Текст книги "Сон разума (СИ)"

Автор книги: Георгий Левченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

Спустившись один вниз и сев в машину, Фёдор в тяжёлой, почти бессознательной задумчивости ехал на работу, так что не стоило удивляться, когда он вдруг на одном из многочисленных перекрёстков улицы на окраине города, которую выбрал во избежании утренних пробок, свернул на шоссе из города и проехал почти 10 километров прежде, чем опомнился. О данном обстоятельстве, столь странном своей ожидаемой нелогичностью, он никогда, собственно, более и не вспоминал, поскольку сразу же понял и объяснил его тем, что в детстве они всей семьёй часто ездили за город именно этим маршрутом, так что, увлечённый движением, вполне мог машинально перепутать направление. Тем не менее, на работу Фёдор почти не опоздал, поэтому и случившаяся незадача не имела никаких последствий, лишь, быть может, некоторым образом продлила его раздумья. По окончании же как всегда тяжёлого и беспокойного рабочего дня он в чём был, в том и отправился, не заезжая домой, голодный и раздражённый, исполнять свою обязанность, заключавшуюся в общении с Настей и её друзьями в незнакомом и неприятном для него месте.

Но как ни странно, вечернее мероприятие прошло весьма спокойно. Особой суеты с отысканием столика не было, он, видимо, заказался ещё накануне. Заведение выглядело большим, с некоторыми претензиями на роскошь, а кое-где и с совершенно неуместным пафосом, впрочем, ничего примечательного, непонятно даже, для чего стоило открывать ещё одно такое, поскольку в городе подобных можно набрать штук с 5. «Своих» Фёдор нашёл весьма быстро, зал был полупуст и даже к ночи не обещал заполниться целиком, но музыка уже гремела во всю, создавая ощущение растерянности и больших сомнений в смысле происходящего. Семёнова очень тепло и радушно улыбнулась на приветствия, даже немного привстала, а её муж, пожимая ему руку, сделал неловкую попытку дружески обняться, Настя же сразу начала кричать в ухо, он отвечал ей так же.

– Ты как раз во время, мы только сели.

– Нет, я прямо с работы, домой не заезжал.

– Есть хочешь? Возьми меню.

– Вы уже заказали?

– Да, очень скудное, я надеялась, в честь открытия получше что-нибудь придумают.

– Давно сидите?

– Сомневаюсь. Лучше заказать сейчас, позже ещё хуже будет.

После этого короткого содержательного диалога, Фёдор привстал, снял пиджак, повесил его на спинку стула, расстегнул вторую пуговицу на рубашке (галстук он развязал ещё в машине) и от нечего делать начал оглядываться по сторонам. Настя наверняка успела заехать домой, конечно же она была в новом платье, которое не оставило в нём никаких сомнений, чем закончится сегодняшний вечер; Семёнов, как и всегда, выглядел с хронической неряшливостью, а его жена ровно так, как по любому другому подобному случаю. Хоть Фёдор и не запоминал её нарядов, но каждый раз, видясь с ней, у него возникало определённое дежа-вю. Кстати, ещё он заметил, что её муж старается не смотреть на неё, и обращённые к ней реплики произносит в сторону, по-дурацки искривляя рот к уху жены. Благо, что подобные заведения не располагают к общению, так что за весь вечер между собой и они, и Фёдор с Настей перекинулись лишь парой слов, да и тем особых для разговоров не было. Однако он ещё раз повторил про себя давно возникшую мысль, которую сегодня утром почему-то спроецировал и на Настю, о том, что Семёновы действительно не нагулялись в молодости по убожеству – уж слишком они сейчас были довольны и бурно на всё реагировали. Впрочем, весело было всем кроме него, особенно его девушке. Она несколько раз порывалась пойти танцевать, но останавливалась, соображая, что Фёдор компании ей точно не составит, однажды они даже поссорились по этому поводу, и сейчас портить вечер желания не испытывала. Правда, сегодня она ошибалась, ему как раз таки хотелось всех их куда-нибудь сплавить хотя бы на пару минут, чтобы просто посидеть одному, пару раз он даже тихо и душевно усмехнулся, посмотрев на танцующую толпу, но на её вопрос, к чему улыбка, ничего не ответил. Часа через 4-5 комедии взаимного молчания и частого обмена понимающими взглядами между женщинами по поводу внешнего вида каждого посетителя, а, главное, посетительницы, оба Семёновых как по команде первые встали из-за столика и засобирались домой под предлогом, что дети остались в квартире одни.

