лугов нигде не было видно. Лес справа, лес слева и небо над головой.

– Где же твой тятька?

Конопатый глянул на дядю Колю, шмыгнул носом:

– На войне...

– А твой?

У другого хлопчика, крепыша, тятьки не было. Давно, года четыре назад, пошел на охоту, напоролся на медведя и сплоховал, промахнулся. А второй раз мать замуж не вышла.

– Вот оно что! – не то посочувствовал мальцу, не то просто принял этот факт к сведению дядя Коля.

– А я тебя, хлопец, помню,– вмешался в разговор шедший по другую сторону задней телеги Серега.– Два года назад мы стояли у вас в деревне, мать тогда еще тебя за уши драла, чтобы ты не лазил в чужие огороды. Драла, правда?

– Вы геолог?

– Угадал. Недалеко от вашей деревни мы кое-что нашли. Кончится война, понаедут сюда люди, понастроят заводов, и вместо вашей деревни Хвойная поднимется большой город. Ты хочешь жить в городе?

– Нет,– сказал конопатый.

– Ты просто не знаешь, что такое город,– пожалел мальца Серега.

И после, пока не показалась заимка, он все рассказывал о том, что такое город. Ребята слушали, разинув рот. Однако, немного спустя, когда Серега опять спросил, хотят ли они жить в таком большом, красивом городе, оба замотали головами:

– Н-нет...

Серега засмеялся, потрепал конопатого за вихры:

– Глупый ты еще, ничего не понимаешь... Мы поднялись на косогор.

– А вот, кажется, и заимка,– показал рукой дядя Коля.

Впереди открылась просторная долина, перерезанная наискосок ручьем. В одном месте поперек ручья легла земляная плотина и выше по течению образовался пруд. На берегу пруда, под березами, и притулилась избушка с двумя подслеповатыми оконцами. Здесь были сенокосы. Сюда зимой наезжали охотники.

Мы наметали на обе телеги сена, лежавшее в копнах, и отправили мальцов обратно. Теперь оба они шагали сбоку, держа в руках вожжи, изредка по-взрослому зычно покрикивая:

– Н-но, рыжие-чалые!

– Что, мужики, привал? – сказал Серега, когда мальцы скрылись из виду.– Привал! – ответил сам себе и повесил свой рюкзак на крюк у входа в избушку.

Здесь кончалась дорога. Дальше шла тропа.

– Привал так привал,– без лишних разговоров согласился дядя Коля.

Пока мы располагались и осваивались, он тщательно осмотрел местность вокруг, заглянул внутрь избушки, потянул в себя воздух и безнадежно вздохнул:

– Федькиным духом здесь и не пахнет!

– А почему должно пахнуть? Он не дурак, чтобы здесь отсиживаться. Для этого Федька найдет местечко понадежнее. Если подался на станцию, что вполне вероятно, то, будь уверен, уже отмахал половину пути,

– Нет, не скажи,– возразил дядя Коля.– Если Федька подался на станцию, то случилось это вчера вечером, не раньше. Значит, до этой заимки он добрался уже затемно. А дальше что? Дальше ему прямой расчет отдохнуть часок-другой.

– Прошел стороной,– стоял на своем Серега.

– Ну, знаешь ли, только набитый дурак попрется через чащобы, когда есть дорога,– сердито буркнул дядя Коля. После происшествия в сарае он как-то сразу постарел, согнулся.

Мы с Димкой жалели дядю Колю. Но что мы могли поделать, чем ему помочь?

– А ну, пацаны, за дровами! – распорядился Серега.

– Да, шуруйте тут, а я пойду взгляну на балочку...– Дядя Коля прошелся по довольно широкой и торной тропе – зимой здесь проезжали на санях,– постоял на берегу пруда и подался вверх по ручью.

Мы с Димкой притащили по охапке сушняка и, оставив Серегу шуровать, то есть разжигать костер и проворить ужин, тоже подались вверх по ручью. Это был ручей метра два шириной. Берега его кое-где обнажились, выставили напоказ песок и гальку. На одном таком прогале мы и увидели дядю Колю. Золотоискатель и здесь остался верен себе – вооружился обломком сухой березовой коры и принялся мыть песок. Когда мы приблизились, он оторвался от лотка, глянул через плечо:

– Вот люди, на золоте сидят, а золота не видят!

