Текст книги "Сон разума (СИ)"

Автор книги: Георгий Левченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)

Annotation

Небольшая история человека, проходившего через кризис среднего возраста

Предисловие

Часть I

Часть II

Часть III

Послесловие

Предисловие

Объективный взгляд на вещи – явление спорное, и честно ответить на вопрос, должен ли он появиться у каждого из нас, затруднительно, однако без этого нельзя оценить итог эволюции личности, достигла ли она цели своего развития или её реализация застряла где-то на промежуточном этапе. С другой стороны: что должно быть критерием объективности? В чём заключается её мерило? Можно ли его разложить по степеням, либо он неделим? И, так или иначе, ответы на эти вопросы, будучи полученными неважно каким образом, хоть по мановению волшебной палочки, ничего не дадут для понимания того, сколь зауряден или незауряден обретший его человек, понадобились ли ему определённые таланты на данном пути или всё лежало на поверхности, гений он или психопат или нечто среднее.

При изучении отдельной личности не стоит ожидать отрадного разнообразия. Приняв свой внутренний мир за исходный пункт, не следует уповать на то, что непременно окажешься прав, решив для себя, как необходимо отнестись к тому или иному явлению, боясь при этом поделиться наблюдениями с кем бы то ни было ещё, дабы не разрушить собственной «правоты». К счастью (или сожалению, кто во что горазд) подобная коллизия мнима, всегда имеется последняя инстанция, действительность (как бы то тривиально не звучало), которая денно и нощно, засучив рукава и нахмурив брови, копается в иллюзиях, проверяя их подлинность. Как не трудно заметить, чем фантазии примитивней, тем более они не согласуются с целым и скорее рушатся, однако самые истончённые, сложные и изящные из них, наоборот, частенько избегают ловких и жестоких пальцев реальности, сохраняясь довольно долго. Со времен, заматерев и набравшись опыта вместе со своим носителем, они начинают верховодить его судьбой, искусно пряча собственную несостоятельность за самолюбием там, где не способны объяснить возникшие противоречия с действительностью.

Но какова же та благодатная почва, на коей возможно произрастание подобной диковинки? Идиот не способен на такую хитрость, на то он и идиот. Человек незаурядный не станет заниматься глупостями, они ему не нужны, у него есть всё разнообразие реальности без ущербных довесков. А вот заурядность, щедро сдобренная осознанием собственной значимости, имеющая повод к безделью, является благодатной почвой для метаний впотьмах. У неё нет ничего, что бы смогло отвратить её от порочного круга теоретизирования вместо познания, которое с успехом его заменяет.

Если же разрыв между иллюзорным и реальным миром становится слишком велик, могут произойти ровно 2 вещи: либо приятие действительности, либо умопомешательство, что, однако, почти одно и то же. Почему? Потому что приятие выльется в понимание ущербности своей жизни, её ограниченности, безусловной тщете и преходящности, не утешит даже след в виде потомства, оставленный в этом мире. Оно только даст надежду, что в будущем реализует чаяния неудачливого индивида, обретёт именно такое счастье, которого он хотел бы для себя, т.е. претворит в жизнь всё те же жалкие иллюзии.

И всё вышесказанное было бы только теорией (пусть и верной в принципе, но не реализующейся на практике), если бы каждый человек следовал всякому, абсолютно всякому (а потому, по преимуществу, пагубному и примитивному) желанию. Однако на поверку это не так. Родительские, общественные, моральные и проч. запреты делают своё дело, вследствие чего он, выросший под влиянием непонятных ему ограничений, не знает, чего хочет на самом деле, а чего лишь вследствие того, что ему запретили то, чего он хочет. Откуда же у такого человека может взяться объективный взгляд на вещи? Как пройдёт эволюция его личности? Какой критерий он положит в основу оценки значимости той или иной вещи? А ведь корректную меру он отыщет лишь по счастливой случайности, называемой умом, которая заведомо не может с ним произойти.

