Текст книги "Тайна Черной горы"

Автор книги: Георгий Свиридов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

– А что?

– Так я интересуюсь, – продолжала она, смеясь глазами. – Ты к нам в Солнечный надолго или так, на месячишко, а?

Юрий не сразу нашелся, что ей ответить, сам не зная чему, улыбнулся ей в ответ и неопределенно пожал плечами.

– Так я это к тому, что у нас в поселке получается вроде проходного двора. Сколько приезжают, столько же и укатывают в обратную сторону.

– А что так? – спросил в свою очередь Бакунин.

– Житуха такая, – вступила в разговор другая сидевшая на ящиках пожилая крупнотелая и крупнолицая женщина, – сплошная благодать!

– Во-во, Антоновна, верно!

– Одна благодать. Как на необитаемом острове, вроде робинзонов мы, – голосисто посыпала словами смуглянка с вишневыми глазами. – Ни театра, а только концерты самодеятельные, особенно в дни получки, когда бичи перепьются и забузят.

– Какие бичи? – спросил Юрий, впервые слыша странное слово.

– А ты что, не знаешь? Пьянчуги эти самы, которые всё на себе пропивают до последней нитки. Их и зовут бичами.

– Странное слово какое-то.

– А ничего тут странного и нету, – пояснила пожилая. – Просто сокращенное. Бич – это «бывший интеллигентный человек». Так они сами себя называют, хотя никакой интеллигенции в них и не видать, сплошная пьянь оголтелая.

– И кинотеатра у нас нету, кино крутят в столовке. Домов мало, а живут большинство в палатках, зимой и летом, комарье да мошку своей кровушкой кормят. Ну а насчет свежего воздуха, так у нас красота, – сплошной курорт!

– Не надо, Райка, парня запугивать, – сказала пожилая. – Мы-то держимся, и ничего. Живем!

– Пусть заранее привыкает, – молодуха снова стрельнула в Юрия глазами, представилась. – Раисой меня звать, будем знакомы. Так что в Райкино место едете, поскольку я в поселке, можно считать, первая по главности женщина.

– Меня – Юрием, – ответил Бакунин и спросил: – Первая женщина? Значит, вы жена начальника экспедиции?

– Не, – рассмеялась она в ответ. – Продавщица я в единственном магазине, так что без меня никому никак не обойтись, – добавила мягким голосом. – Ты парень молодой и, вижу, скромный. Так что не стесняйся, если что, могу и в долг отпустить, до получки, конечно.

– Спасибо, – ответил Бакунин. – Магазин есть, это уже хорошо. А почта имеется?

– А то как же! Целый почтамт, – отозвалась Раиса и ткнула пальцем в небо, заливисто рассмеялась. – Прямая связь с верхами!

– Почтовый ящик на елке прибит около столовой, – пояснила пожилая женщина. – Раз в неделю его опорожняют и возят попутным трактором в Старт. Так что письма доходят, не волнуйся.

Юрий пожалел, что не сообразил отправить телеграмму сразу же, в первый день, как прибыл, с вокзала. И еще подумал, что сначала надо бы обзавестись хоть каким-нибудь жильем, снять у кого-нибудь комнату, а тогда и вызывать сюда Алину.

В Солнечном никакой комнаты, даже угла, ему снять не удалось. В тех немногих домах, которые к тому времени выстроили, и без него была сплошная теснота, в комнатах жили по две-три семьи, отгородившись друг от друга повешенными на веревках простынями. Юрий устроился в двухместной палатке, которую успел установить Петр Селезнев, такой же, как и он, молодой специалист, прибывший сюда на неделю раньше его из далекого Донбасса. Они сразу подружились. Петр оказался на редкость общительным человеком. У молодых людей оказалось много общего.

Им повезло. Их сразу же включили в поисковую партию, и спустя пару недель после прибытия они уже находились за десятки километров от центральной базы экспедиции и вместе с рабочими пошли в самостоятельный поиск. Прокладывали маршруты, участвовали в геологических съемках, составляли отчеты, рисовали карты, изучали анализы найденных в горах Мяочана образцов.

