Текст книги "Первое лето"

Автор книги: Георгий Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Глава седьмая

Федька издевается над нами

– Эй, оголец, иди сюда!

Из проулка, заросшего травой-муравой, выбежал парнишка лет десяти, белобрысый, веснущатый, в рубахе навыпуск и штанах с протертыми коленками.

– Ну?

– Как тебя звать-то? Пашкой, да?

– Ну! – немного приободрился парнишка.

– Здесь каждый второй Пашка,– пояснил нам Серега.– А где народ, Пашка? На пашне, да?

– Ну...

– А контора в какой стороне, ну? – передразнил Серега.

Пашка улыбнулся, сверкнув россыпью золотистых веснушек, и показал, где контора. Мы сразу направились в контору, но там тоже ни души. Одни вялые, сонные мухи с монотонным гудением перелетали с одного окна на другое.

Мы вышли, уселись на высоком, в пять ступеней, крыльце и стали ждать.

– Здорово, тетка Ганя! – окликнул Серега шедшую мимо старуху.

Старуха остановилась:

– Доброго здоровьичка! – и косо посмотрела из-под платка.

– Как здесь жизнь-то?

– А ты кто такой, чтобы про жизнь нашу спрашивать?

– Мы геологи,– вмешался в разговор дядя Коля.

– Не знаю я никаких геологов,– насупилась старуха.

Она хотела было идти дальше, но Серега остановил ее:

– Погоди чуток... Ты скажи, где председатель, Павел... Забыл отчество...

– Эк хватился! Павла давно на войну взяли. Теперь у нас баба за председателя, Евдокия...– Старуха поджала сухие губы, повернулась к нам спиной и заковыляла своей дорогой.

Мы посидели, посидели, оглядывая с крыльца забытую богом деревеньку, и отправились к председателю на дом. Но и здесь пришлось ждать да ждать. Наконец, она пришла. Узнав, что мы геологи,– обрадовалась:

– И живите себе здесь. Я вас на постой определю и всяким довольствием обеспечу, запасы есть!

– Нет, Евдокия... Как тебя по батьке-то?

– Андреевна.

– Нет, Евдокия Андреевна, наш полевой сезон уже кончился. Все, что надо, нашли, все открыли и застолбили, теперь на фронт, фашистов бить.

– Так вы на сколько же?

– На денек, на два...– уклончиво ответил Серега.

– Ну, все равно, устраивайтесь хоть у меня, милости прошу. Я не убиралась сегодня, все некогда да недосуг, так что не обессудьте...– Она распахнула покрашенную охрой дверь, шедшую в сени, и пропустила нас вперед.

Изба была добротная, из тех, которые ставятся вот уж и правда на века. Она состояла из кухни и горницы, разделенной на две половины. В кухне печь и полати, в горнице – деревянная кровать с пуховыми перинами чуть не до потолка. В переднем углу – старинные иконы, почти совсем черные, привезенные невесть когда из России. На подоконнике – огурцы-семенники и дозревающие помидоры. Дверь в другую меньшую половину горницы – боковушку – была заперта. Что там, мы не видели.

– Располагайтесь, сейчас я вас покормлю чем-нибудь...

Евдокия Андреевна сбегала в погреб и принесла оттуда две кринки молока, порядочный ломоть сала и ковригу свежего хлеба.

Когда мы распластали ковригу на ломти, вся изба наполнилась ржаным духом. Хлеб был хорошо пропечен и очень вкусен. Мы ели и похваливали.

– Ты вот что скажи нам, товарищ председатель,– приступил к делу дядя Коля.– У вас здесь не появлялся мужик годков тридцати? Федором зовут. Отбился от партии, ищем – как в воду канул...– Золотоискатель выждал немного и добавил: – Чернявый такой, все зубы скалит.

– Нет, не появлялся.

– А может, от тебя, как от председателя, люди скрывают?

Евдокия Андреевна поглядела на гостя долгим испытующим взглядом, сдержанно улыбнулась:

– У нас каждый мужик, как петух на крыше, за версту виден...

– Жаль, жаль,– вздохнул дядя Коля.

У него, кажется, и аппетит пропал. Сколько надежд связывалось с деревней Хвойная, и на тебе!