С другой стороны, означенные запреты так же теоретичны как и путающееся в них мировоззрение, они не обнаруживаются в реальности и, таким образом, порождают только умозрительные критерии для понимания своего места в мире, не предоставляя практических руководств к жизни. Так рождается интересный духовный феномен – самопознание – и его чудаковатые последыши – поступки, отличные от желаний. Что чем верховодится? В идеале, конечно, стройная система ценностей должна упорядочивать буйную природную стихию, предавая той, не более, не менее, а смысл, содержание цели существования. А на самом деле? На самом деле выходит не система, а кривой скелет с то и дело отваливающимися, плохо прилаженными друг к другу костями, производящий то смешное, то жалостливое, то устрашающее впечатление. Попытки её создания оказываются никчёмными, ненужными, пустыми в т.ч. и потому, что их предмет не предполагает познания как такового, но набор догм, спущенных свыше, из других сфер, коими надо просто пользоваться. Так, может, посторонние запреты и наущения имеют право на существование?

Чтобы это понять, следует оглядеться вокруг. Любой человек в подходящих обстоятельствах, не особенных, сверхъестественных, а, наоборот, плавных и обусловленных, в т.ч. и обыденными превратностями «обычной жизни», окажется стоящим внимания. Переживаемые им перипетии улавливаются крайне нечётко, повседневности всегда хочется предать тайный смысл, наполнить неявным содержанием действия, которые её составляют, поскольку кажется совершенно немыслимым, чтобы она исчерпывались только тем, что лежит на поверхности. И тем не менее это так. Если начать заполнять обыденность скрытыми мотивами, выйдет очередное посмешище, публичная потеха, ведь они, будучи хитроумными и претенциозными, в итоге дадут лишь выхлоп всё в ту же каждодневную возню.

Часть I

20.04 Пожалуй, лучше всего начать с того, кто я такой, и… и тем закончить. Не думал, что с самого начала встречу подобное затруднение, ведь именно это мне и не известно, потому я и затеял писать дневник… Т.е. нет, кто я такой, я, конечно же, знаю, тут не в том смысле.

Вот сразу и подумал, а получиться ли из данного предприятия хоть что-нибудь или, может, так всё и бросить, просто время поберечь или психику свою, на худой конец выспаться лишний раз, поскольку нельзя исключить, что затратив массу усилий, я так ни к чему в итоге и не приду. С другой стороны, ничего сверхъестественного от меня не требуется, никаким вдохновением тут не пахнет, главное, почаще напоминать себе о цели, и всё должно пойти своим чередом, по крайней мере, буду на то надеяться. Возникает, конечно, вопрос, хватит ли потом у меня ума или даже вкуса понять, о чём я, собственно, пишу. Однако пока это дело десятое, да и несколько льщу я такими сомнениями своим литературным способностям или, скорее, психологической чуткости – раз не ожидаешь никаких откровений, так уж и не ожидай до конца. Впрочем, после этого сумбура, который вроде как есть, но ничего в нём нет, я, кажется, понял, что можно начать просто со стороны, безразлично, лишь бы с содержанием, а там всё и прояснится, ведь, например, внешние обстоятельства моей жизни для меня вполне очевидны.

Значит, что там обычно пишут в анкетах (давненько я ничего такого не заполнял)? Для начала, зовут меня Фёдором Петровичем, мне 41 год, в настоящий момент холост, женат был всего только один раз, надо сказать, крайне неудачно, шестой год в разводе (во-от, уже не плохо, живой человек начинает прорисовываться). Не могу сказать, что особо переживал по этому поводу, но история вышла очень неприятная, не знаю, как она на меня повлияла – да с первого взгляда кажется, не повлияла вообще (кстати, по вполне понятной причине, о которой пока рано писать) – однако событие важное, и не упомянуть о нём было нельзя. Детей у меня нет, и, честно говоря, я с этим ещё не определился, т.е. я прекрасно понимаю, что давно уж пора решить для себя, нужны ли они мне или нет, но что-то меня удерживает, точнее, я просто боюсь определённости в данном вопросе, ведь, так или иначе, ответ на него заставит изменить свой нынешний образ жизни, которым, кстати сказать, в последнее время я начал очень тяготиться (что, т.е. неудовлетворённость своей нынешней жизнью, и есть главное, подвигшее меня на опасный эксперимент самокопания). И, казалось бы, всё логично и самое время, но нет, не получается.

