Текст книги "Первое лето"

Автор книги: Георгий Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Кто думает, что это просто – сбивать кедровые шишки,– тот ошибается.

Раньше мы срубали длинный шест и забирались с тем шестом на самую вершину. Там усаживались половчее в развилке, привязывали себя веревкой или ремнем к стволу и начинали шишкарить, иначе говоря, сшибать шишку за шишкой.

В этот раз мы захватили с собой било, или коло-тень, как его зовут в некоторых местах. Однако било оказалось нам не по плечу. Дядя Коля советовал: «Бросьте вы эту дуру, ничего у вас не выйдет!» И теперь мы жалели, что не бросили.

– Давай спустимся в низину, попробуем с шестом,– сказал Димка.

Мы спустились в ложок, заросший малинником и кипреем. Здесь пахло сосновой смолой, опавшими березовыми листьями и болотной сыростью. Где-то неподалеку часто и громко стучал дятел. С ветки на ветку перепрыгивали бурундуки. Нас они не боялись.

– Интересно, сколько дядя Коля намыл за лето? – вдруг ни с того ни с сего сказал Димка.

– Говорит, плевое место. Значит немного.

– Скажет он правду, как бы не так! Если рыбаки и охотники любят преувеличивать, то золотоискатели, наоборот,– преуменьшать. Такая у них натура.

Отправляясь в тайгу, Димка всякий раз брал с собой большой нож с самодельной рукояткой. Обычно нож висел у него в чехле на поясе. Чуть что – заросли болиголова, саранка – он вынимал его из чехла и пускал в ход. Вот этим-то ножом он и срезал сейчас тонкую длинную березку, очистил ее, привязал шнурком к ремню и полез на верхотуру. Я стоял внизу и ждал, когда он там устроится поудобнее и начнет махать шестом.

Наконец он устроился, привязался покрепче, крикнул:

– Лови-и! – И – началось.

Шишки с дробным стуком падали на землю. Я подбирал их, совал в мешок.

– Вот еще пара! Еще! – орал Димка.

– Не бойся, мимо мешка не пролетят! – отвечал я, не переставая поглядывать вверх, опасаясь, как бы какая дурная шишка не угодила мне по голове.

Потом Димка спустился вниз и перешел к следующему кедру, который облюбовал сверху. Лезть на верхотуру настала моя очередь. У нас с ним всегда было так: сначала он, потом я... Димка подсадил меня, подал шест. Я залез повыше, уселся в развилке, как в седле, и на всякий случай привязал себя к стволу ремнем.

Когда я устроился и огляделся, у меня дух захватило, до того было хорошо. На все стороны открывался необъятный лесной простор. За логами виднелись еще лога, за горами – еще горы, и так без конца. Самые дальние лога и горы тонули в синей дымке. Отсюда они едва угадывались.

– Ну что ты там? Давай! – поторопил меня Димка.

Я принялся сшибать одну шишку за другой. Димка метался, подбирая их, и громко кричал:

– Молодец, здорово у тебя получается!

Я и сам видел, что получается у меня неплохо, и был горд этим. Позже я не раз убеждался, что удача в любом деле, даже, казалось бы, самом простом и малом, окрыляет человека, удваивает и утраивает его силы.

Минут через двадцать на кедре не осталось ни одной шишки, до которой можно было дотянуться. Я крикнул: «Сторони-ись!» – и сбросил шест на землю. Потом слез и заглянул в мешок. На меня пахнуло крепким кедровым духом. Мешок не лежал, а стоял,– он был полон, что называется, под самую завязку. И шишки все были крупные, спелые, одна к одной.

Так мы по очереди забирались с шестом на кедры и сбивали все шишки, какие только попадались на глаза. Потом стали выбирать поспелее и покрупнее. И лишь после того, как наполнили оба мешка, направились к избушке.

– Здесь бы денька три пожить...– разохотился Димка.

– Давай поживем. Не прогонят же нас эти старатели-золотоискатели!

– Прогнать-то, может быть, и не прогонят... Этот... дядя Коля, видать, свой мужик. Не успели мы как следует познакомиться, а он уже весь нараспашку...