«Люди» – это, конечно, здешние жители, которые поставили здесь избушку, соорудили плотину, живут на заимке днями и неделями, ковыряются в земле, а главного богатства, которое в ней зарыто, и не видят.

– А вы что, намыли?

– Смотрите...– Дядя Коля показал две или три золотинки.

По сравнению с тем богатством, которое у нас стащил Федька, это было так ничтожно мало, что мы с Димкой невольно усмехнулись. Дядя же Коля и эти золотинки ссыпал в пустой, похожий на кисет, кожаный мешочек.

– Тут надо бы походить, пошарить, шурфы пробить, да поздно... Осень – смотрите, сколько сетей развесила...– Он показал на паутину.– Это она тепло ловит, не хочет упускать. Но – лови не лови, а от зимы никуда не денешься. Вон и птицы подались на юг. Вы как учитесь-то, ничего? Правильно, учитесь, ребятки. Война войной, а учиться надо, я так понимаю. Как там сейчас наши? Дюжат или отступают? Жалко – отступать-то!..

Солнце уже завалилось за вершины обсыпанных шишками елей, когда мы воротились к избушке. Серега разжег костер и ладил чай. Мы расселись кто где. Помолчали. Настроение у всех было неважное, хуже некуда. И тут услыхали стук лошадиных копыт по мягкому грунту. Не успели мы подумать, кто бы это мог быть, как на тропе показались всадники в военной форме.

– А вот нам и подкрепление! – весело сказал Серега и, вскочив на ноги, подался навстречу.

Дядя Коля тоже поднялся, но с места не стронулся. Только по еще недавно тоскующему лицу золотоискателя скользнула довольная улыбка. Мы с Димкой встали, потоптались на месте, ожидая, когда всадники подъедут к избушке. Расстояние быстро сокращалось, и мы уже видели их лица.

Впереди ехал на резвом чалом меринке невысокий, широкоплечий, с утиным, казалось, расплющенным носом майор. Видно, начальник. В седле он сидел как-то мешковато, расслабленно,– чувствовалось, устал за дорогу.

Следом за ним, на расстоянии всего нескольких шагов, держался молоденький, лет двадцати трех, лейтенант. В отличие от майора, человека уже пожилого, лейтенант сидел на коне прямо и от этого казался длиннее, чем был на самом деле. Гнедой жеребчик под ним так и пританцовывал.

Замыкал вереницу рядовой боец, как говорили тогда, на вид чуть старше лейтенанта, но моложе майора.

– Здравствуйте! – поздоровался майор, натягивая поводья.

Он спешился, кивнул своим подчиненным, те тоже спрыгнули на землю. Передав повод уздечки бойцу, подошел к нам. Испытующе посмотрел на старших, задержал взгляд на Сереге и, ткнув пальцем в его сторону, с хрипотцой в голосе произнес:

– Если не ошибаюсь, ты и есть Сергей... забыл фамилию!– Он полез было в планшет за блокнотом, где у него, наверное, была записана Серегина фамилия, но тут вперед выступил спешившийся лейтенант.

– Кочемасов,– подсказал он.

– Кочемасов, да? – повторил майор, продолжая вприщур смотреть на Серегу:

– Так точно, товарищ начальник,– Кочемасов,– неожиданно по-военному четко и громко отрапортовал Серега. При этом он стал по стойке «смирно» и опустил руки по швам.

– Геолог?

– Так точно, геолог,– опять отрапортовал Серега.

Дядя Коля стоял, ожидая, что майор и его назовет по фамилии, спросит, чем он занимается. Признаться, этого ждали и мы с Димкой. Однако ничего подобного не произошло. Можно было подумать, что мы для него не существуем.