Теперь, кажется, настал черёд сказать о материальном положении, обретением которого я и занимался все прошедшие 20 лет или около того, однако лишь в общих чертах, поскольку особого значения оно для меня сейчас не имеет, видимо, ровно потому, что уже есть. Нет, говорить, что представляю собой что-то существенное даже в своём городе, я не стану, но бедствовать не приходиться. Работаю директором управления по развитию крупного производственного объединения (про должностные обязанности распространяться не стану, ведь и так прекрасно их знаю, да и напоминают мне о них каждый день), откровенно могу признаться, что добился всего сам, чем и горжусь, профессионал я неплохой (к слову сказать, иначе меня бы давно уволили), к работе своей привык и исполняю её прилежно. Отмечу один лишь нюанс: в последнее время я перестал испытывать даже слабые намёки на чувство удовлетворённости от её выполнения, правда, ранее его тоже не было, но всё складно сглаживалось смутными мыслями о необходимости зарабатывать, исполнять служебные обязанности, даже выхода иного не виделось, но вдруг и они куда-то исчезли. Я не могу сказать, нормально сие или нет, происходит ли такое или нечто подобное с другими или не происходит, так что о его (чувстве удовлетворения работой) отсутствии следует подумать после, потому как сейчас ещё рано. Ещё добавлю, что живу в собственной квартире, которую приобрёл самостоятельно сразу же после развода (в старой, общей с бывшей женой, точнее, совместно снимаемой, ни я, ни она жить не захотели), тогда мне это стоило определённых финансовых усилий, приобрёл, честно говоря, на время, не думал в ней задерживаться, однако так устроил её исключительно по своему вкусу и для своего удобства, что решил в ней обосноваться, если и не навсегда, то очень на долго (так и получается). Впоследствии появилось одно обстоятельство, может, и мелкое, о котором не стоило бы упоминать, но всё-таки: начала очень греть мысль, что квартира эта всегда останется моей, а не получится так, как получилось опять же после развода, что у меня есть какое-то пристанище, что ли, (остальные слова, пришедшие на ум, ещё более смешные), где я могу… не знаю что, но что-то всё-таки могу.

И в заключение этой импровизированной анкеты, чтобы завершить общий план: всё, т.е. я сам, моя работа, квартира и даже бывшая жена (хотя я давно о ней ничего не слышал), располагаются в большом провинциальном городе, в котором я родился и живу по сей день. Вроде бы с «анкетой» покончено, выпалил; а далось ведь не без труда…