– Заблудился, не иначе,– заметил Серега.

Хозяйка охотно подхватила:

– Тайга – она любого закружит. Мы в тайге живем и то дальше поскотины ни шагу. А пришлому человеку заблудиться чего проще! Иной ходит-ходит, кружит-кружит, да так и пропадает зазря. Мужики летом поедут сено косить или кедровые шишки добывать, глядь – одни белые косточки лежат. Это значит, пропал человек. Ходил-ходил, выбился из сил и пропал.

– Ну, если Федька пропадет, туда ему и дорога,– зло буркнул дядя Коля и немного погодя продолжал:– Федька – беглый, от суда удрал. Выходит, опасный преступник. Он и нас обобрал до нитки, ничего, сволочь, не оставил. Мы думаем, что Федька держит путь к границе или даже за границу. Конечно, распивать чаи по деревням этот бандит вряд ли осмелится. А вот зайти, чтобы раздобыть харчей, сменить одежду и обувь,– может. Последний раз, это было три дня назад, мы видели его на заимке возле ручья.

– Это за Лешачьим болотом, что ль? – спросила Евдокия Андреевна, не скрывая интереса, какой вызвал у нее рассказ дяди Коли.

– Может, и за Лешачьим, откуда я знаю... Но это, заметь, было три дня назад. А где Федька сейчас, можно только гадать. Зашел к вам харчами разжиться или проскочил дальше? Вот вопрос!

– Куда ему проскочить?

– Все же ты осторожненько поговори с бабами, разузнай то да сё. Мы сегодня у тебя переночуем. А ты тем временем и разузнай. Ты здесь власть, с тебя и спрос.

Перед тем как пойти к женщинам, которые в этот день возили хлеб с полей, Евдокия Андреевна попросила дядю Колю и Серегу посмотреть молотилку. Молотить пора, а молотилка, как на грех, забарахлила. Ну хоть ты цепы доставай.

– Сходим посмотрим,– пообещал дядя Коля.– Молотилка дело нехитрое,– продолжал он, когда хозяйка ушла.– А вот Федьку где искать? Силен, холера! Можно подумать, что у него отросла еще пара ног.

– Ладно, дядя, не горюй. Я тут сбоку припека и то держусь,– сказал Серега и вышел на крыльцо покурить.

Мы с Димкой тоже вышли, постояли немного. Неширокая улица упиралась обеими концами в тайгу. За огородами виднелись рыжие холмы, березники и осинники. На зеленом лугу паслись телята. Было тихо, безлюдно. Редко-редко донесется стук бадьи у колодца или кудахтанье курицы.

– А я и не горюю,– уныло отозвался из избы дядя Коля.– Тут, Серега, не горевать, а действовать надо. А вот как действовать, с какой стороны подойти и взяться, об этом надо подумать. Так что думай и ты, паря, у тебя голова, как у начальника прииска. И вы... Что вы там нахохлились, как воробьи под стрехой? Пойдемте хоть молотилку посмотрим, все дело.

Сейчас, вспоминая август сорок первого, я поражаюсь, до чего нагло действовал Федька. Кажется, он играл с нами, как хитрый, ловкий кот играет с глупыми мышами.

Забегая вперед, скажу, что эта наглость в конце концов и погубила Федьку. Он думал, что хитрее всех. А его перехитрили. Но это случилось несколько позже, когда на помощь нам подошел наряд милиции.

На ток дядя Коля взял одного меня. Серега сказал, что ничего не понимает в этих молотилках. А Димка натер себе ногу и хромал, ему лучше было посидеть дома.

– Вы ружье возьмите,– посоветовал Серега.

– Это еще зачем? Мы идем не Федьку ловить, а молотилку ремонтировать,– буркнул дядя Коля.

И мы отправились на гумно, где стоял сарай, а рядом с сараем – неисправная молотилка, о которой говорила Евдокия Андреевна. Именно сюда женщины днем свозили хлеб.

Со стороны деревни к гумну подступали огороды, еще не убранные. С другой стороны, противоположной, начинался неглубокий ложок, заросший мелколесьем. Когда мы подходили, женщины как раз на двух телегах привезли снопы, сложили их и снова уехали. Навстречу нам попался Пашка. Пока мы обедали, он успел слетать за кедровыми шишками. Дядя Коля поманил Пашку и, показывая на удаляющиеся порожние телеги, спросил:

– Куда это они спешат?