– Будем знакомы – майор Загородько... А это,– показал на своих подчиненных,– члены, так сказать, боевого отряда – лейтенант Мальцев и боец Коноплин. Слушай, Коноплин,– обратился к бойцу,– расседлывай коней и пускай их пастись. Здесь мы заночуем. До деревни отсюда далеко?

– Километров десять-двенадцать,– ответил дядя Коля каким-то упавшим голосом.

Но майор даже не взглянул на него. Не спеша снял плащ, аккуратно повесил его при входе в избушку на крюк, вбитый в стену, походил, чуть-чуть приседая и работая руками.

– Как вода?

– Что вы, товарищ майор,– удивился Серега.

– А что? – Майор подошел к подмытой глинистой кромке берега, сунул руку в воду.– Здесь что, ключи?– спросил, не обращаясь ни к кому в отдельности.

– Мужики ручей запрудили...– опять как-то робко подал голос дядя Коля.

– Мужики знали, что делают,– по-прежнему не глядя на золотоискателя, как будто его и не было здесь вовсе, сказал майор.– Смотрите, какая красотища. И вода и кедрачи рядом. А где кедрачи, там всякое зверье. Зимой здесь охотники капканами ловят и из ружей постреливают.

– Вы что, бывали в этих местах, товарищ майор? – спросил Мальцев.

– Давно, еще в коллективизацию. Раскулачивать пришлось. Ну, приехал, посмотрел... Кулаков высылали на север, чтобы они там отучались от эксплуатации. А из этой дыры куда высылать? Пожил я здесь с недельку, колхоз, понятное дело, на рельсы поставил... Когда уезжал, так знаешь, как меня провожали? Суют – кто мед, кто сало, насилу отбился.

– Медку-то могли бы и взять, товарищ майор, сейчас бы пригодился,– смеясь, пошучивая, сказал лейтенант.

– Нельзя, Мальцев, нельзя. Я тогда приехал как представитель власти. И от того, как бы я повел себя, зависел не только мой личный авторитет, моя репутация, но и авторитет, репутация всей политической ситуации.

– Сколько же вам тогда было, товарищ майор?

– Я был ненамного старше тебя, Мальцев, а кумекал, что к чему.

Коноплин между тем спутал лошадей и вернулся к избушке.

– Что, дядя, рыбки-то наловили? – подмигнул дяде Коле.

Тот махнул рукой: до рыбки ли здесь... Зато Серега отнесся к словам Коноплина вполне серьезно.

– А у тебя что, неводок с собой? Так давай, мы это живо!

– Я думал, неводок-то здесь найдется, чалдоны – они на каждой заимке, где есть озерцо или пруд, держат неводок, бредешок. Народец практичный, расчетливый. Ну, рыбки не наловили, так, может, рябчиков настреляли? Вон у вас какая пушка...– Он показал на Димкину одностволку.

– Слишком многого ты захотел, Коноплин,– сказал майор, заглядывая в избушку.– Они даже сена не догадались натаскать. На чем же вы спать собираетесь? На этой трухе? – И, как бы впервые обратив внимание на нас с Димкой, в упор спросил:– Ну, а вы? Вы-то что здесь болтаетесь? Через три дня в школе, понимаете, первый звонок, а они по тайге шатаются, ну огольцы!

Новый человек, тем более если этот человек облечен властью, неизбежно несет с собой и новые порядки.

Сено в избушке, действительно, давно превратилось в труху. Мы с Димкой вынесли его и сложили на кострище. Оно вспыхнуло, обдавая жаром.

Здесь же, у порога, нашелся и веник-голик.

– Давай, а я схожу за сеном,– показал на веник Димка.

Я принялся мести. Сначала смел отруски и осечки с нар, потом вымел из-под нар и подмел пол. Окошки были маленькие, но света хватало. Я видел печку – настоящую русскую печку,– видел нары, лавки. На печке лежали распялки. Наверное, зимой охотники промышляли здесь белку, куницу и колонка.

– Ну как, подмел? – ввалился в избушку Димка, неся охапку сухого сена.

– Как видишь...

– А майор-то, а? Ты только глянь, глянь!

Мы вышли посмотреть.