Впереди, за черемуховыми кустами, по стволу поваленного ветром огромного суковатого дерева взад-вперед сновали полосатые бурундуки. Они то отчаянно гонялись друг за другом, то становились на задние лапки и зыркали по сторонам, точно желая убедиться, что им ничто не грозит. Сбросив тяжелый мешок с загорбка, Димка опустился на корточки и стал подкрадываться. Но бурундуки, услыхав подозрительный шорох, на секунду застыли столбиками и – поминай как звали.

– Так за чем же тогда дело? – повторил я свой вопрос.

– Да им вроде бы совсем не хочется, чтобы мы здесь торчали,– ответил Димка.

Я опять подумал, что это, наверное, дезертиры, не иначе, но ничего не сказал. Мы как раз подошли к Ки-татке, надо было перебираться на другой берег, а сделать это с тяжелыми мешками на плечах было не просто. Пришлось искать узкую горловину и прыгать с камня на камень, рискуя в любой момент загреметь и искупаться в ледяной воде.

Глава третья

Дядя Коля принимает решение

– Топай, топай, Федя,– услыхали мы, подходя к избушке, голос дяди Коли.

Из-за угла вышел Федор. Он запустил ручищи в Димкин мешок, выбрал пару самых крупных шишек, стал шелушить их и грызть орехи, выплевывая скорлупу себе под ноги.

– А что? Вполне!

Следом за Федором показался, бормоча что-то вполголоса, и дядя Коля.

– Полные мешки, вот это да-а! Молодцы!

– Они и не то могут. Правду я говорю? – подмигнул одним глазом Федор.

– Теперь они такие...– Дядя Коля легонько похлопал меня по спине.– Вот подрастет мой Никишка, станет первым таежником, уж это точно. Я его, сукина сына, всему обучу – и как золото искать, пусть знает, и как суп из топора варить. Человек все должен уметь, на то он и человек, факт!

Мы с Димкой отправились за сушняком, а когда воротились,– на таганке уже висел котелок с водой. Дядя Коля вспарывал охотничьим ножом консервную банку. Его напарник сидел на бревне и как-то по-кошачьи блаженно жмурился. Рукава он засучил по локоть, воротник расстегнул, обнажив заросшую волосами грудь.

– И что же там сейчас деется, на свете-то? Просветили бы...– вытирая нож о голенище сапога, спросил дядя Коля.

Складывая сушняк аккуратной кучкой – он во всем любил порядок,– Димка тяжело вздохнул:

– Что деется, отступают наши!

– Кто такие наши? И куда они отступают?

– Известно куда...

– А все-таки? Это, слышь, интересно!

Мы остолбенели. Оказывается, дядя Коля и Федор ничего не знают. Мы и в мыслях не допускали, что есть на свете люди, которые ничего не знают о войне. А они не знают, это было ясно. Они не знают, что фашисты напали на нас, напали подло, без объявления войны, и что наша армия не в силах сдержать вражеской лавины, отступает, и неизвестно, когда это отступление кончится.

– Так война же, вы что, не слыхали?

– Какая война? С кем война?

– С немцами, вот с кем. Гитлер на нас напал.

Дядя Коля даже консервную банку уронил из рук:

– Ври больше!

– Мы с тобой врем, видал? – рассердился Димка.– Фашисты захватили половину Украины, всю Белоруссию, подошли к Ленинграду...

– «Украину, Белоруссию...» Так что же вы молчали до сих пор, елки-палки! А ну рассказывайте все по порядку!

Дядя Коля был не просто поражен,– он был ошарашен. Зато на Федора новость, кажется, не произвела большого впечатления. Он вприщур посмотрел сначала на нас с Димкой, потом на растерянного дядю Колю и насмешливо произнес:

– Как же это, отступаем, а?

Мы рассказали все, что знали. Однако знали-то мы, в сущности, очень мало. Газеты, радио каждый день одно и то же: бои, бои... Враг несет большие потери в живой силе и технике, сбитые самолеты и подбитые танки исчисляются десятками и сотнями, и все же, несмотря на это, фашисты продолжают наступать, захватывая все новые и новые города.

– Вот так дела-а! Ну, дела-а!– как в бреду повторял дядя Коля.