Расплатившись по счёту и подбросив их до подъезда, вечером, скорее, даже ночью, Фёдор более часа просидел дома за письменным столом. «Хорошо, что пить не пришлось, я ведь за рулём был», – подумал он с удовлетворением; несмотря на сильную усталость, мысли были ясными. Сидя в клубе и по дороге домой, он всё думал, что ведь ему, на самом деле, никогда не составляло труда находить общий язык с людьми, уметь им понравиться, однако этих Настиных друзей Фёдор органически ненавидел и не мог найти тому причины. Что-то крайне брезгливое шевелилось в его душе при одном их виде, а как только хотя бы один из них открывал рот, безудержный гнев сразу бил в голову. Вроде бы, как говорится, приятная пара, ни на что особо не притязают, даже по отношению к нему вполне вежливы, хоть наверняка и заметили неприязнь, но именно это, видимо, и раздражало Фёдора более всего, ведь они так не похожи на него, а между тем приходится быть с ними любезным. Часто он укорял себя за эту блажь, но ничего поделать с собой не мог.

Настя в этот вечер довольно много выпила (по случаю открытия были скидки на алкоголь, и чем больше берёшь, тем дешевле выходит, а все ведь очень любят халяву) и почти заснула, когда Фёдор ложился в постель.

21.04 Несколько раз перечитал вчерашнее, всё довольно невнятно – пишется тяжело, читается со скрипом, начал я с нездоровым азартом, даже неловко перед собой, что так воодушевился под конец, а, главное, складывается впечатление, будто сам себя стараюсь держать на расстоянии. Привычка ли это, либо просто черта моей натуры, не понятно, однако само по себе весьма настораживает и подтверждает все сомнения, способен ли я написать о себе хоть малую толику правды. Хочется, конечно, надеяться, что сие только поначалу, а главное ещё впереди, и я смогу, наконец, понять, что именно меня гложет, толкает временами в беспросветное уныние и тоску, причина которых не может не крыться во мне самом (ведь внешние обстоятельства не меняются столь быстро, порождая такие неожиданные перепады настроения). Когда вокруг вроде бы всё по-прежнему, стоит любому незначительному ощущению затронуть сердце, и оно тут же им завладевает, переворачивает с ног на голову восприятие жизни, и почему-то становится так тяжело, что хоть на Луну вой от безысходности. Пусть я утрирую, может, просто ради объёмистости и витиеватости, но в сумбуре, в избыточном нагромождении пустых фраз нет-нет да и мелькает что-то настоящее, вполне искреннее, чаще всего нечаянно, будто не заметил поначалу, пропустил, а потом уж и ловить поздно. Лишь бы быть честным с самим собой, а иначе зачем всё это? Вопрос о смысле не столько всей моей жизни, а любого действия или обстоятельства, её составляющих, наверно, является главным в этих беспорядочных размышлениях, но всё, что угадывается в его содержании среди сопровождающего словесного мусора, всегда очень смутно, неясно, слишком далеко, чтобы можно было им успокоиться. Получилось, что вчера мне понравились мои настойчивость и упорство, сами по себе, как голый факт, которые, собственно, пребывали со мной всегда, поэтому не стоит удивляться, что и здесь я увлёкся ими, невзирая на результат, который оказался прямо противоположен намерениям. Не могу лишний раз не отметить своё упорство даже в мелочах, почему оно порой кажется чем-то нездоровым, особенно когда я трачу много сил и времени на завершение незначительного или совершенно формального дельца, о котором сразу же и забываю и от которого не остаётся никакого следа кроме ощущения лёгкого удовлетворения как от сомнительной самореализации. Жаль только, что оно проходит крайне быстро и в сухом остатке остаётся абсолютная пустота. Сейчас, мысленно перебирая множество подобных фактов, может показаться, что таким образом я пытался отстраниться от чего-то большего, что боялся найти себя в чём-то не том, где действительно был, и бежал в посредственность только постольку, поскольку не знал ничего другого, однако и это не так. Суть того или иного действия всегда была для меня очевидной, я всегда определённо видел за ними общее, к которому стоит стремиться, дело лишь в том, что до недавнего времени никогда явно себе его не высказывал, а когда попытался это сделать, оно оказалось просто иллюзией и при первом же прикосновении превратилось в прах.