С рюкзаком за плечами и с геологическим молотком в руках им пришлось отшагать не одну сотню километров, провести не одну бессонную ночь у костра под шорох дождя или посвист ветра в кронах елей да кедров. И временами им казалось, что их забросили в эти глухие места напрасно, что их усилия и усилия многих других людей тратятся зазря, потому что никакого касситерита тут нет и в помине. Такие грустные мысли досаждали обычно к концу дня, когда в рюкзаке не оказывалось ни одного хотя бы мало-мальски стоящего образца, а в намытых пробах – даже обнадеживающих блесток… С такими невеселыми мыслями они засыпали, а утром все начинали сначала…

Трудно сейчас сказать, почему именно, с какого момента Бакунин и Селезнев занялись изучением скупых сведений о зоне на перевале, которую Юрий назвал Перевальной. Но она их притянула к себе, как магнит, и цепко удерживала. Шаг этот был для многих весьма неожиданным. Сведения по этому малоизученному участку были очень скупые, разрозненные и к тому же еще и весьма противоречивые. Руководство экспедицией да и многие бывалые геологи как-то незаметно и дружно поставили крест на возможной перспективности участка. Жалкие крохи касситерита там были обнаружены только лишь в одном месте, в распадке, где протекал шумливый ручей, бравший начало от горного ключа. Ниже по течению следы минерала терялись. Сделать какие-либо серьезные выводы по таким скупым данным никто не брался.

К концу сезона касситерит был найден и на самом перевале, вернее, на склоне горы. Но площадь его залегания оказалась ничтожно малой. Да к тому же при проведении анализов выяснилось, что по своему качественному составу он отличается от касситерита, обнаруженного в долине ключа. Так что сделать вывод, что эти проявления, эти крохи касситерита являются посланцами одного и того же рудного тела, возможно, значительного, естественно, было нельзя. Слишком уж противоречивыми оказались результаты химического и других анализов. И поэтому в планах экспедиции на первое место выдвинулась другая, соседняя Гайчанская, рудная зона. Там по крайней мере оказались налицо основные признаки месторождения, которое, возможно, таит промышленные запасы. И как бывает в таких случаях, на эту Гайчанскую зону утвердили план разведки, выделили средства и технику.

Конечно, молодые геологи где-то в душе тихо завидовали удачливым соседям. Везет же людям! А у них одно сплошное пустое место. Впрочем, не совсем пустое. Есть и находки. На той неделе рабочие доставили в лагерь результаты анализов первой партии образцов и намытых шлихов. Скупые сведения анализов показывали, что и у них что-то есть, обнадеживали. Почти во всех пробах обнаружены ореолы. Это уже что-то значит. Они укрепляли веру. Надо продолжать поиски. И в то же время они и расхолаживали. Как ни верти, как ни крути, а ореолы – это всего-навсего лишь косвенные признаки наличия руды. А самого касситерита пока еще не было. Его-то и предстояло еще найти.

Почти неделю они, раскинув лагерь у Перевала, с утра и до темноты лазали по окрестным сопкам, по распадкам, промытым горным ручьям, обдирая одежду о кедровый стланик, сбивая колени о камни, стремясь отыскать хоть какие-нибудь признаки касситерита. Обследовали каждую пядь, каждый метр скальных обнажений. И – никаких результатов.

Пора было уходить. Поздним вечером, подкинув сушняка в костер, они долго сидели у огня, усталые и печально разочарованные. Все их стремления и надежды превращались в пепел, как догорающие головешки. Суровая действительность опрокинула их смелые догадки, радужные предположения. Они так и не обнаружили, не нашли то, что так упорно искали. Горы цепко хранили свои тайные кладовые.

– Ну, я пошел на боковую, – сказал Петро и направился к палатке, чтобы нырнуть в теплый спальный мешок. – Утром двинемся в обратный путь.