Я ожидал, что тот затянет свое «ну». Однако на этот раз Пашка заговорил нормальным, человеческим языком:

– А я знаю...

– Кто же знает?

Пашка смущенно опустил глаза и переступил с ноги на ногу.

Тогда дядя Коля спросил:

– Ты, парень, не видал здесь чужого мужика, здорового такого, черного?

– Не видал...

– А может, все-таки видал? Ты подумай, вспомни!

– Не видал...– Пашка снова переступил с ноги на ногу. Стало ясно, что больше от него ничего не добьешься. Если и видал, то все равно будет твердить, что не видал.

Дядя Коля вздохнул:

– Ладно, иди!

Пашка пошел своей дорогой. Я крикнул ему вдогонку:

– А шишек у вас много?

– Ну!

– А далеко за ними идти?

– А чтоб сказать очень, так нельзя. На гриве, за вторым логом. Там кедрачи.

Вот это выдал – целых три фразы за раз... Ну и Пашка!

Мы обошли молотилку со всех сторон.

– Ну, поглядим-посмотрим, что с этим агрегатом...– Дядя Коля потянул на себя привод, куда обычно впрягают коней. Шестерни застучали, передаточный вал завертелся, а барабан с блестящими зубьями как был, так и остался мертвым.– Понятно... Немного подтянуть, подвинтить и полный порядок... Что одни бабы могут, тут техника, ее понимать надо... Только, слышь, без гаечного ключа или хотя бы плоскогубцев, голыми руками и мужики здесь ничего не сделают... Глянь-ка, может, в сарае какие железяки найдутся, чалдоны народ такой, они все в сараях да амбарах держат...

Я шмыгнул в сарай. Здесь было темно, пахло дегтем и мышами. Я какое-то время стоял, привыкая к темноте, и вдруг, совсем неожиданно, увидел перед собой Федьку. Он стоял в двух шагах, за плечами у него был тяжелый рюкзак, а в руках – двустволка. Я хотел крикнуть: «Дядя Ко-оля-я!» Но Федька надвинулся на меня черной тучей, прижал к стене и зажал мне рот.

– А-м-м...– только и успел промычать я из-под жесткой Федькиной ладони.

– Вась, где ты?

Дядя Коля вбежал в сарай и остановился как вкопанный. Этим и воспользовался Федька. Отшвырнув меня в угол, он рванулся к золотоискателю и, не дав ему опомниться, свалил на землю и его. Как он это сделал, я не видел, только слышал возню, сдавленные хрипы и нечленораздельное бормотанье. А когда приподнялся, Федька уже сидел верхом на дяде Коле и заламывал ему руки.

– Ты, Николай Степаныч, у меня вроде хвоста...

– Слушай, Федор, отдай золото, добром тебя прошу. А не то ведь худо будет. Все равно тебя схватят,– задыхаясь от боли и обиды, проговорил дядя Коля.

– Разъяснил, спасибо,– ухмыльнулся Федька.– А ну сдай назад,– вдруг зарычал он, глядя в мою сторону. Видно, услыхал, что я начинаю подниматься.– Сдай, сдай, а не то задушу и тебя, мне терять нечего.

– Всех не передушишь. Да и поймают тебя скоро, гад ты ползучий. Обложат, как волка, и никуда тогда не уйдешь. Придется за все держать ответ.

– Уйду!

– Куда, подумай? Завтра сюда явится милиция... Ну что ты против милиции, один-то? И в тайге ты еще слепой щенок. Схватят и снова туда, откуда сбежал.

– Ну, схватят или не схватят – это мы еще посмотрим! – презрительно сплюнул Федька.

Он стоял, расставив длинные ноги на ширину плеч, и держал двустволку наизготовке. Казалось, еще слово и он разрядит в дядю Колю оба ствола.

– Ты ружье-то... ружье-то отведи, дура!.. Заряжено, поди, может и выстрелить,– растягивая слова, проговорил дядя Коля и тоже начал приподниматься.