Ему, видно, трудно было вообразить, поверить, что началась война и что она складывается не в нашу пользу. Мы-то с Димкой кое-что видели своими глазами. Мы видели, как огромные толпы собрались 3 июля на площади около Дома культуры, чтобы послушать речь Сталина. Мы видели, как уходили на станцию мобилизованные парни, все здоровые, двадцатилетние. Наконец, мы видели, как нашу больницу превратили в госпиталь и туда стали привозить раненых. И не только больницу. Под госпиталь отдали и две школы.

Федор сбегал в избушку, принес пшена.

– Мы с тобой чистобилетники, Николай Степаныч, нас война не касается,– заговорил он бодреньким голоском.

– Война, Федя, всех касается,– оборвал его дядя Коля.– Я освобожден от службы, правда, но когда воротимся, и я стану проситься на фронт. А что хромаю малость, так это ничего. Я с таких – он показал рукой – к ружью приучен. Бывало, батя скажет: «Иди свали пару косачей, Кольша, мясо вышло!» И Кольша без пары косачей не возвращался. Да и после... Это я летом золотишко промышляю, потому как у меня, слышь, работа такая, выгодно государству. А зимой? Ты думаешь, я бутылку в зубы и сосу-посасываю, как медведь лапу? Ну погуляешь денек, не без того, а потом и снова в тайгу. Я в тайге, как у себя дома, я здесь, брат, все заимки наперечет знаю. Я такой.

– И не мечтай, Николай Степаныч. Хромых да кривых в армию не берут,– уже серьезно, без улыбки на худом загорелом лице, подначил напарника Федор.

– А я в партизаны. Слыхал, что товарищ Сталин сказал? А ну, Митрий, повтори!

Димка повторил.

– Вот!– торжествовал дядя Коля.– В тылу врага надо создавать партизанские отряды... Думаешь, и на это не гожусь? Война с Германией – это тебе, Федя, как я понимаю, не Хасан и не Халхин-Гол. Коль началась заварушка, не станут смотреть, у кого нога короткая, у кого длинная. Да и тебе, я думаю, не долго гулять в белобилетниках.

– Да что ты, Николай Степаныч, смеешься? Да меня, хочешь знать, к винтовке и близко не подпустят.

– Подпустят, Федя! Ты на фашистов такого страху нагонишь, что они враз уберутся вон!

Дядя Коля тоже сходил в избушку – за ложками. Димка достал из рюкзака буханку хлеба. Дядя Коля и Федор обрадовались – какой он, настоящий-то хлеб, они здесь давно забыли, мука, из которой стряпали лепешки, тоже вышла, остались одни черствые сухари, да и тех в обрез.

Федор оживился:

– Садись, пионерия! Да не зевай! В артели так: кто ловок да смел, тот за двоих съел, а кто ворон считает, тот с пустым брюхом спать ложится. Закон жизни, от которого никуда не денешься.

– Ты свои законы, Федя, оставь при себе,– сухо буркнул дядя Коля.

Он снял котелок с таганка, мы уселись вокруг – кто по-татарски, поджав под себя ноги, кто на корточках,– и принялись махать ложками. Один перед другим.

– Да, пацаны, загадали вы нам загадку,– проговорил дядя Коля, отходя от котелка.

Он долго думал, что теперь делать. И наконец как старший принял решение за себя и за всех нас, в том числе и за Федора. Это решение привело к самым неожиданным последствиям, с него-то и начинается цепь приключений с трагической развязкой, невольными участниками которых стали мы с Димкой.

Первым на нары завалился Федор. Он сказал, что привык к режиму и иначе не может. Мы с Димкой тоже прилегли отдохнуть. Дядя Коля то ходил вокруг избушки, то садился на бревне и начинал что-то насвистывать. Было ясно, что он нервничает.

Через час, когда мы с Димкой встали и вышли из избушки, он подозвал нас к себе.

– Слушайте, что я вам скажу, пацаны... Бросьте вы эти шишки, сдались они вам! Есть дельце поважнее, чуете? Отсюда мы пойдем все вместе. Ты как на это смотришь, Федя? – Он оглянулся на Федора, который тоже вышел из избушки.– Ребят, слышь, одних отпускать нельзя, опять заблудиться могут.