Юрий ничего не ответил, только согласно кивнул головой. Ему спать не хотелось, хотя он устал не меньше товарища. День выдался тяжелым, и, как они оба грустно шутили, пустым. Ни одного ценного образца.

За сетчатыми стенками накомарника ветер ворошил пожухлую листву. Отблески костра переливались на пологе палатки. Где-то прокричала спросонья птица. Протяжно и тоскливо в ночной тишине поскрипывали стволы деревьев. И далекие звезды, крупные и яркие, густо усеявшие клочок неба, который завис над долиной, казалось, равнодушно и холодно, как и миллионы лет назад, молча и безучастно рассматривали землю.

Юрий сунул в костер несколько веток и смотрел, как вспыхнули язычки пламени, как они побежали по сучьям, облизывая их со всех сторон.

– Петь, ты не спишь? – Юрий повернулся к товарищу и попытался разглядеть лицо Селезнева.

– Пока нет, – равнодушно отозвался тот и, зевнув, добавил: – Хватит терзаться, коль не нашли здесь, так в другом месте, может, и нам повезет. Ложись-ка дрыхать.

– Так я вот тут думаю…

– В нашем нынешнем положении, занятие, прямо скажем, не совсем бесполезное, – усмехнулся Селезнев, пряча голову в спальный мешок. – Покедова, до утра, мыслитель!

– Не, Петь, я серьезно! Не прячь голову, как улитка, послушай, – Юрий уселся рядом на своем спальном мешке. – У меня мыслишка одна вертится и покоя не дает. Послушай, что скажу.

– Давай, только покороче, – Петро высунулся из спального мешка, недовольно пробурчал: – Выкладывай, все одно спать не дашь.

Бакунин пропустил мимо ушей рассерженный тон друга. Он привык не обижаться по пустякам.

– Слышь, Петь, такая мыслишка, – повторил он и тихо, словно здесь их кто-то мог подслушивать, произнес: – Если под нами рудное тело, если мы нашли лишь признаки его, то должен же быть у него где-то и другой выход, а?

– Как сказать, – пожал равнодушно плечами Селезнев. – Кабы было бы, так мы б его нашли. А теоретически… Даже теоретически, мне кажется, что нет этого самого второго выхода, поскольку, может быть, не существует и само рудное тело. Оно живет пока лишь в нашем с тобой воображении.

– Не надо. Петь, не спеши ставить крест. Это и без нас успеют сделать другие, – Бакунин снова подбросил сушняка в костер. – Давай лучше вместе покумекаем о том, где мы с тобой еще не были, а?

Петро не спешил с ответом. Казалось, он задремал. Но через несколько минут он отозвался.

– Где не были, говоришь? – повторил вопрос и сам же вслух отвечал: – Кажется, все тут пооблазили, вылизали каждый метр… Вроде бы ничего не пропустили. На карте отмечено у нас, нет пустого места… Хотя… Хотя, знаешь, есть! Верховья Хурмули. На водоразделе.

Оба хорошо знали местность, топографическую карту знали наизусть, и заглядывать в нее не было никакой нужды. Бакунин тут же ухватился за слова товарища.

– Верно, Петь! Там, на самой границе участка, мы не были, – Юрий расстегнул свой спальный мешок, стал быстро раздеваться. – Завтра с утречка и двинемся туда. Погода пока сносная, перебьемся.

– Верховья Хурмули? – Петро распустил на мешке «молнию» и приподнялся на локтях. – А ведь это мысля, Юрк! Как пить дать, мысля!

И надежда снова вспыхнула в их сердцах. С рассветом они двинулись к верховью шумливой речушки Хурмули, продолжили поиск. И им улыбнулась удача. В первый же день нашли и признаки, и ореолы, и крохи самого касситерита. И каждая находка как бы подзадоривала их, укрепляя веру в свое Перевальное.