Майор Загородько и лейтенант Мальцев нагишом вошли в пруд до пояса и плескались, тряся головой и пофыркивая.

– Ты сплавай, Мальцев, сплавай,– подзадоривал майор.

Дядя Коля сидел на корточках у костра и, казалось, не смотрел на купальщиков. А Серегу, судя по всему, одолевала зависть. Он то расстегивал, то снова застегивал рубаху, наконец, не выдержал – быстренько скинул с себя все верхнее и нижнее и с разбега бултыхнулся в воду.

– А-а... Бр-р...

– Что, хороша водичка? – засмеялся майор.

– Х-холодная, х-холера...– через силу проговорил Серега.

– То-то же! – захохотал довольный майор. Он окунулся с головой и опять стал подзадоривать Мальцева:– А ну сплавай, сплавай! Покажи, на что ты способен.

Лейтенант оттолкнулся, точно хотел выскочить из воды, как выскакивает карась, когда за ним гонится щука, и поплыл наискосок через пруд. На середине сложил руки лодочкой, пошел вниз и тотчас же пробкой вылетел на поверхность.

– На дне вода как лед, ужас! – крикнул оттуда.

– А вы, пацаны?– сказал Коноплин, кивая на пруд.

– Им нельзя, они могут простудиться,– подначил нас майор.

Димка начал сбрасывать ботинки и снимать рубаху. Я тоже разделся. Правда, мы с Димкой не бултыхнулись, как это сделал Серега,– просто зашли сначала по колено, а затем и по пояс. Но зашли спокойно, не ежась и не ахая, хотя вода, особенно поначалу, казалась очень холодной.

– Смотрите, а я думал...– изумился майор Загородько.

– Махнем? – Серега показал на противоположный берег.

– Хватит, хватит... Хорошенького помаленьку,– ответил за нас майор. Он вылез, надел подштанники и стал топтаться у костра, греясь и обсыхая.

Мы с Димкой вышли на берег, оделись. Вышел, оделся и лейтенант Мальцев. Серега еще какое-то время плескался, потом тоже вылез, подбежал к костру – синий от холода,– подставил спину, грудь, как это делал майор Загородько.

– А ты зря не искупался, Коноплин...

– Моя очередь завтра, товарищ майор,– улыбнулся боец.

– Ну, Коноплин, откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня,– это, знаешь ли... Правду я говорю, Николай... Как вас по батьке-то?

– Степаныч,– обрадовался дядя Коля.

– Так правду я говорю, Николай Степаныч? – повторил майор и посмотрел на него пристально, в упор.

– Ясное дело... Недаром и в народе говорят: пролитого да прожитого не воротишь,– невпопад ответил дядя Коля.

– Пролитого да прожитого... Это ты хорошо, прямо в точку! – восхитился Загородько. Он уже обсох, оделся и обулся, и теперь, переступая с ноги на ногу, звучно, с каким-то шиком и смаком скрипел новенькой портупеей.

Мы достали свои припасы – все, чем снабдила нас на дорогу хлебосольная Евдокия Андреевна. Лейтенант Мальцев вынул из переметной сумы банку консервов, полбуханки хлеба городской выпечки и немного комкового сахара. Все расселись вокруг костра, кому где было удобнее. Налили, посидели, ожидая, пока чай немного остынет.

– Как же вы, Николай Степаныч, прошляпили такого матерого бандита, как Баранов?

Вопрос был настолько неожиданный и задан был таким тоном, что дядя Коля смутился, растерялся и не нашелся, что ответить.

– Когда вы встретились?

– Да где-то в середине июля, числа семнадцатого или восемнадцатого...

– При каких обстоятельствах?

Дядя Коля как-то сразу успокоился, не торопясь опорожнил свою кружку, налил еще и, отпивая по глотку, принялся рассказывать о том, как нашел Федьку, худющего, голодного, не способного и шага ступить, как притащил его на горбу в избушку и выходил и как после этого они добывали золото.

– Вы знали, кто он такой? Что за птица?