Однако главную вчерашнюю мысль я всё-таки удержу, т.е. продолжу сугубо внешним образом, с воспоминаний и именно воспоминаний юности – пусть хоть они окажутся той ступенью, которую нельзя перескочить. Вполне естественно, что сейчас остались лишь обрывки бессвязных впечатлений, чья суть, тем не менее, смутно, но уловима, поскольку никто пока не отменял единства между тем, чем я был и чем являюсь на данный момент, никаких трагических перерывов в моей жизни не случилось и памяти, что называется, не терял. Впрочем, пока мне действительно доступны лишь несмелые догадки, которые временами мелькают среди разрозненных образов, и при этом, рискуя оказаться непоследовательным, скажу, что так или иначе ощущается определённый духовный разрыв, поскольку прожитые мной годы ничем не заполнены, точнее, заполнены исключительно внешними обстоятельствами, а не нравственным развитием. Это весьма примечательный факт, из коего следует сделать множество далеко идущих выводов, в основном окажущихся неправдой, но то, что в какой-то момент своей жизни я остановился на определённом уровне развития и более не сделал ни шага, совершенно очевидно. Что тому способствовало, можно только догадываться, можно, например, предположить, что ведомый мной образ жизни отнюдь не способствует такому развитию. С другой стороны, не всё в этом смысле потеряно, ведь появилось внутри нечто, толкающее выяснить причины нынешнего душевного состояния. Итак, попробую переформулировать точнее, а именно: определённые впечатления, накопившиеся подспудно, без моего ведома, которые оказались мне сродни, прервали монотонную череду лет бессмысленного существования и со всей силой бессознательного влечения разлились в сердце тоской по чему-то такому, чего мне беззаветно хотелось бы получить, скорее даже, тому, что я давно должен иметь, но по какой-то причине не имею. Теперь, может быть, и обретает некоторую ясность разрыв в жизни между её материальной формой и духовным наполнением, однако выяснить, что именно я в ней упустил, будет стоить большого труда, цель которого, тем не менее, его вполне заслуживает, по крайней мере, никто меня никуда не гонит и ни к чему не принуждает, а это уже, честно говоря, как-то в новинку, и я чувствую естественную необходимость быть обстоятельным.

К тому же, если хорошенько приглядеться, здесь усматривается определённая тень удовольствия, поскольку, как не крути, приятно всё-таки спокойно порассуждать наедине с собой о том, что ценно лишь для тебя самого, более того, невозбранно позволить себе наивность, даже глупость, не бояться впасть в крайности или мусолить одно и то же по нескольку раз, что предаёт цельность мыслям, вымученную, но всё-таки простоту образам, оставшимся в памяти, причём не обязательно сразу их объяснять и классифицировать, можно просто оставить такими, какие они есть, и, если захочется, вернуться к написанному и тогда уж наиграться вдоволь, остановившись на любом из них, вспомнить все попутные чувства, все породившие их события, или переменить своё мнение, чтобы в твоих глазах они выглядели попривлекательней, а более от оных ничего не надо. Это не означает, что мне хочется жить лишь прошлым, наоборот, однако настоящее пока мало что даёт, я, кажется, задыхаюсь от недостатка ощущений. Иногда кажется, что в душе ничего не происходит, и не удивительно, ведь вокруг всё по-прежнему, однако, осмотревшись, приходишь ко вполне закономерному выводу: все так живут и ничего подобного, по всей вероятности, не замечают. Я не стремлюсь сделать очередное безапелляционное заявление, которые рождаются от бессилия перед определённостью, но, тем не менее, совершенно точно могу заявить, что способы, которыми другие люди разнообразят свою жизнь, на меня почему-то не действуют, хотя я искренне старался, кстати говоря, не далее как сегодня.