– Не шевелись,– взвился Федька,– а не то, даю слово, я оставлю твою жену вдовой, а детей сиротами. За добро, которое ты сделал мне, я тебя до смерти помнить буду. А за то, что ты привязался, как хвост, и махорки на цигарку не дам, если попросишь.– Он мельком глянул за ворота, где уже сгущались сумерки, и вдруг сменил гнев на милость: – А сейчас иди. Иди и не оглядывайся. И этого щенка бери с собой. Не хочу о вас руки марать.

Я подошел к дяде Коле и остановился в нерешительности.

Дядя Коля встал, но с места не сдвинулся.

– Нет, Федя, друг сердечный, слишком долго я за тобой гонялся, чтобы так просто... Бросай ружье, гад! – вдруг крикнул он, потрясая кулаками. Голос его зазвенел от ярости.

Федька, конечно, в один момент мог продырявить нас обоих. Почему он этого не сделал, я тогда не понимал и сейчас не понимаю. Скорее всего, был уверен, что сладит с нами и так. Все преимущества были на его стороне.

– Ну, раз так, тогда... Я к тебе по-хорошему, а ты...

– Бросай ружье, гад! – звенел голос дяди Коли.

Он лез прямо на Федьку. Тот пятился, сохраняя, однако, короткую дистанцию. Я бестолково метался сзади дяди Коли, не зная, что делать, как ему помочь. И в это время Федька сделал неожиданный выпад и резким, мгновенным ударом приклада свалил дядю Колю с ног. Свалил и снова заломил ему руки за спину.

– А ну-ка ты... подай! – показал мне на висевшие при входе в сарай вожжи.

И я... подал. Почему и зачем я это сделал, я и сам не знаю. Я до сих пор не могу простить себе этого. Не настолько же я тогда перепугался, чтобы потерять рассудок. Но факт остается фактом: я снял вожжи с крючка, на котором они висели, и подал их Федьке. Тот связал дяде Коле руки этими вожжами, проверил, крепок ли узел. После таким же манером связал и ноги.

– Спасибо, Вась... Ты умный парень, понимаешь свой интерес,– похлопал меня по спине и противно осклабился.

Вот когда он сбылся, тот сон.

– Вор! Гад! Бандит! – заорал я что было мочи и набросился на Федьку.

– А это, Вась, ни к чему. Я с тобой по-хорошему а ты... За такие слова можно ведь и по морде схлопотать.– Он вразвалочку подошел ко мне, взял меня за шиворот и с силой швырнул на дядю Колю.– Вот та-ак... Теперь полный порядок... И у меня не орать и не визжать, не то придушу как миленького и ойкнуть не успеешь.

– Бандит... бандит проклятый...

– Не надо,– попытался успокоить меня дядя Коля. Потом, обращаясь уже к Федьке, выдавил из себя с презрением и ненавистью, на какие только был способен: – Ты, Федор, загубил в себе человека. Что ты теперь? Кожа да кости, набитые всяким дерьмом, вот и все. Поэтому тебе нет и не будет никогда прощения. Ты можешь изгаляться над нами, как тебе вздумается, даже кокнуть нас, чего проще. Но и после этого далеко не уйдешь, помяни мое слово. Схватят тебя и заставят держать ответ.

Федька делал вид, что не слушает и слушать не желает, и смотрел куда-то в пустое пространство.

– Мне, конечно, надо бы укокошить вас обоих, как злостных врагов,– издевательски ухмыльнулся он, закуривая цигарку,– да жалко кровь проливать. Ее и без того много льется, крови-то. Я тут на досуге подумал и пришел к заключению, что Гитлера вам не одолеть, кишка тонка. Пока вы то да сё, он вон куда пропер!

И дядя Коля вдруг заплакал. Наверное, от бессилия заплакал, оттого, что, вот, он лежит, связанный, а этот гад стоит над ним и еще измывается.

– Приютила здесь меня одна солдатка... Изба с краю, и перина пуховая, теплая... Хотел отдохнуть, отоспаться, силенок набраться для дальнейшего броска к полной свободе... Ну да ладно, как-нибудь... А тебе, Николай Степаныч, фартовый ты человек, мой совет: не гонись – не догонишь. Когда появляется волк, у зайца отрастают ноги, понял? Прощевайте, друзья-приятели! Больше, надеюсь, мы с вами не встретимся.