Поиск – дело сложное и однообразно нудное. Тайга кругом мрачная, глухая. Горы. А надо топать и топать, продираясь сквозь колючие заросли и буреломы, выдерживая направление маршрута, колотить и колотить серые породы. Геолог должен не пропустить главное, уметь видеть малейшие кристаллики, оценить десятки различных признаков. Значение каждого из них варьируется. Нельзя отдать предпочтение одному или другому.

Молодые геологи, конечно, уже знали, чувствовали интуитивно, что где-то рядом у них под ногами, на глубине, таится рудное тело. Но это надо еще доказать. И не словами, не теоретически, а конкретными весомыми и зримыми образцами. И такие образцы они добыли. Пусть мало. Очень мало. Но они, эти кристаллики касситерита, при анализах, красноречиво подтвердили одно, что все они – и те, с Перевала, и эти, из верховья Хурмули, – одного порядка, одного состава… А это значит – они из одного и того же источника, единого, не разведанного пока, рудного тела.

Перевальную зону им, Бакунину и Селезневу, удалось отстоять. Отстоять на перспективу, для будущей разведки, для дальнейшего углубленного поиска. И всё. Никакой техники им не выделили. Да ее никто и не собирался им выделять. Технику давали лишь на верные и конкретные месторождения, на весомые и бесспорно доказанные площади. А у них на Перевальной пока лишь одни крохи и полная неясность с рудным телом, где-то притаившимся на глубине. То ли близко от поверхности, то ли на недосягаемой глубине. Все это еще надо выяснить. А для этой цели необходимо заиметь хоть один буровой станок, чтобы долотом, как рукой, проникнуть в глубину и пощупать эту самую руду.

С буровым станком им повезло. В буквальном смысле повезло. Прямо как в пословице: не было бы счастья, да несчастье помогло. По дороге в Гайчанскую зону тракторист свернул не в ту сторону, поехал по широкой тропе к Перевальному, дорогу к которому еще не пробили окончательно, и на крутом повороте не смог правильно выполнить маневр. Прицеп с тяжелым грузом потянул вниз, перевернулся. Тракторист едва успел выпрыгнуть из кабины.

Буровой станок был старым, маломощным, давно подлежащим списанию. Соответствующая комиссия тут же и оформила нужные бумаги. И этот металлолом выпросил себе Бакунин. Ему разрешили. Буровой мастер Николай Емельянович Лавренюков, человек бывалый и степенный, неторопливый в решениях, удивительно трудолюбивый, жадный к работе, никак не мог согласиться со смертным приговором своему буровому станку и потому охотно перешел к Бакунину, который проявил интерес к списанному агрегату, чтоб сообща, как говорил мастер, «поставить машину на ноги».

Это им стоило невероятных усилий, бессонных ночей, риска и смекалки. Но как бы то ни было, а станок, где волоком, где с помощью лебедок и трактора, все же спустили вниз, а потом по речной пойме перетащили сюда, в Перевальную. Собрали его, отремонтировали и запустили. И вот в те радостные дни, когда бур вонзился в скалистую толщу горы, из управления пришла бумага, в которой главному инженеру экспедиции значился строгий выговор и предписывалось в кратчайший срок «прекратить самовольщину и внеплановое бурение».

В эти трудные дни жизни Бакунина поддержали начальник экспедиции и главный геолог. Казаковский просто не мог допустить мысли, что за хорошую инициативу и смекалку следует наказывать, ему совесть не позволяла издать соответствующее распоряжение на демонтаж и перебазировку бурового станка. Что же касается Анихимова, то тот был открыто заинтересован в том, чтобы забуриться, заглянуть в недра Перевальной зоны. Они оба надеялись, что им удастся отстоять Перевальную зону, утвердить на нее перспективный план.

Маломощный буровой станок с трудом мог прогрызть скалистое основание горы метров на триста, не больше. И вынутые пробы из нутра горы принесли одни разочарования – во всей толще не было ни малейшего кристаллика касситерита, одни лишь знаки и ореолы. И все. Надежды рухнули. Никакой руды на глубине обнаружить не удалось.