В связи с этим интересно было бы отметить, что, вращаясь в определённом кругу друзей, коллег или просто знакомых, я никогда до сего дня не задумывался, что может быть и другая жизнь, о которой у меня нет ни малейшего понятия. Я не столь ограничен в своих познаниях, чтобы считать свою жизнь эталоном для всех остальных, мне, честно говоря, даже смешна подобная формулировка, однако доселе я не предполагал, что это могло бы быть именно моей жизнью, что вместо окружающей меня этой конкретной обстановки должна быть какая-то другая и что я занимаю не своё место, а кто-то другой занимает моё. Вследствие чего никогда не испытывал зависти или сожаления, наоборот, безо всякой жалости и понимания презирал тех, кто так поступает, и считал себя их прямой противоположностью именно постольку, поскольку ни разу не захотел того, что мне не принадлежит, и это, можно сказать, определённый принцип жизни или, без сомнения, положительная черта моей натуры. Конечно, и здесь есть один нюанс, желание того, что не принадлежит, по сути, никому. Не вдаваясь в излишние подробности, со всем основанием могу заключить, что добиваться подобного есть признак, которым, мне кажется, я вполне могу гордиться, однако при всём при этом сам часто проходил мимо таких вещей, а на многое просто смотрел со стороны, возможно, от тривиального бессилия. Впрочем, так сейчас смотрю и на самого себя… Получился опасный вывод, поскольку, если хорошенько изловчиться, он означает, что я сам себе не нужен, чего ни один человек в здравом рассудке допустить не может. Однако же по почти немыслимой аналогии, окольным путём, боком и застенчиво улыбаясь за чудаковатость, ему можно подыскать весьма неожиданное объяснение, когда человек сам себе не нужен, а именно, когда он несчастно влюблён, однако сие чувство, пожалуй, последнее, которое я могу сейчас испытывать.

Бесполезно было бы копаться в прошлом с целью выудить из него какие-то ошибки, я их не совершал, по крайней мере, крупных, пусть и сравнивать мне тоже не с чем. Судя по всему, внутри меня установлены какие-то призрачные рамки, которые мешают объективно взглянуть на прошедшую жизнь и делают совершенно бесполезной оценку того или иного факта биографии, но что это значит, каковы они, эти рамки, пока сказать нельзя. Однако именно теперь по факту присутствует ощущение, что я выхожу за них и отправляюсь как бы в свободное плавание – дерзость, доселе неслыханная и тем непомерно воодушевляющая. Правда, и всё, что происходило со мной до сих пор, было вполне органично и естественно и неплохо вплеталось в общую канву существования, за исключением, быть может, некоторых второстепенных моментов. Я самостоятельно определял направление своего жизненного пути, а тот выбор, для осуществления которого я не был способен, делался безразличным внешним образом, чему, честно говоря, я и не сопротивлялся. Например, я не хотел получать того образования, которое в итоге получил, за меня его выбрали родители, и подозреваю, что сами они совершенно не понимали, в чём именно оно будет заключаться и куда потом с ним идти, однако я не желал и какого-то другого, неопределённость моих тогдашних желаний решила эту дилемму. Не хотел я также идти работать туда, где сейчас вполне успешно работаю, но, по здравому размышлению, другой работы я не знаю и не умею. Вследствие заблуждений о самом себе, я изо всех возможностей выбирал ту, которая диктовалась внешними обстоятельствами, поскольку все остальные казались просто несерьёзными. Возможно, до сих пор это и было достаточным оправданием, но что с ним делать теперь, не понятно, а, главное, никуда не уходит вопрос о реальности и всей моей предыдущей жизни, и начавшего проявляться несоответствия между ней и тем, что я есть на самом деле. Что можно ещё сказать по данному поводу? Может, и были у меня нереализованные планы (даже не «может», а точно были), но говорить, что во мне умер гений, конечно, нельзя, просто здравый смысл не позволяет. С другой стороны, признавая скрипя сердцем себя обычной посредственностью, я всё равно не могу найти оправдания бесплодным поискам причины гнетущей меня тоски по почти мифической невосполнимой утрате, не могу успокоиться и удовлетвориться тем малым, чем сейчас обладаю. Короче говоря, такие рассуждения тоже ведут в тупик.