Федька поправил за плечами набитый до отказа рюкзак, легко подкинул двустволку в воздух, подхватил ее правой рукой, демонстрируя свою ловкость, и подался к выходу. Только мы его и видели. Дядя Коля лежал, связанный по рукам и ногам, и плакал почти навзрыд. Меня Федька хотя и швырнул наземь, но связать не успел. А может, ему это было ни к чему. Я встал на корточки и принялся развязывать тугие узлы. Но руки у меня дрожали, да и темно было хоть глаз выколи, и я ничего не мог поделать.

Не знаю, как долго пришлось бы мне возиться с этими проклятыми узлами, если бы не Евдокия Андреевна. Узнав от Сереги, что мы еще не вернулись, она взяла фонарь «летучая мышь» и подалась с тем фонарем на ток.

– Ой, мамочка, да кто же вас так? И связал-то, черт окаянный, крепко, не развяжешь,– запричитала она по-бабьи.– Неужели тот, беглый? Ну хват! И как вы поддались, двое-то? А еще по тайге ходят, зверя промышляют!

– Ты попридержи язык-то,– смущенно пробормотал дядя Коля.

– А молотилку? Как же молотилку-то, не наладили? Ну, геологи, придется вам на завтра оставаться. Пока не отремонтируете молотилку, я вас никуда не отпущу.

– Наладим твою молотилку. И можешь потом молотить на ней хоть всю зиму.

Хозяйка не проговорилась и виду не подала – только прыскала в фартук, видимо, вспоминая, как развязывала тугие узлы, помогая зубами. Не вытерпел, признался во всем сам дядя Коля. Когда Серега, сунув записную книжку в задний карман брюк, спросил, где мы так долго пропадали, вольный искатель-старатель усмехнулся:

– С Федькой балакали.

– Ври больше! – не поверил Серега.

– Так, слышь, побалакали, что у меня ребра болят. Да и здесь тоже...– Он спустил рубаху и показал совсем черное от кровоподтеков плечо.

– Как же это так вышло?

Пришлось рассказать обо всем по порядку. Серега и Димка слушали, отпуская обидные для нас замечания. Особенно не скупился на слова Серега. И тюфяки, и лапти, и ротозеи – как только он нас не обзывал. А под конец осуждающе покачал головой и заметил, что мы действовали неправильно и к тому же нерешительно, поэтому Федька легко, почти шутя и расправился с нами.

– Интересно, что бы ты сделал, окажись на нашем месте?

– Не знаю, все зависит от обстоятельств. Но и так просто Федька меня бы не взял, дудки! Когда сталкиваются лбами двое, трое, исход борьбы зависит не только от силы, но и от ума. Серого вещества у вас в мозгу маловато, в этом все дело.

– К-какого вещества? – обиделся дядя Коля.

– А такого,– засмеялся, скаля зубы, Серега и постучал пальцем себе по лбу.

– Зато у тебя его, я гляжу, слишком много,– разозлился золотоискатель.– Федька с ружьем, бабахнет, и концы, никто не услышит. А если и услышит, сразу-то не сообразит, что к чему. Вот ты, побежал бы на выручку, а?

– Не знаю... Наверное, побежал бы. Узнать – какому дураку вздумалось стрелять на краю деревни.

– Вот то-то и оно, что не знаешь,– принимая в расчет лишь первую часть Серегиной фразы, обрадовался и подхватил дядя Коля.– Когда смотришь со стороны, все кажется просто. «Подумаешь, Федька!» А он, этот Федька, тоже себе на уме. Была бы у меня винтовка, я бы его, сволочугу, на месте пристрелил. А то ведь у меня во,– он растопырил пальцы,– а у него «Заур», два ствола. Слышь, председатель, ходь-ка сюда.

В горницу, где мы сидели, вошла Евдокия Андреевна. Остановилась у порога, спросила:

– Что вам? Аль чего надумали?

– Ты скажи, кто у вас здесь солдатка?

– Ой, да у нас теперь что ни баба, то и солдатка.

– В крайней, говорят, избе живет, тайга рядом...

– Кто говорит? Беглый, что ль?

– Беглый, беглый...