– Что они, маленькие...– буркнул Федор.

– Я хотел завтра, да, думаю, не стоит горячку пороть,– продолжал дядя Коля, оставляя без внимания реплику напарника.– Денька два поживем, ребятки отдохнут, а мы с тобой, Федя, еще золотишко помоем. Ты пойми, дурья твоя башка, золото – это валюта!

– Валюта, валюта... Откопал словечко и таскает его, как кот дохлую крысу,– проворчал Федор.

– Да, мил-человек, валюта! – спокойно повторил дядя Коля.– И сейчас она, эта валюта, государству, может быть, нужнее, чем раньше. Ты совсем темный человек, Федя. Учили тебя, дурака, учили и ничему не научили.

– Зато ты у нас шибко грамотный! Книжки с собой таскает, это ж надо!

– И таскаю! «Робинзона Крузо» и «Как закалялась сталь»... Я эти книжки, хочешь знать, по десять раз читал. И еще буду читать. А ты...– Дядя Коля немного помолчал и жестковатым, почти командирским тоном добавил: – Итак, еще два дня. Считай, Федя, что это решено и подписано. А сейчас – за работу! Пацаны пойдут со мной. Пусть хоть посмотрят, на каких кустах оно растет, золотишко-то!

Дядя Коля взял оба ружья. «Тозовку» сунул мне со словами: «Держи!.. Да патроны не забудь. Здесь косолапый иногда похаживает...» Двустволку закинул себе за спину.

– А ты чего, Федя?

– Я, Николай Степаныч, сяду за стол да подумаю, как на свете мне жить, одинокому,– сначала вздохнул, а потом как-то криво усмехнулся Федор.

Что-то в нем определенно не нравилось мне, а вот что и почему не нравилось, я и сам не знал.

– Сиди думай, если так, только имей в виду – думать тоже надо с умом,– бросил через плечо дядя Коля и, заметно припадая на одну ногу, зашагал прямиком к своему заветному местечку. Мы с Димкой направились следом.

Кругом стояла тишина, какая бывает лишь на пороге осени. Пауки без устали пряли свою пряжу, она висела, блестя на солнце, между кустами и деревьями, стелилась низом по некошеным травам. В кедраче перепархивали с сука на сук дятлы и шмыгали, изредка вскрикивая, какие-то мелкие зверюшки. Иногда с тяжелыми взмахами крыл поднималась крупная птица. Глухарь или глухарка.

– Вы-то, пацаны, как, не возражаете против такого варианта? – спросил дядя Коля.

– Н-нет,– ответил Димка.

Я тоже не возражал. Мне лично этот вариант нравился больше, чем любой другой. Пусть задержимся на денек, зато после не придется кружить по тайге вслепую. Дядя Коля здесь все ходы и выходы знает, он-то выведет куда надо.

– Ну и порядок. А сейчас, мальцы, смотрите хорошенько и запоминайте...

Он прошел к кусту, куда сносил и где складывал чем-то привлекшие его внимание камушки, выбрал несколько штук, повертел в руках, один отбросил, с остальными вернулся к нам.

– Вы натуральное золото когда-нибудь видели?

Натурального, то есть еще необработанного, золота мы не видели. Я даже на золотые кольца, на всякие брошки и сережки не обращал внимания.

– Смотрите...– Дядя Коля протянул мне и Димке по небольшому камушку. Камушки напоминали куски соли. Я даже не удержался – лизнул... На кончике языка осталось что-то пресное, невкусное.– Какая же это соль? – засмеялся, потрепал меня за волосы дядя Коля.– Это самый обыкновенный кварц. А вот эти блестки, эти вкрапления и есть золото. Видите, как будто кто взял из детской пеленки и мазнул. А ты – языком!

– Как же вы отсюда выковыриваете золото? – произнес Димка несколько озадаченно.

Дядя Коля усмехнулся:

– На золото, которое вы держите в руках, старатели не обращают внимания. Чтобы извлечь его из породы, требуются большие драги, как на прииске. Породу, этот самый кварц, драги сначала измельчают в порошок, а затем промывают. Нам это не годится. Мы ищем песочек и самородки. Давеча я сказал, что это место плевое. Не верьте, ребятки, я не хотел выдавать своей тайны. Я и Феде не сказал. Не от жадности, нет,– боялся, что раззвонит после на всю губернию и все дело мне испортит. Федя был и нету, а мне здесь, думаю, промышлять и промышлять.