Чтобы под конец как-то освежить своё настроение, хочу запечатлеть одно сегодняшнее наблюдение, связанное с воспоминанием из глубокого-глубокого детства. Смотря на танцующую толпу в ночном клубе, мне вдруг вспомнилось, как однажды летом, играя во дворе в футбол, мы с друзьями нечаянно забросили мяч в мусорный бак и потом пытались его оттуда достать. Так вот, посмотрев туда внутрь, я неожиданно для самого себя увидел в таком нелицеприятном месте сплошное движение: белые червячки, наверно, личинки, полчища ос и мух, других летающих насекомых, а также мелкие чёрные жучки и много чего ещё так копошилось в мусоре, что ни одна обёртка, кожура, пакет, консервная банка и буквально всё остальное не пребывало в покое, будто они и сами были живыми – прямо-таки экстаз, и выглядел он настолько завораживающе-омерзительно, что до сих пор стоит перед глазами, стоит только вспомнить. Жизнь, какая-никакая.

– Спасибо за ночь, – протянула Настя, потягиваясь в постели и смотря на Фёдора с выражением нежного чувства в глазах, потом поцеловала его в щетинистую щёку и быстро встала. В это мгновение она ощущала тихую, спокойную и безоговорочную привязанность, можно сказать, любовь всей оставшейся жизни, если так бывает. – Я сейчас быстренько с завтраком…

– Ну что ж, обращайтесь ещё, – ответил Фёдор с грубоватой весёлостью, которая её нисколько не задела, та даже улыбнулась ему в ответ, ничего не сказала и быстро вышла из спальни, а он остался лежать в кровати. «Всё-таки она умница, многое понимает», – пронеслось у него в голове. На самом деле, Фёдор бодрствовал уже около получаса и всё ждал, когда Настя проснётся и приготовит завтрак, с которым в это утро хозяйка очень постаралась.

Распростившись с ним до вечера, она весь день пребывала в романтически-возбуждённом состоянии, вследствие чего напортачила кое-что по-мелочи на работе. А ведь у людей не совсем молодых, но ещё не зрелых подобные состояния весьма опасны и могут привести к некоторой досаде за свою наивность, гипертрофированной мнительности, а в худшем случае и к неадекватным поступкам. День же Фёдора ничем не отличался ото всех остальных.

После ужина, когда начало темнеть, они сидели, обнявшись, на балконе и обсуждали житейские пустяки. Кое-что было сказано о совместных покупках, о том, что завтра обещают небольшой дождь и утром надо будет взять зонт, что у Семёновых дочь какая-то страшненькая и совсем на него не похожа, чему Фёдор не мог возразить, поскольку никогда её не видел. Последнее Настя отметила почти со злорадством, причём самого Семёнова она, видимо, считала привлекательным. Потом, как будто что-то вспомнив, вдруг переменила тему:

– Знаешь, у нашей сотрудницы такое несчастье, дочь под машину попала.

– На совсем?

– Да ты что! нет, слава богу, живая, только с ногами что-то очень плохо.

– Она молодая?

– Кто? – Настя посмотрела на Фёдора с туповатым недоумением.

– Дочь, кто, – он слегка ухмыльнулся, – что-то ты сегодня из темы выбиваешься.