Евдокия Андреевна перебрала все крайние избы, не зная, на какой остановиться.

– Фрося разве...– наконец смекнула она, очевидно, вспомнив что-то такое, что было связано с Фросей. Но тут в кухне зашипело, заскворчало, и она метнулась обратно к печке.– Ой, яичница подгорела! Если вы насчет беглого, то у Фроси он был, не иначе. К ней все мужики липнут,– крикнула оттуда.

– Что ж, Фрося так Фрося,– кивнул дядя Коля. Скоро на столе появилась большая сковорода с яичницей на свином сале.

– Предлагаю хорошенько подзаправиться, а потом и продолжать обсуждение нашего, прямо скажу, незавидного положения,– сказал Серега, потирая руки в предвкушении сытного ужина.

Если иметь в виду, что в тайге мы питались то олениной, то медвежатиной, да и те появлялись в нашем котелке не каждый день, ужин можно было считать царским. Тем более и сама сковорода занимала полстола.

– Ешьте на здоровье,– угощала Евдокия Андреевна.

– Что-что...– улыбнулся Серега, поддевая вилкой яичный желток вместе с ломтиком истекающего жиром сала.

Дядя Коля тоже было нацелился на золотистый желток, обволакивавший ломтик сала, он уже протянул было руку, как вдруг оглянулся на окно, возле которого сидел, и задернул шторку.

– Боишься? – усмехнулся Серега.

– Не боюсь, а так...– смутился дядя Коля, наконец принимаясь за тот же самый желток.

Мы с Димкой не отставали от взрослых.

У меня было такое чувство, будто все, что я пережил в последние дни, случилось не со мной, а с кем-то другим. Речка Малая Китатка, золотой самородок невиданных размеров, бегство Федьки, встреча с геологами, схватка в сарае – все казалось фантастикой. И только вкусная яичница, на глазах исчезающая со сковородки, да усталые, худые и заросшие лица моих товарищей заставляли верить в реальность происходящего.

Евдокия Андреевна насторожилась, прислушалась.

– А вот и она, легка на помине! По шагам слышу, что она.

– Фрося?

– Фрося, точно. Эта не позволит, чтобы ее связали вожжами. Она сама кого хочешь свяжет.

Дядя Коля стыдливо крякнул и принялся снова за яичницу.

Слышно было, как в сенях кто-то стукнул дверью. Потом твердые, уверенные шаги раздались в кухне.

– Есть тут кто живой?

– Есть, есть... Пока – есть... Заходи, Ефросинья,– отозвалась Евдокия Андреевна.

В проеме дверей показалась высокая, ладная, в кофточке, перетянутой в поясе, и длинной юбке молодая черноглазая и румяная женщина. Это и была Фрося, солдатка.

– Доброго вам здоровьичка,– поклонилась она, быстро оглядывая застолье.

– Здравствуй...– сухо ответил за всех дядя Коля. Что-то проговорил полным ртом и Серега, но что

именно,– разобрать было трудно.

– Ужинала? А то садись...– пригласила ради приличия хозяйка.

– Спасибочко,– отказалась Фрося.– Я гляжу, у тебя гостей, гостей... Это что ж, опять насчет войны, что ли? Так уже был один, разъяснял, чего еще!

– Пришли посмотреть, как вы здесь без мужиков обходитесь,– пошутил Серега.

– С такой председательшей...– Фрося озорно посмотрела на Евдокию Андреевну.

– Прижимает?

– Житья не дает! Ох ты, мнеченьки!

– Хватит тебе, балаболка! Если по делу пришла, так садись, говори!

– Какое у меня дело...– гостья села на лавке между столом и кроватью. Семилинейная керосиновая лампа висела под потолком, но так, что весь свет падал в ее сторону, и теперь я разглядел лучистые ямочки у нее на щеках, серебряные серьги в мочках ушей и выбившиеся из-под цветастого платка темные волосы.– Я гляжу, тебе везет, Авдотья. Столько мужиков... А ко мне вчера прибился один охотничек... Я думала, хоть с недельку поживет. А он переночевал, отоспался, в баньке попарился и поминай как звали.

Мы переглянулись. Зайти в деревню, помыться в бане, отоспаться... Ну и Федька! Непонятно только было, за каким чертом он поперся в сарай.