Честно говоря, меня мало волнует, сколько мне подобных наберётся по городам и весям, чем они живут и каким видят этот мир, такие ли у них проблемы или нет, но если задаться, например, вопросом о моих личных качествах, то я решительно не знаю, что на него ответить. Нет, можно, конечно, наплести официальной оптимистической ерунды вроде «общительности, целеустремлённости, профессионализма» и т.п., но абсолютно очевидно, что эти качества о живом человеке ничего не скажут, и, хочется думать, я давно не столь глуп, чтобы сего не понимать. Итак, зачем же я затеял писать этот дневник (объяснение в начале не в счёт)? Вопрос весьма занимательный, но, увы, ответить на него я не могу даже себе. Правда, всё не так прискорбно и, посмотрев со стороны, кое-что выудить удастся. Казалось бы, солидный человек, вполне состоявшийся, должен понимать меру своих способностей и место в жизни, иначе как он смог чего-то достичь? И это не праздное любопытство, это насущная необходимость понять, каким образом можно что-то делать, не зная, как оно, собственно, делается. И тем не менее последние несколько лет я живу, будто ожидая озарения, а, главное, складывается впечатление, что всё происходящее со мной, обязанности, исполняемые по долгу службы, быт, которым, между прочим, не часто себя обременяю, и т.д. и т.п., не имеют ко мне ровным счётом никакого отношения, я лишь сторонний наблюдатель, безучастно взирающий на чужую жизнь. Иногда просто диву даёшься, каким образом они не падают вдруг мне на голову, а вертятся своим чередом, причём вполне гармоничным, так что все, и я в том числе, совершенно довольны принятым порядком вещей. Вполне возможно, что я чего-то недопонимаю, чего-то не могу разглядеть, однако же если бы противоречия оказались существенны, то не заметить их было бы нельзя. Может, как раз таки заметил, раз пытаюсь что-то уяснить, но то, что вижу перед собой, обрисовывается крайне нечётко. Впрочем, буду надеяться, только на первый взгляд. Да и сам я, кажется, не могу чётко выразиться, получается лишь топтание на месте и более ничего, как и в моей жизни: изо дня в день одно и то же и никакого просвета, даже не знаю, каким должен быть этот просвет, уж точно не взять отпуск и съездить в новое место – это мы уже проходили.

Недавно сидел на диване перед телевизором и перебирал в уме всё, что может со мной случится и как я к этому отнесусь. Из того, что касается лично меня, вышло, что более всего я боюсь чем-нибудь смертельно заболеть, именно заболеть, а не просто умереть, смерти, конечно, не хочется, но страха перед ней нет, – какая-нибудь возможная автокатастрофа оказалась в хвосте данного импровизированного рейтинга. И не то чтобы я опасаюсь обременять своих близких печальной обязанностью ухода за умирающим, что в некоторой степени было бы даже благородно, меня страшит состояние неотвратимости, осознанной неотвратимости, определённости смерти, когда нельзя ничего поделать и остаётся только ждать конца страданиям не в излечении, а в прекращении вообще каких-либо ощущений. Это, по всей вероятности, признак болезненной мнительности, подтверждающийся ещё и тем, что среди всех ситуаций, пришедших на ум, не нашлось ни одной, в которой я смог бы существенно улучшить свою жизнь. Дело оказалось даже не в том, что мне более ничего не хочется, а в том, что все мои возможные желания вполне удовлетворимы, мечты реализуемы, а о чём-то неисполнимом я и думать-то разучился или отучился хотеть того, чего не могу себе позволить, и таким вот образом под конец прекрасного апрельского вечера пришёл к выводу о полной ненужности всего, что уже имею. Нет, всем или почти всем я, разумеется, дорожу и расставаться с ним не хочу, но не хватает чего-то главного, что сделало необходимым остальное. Пожалуй, так. Видимо, это и есть кризис среднего возраста, что вполне логично, однако хочется себе возразить, поскольку вывод не особо оригинален, хоть и многое объясняет. Более того, могу сказать, почему я с ним не согласен: мне не кажется моё положение универсальным, и пусть у каждого по-своему, но исходный пункт должен быть один, а я просто не знаю, каков он у меня.