– Лет 16, по-моему, где-то около того.

– Тогда ноги ещё нужны.

– Я не о том. У тебя знакомый врач есть в соседнем подъезде, может, ты чем-нибудь поспособствуешь? Он вообще хороший или так?

– Это не важно, он онколог, и, по-моему, ни в чём, кроме аппарата для облучения, не разбирается, так что нет. А как же её так угораздило?

– Жалко. Ну, мать говорит, что та переходила дорогу, прямо у своего дома, кажется, а там её какой-то парень поджидал, на противоположной стороне, она не хотела с ним встретиться, да поздно заметила, повернула назад посреди перехода, а сзади уже машины поехали, так сразу и попала. В общем целая драма вышла.

– Уж представляю себе. А он, небось, теперь к ней в больницу рвётся.

– Вот таких подробностей я не знаю.

– Странно, а то вы обычно любите всякую романтическую чушь размазывать.

– Сам же первый начал, – улыбаясь, ответила Настя.

– Смотрела бы по сторонам, – Фёдор немного на неё раздосадовал, – цела бы осталась, и вообще, может, не так всё было, а она просто глупость свою хочет оправдать, – прибавил он с мелочным сарказмом. – В любом случае, это же какой рассеянной надо быть, чтобы машину сзади не заметить и по такой глупости в больницу попасть? Молодость молодостью, а головой надо думать всегда.

– Тебе смешно (ему было совсем не смешно), а у людей горе, – попыталась резко оборвать она, чувствуя, что тот начал фамильярничать, будто всё это понарошку.

Следующая тема, которая подвернулась ей под руку, была её излюбленной. Настя долго и упорно рассказывала, какая у них начальница всё-таки дура и в чём-то там совсем элементарном вообще не разбирается, чему Фёдор немного усмехнулся про себя, однако почти не слушал, он был занят новым радостным ощущением, незаметно прокравшимся в его сердце. Потом, когда она на мгновение остановилась, видимо, подыскивая ещё какую-нибудь гадость, которой сможет аргументировать глупость своей начальницы, нехотя спросил:

– Так у вас там коллектив совсем женский, что ли?

– Да, специфика такая. Мы, конечно, и рады были бы, но не идут мужики к нам. А что, ты раньше не знал? Есть там, правда, один молодой парень, то ли курьер, то ли помощник чей-то, а, может, и то, и другое, бегает постоянно куда-то, точно не знаю, не из нашего отдела. Довольно, кстати, симпатичный.

– Знаем мы таких симпатичных, прибавь ещё милый и забавный для полной комплектности, – ответил Фёдор рассеяно и безучастно, либо, по крайней мере, сделал вид, что его это совсем не интересует. Когда Настя поняла, что никакого особого эффекта не получила, тут же продолжила:

– Он одной нашей девушке нравится, которая только из института пришла, я тебе рассказывала, помнишь? на практику, та, что цветными ручками у себя в блокноте каждый шаг расписывала, мол, «3 раза нажать большую зелёную кнопку с перечёркнутым кружочком, чтоб протянуть в факсе ленту» и т.п. – так смешно. Вот. Он её, кажется, совсем не замечает, просто комедия какая-то. Как ты думаешь, может, нарочно, цену себе набивает?

– Прямо так я тебе и сказал, ты многого от меня хочешь, я же про них ничего не знаю. Единственно, мужчины обычно цены себе не набивают, иллюзии им тут ни к чему.

– Да-а, ты прав, – улыбаясь, протянула она, на чём и эта тема была исчерпана.

Настя сильнее к нему прижалась и не надолго замолчала, машинально пощипывая край его майки и постукивая носком левой поджатой под себя ноги по ламинату, которым был застелен пол на балконе. Когда минут через пять тишины закат почти угас, она впала в лёгкую мечтательную задумчивость, ей захотелось сказать что-то очень важное, очень личное, но она не смогла, а только спросила:

– Я вот никогда не понимала, а чего же ты хочешь от жизни, а?