– Что будем делать, начальник? – спросил буровой мастер, усаживаясь рядом с Бакуниным возле ящика с вынутыми из земли пробами. – Сворачиваться и в обратный ход?

Юрий зачем-то потрогал рукой холодные округлые керны, чем-то похожие на крупные каменные карандаши, выпиленные буровым оборудованием на глубине и поднятые на поверхность. Серые и равнодушные камни, пустая порода. И никак не хотелось верить в то, что было в действительности. Бакунин умел себя настраивать – как бы заранее подготовиться и к возможным неудачам, и к возрастающим трудностям поиска. На его молодом, смуглом от загара широком лице ни одна черточка не дрогнула. Он оставался невозмутимым. И, поразмыслив, словно это у него было заранее запланировано, сказал деловым тоном:

– А с первого захода не всегда все гладко получается, Емельяныч. Могли мы и промахнуться. Выстрелить мимо руды.

Буровой мастер вынул папиросы, не спеша закурил и поддакнул:

– Так оно частенько и быват-то, в нашем деле. Мы же не снайперы. Да к тому ж и стреляем по-темному, наугад.

– А промах – это еще не окончательный отрицательный результат, – резюмировал Селезнев. – А рудой тут пахнет, это факт!

И они перебазировали буровую на новое место. Чуть повыше прежнего. Забурились. Вынимали пробы чуть ли не с каждого метра. Но керны никакой радости с глубины не приносили. Одна пустая порода… Заново размонтировали буровое оборудование и волоком перетащили на третье место. Обустроились на склоне. Пробурили более двухсот метров вглубь. И опять никакого положительного результата. Одни ореолы да знаки. Фортуна явно не улыбалась Бакунину и Селезневу. Не улыбалось и прямое начальство. А вышестоящее, из управления, откровенно хмурилось. Судьба Перевального, как перспективного на руду участка, повисла в воздухе. В любую минуту мог последовать приказ о закрытии разведки. Вот почему Бакунин и Селезнев не покидали буровую последние трое суток, живя надеждой на удачу – бур прогрызал на глубине последние метры проходки.

– Емельяныч, сколько там? – спросил Бакунин бурового мастера, проходившего мимо.

Лавренюков остановился, поглядел на приборы, что-то прикинул в уме, как бы проверяя показатели стрелок, и, стараясь перекричать гул буровой, громко и отчетливо, с паузами между словами, ответил:

– Двести… девяносто… один… с хвостиком… Пора! Больше, кажись, не вытянем!

– Давай еще чуть-чуть, – Бакунин почему-то не спешил останавливать бурение, он еще на что-то надеялся.

– Чуть-чуть можно… только дальше… не пойдет! – Лавренюков подошел к Юрию, заглянул в лицо. – Ты бы, парень, пошел передохнуть, – похлопал легонько его по плечу. – Иди поспи-ка. Нечего тут себя измочаливать. Образцы в лабораторию я и сам отправлю, – и еще раз похлопал по плечу. – Ну а ежели что, так мигом разбудим, слышь?

– Сколько? – встрепенулся Юрий, очнувшись от слов и ладони мастера.

– Сколь было, столь и есть, – усмехнулся Лавренюков. – Ты ж минуту назад спрашивал.

– Забыл, – признался Бакунин, тыльной стороной ладони протирая отяжелевшие веки.

– Иди-ка вздремни! А в случае чего мигом разбудим, слышь? Не мучайся понапрасну.

Но уйти с буровой Бакунину не пришлось. На буровую прибыл главный геолог. Его «газик» заметили буквально за сотню метров, когда тот, преодолев перевал, приблизился к самому лагерю геологов. Вадим Николаевич, гладко выбритый, при галстуке, пахнущий одеколоном, по-молодецки прошелся по буровой, поздоровался с каждым за руку. Лавренюков тем временем на глазах начальства действовал энергично, остановил проходку и распорядился начинать подъем труб. Его голос, зычный и хрипловатый, уверенно разносился по буровой.