В любом случае вполне очевидно, что бездеятельным самокопанием делу не поможешь, но узнать себя получше всё-таки стоит. Хотя вопрос: а что тогда я делал все прожитые 40 лет? Точно не в себе копался. Судя по всему, главным источником той нерешительности, с которой я начинаю свои (назову их) психологические упражнения, является пустая праздность этого занятия, однако полностью отождествить собственную жизнь с каким-либо иным делом тоже не получается, так почему же не быть вдобавок ещё и им? Из чего выходит, что и нет у меня никакого дела жизни, работа моя, по крайней мере, не может им считаться, но, странное дело, вместе с тем я не в состоянии вспомнить ни одного дня (может, только в детстве), который я бы весь пробездельничал. Пожалуй, это кое-что и говорит обо мне самом, о том, как я живу, но ни коим образом не отражает моей натуры, поскольку никаких порывов созидать в ней нет, просто почему-то так получается, что частенько меня тяготит. Временами моё состояние можно назвать деятельным дурманом, в котором мелкие мыслишки, озабоченность текущими обстоятельствами вытесняют собой желание подумать о чём-то существенном, о чём-то, что за ними должно стоять. Но выводить оценочные суждения, говорить, хорошо это или плохо, было бы почти нелепым, поскольку так есть и, по преимуществу, должно быть, однако в том числе и подобное обстоятельство привело к тому, что, стоя посередине жизни, я не знаю, кто такой и чего хочу. И это в полном смысле так, ведь о себе могу сказать лишь то, над чем насмехался буквально несколько строк выше, т.е. вздорный официоз и не более, а о своих желаниях – вообще ничего определённого. Конечно, сие прискорбно, очень прискорбно, но если уж на то пошло, у меня есть одно весьма характерное преимущество, а именно: я ведь свободен, у меня нет семьи, нет детей, о которых необходимо заботиться, материально ни от кого не завишу, даже своё жильё имеется, к тому же не обременён знакомыми и друзьями, с которыми обязательно стоит поддерживать отношения. Я долго думал над этим обстоятельством, и оно мне в моём нынешнем положении кажется совсем не случайным, к тому же вполне благоприятным.

Разумеется, в том возрасте, в котором я пребываю, с такой неопределённостью внутри наряду с определённостью в жизни можно было бы вполне смириться, но мне никак не получается побороть неясное стремление, тоску, что ли, к чему-то, чего я ещё не знаю, по чему-то, чего никогда не видел, но смутно ощущаю непререкаемое родство, разрешение всех противоречий, мнимых и явных, где можно найти если и не покой, то хотя бы твёрдое основание, на котором стоит строить свою дальнейшую жизнь. Это и есть исходный пункт. Быть может, он и похож на бред, которым щекочут себе нервы по невежеству, но для меня его содержание вполне реально, предметно и отзывается в каждом уголке души.

Странное дело, глядя на исписанный лист, всё становиться проще, легче, непритязательней, так что на сегодня, пожалуй, хватит.

– Слышишь? Иди уже спать, – донеслось из спальни. Звук будто выбежал из тёмной комнаты как резвый ребёнок и вдруг сильно ударился о свет настольной лампы. Фёдор немного вздрогнул и тут же вышел из задумчивость, т.е. вырвался почти насильно. Пару секунд он озирался вокруг испуганным, непонимающим взглядом, чего-то искал, потом протёр глаза и, наконец, ответил:

– Сейчас, Настюш, иду.

Среди лёгкой тишины было слышно, как снаружи на подоконнике возилась птица, готовясь к своему временному ночлегу, чему он неожиданно и искренне удивился, приподнял брови, вытянул уголки губ вниз, сделал незаметное движение, чтобы подойти и согнать её, будто она вторглась в его жизненное пространство, беспардонно и слишком непосредственно, своим хлопотливым беспокойством, однако сдержался или, возможно, просто поленился.

– И чем ты там занимаешься? – опять послышалось из спальни, но на этот вопрос не ожидался какой-либо ответ, который и не последовал.

Фёдор просидел ещё некоторое время, катая в задумчивости по столу ручку с неприятным звяканьем и поминутно ёрзая в кресле, казалось, ему хотелось провести так всю ночь. Он не испытывал желания остаться одному, ему хотелось ещё хоть несколько мгновений не переступать грань между эфемерной, мимолётной сладкой опустошённостью и обыденной жизнью, в которую он всегда успеет вернуться и которая невинным, но весьма неприятным образом давно отягощает его. Наконец, Фёдор встал и нехотя пошёл спать.