– А разве вы не вместе?

– С Федей-то? Нет, не вместе. Он ко мне недавно прибился. Плутал, плутал по тайге, истощал – кожа да кости – и набрел на меня. Лежит, зубы скалит, совсем доходяга. Взял я его, откормил, с тех пор и живет. Долго болел, лихорадка его била. Потом ничего, оклемался. Тоже, между прочим, пристрастился к золоту. Но у него жилки этой нет, старательской. И терпения. В нашем деле нужно терпение. Бывает, поковыряется человек, плюнет и уйдет. А ты сидишь и сидишь, моешь и моешь, глядишь, блеснула песчинка, крупинка, а вот и самородочек, князь во князьях! Тот, нетерпеливый, шатается все летом по логам и речкам, и хоть бы что! А у тебя полпояса, а то и пояс драгоценного песочка. Ты идешь и ног под собой не чуешь. Тебя за версту видно, какой ты удачливый.

– Полпояса, пояс... Стоит ли из-за этого все лето кормить мошкару,– разочаровался Димка.

– Вы, видать, совсем темные люди, а я-то думал...– в свою очередь разочаровался и дядя Коля.– Оставим пояса, они у каждого свои. Возьмем для наглядности ну, например, большую бутылку, ту, что объемом семьсот кубиков. Если насыпать полную, то, знаете, сколько она потянет? Почти пуд, а в пуде, да было бы вам известно, шестнадцать килограммов, вот сколько! – Он значительно прищелкнул языком. Видно, сам разговор о золоте доставлял ему удовольствие.– Не верите? Тогда намойте полную бутылку и взвесьте, чего проще!

Я думал, что дядя Коля нас разыгрывает:

– Да что вы, не может быть!

– А вот и может, может! Вы намойте и взвесьте! Не сейчас, так потом, когда-нибудь... А теперь... Гляньте сюда... Что это такое, по-вашему? – Он показал с виду совсем не золотой, но определенно металлический кругляшок.

– Неужели самородок? – недоверчиво протянул Димка.

– Правильно, молодец! Отвернитесь-ка! – Дядя Коля отошел шага на два.– Золотой самородок между мною и вами. Ищите!

Димка опустился на четвереньки. Я тоже. Галька нагрелась за день и дышала теплом. Дядя Коля стоял рядом, наблюдая за нами. Поиски продолжались минуты три. Наконец Димка нашел. Вернее, нашли мы оба сразу – я и Димка,– но Димка немного опередил меня и взял первым.

– Молодцы. Ну, а теперь пора приниматься за работу. Я останусь здесь. А вы ступайте-ка во-он туда, в тот ложок. Подниметесь вверх, свернете направо и глядите в оба. Тот ложок заповедный, я его напоследок берег. Место глухое, правда, но вы не бойтесь. Идите и смотрите, чуть что – дядя Коля опять показал на ладони самородок, – поклонитесь.– Он помолчал, как бы вспоминая что-то, и тише добавил: – Золото теперь нам ой-как нужно, то есть государству, я так понимаю. Ясно? Ну, ни пуха ни пера!

Димка взял лоток и направился было сразу в ту сторону, куда показал дядя Коля.

– А к черту, к черту? Мы засмеялись:

– К че-ерту-у! – И пошли, ускоряя шаг.

Я и сейчас, много лет спустя, вижу тот ложок. Посередине речонка, чуть уже Малой Китатки. По обеим берегам – дремучие черемуховые заросли, сквозь которые не сразу и продерешься.

Кедров здесь было мало. Зато шишки на них лепились как воробьи – большими стаями. Но мы уже не обращали на шишки никакого внимания. Шли по кромке ручья и не отрываясь смотрели себе под ноги. Видно, старательский азарт передался и нам.

Иногда, подобрав кусок кварца, я обнаруживал в нем желтые вкрапления, показывал Димке:

– Видишь?

– Не слепой...

– Давай раздробим. Интересно, сколько его здесь, золота.