– Не знаю, теперь не знаю, – это немного смутило его спокойные размышления, ведь доселе Настя не задавала подобных вопросов.

– Пора бы уже, – усмехнулась она, слегка потормошив пальчиками его залысину на макушке, довольная, что сказала нечто, поставившее Фёдора в тупик. – А я, кажется, знаю.

– Странно, чего вдруг ты об этом спросила, да и что у меня осталось от жизни-то?

– Да ты что! – Настя посмотрела на него так, будто её взгляд должен был сразу его в чём-то убедить. – У тебя ещё очень многое впереди.

Уже совсем стемнело; хоть балкон и был полностью остеклён, но лавочка, обитая сероватым дерматином, на которой они сидели, крепилась прямо к стене, и спине становилось холодновато, да и разговор иссяк. Настя через пару минут, вздохнув, нехотя встала:

– Ладно, пойду-ка я посуду помою.

А Фёдор, выкурив напоследок 2 сигареты, отправился смотреть телевизор.

22.04 Кажется, завертелись шестерёнки. Конечно, не сразу в полную меру, но настроение сильно переменилось. Весь день, хоть совсем не выспался, присутствовало ощущение прилива сил и вместе с тем стойкого внутреннего равновесия (даже на работе никому не удалось вывести меня из себя), которое, наверно, можно сравнить с приятной лёгкой усталостью после небольших физических усилий только в душевном смысле. Вдруг раскрылось, посветлело сердце, и многое просто отошло на второй план. Я просто зациклился на одной мысли, стал слишком себя жалеть, от чего впал в тяжёлое оцепенение. Каково содержание этой мысли, остаётся пока загадкой, ну и бог с ней, занятно только, что именно она вывела меня на ощущение «лёгкости бытия», чему немало поспособствовала и одна из моих отрадных способностей быстро переключаться с неприятных пустых ощущеньиц на мелкую, но конкретную заботку, трудясь над которой, из головы выветривается всякий вздор. В любом случае, я честно не ожидал такого скорого действия моих вечерних «упражнений», книжонка-то не соврала. И как бы патетично то не звучало, но у меня есть уверенность в завтрашнем дне в полном смысле этого слова, будто развеялась пугающая неизвестность, и ты сам всё контролируешь, не ожидая никаких неприятных случайностей. Оптимизм этот, наверняка, преждевременный, но он мне сейчас очень нужен, так что, если бы голова немного не побаливала, было бы совсем идеально. Но это я уж слишком многого хочу.

Среди лёгкой кутерьмы в уме можно выудить и кое-что определённое: со всей уверенность и прямотой могу заключить, не много не мало, что я обычный, нормальный человек со слегка, быть может, ненормальной жизнью. Вывод довольно простой, даже тривиальный (а сейчас я не боюсь тривиальности), по сути, чтобы его получить, ходить далеко не надо, следует всего лишь взглянуть на свою жизнь со стороны и увидеть, что в ней, очевидно, нет ничего выдающегося ни в хорошем, ни в дурном смысле. Однако он (вывод) может быть ценен исключительно своей непосредственностью, тем, чтобы можно было придти к нему без фальши и двусмысленности, а иначе получится, что ты сам себя обманываешь. Лишь в юности имелись у меня кое-какие метания, но у кого их не было, ведь на то она и юность, чтобы казаться неопределённой, недосказанной, недоделанной, чтобы самому не понимать и не замечать свою жизнь, а относиться к ней как к непреложной данности и с полным сознанием собственной правоты совершать глупости столь же невообразимые, сколь и ничем не чреватые. Но теперь я думаю и действую так, как от меня требуют конкретные обстоятельства, и пусть сие немного неправда, в данный момент я готов простить себе и это.