– Чего ты так долго? на работе опять что-то срочное? – Настины глаза отчётливо виднелись в темноте.

– Ну и засыпала бы без меня, – Фёдор небрежно отстранил её руку, – зачем же ждать?

– Да уж привыкла, что тут теперь? Ладно, не хочешь – как хочешь, – она отвернулась и почти сразу заснула.

Сам того не замечая или делая вид, что не замечая, Фёдор нравился женщинам, и не девушкам, а именно женщинам. Хоть он не отличался примечательной наружностью или исключительным умом, зато казался мягким, добрым, щедрым, и нужно было прожить с ним довольно много времени, чтобы понять, что всё это, на самом деле, ни коим образом не является чертами его характера, но лишь ритуалом, который тот пытается прилежно исполнять только постольку, поскольку так живётся гораздо проще.

Познакомились они с Настей года четыре назад, три года вполне благополучно живут вместе. Как получилось, что она переехала к нему, Фёдор уже толком не помнил, помнил лишь неприятную ситуацию, по словам его подруги, материального характера, сложившуюся с её тогдашней съёмной квартирой, то ли повышение аренды, то ли снижение её заработка, после которой он сам и предложил переехать к нему, что оказалось даже удобней, ведь к тому времени у них сложились если не семейные, то довольно устойчивые отношения, и противиться им было бы почти неправдоподобно. Вместе с тем, никогда за те годы, что они прожили вместе (и это, пожалуй, было главной отличительной чертой их пары), Фёдор и Настя так ни разу не попытались напрямую выяснить отношения, почему каждый чуть ли не по-своему думал, что именно их объединяет, вследствие чего между ними постоянно присутствовало ощущение опасной недосказанности, которое, тем не менее, вполне компенсировалось откровенностью во всём остальном. Можно даже предположить, что оба берегли друг другу нервы, не задевая болезненных чувств, оставшихся после предыдущих опытов, о которых часто, открыто и очень опрометчиво рассказывали, будучи наедине, после чего, возможно, и возник этот странный немой уговор. Однако иногда Фёдор всерьёз задумывался, что именно ему в ней нравится, и каждый раз приходил к выводу, что особенной любви не испытывает, более того, порой хотелось полюбить, но не получалось, пробовал себя заставить – не выходило, а между тем вполне ею дорожил.

Настя обладала высоким ростом, выше, чем у Фёдора, имела прекрасную стройную фигуру, хорошо понимала свою привлекательность и старалась подчеркнуть оную. Походку всегда сохраняла лёгкую, непринуждённую и прямую, движения плавными, чтобы они вызывали определённое восхищение точностью и грациозностью, но претензии на исключительность никогда не выказывала, посему выглядела очень естественно, почти по-детски. Такая свежесть и умелость в восприятии самой себя очень редка и тем ценна, а, главное, весьма красит её обладательницу. Возрастом же она была на 8,5 лет младше Фёдора, но зачастую выглядела гораздо моложе своих лет, поэтому несколько раз незнакомые с ними люди принимали её за его дочь, но интересней всего то, что даже друзья с изрядной долей сомнения смотрели на них как на пару – и действительно, из их обращения друг к другу казалось, что они брат и сестра или какие-то иные родственники, ведь лишь несколько раз и то с глазу на глаз они назвали друг друга «зайкой», «лапой», «любимым/любимой» и проч., однако вскоре почувствовали в этих словах определённую фальшь и более ни наедине, ни на людях ничего подобного не делали. Пожалуй, Фёдор и обиделся, если бы заметил, но решительно все (кроме, быть может, его родителей) полагали, что он её не заслуживает, Настя же, давно почувствовавшая такое отношение к их паре, всячески пыталась его сгладить вплоть до того, что шла на жертвы в своём облике. Конечно, и она была не столь идеальна, как выходит, по крайней мере, во внешности, ведь, если приглядеться, бёдра у неё выглядели немного узковатыми да черты лица крупноватыми, что, впрочем, уже дело вкуса. Такие мелкие недостатки всегда сглаживаются непосредственностью обращения, вследствие которого всякий, их заметивший, перестаёт уделять им внимание. Правда, иногда Настя слишком сильно зачёсывала волосы назад, от чего её миловидное лицо начинало казаться совсем круглым, но об этой мелочи не стоило даже упоминать, тем более что они являлись бесспорным украшением своей хозяйки, она их никогда не подкрашивала (по крайней мере, никогда в этом не признавалась, и Фёдор никогда не был тому свидетелем), поскольку и сами по себе имели прекрасный ровный светло-русый оттенок, были очень густыми и длинными, так что уход за ними отнимал весьма много времени. Время от времени это её раздражало не на шутку, и она уже не раз хотела их остричь, но никак не решалась, ведь привыкла к ним с детства.