Мы брали два камня и разбивали кварц. Но золота в нем оказывалось настолько мало, что оно разлеталось вместе с осколками. Лишь однажды Димке удалось добыть две-три крупинки. Он подержал их на ладони:

– Первый улов!

Я похлопал Димку по спине:

– Лиха беда начало!

– Конечно...– Он озабоченно пожал плечами и задумался: – А где же мы будет держать эту валюту?

– Давай сюда. У меня есть удобный карман,– сказал я.

– Назначаю тебя казначеем-хранителем,– засмеялся Димка, протягивая мне золотые крупинки.

Я взял их, завернул в черемуховый лист и засунул в задний карман брюк.

Дальше было все то же: узкий порожистый ручей и дремучая глушь кругом. Солнце уже опустилось за вершины деревьев, и из глубины лога потянуло прохладой.

– Слушай, а что мы будем делать, если и вправду найдем большой-большой самородок?

– Сдадим государству,– не задумываясь ответил Димка.

Мне эта мысль не приходила в голову. Я тогда думал о другом. Вот найдем большой-большой самородок, думал я, отнесем его на прииск, там взвесят... «Ну, ребятки,– скажет начальник прииска,– вот вам деньги, вот именные часы и отрез на брюки...» Я воображал, как обрадуется мать, когда увидит на столе кучу новеньких бумажек. Она и отцу на фронт напишет: «Васенька о счастье споткнулся. Пошел в тайгу за кедровыми шишками, а нашел золотой самородок. Деньгами у нас теперь хоть стены оклеивай. И в газетке о нем написали. О Васе и Диме. Они вместе ходили, вдвоем».

– Можно и государству,– сказал я не очень уверенно.

Мы прошли километра два, а то и все три. Горы здесь были повыше и тайга посветлее. Между деревьями пробивалось предзакатное небо. В той стороне шла война. Я вспомнил отца и уже твердо подумал: конечно, государству, тут и гадать нечего. Может быть, на этот самородок, если мы его найдем, купят танк или самолет, на фронте сгодятся.

Я остановился, глядя себе под ноги.

– Что, нашел?

– Нашел,– сказал я, подбирая крупную гальку.

– Врешь?

Я показал. Димка взял позеленевший с боков голыш и запустил его в гущу малинника. Там что-то зашуршало. Медведь? Димка на всякий случай снял с плеча одностволку и взвел курок. Мы постояли, прислушиваясь, и повернули назад.

Дядя Коля топтался у своего лотка.

– А вам, я гляжу, не пофартило? – посочувствовал он нам с Димкой.– Что ж, самородок – как звезда с неба,– не каждый день падает. Иногда мотаешься-мотаешься по таким вот логам и все напрасно. Ну, думаешь, пропади оно пропадом, это золото, еще разок схожу и все, завяжу раз и навсегда. И вдруг – выблеснет, как рыбка, и ты снова горишь, ходишь, копаешь, моешь... А вы хотите, чтобы сразу! Ну-ка, Митрий, бери лопату. Бери, бери!

Димка передал мне одностволку, вооружился лопатой и принялся бросать песок и гальку под струю воды. Дядя Коля стоял по другую сторону лотка-колоды и отбрасывал, почти не глядя, крупные камни, застрявшие в частой железной сетке.

Вдруг он замахал руками:

– Стой, хватит! Хватит, хватит!

Димка перестал кидать. А дядя Коля у нас на глазах ловко выхватил из лотка маленький камушек и весело, даже как-то озорно подмигнул:

– Ну, а я что говорил? Бери, Митрий! Твой! Бери, бери... Ты кидал песок, выходит, и самородок твой. С первым фартом тебя, Митрий! – Он чуть не силком всунул Димке в ладонь золотой камушек.– А я гляжу... Хоть глаз и наметан, а, все равно, сразу-то не поверил. Блазнится, думаю.

Мы с Димкой растерянно переглянулись – до того все было неожиданно...

– Давайте я еще побросаю,– загорелся Димка. Дядя Коля покачал головой.

– На первый раз хватит, хватит. Хорошего помаленьку, как говорится. Да и поздно уже. Чувствуешь, похолодало. Как бы ни зарядили дожди. Хуже нет, как идти по тайге в мокроть.