А ведь между тем странно, что именно сейчас в характере появились необдуманные крайности, не пагубные, но несколько экзотические. Они будто раскачивают его из стороны в сторону, желая вызвать неуместную реакцию, но я всегда умею вовремя остановиться, так что всё оказывается просто понарошку. При этом одни вещи видятся размыто, по преимуществу те, насчёт которых давно утвердился во мнении, какие-то ограничения неожиданно исчезают, и бессознательно следуешь любому призыву сердца, не замечая неуместности его порывов до тех пор, пока они не переходят грани между действительностью и твоим внутренним миром. И однако же кое-что становится столь очевидным, что с досадой удивляешься, как ранее этого не замечал, а иногда даже и самая суть ускользает от тебя, и ты вполне отдаёшься одному впечатлению, любуясь его внешними ясностью и простотой. Например, приехав сегодня на работу, я долго и рассеяно просматривал документы, о чём-то поспорил с секретаршей, а потом, подняв глаза от монитора и взглянув в открытое настежь окно, будто увидел пейзаж одного из голландских художников XVI-XVII вв. Я не имею в виду дома, их крыши, улицы, наполненные людьми и машинами, а, скорее, форму всего этого, сочетание и симметрию, которые, видимо, сохраняются неизменными, как неизменными остаются небо, плывущие по нему облака, свет Солнца, стягивающиеся к горизонту и образующие единое органичное целое так, что в каждой его чёрточке ощущается подчинённость общему ритму. Возможно, рассуждения о гармонии целого слишком размыты, чтобы считаться с ними, но я открываю его для себя только сейчас, чем покамест и наслаждаюсь, отыскивая закономерности, понятные только мне одному, не ощущая никакого желания с кем-то делиться. Конечно, сие эгоизм, даже злорадный эгоизм, презирающий всех вокруг, но и его я сознательно и с лёгким сердцем себе позволяю, потому что не знаю, будут ли мои открытия иметь значение для кого-нибудь другого. Даже с близкими не хочу делиться, поскольку насчёт них точно уверен, что они меня как раз таки не поймут, а вот беспокойства будет много. Тема тёмная, к тому же я захожу куда-то не туда, волнение окружающий здесь ни причём, в ней много нового, непонятного, а сейчас достаточно просто запомнить её внешнюю форму.

И ещё о вещах. Пытаясь достигнуть цельности в каком-либо деле, я постоянно рассыпаюсь в ничтожных мелочах, стараясь уловить общий смысл, направление, у меня никак не получается собрать воедино впечатления, которые я испытываю даже не весь день, но в каждую конкретную минуту, всякий раз мечась из стороны в сторону и хватаясь то за одно, то за другое – просто признак тягостного слабоумия. Однако такое ещё случается, когда не видна конечная цель и части рассыпаются лишь постольку, поскольку им не могут предать должной формы – это я знаю по опыту, что даёт меньше поводов для сомнений. (О вещах пока всё.) По крайней мере, есть дорога, по которой нужно идти, а всё необходимое, надеюсь, впоследствии на ней промелькнёт, главное, не пропустить.

К сожалению, Фёдор и не подозревал, сколь обеспокоил и в то же время обнадёжил Настю вчерашний его ответ о том, что он не знает, чего хочет от жизни, а, между тем, она начала кое-что серьёзно и болезненно обдумывать, болезненно то ли с непривычки, то ли от страха перед окончательным решением, которое старалась откладывать изо всех сил, но вдруг стало просто невмоготу. Не часто ей хотелось что-либо переменить в своей жизни, Настя вполне умела удовлетвориться тем, что имела, приспособиться и найти лучшее в своём положении, однако моменты, когда надо было принимать определённые решения, приходили сами собой, и каждый раз ей оказывалось мучительно больно вырываться из круга привычных представлений (а перемены в жизни у неё всегда сопровождались уходом старых и возникновением новых ценностных ориентиров), поскольку чувствовала насильственное отторжение части себя, однако всё равно шла вперёд то ли от недостатка ощущений, то ли от нездоровой страсти к потрясениям, а, скорее всего, просто потому, что считала такие вызовы чем-то вроде «правды жизни» или ещё каким-нибудь словоблудием. Так или иначе, но она была способна на что-то решиться даже при возможности и далее уживаться со сложившимся порядком вещей.