Необходимо ещё сказать, что Настя работала и неплохо зарабатывала, однако нравилась ли ей работа, определённо ответить нельзя, да и незачем, ведь давалась она ей легко и сил особо не отнимала: с 9 до 5, пять дней в неделю, и достаточно. А вот то, что в доме она была настоящей хозяйкой, необходимо отметить особо, ведь уже дня через три, как та въехала в квартиру Фёдора, все вещи начали находиться на своих места, грязное бельё не залёживалось в корзине неделями, даже за диваном более не валялись обёртки от конфет и в холодильнике всегда оказывалось, что найти. Привычка, а, главное, умение заниматься домашними делами пришла к ней в отрочестве, причём выполняла она их непринуждённо с непонятным окружающим удовольствием. И, наконец, надо прибавить, что несмотря на всю неопределённость своих чувств, Фёдор прекрасно понимал, какой хорошей матерью Настя могла бы стать, бывали даже минуты, когда он всерьёз подумывал завести детей и завести их исключительно с ней. Словом, она была ровно тем, что нужно любому другому нормальному мужчине.

Фёдор лёг, однако ему никак не удавалось заснуть, он постоянно, но осторожно ворочался, боясь разбудить свою подругу. Странное ощущение, желание тут же, сей же час доделать то, что осталось незавершённым буквально на чуть-чуть, несколько растянутых ночных часов теребило его душу, а между тем в голове ревностно сидела мысль, поскорее бы завтра вернуться к дневнику. Он чувствовал начало чего-то нового, неизвестного, быть может, и разрушительного, однако до конца ещё не давал себе отчёта в своих ощущениях, вновь и вновь понимал, что покой прежней жизни окончательно нарушен, но каким именно образом, пока оставалось для него загадкой потому, что сама жизнь не представлялась ему самостоятельной, сравнивать было не с чем. Встав среди ночи и на цыпочках выйдя на балкон, чтобы покурить, Фёдору вдруг подумалось, как давно он не видел звёздного неба, подумалось спокойно, без экзальтации и восхищения, – оно непосредственно бросилось в глаза и ненадолго отвлекло всё внимание. Нет, никаких особенных мыслей или чувств не возникло в его душе, было достаточно уже того, что оно выглядело холодно и безмолвно, нисколько не нуждаясь в своём созерцателе. А внизу слегка шуршали не окрепшие молодые листья, улица была плотно освещена фонарями, пока он свисал с сигаретой из приоткрытого окна, по ней проехала пара-тройка машин, шумя колёсами по немного влажному асфальту, – ничего примечательного. Холод бодрил, свежий воздух чуть-чуть успокоил мысли; докурив и постояв ещё минут с 10, наслаждаясь спокойствием и тишиной, Фёдор, наконец, вернулся в спальню, но заснуть удалось всего на 2-3 часа, поэтому утром встал сильно не выспавшийся и немного раздосадованный.