– Кто такой? Как звать? – строго спросил дядя Коля.

– А на лбу у него не написано,– повела округлым плечом Фрося.– Сказал – охотник, чего еще надо. Ружьецо у него дорогое. Я ему: «Давай меняться! У меня не хуже!» А он: «Ишь чего захотела!» А мужик ничего, так в душу и лезет.

– Постыдилась бы,– укоризненно глянула на гостью Евдокия Андреевна.

– А чего такого я сказала?

– Ничего, сама знаешь...

Фрося вздохнула:

– Чего стыдиться-то? Был и нету-ти. Ему, вишь, задерживаться никак нельзя. У него дела! Я ему: «Брось, милок, всех дел не переделаешь!» А он: «Не могу, слово дал!»

– Когда же он явился к тебе, этот сокол ясный? – отложил в сторону вилку и пересел лицом к Фросе дядя Коля.

– Да вечером, уже затемно. «Пусти, тетка, охотника!» Проходи, говорю, я таких охотников, как ты, столько перевидала, что и по пальцам не сосчитать.

– А звать его как? Не Федькой, случаем?

– Нет. Он себя Ерофеем Павловичем называл. Сел за стол, призадумался и говорит: «Эх ты, Ерофей Павлович, вольный охотничек, и далеко же тебе еще шагать!» А после, как поужинал, и в баньку попросился.

– Ой, врешь ты все, Ефросинья,– презрительно посмотрела на гостью Евдокия Андреевна.

– Вот те крест...– Фрося истово перекрестилась.– Ну, собрался мой Ерофей Павлович в баньку, пошел, и , гляжу, все свое берет с собой – мешок с лямками, ружье... «А исподнее-то у тебя есть?» – спрашиваю. «Обойдусь!» – говорит. Пришлось дать мужнино, какое осталось. Ну, помылся, переночевал и пропал. Только я его и видела, касатика.

– Когда же он ушел, этот... Ерофей Павлович? – спросил дядя Коля.

– Да засветло... Я ему: «Побудь еще хоть денек-другой, куда ты...» А он ни в какую. Спасибочко, хозяйка, за угощение, говорит, а также за жаркую баньку с веничком, хороша, говорит, банька, сразу десять пудов с плеч...

– В какую сторону он намылился? – прервал Фросину болтовню дядя Коля.

– Ерофей Павлович?

– Пусть будет Ерофей Павлович...

– Ой, господи, так у нас же здесь одна дорога, известная. И ведет она прямёхонько на станцию. А все другие чужим людям заказаны, там тайга. Мы здесь сроду живем и то далеко-то не ходим, боимся, что леший запутает. Да и путает. В позапрошлом году пошел один...

Фрося начала подробно рассказывать про какой-то случай, но мы ее уже не слушали. Мы думали о Федьке, который дурачит нас какой день подряд. Можно было подумать, что он нарочно подпускает нас к себе так близко, чтобы затем ускользнуть совсем безнаказанно.

– Кто-нибудь еще видел Ерофея Павловича? – помрачнел, насупился дядя Коля.

– Не знаю... А что? Зачем он вам?

– Морду ему набить надо, а после связать и переправить за колючую проволоку, вот зачем. Как он попал в сарай на току? Это ты ему подсказала?

– Да что вы, господь с вами...– испугалась Фрося.

Она клялась и божилась, что Ерофей Павлович ушел от нее еще утром, когда рассвело, а куда – не сказал. Если в сарае прятался, так она-то здесь при чем? Да, может, в сарае был вовсе и не Ерофей Павлович, а кто-то другой.

– Он самый, красавица. Только зовут его не Ерофеем Павловичем, как он сказал тебе, а Федором. Да, может статься, и это имя у него чужое,– говорил дядя Коля, вылезая из-за стола и вышагивая к двери и обратно.

– Ой-ой-ой, а я-то, дура, уши развесила...

Фрося посидела еще немного и ушла. У нас у всех было такое чувство, что сокрушалась, пугалась она так, для отвода глаз. Во всяком случае, когда она уходила, то весело, озорно сверкнула белыми, как ореховые ядрышки, зубами, отчего ямочки на ее щеках стали еще лучистее.