– Нет. Сначала Федька темнил. То да сё, поди пойми... А за неделю до прихода ребят,– дядя Коля показал на нас с Димкой,– взял да и открылся. Так, мол, и так, хотели магазин обчистить, сдуру, а нас застукали, вот я и дал деру.

– А вы?

– А что я? – не понял дядя Коля.

– Преступник все-таки...

– Правильно, преступник. Однако, гляжу – мужик тихий, ничего такого не замышляет... Я, говорит, век буду тебя помнить... За золотом особо не гнался. Он и намыл-то всего граммов пятьдесят, мелочь, по нашим понятиям. Хоть золота в тех местах...– Дядя Коля тяжело вздохнул.

– Слышал. Кстати, кто из вас споткнулся о самородок весом шесть или семь килограммов? Ты?

Дядя Коля показал на Димку.

– Мы оба,– сказал Димка, кивая в мою сторону.

– И ничего, не подрались?

– А почему мы должны были подраться? – обиделся Димка.

Майор Загородько перевел все на шутку:

– Ну-ну, не серчай. С тобой, я гляжу, и пошутить нельзя. Александр Николаевич говорил, будто вы хотели отдать свой самородок государству... Это правда?

– Правда,– буркнул Димка.

Наступила пауза.

– Ну ладно,– построжел майор.– Я, между прочим, при исполнении служебных обязанностей и должен знать все. Мне одинаково важны и сами факты, то есть поступки людей, и мотивы, которые двигали людьми, когда они совершали эти поступки. К вам, ребята, у меня претензий нет. А вот к Николаю...

– Степанычу,– подсказал дядя Коля.

– А вот ты, Николай Степаныч, явно сплоховал. Узнав, что Федька беглый, тебе что надо было сделать?– резко спросил майор Загородько и, не дождавшись, когда дядя Коля ответит, продолжал: – Тебе надо было связать этому бандюге руки и вести в милицию. Между прочим, помогать милиции – гражданский долг каждого советского человека. Прежде чем отправиться сюда, я позвонил начальнику прииска. Подумал, грешным делом, что ты, Николай Степаныч, несознательный или злостный элемент, темнота, одним словом. Нет, толковый, говорит, честный и все такое прочее. А на поверку, выходит, начальник ошибся.

– Это почему же он ошибся? – вспыхнул дядя Коля.

Майор покачал головой:

– Ну, какой же ты толковый, если упустил такую птицу, как Баранов! Ведь он, хочешь знать, не только вор, но и бандит из бандитов. Я, честное слово, удивляюсь, как он тебя-то не кокнул. Предположить, что из чувства благодарности, но Баранов и благодарность... Мальцев, как это у Пушкина?

– Две вещи несовместные, товарищ майор,– подсказал лейтенант.

– Видишь – несовместные, так-то!– заключил майор и встал, размялся, пройдясь от костра к пруду и обратно. Прислушался. Тайга дышала сырым ветром. Иногда ветер доносил, швырял нам в лицо багряно-желтые листья, как бы напоминая о том, что все, лето кончилось, пора убираться отсюда подобру-поздорову.

Костер еще горел, но свет его уже бессилен был перед тяжелой, давившей со всех сторон темью. Скрипя новенькой портупеей, майор Загородько направился к избушке.

– Да, пора,– поднялся с нагретого местечка и Мальцев. Его давно клонило в сон.

Места на нарах всем едва хватило. Мы лежали плотно, бок к боку. Какое-то время слышно было, как то под одним, то под другим шуршит хорошо просохшее за лето сено, как трется брезентовым плащом о стену дядя Коля и сипло, с присвистом, дышит майор Загородько.

– Что же все-таки он натворил, мой разлюбезный друг Федька? – снова заговорил дядя Коля.

– Ну, это долгая история, отложим ее на завтра. А сейчас – спать! – скомандовал майор.– Сон святое дело. Правду я говорю, Мальцев?

– Убедительно,– отозвался Мальцев неожиданно бодрым голосом.

– Имейте в виду, искатели-старатели, завтра я разбужу вас рано, чуть свет. Операция предстоит серьезная, и для того, чтобы провести ее успешно, нужна свежая голова.