Мы вернулись к избушке.

– Ну, Федя, хвались, показывай! – все так же весело, как и там, у лотка, проговорил дядя Коля.

Федор как сидел, так и остался сидеть на бревне. Видно, хвалиться ему было нечем.

– А Митрию, слышь, пофартило! Р-раз и, на тебе, самородок!

– А ну покажь! – вскочил Федор.

Димка показал. Федор повертел самородок, взвесил его на ладони и вернул обратно:

– Смотри ты, везучий!

– Фартовый! – подмигнул нам с Димкой дядя Коля.– Только, понимаешь, взял лопату в руки, только копнул... Быть тебе, Митрий, искателем-старателем. Кончишь школу и айда в тайгу, один или с другом Василием. Обзаводись ружьем, собакой...

– А у вас была собака?

– Была.

– Где же она теперь?

– Бросилась на медведя, глупая... Ну, Федя, корми нас да на боковую. Уморился – страх!.. Да и пацанам, как я понимаю, пора. Находились, наломались... Или ничего? – И он опять, уже по-свойски, подмигнул нам с Димкой.

Перед тем как лечь, дядя Коля снова стал расспрашивать нас о войне.

Федор лежал на нарах, но не спал.

– Да дрыхните вы, завтра наговоритесь,– проворчал он, переворачиваясь на другой бок.

Наконец мы утихли, скоро я уснул, уснул с отрадным сознанием, что надежно защищен стенами и крышей. За день я действительно наломался, спал крепко и проснулся от какого-то резкого звука. Прислушался. За дверью раздавались приглушенные голоса.

Сначала я ничего не понимал, как бывает спросонья. Потом начал разбирать слова, весь напрягся и превратился в слух.

– Жалко бросать, да?

– Ну, золото – не медведь, в лес не убежит. Мы еще вернемся...

– Вернемся или не вернемся – бабушка надвое гадала. Германец – он ведь силен, собака. Он, гляди, Францию одолел и...– Федор замялся, не зная, кого еще одолел германец.

– Тем более мы должны быть там, где все.

– Тебе что, а я? Ну, скажи, куда я пойду? Нет уж, извини-подвинься, пусть выкусят!

– Пойми ты, дурья твоя башка, сейчас совсем другая ситуация. Дело, конечно, хозяйское, никто тебя не неволит, но будь я на твоем месте, сразу пошел бы в военкомат. Так и так, товарищ начальник, копать умею, стрелять научите, посылайте на фронт фашистов бить.

– И откуда ты взялся такой, Николай Степаныч, а?

– Какой?

– Шибко правильный. У нас был один спец...

– Забудь! Брось! – оборвал Федьку дядя Коля.– Да и куда же тогда, если не в военкомат?

– Мир велик, где-нибудь пришвартуюсь. Золотишка у меня, правда, маловато. Ну да как-нибудь... Только знаешь, друг ситный, являться в военкомат мне никак нельзя. Засудят. Как пить дать засудят, точно, уж я-то знаю.

– Засудят, засудят! Если кого и засудят, так твоего друга, который подбил тебя, дурака, на это дело.

– Ох, уж этот друг... Попадись он мне, я его вот этими руками задушу!

Дядя Коля, наверное, вздрогнул. Да и вздрогнешь от такой угрозы, пусть она и относится не к тебе лично, а к кому-то другому. У меня и то мурашки пробежали по коже.

– Что, испугался? – хохотнул Федор.– Не бойся, тебя я не трону. Добро, знаешь, забывать грех. Ты меня подобрал, на горбу пер, кормил-поил...

Голоса стихли. Мне стало страшно – страшно за себя, за Димку,– и в то же время меня разбирало любопытство. Хотелось дослушать, чем этот разговор кончится. Я еще не знал, какое преступление совершил Федор (после выяснилось, что и дядя Коля этого не знал), но уже начинал ненавидеть и бояться его. Что стоит такому задушить, пырнуть ножом?

– Ну, покалякали и хватит, Николай Степаныч, пойдем спать,– снова заговорил Федор.