Вадим Николаевич выдвинул ящик, в ячейках которого лежали каменные карандаши проб, стал внимательно рассматривать керны. Юрий стоял рядом и по возможности старался не смотреть на пустые пробы. Они его не радовали. Не радовали и главного геолога.

– Тэк-с, тэк-с! – невесело проговорил Вадим Николаевич и повернулся к Бакунину. – Насколько я понимаю, передо мной дорогостоящие, в буквальном смысле дорогостоящие, пустые куски породы, вынутые из перспективной горы?

Бакунин сдвинул на затылок кепку, зачем-то стянул с рук рукавицы и машинально сунул их себе подмышку.

– Метров сто бы еще, – сказал он и вздохнул выразительно, и тут же ощутил, что его слова повисли в воздухе, не задев уха начальника.

– С таким успехом можно и на луну захотеть. – Вадим Николаевич снова скользнул взглядом по пробам, как бы убеждаясь в том, что они действительно никакой ценности не представляют, кроме одной – познавательной.

– Станок маломощный у нас, Вадим Николаевич…

– Нет, ты лучше скажи мне, что думаешь делать дальше?

– Как что? – удивился Бакунин и тут же более резко, чем ему хотелось, выпалил: – Бурить!

Вадим Николаевич пристально посмотрел на него, сделав вид, что не заметил его резкого тона. Вынул из кармана пачку «Беломора», закурил.

– Это понятно, что бурить, – сказал он, выпуская струйкой дым, – меня интересует другой вопрос: где именно?

Бакунин вынул из ящика замасленную карту и, разгладив ее своей широкой ладонью, отчертил ногтем большого пальца место на выступе горы.

– Вот тут!

Вадим Николаевич сам разгладил карту и, внимательно вглядевшись в место, указанное Бакуниным, поднял на геолога удивленные глаза, полные немого вопроса.

– Там площадка есть небольшая, Вадим Николаевич… Селезнев пошел ее осматривать, – пояснил Бакунин, сворачивая карту, и в голосе его зазвучало упрямство усталого, но очень уверенного в своих действиях человека. – А если и там не пробуримся, полезем на самую верхотуру перевала.

На буровой работа шла своим чередом. Гудел мотор. Лязгала лебедка.

Вадим Николаевич покурил папиросу, повернулся к мастеру.

– Николай Емельянович, как я понял, вы начали подъем труб?

– Так точно, товарищ главный геолог, – по-военному отрапортовал ему Лавренюков. – Начали подъем, скоро и последний керн достанем, – и снова послышались его четкие команды. – Вира!.. Стоп!.. Так!.. Крепи! Крепи скорее!.. Майна! Майна!..

Главный геолог прошелся по мосткам буровой, заложив руки за спину. Остановился перед Бакуниным. Сочувственно поглядел в его усталое лицо. Чуть-чуть позавидовал и молодости и упорству.

– Знаешь, план по Перевальному зарезали, – сказал тихо, чтоб другие не слышали. – Не смогли мы его отстоять. Так что с перебазировкой на новое место придется повременить, сам понимаешь.

– Жила тут рудная, Вадим Николаевич! Жила! – Юрий для пущей убедительности даже притопнул. – Чую я, понимаете? Чую!

Вадим Николаевич двинулся к выходу.

– Проводи меня.

– Жила тут, – повторил Бакунин, шагая рядом.

– К тебе я заглянул проездом, был у соседей. Наше дело такое… Подожди, не кипятись! – Вадим Николаевич остановился, посмотрел на крутые сопки, поднимающиеся уступами к вершине, на хмурую тайгу, и потом сказал твердо, произнося каждое слово так, словно он вбивал ими гвозди. – В нашем деле чувствовать и знать – совсем не одно и то же.

Юрий, прислонившись к ели, молча смотрел на удаляющийся «газик», цепко карабкавшийся по склону горы, а в его голове тяжело, как жернова мельницы, ворочались слова, произнесенные главным геологом: «Не одно и то же… не одно и то же…»