Когда он только-только успел умыться, на столе уже стоял по обыкновению плотный завтрак из румяных, немного недожаренных оладий (как ему нравилось), сметаны в пластиковом белом стаканчике, мягких сдобных булочек, купленных вечером и ещё не успевших зачерстветь, и чая – Настя вставала гораздо раньше него, она была жаворонком да и не любила много спать. Сидя на стуле уже одетая и накрашенная, попивая свой привычный утренний кофе из огромной белой сафьяновой кружки, которую можно принять и за небольшую миску только с ручкой, она начала обычный утренний разговор.

– Послушай, может, сходим вечером куда-нибудь? Мне кажется, тебе необходимо немного рассеяться, а то в последние дни ты какой-то мрачный. – Пауза. – У тебя на работе что-то случилось? – После этой явно заготовленной фразы, она открытым ожидающим взглядом посмотрела на Фёдора так, что он почти растерялся. Это развеселило её, но виду она не подала.

– Судя по всему, ты уже решила, куда мы пойдём.

– Там новый клуб открывается…

– В молодости не нагулялась? – попытался он прервать с добродушной ухмылкой, однако Настя сделала вид, что не заметила этого, надо сказать, бестактного вопроса.

– Нас Семёновы пригласили. И не надо делать вид, будто это вздорное ребячество, тут и так сидишь почти безвылазно. Кстати, всё довольно прилично, иначе я и сама бы не пошла.

– Ах ну да, забыл, ты же новое платье купила. А раз уж Семёновы нас пригласили, тогда я даже знаю, кто счёт оплатит.

– Но они же наши лучшие друзья, и у них двое детей, и женаты они почти 15 лет, – Настя заметно разгорячилась, хоть и реплика была вполне к месту. – Ну, если ты против, мы, конечно, можем никуда не идти.

– Конечно, можем. И вообще-то они твои лучшие друзья, и всё, что ты про них сейчас сказала, как раз таки говорит против того, чтобы ходить семьёй в подобные места, тем более, что им это действительно не по карману, – ему самому не понравились его последние слова, хоть это и была чистая правда. А тем временем взгляд Насти сменился с ожидающего на жалостливый, почти испуганный, судя по всему, она действительно хотела куда-нибудь сходить, чего они не делали довольно давно. Фёдор мгновенно исправился, – ладно, не надо на меня так смотреть, не стану же я тебя расстраивать. Конечно, мы пойдём, никуда не денемся, раз уж Семёновы этого хотят. Должен же я чем-то за завтраки платить, – последняя фраза была сказана про себя, почти рассеяно, поскольку ему вдруг подумалось, что Настя пытается (и небезуспешно) им манипулировать, что казалось крайне неприятным и чего он никак не ожидал, тем более после стольких лет совместной жизни и в таких мелочах.

– Замечательно, я им тогда перезвоню, – она выскочила из-за стола с сияющим лицом, будто только этого и дожидалась, правда, и кружка её была пуста, а кроме кофе Настя по утрам ничего более не употребляла. – Тогда я побежала, мне сегодня пораньше надо.

То, что ей сегодня вдруг надо оказаться где-то пораньше, было странновато, поскольку обычно в начале дня Настя дожидалась, когда Фёдор соберётся на работу, после чего они вместе выходили из дому. Ей почему-то казалось, что это их сближает, что занимаются они чем-то совершенно похожим, выходят с одним ощущением, поскорей бы вечером вернуться домой, в чём полностью согласны между собой. Видимо, как-то так. Однако в этот раз она побоялась, что Фёдор может и передумать – слишком уж неохотно он согласился, – возможно, просто из самолюбия, чтобы не делать того, чего его почти насильно заставляют сделать, а ссориться из-за такой мелочи совсем не хотелось, тем более, вечером они увидятся уже в клубе и передумывать будет поздно. В любом случае, Настя была очень рада, добившись своего, и чувствовала некоторое воодушевление перед предстоящим вечером.