Он, видно, встал – послышались мягкие, кошачьи шаги. Ветерок накатывал волнами. Когда таежный шум, глухой и печальный, сходил на нет, эти шаги были хорошо слышны.

– Погоди,– остановил Федора дядя Коля.– Ты все-таки подумай. Мужик ты здоровый...

– На твоих харчах отъелся!

– Главное – отъелся, а на чьих – это уже другой разговор,– буркнул дядя Коля.– Если верить пацанам, воина идет трудная, а на такой войне, я по гражданской знаю, каждый штык на счету. А ты, к тому же, явишься не с пустыми руками, кое-какое золотишко на стол покладешь.

– Золотишко возьмут, не побрезгуют, а меня...– Федор издал какой-то утробный звук, похожий на тяжелый вздох. Кошачьи шаги стихли. Он, наверное, стоял и думал.

И тут заворочался, шурша сухой подстилкой, и что-то забормотал во сне Димка. За дверью сразу попритихли, насторожились. Кажется, только сейчас дядя Коля и Федор вспомнили о нашем присутствии. Скоро, однако, они снова успокоились, но разговаривать продолжали уже потише, так что я поначалу мало что разбирал. Лишь какое-то время спустя, когда они опять перестали нас остерегаться, думая, что мы спим, я услыхал поразившие меня слова:

– А что ты думаешь, могут ведь взять и послать, а? – и тот же утробный, только уже не вздох, а вроде бы смех.

– Запросто, о чем речь! – как будто обрадовался дядя Коля, хотя чему тут было радоваться, я не мог взять в толк. Подумаешь, защитник нашелся.

Я посмотрел на спящего друга. В избушке было темно, хоть глаз выколи. Только когда дядя Коля или Федор, я не знал кто, начинали шуровать костер, в дверную щель проникал трепетно мигающий красноватый свет. На мгновенье из кромешной тьмы проступало спящее, блаженное лицо Димки. То ли от теней, то ли еще отчего, оно казалось вытянутым и странно заостренным.

Стараясь не шуршать хвойными лапками, я приподнялся на локте, затаил дыхание.

А Федор продолжал:

– В самом деле, засудить человека – чего проще! А на фронте от меня, глядишь, будет хоть маленькая, а польза. Сойдемся грудь в грудь с фашистом, еще неизвестно, кто кого – фашист меня или, наоборот, я фашиста!

– Да что ты, Федя, Да тебя никакой фашист не одолеет! Ты же смотри какой ловкий, черт!

– Хочешь попробовать?

– А что?

– А ну давай! Давай! Началась возня. Это дядя Коля шутки ради схватился с Федором. Слышно было, как они тяжело дышат, топчась на месте. Под сапогами у них хрустели сухие сосновые шишки. После того как возня прекратилась, Федор, наконец, принял окончательное и, главное, единственно правильное решение:

– Раз такое дело, то мы вот что, Степаныч... В военкомат пойдешь ты...

– Это с какой же стати?

– Пойдешь как друг, все обо мне доложишь, все честь по чести, а после уже я сам...

– Погоди, погоди... Получается, я тебя вроде бы выдаю,– заколебался дядя Коля.– Нет, пойдешь ты, Федя. Положишь на стол золотой песочек и скажешь, кто ты такой и зачем явился. Если от души, с полным раскаянием,– поверят. Я полагаю, и до меня очередь дойдет. Вот и встретимся мы с тобой где-нибудь в окопе. Ты еще и признавать меня не захочешь, если к тому времени командиром заделаешься... «Кто такой? Откуда? И по какому-такому случаю?»

– Хорошо, придется самому. Но ты как свидетель будешь рядом, понял? Ты должен подтвердить, что все эти...– Федор сделал паузу, должно быть, считал,– все эти два с половиной месяца я здесь занимался трудовым перевоспитанием. Лады?

– А не передумаешь?

– Железно!

– Смотри. Тогда лады!

Они еще посмеялись, побалагурили, довольные принятым решением, потом осторожно, на цыпочках, вошли в избушку и улеглись каждый на своем месте. Я засопел, делая вид, будто беспробудно сплю. На самом деле какой тут сон. Федор лежал рядом со мной, на расстоянии локтя, и при одной мысли о том, что он здесь, рядом, у меня то горела, то холодела спина.