Текст книги "Исполнение долга"

Автор книги: Георгий Хетагуров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

В общем, по-настоящему талантливых командиров у нас оказалось немало. И все мы вместе дружно принялись за работу, для многих совершенно новую. Мне, например, пришлось заново осваивать основы боевого применения танковых войск и взаимодействия их с артиллерией.

Находились мы уже не в Москве: корпус выдвинули поближе к западной границе, хотя укомплектование его до штатов новой материальной частью (танками) планировалось лишь к середине 1942 года.

С артиллерией дело обстояло получше. Артиллерийские полки в дивизиях имели на вооружении все, что им полагалось. Предметом нашей гордости были два дивизиона новых 37-миллиметровых полуавтоматических зенитных пушек. Только вот запас снарядов к ним ограничивался всего двумя боекомплектами.

Вскоре нам предложили получить вместо танков еще 95 орудий, в основном 76-миллиметрового калибра. Огневая мощь корпуса возрастала, появилась возможность усилить противотанковую артиллерию. Поделили эти пушки между двумя танковыми дивизиями и стали обучать стрельбе из них прямой наводкой экипажи, не имевшие танков. Впоследствии мы убедились, насколько своевременным и правильным было такое решение.

В середине июня генерал Лелюшенко решил в порядке командирской учебы провести рекогносцировку местности на двинском (даугавпилсском) направлении, наметить маршруты движения дивизий, возможные рубежи развертывания, определить, где наиболее выгодно разместить пункты управления.

Возвращались мы из Двинска в Идрицу несколько встревоженные. Уповать на имевшийся между СССР и Германией договор о ненападении не приходилось. Опыт войны в Европе убедительно свидетельствовал, что гитлеровцы не считаются с подписанными ими договорами и соглашениями, что они нападают на своих соседей по– разбойничьи, внезапно.

21 июня командира корпуса вызвали в Москву. Для нас это не было чем-то необычным – вызывали его частенько.

Уезжая, генерал Д. Д. Лелюшенко приказал Асейчеву разработать план учений, используя данные рекогносцировки. Тот привлек к этому делу и меня.

В субботу мы допоздна засиделись в штабе. Закончив работу, Асейчев потянулся устало и предложил:

– Что, Георгий Иванович, может, утречком махнем на рыбалку?

– С великим удовольствием, Анатолий Алексеевич, – согласился я. – Как-никак – выходной, имеем законное право отдохнуть.

Договорились выехать пораньше, чтобы к обеду уже вернуться домой. Понимали: рыбалка рыбалкой, а время– то неспокойное.

В тот год жена моя, Валентина Семеновна, училась в Промакадемии и жила в Москве. В здешней моей квартире хозяйничали мать жены и дочка Юля дошкольного возраста. Дочку я иногда брал на рыбалку, но на этот раз решил ехать без нее. У тещи, обычно дожидавшейся моего возвращения со службы, как всегда, был один и тот же вопрос: звонила ли Валя?

– Нет, не звонила, – ответил я. – Приготовьте хлеб, лук и соль. Утром поеду на озеро. Юльку не будить.

– Вот и хорошо, – обрадовалась она. – Мы с ней в лес собрались…

Коротка летняя ночь. В четыре утра 22 июня, облачившись в рыбацкое снаряжение, я с нетерпением ждал Анатолия Алексеевича. И вдруг раздался резкий телефонный звонок. Снимаю трубку и слышу голос оперативного дежурного по штабу:

– Товарищ полковник! Посты ВНОС[3]3
  ВНОС – посты воздушного наблюдения, оповещения и связи.


[Закрыть] докладывают, что с запада доносится рокот самолетов и слышатся сильные взрывы…

Требую немедленно соединить меня с квартирой Асейчева. Никто не отвечает. Наскоро переодевшись, побежал в штаб. По дороге встретился с Асейчевым.

– Рыбалку отставить! Всех на ноги – похоже, началась война, – взволнованно сказал он.

К пяти часам связались со штабом Московского военного округа. Но там знали столько же, сколько и мы. Разыскать по телефону командира корпуса не удалось.

Дозвонились до Риги. Оттуда сообщили некоторые подробности: немецкая авиация бомбила Ригу, Виндаву, Шяуляй, Каунас, Вильнюс, порты и железнодорожные мосты; по всей западной границе Литвы противник ведет мощную артиллерийскую и авиационную подготовку.

Асейчев объявил боевую тревогу, приказал командирам дивизий срочно выводить личный состав в секретные районы сосредоточения и одновременно вывозить туда же подвижный запас артснарядов, мин, горючего. Потом он позвонил местным властям – проинформировал их о нападении немцев и порекомендовал принять меры на случай налета фашистской авиации.

До получения указаний из Москвы сам Анатолий Алексеевич решил оставаться на месте, а меня послал в район сосредоточения 185-й мотострелковой дивизии.

Перед отъездом я забежал домой, заглянул в комнату дочки. Она безмятежно спала на красноармейской кровати, разбросав ручонки и не подозревая, что уже кончилась последняя мирная ночь. Сказал теще, чтобы побыстрее собрала дочку и уходила с ней в укрытие.

– Батюшки! Да куда же это?

– Овраг знаете?

– Знаю.

– Там вырыты ниши. Вот туда и ступайте…

Командира 185-й мотострелковой дивизии генерал-майора П. Л. Рудчука я застал в том состоянии, какому больше всего, пожалуй, соответствует определение – деятельное спокойствие. Он четко руководил перемещением частей и техники в указанный ему район.

– Вот, брат, как получилось, – покачал генерал седеющей головой.

Убедившись, что здесь все идет нормально, и отдав от имени Асейчева некоторые дополнительные указания, я вернулся в штаб корпуса. Асейчева застал у радиостанции. Тут же собрались все, кто еще оставался в штабе. Внимательно слушали выступление заместителя Председателя Совнаркома и Наркома иностранных дел СССР В. М. Молотова. Мне довелось услышать только последние три фразы: Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами.

Сразу стало шумно. Началось обсуждение услышанного. Подхожу к Асейчеву, докладываю о результатах своей поездки, спрашиваю его, нет ли каких команд из Москвы.

– К сожалению, нет, – ответил Анатолий Алексеевич.

Во второй половине дня 22 июня вражеская авиация совершила первый налет на наш военный городок. Бомбы в цель не попали, большого вреда не причинили. Прикрывавшие городок две зенитные батареи встрепли противника дружным огнем. С ближайшего аэродрома поднялось звено истребителей И-16. Один из фашистских бомбардировщиков задымил и с трудом ушел вслед за остальными.

Вечером на железнодорожную станцию прибыли три эшелона с танками Т-34. Мы обрадовались. Но тут же поступила команда: направить эти эшелоны в Минск, в распоряжение штаба Белорусского Особого военного округа.

Утром 23 июня вернулся из Москвы командир корпуса генерал-майор Д. Д. Лелюшенко.

В тот же день противник вторично бомбил нас. На этот раз более интенсивно. Бомбы рвались и в расположении военного городка, но там ни войск, ни боевой техники, ни боеприпасов уже не было. Наши истребители сбили два бомбардировщика Ю-87, а зенитные батареи подожгли еще один вражеский самолет.

В разгар бомбардировки военного городка в помещении штаба корпуса появилась моя жена.

– Как ты сюда попала? – удивился я.

– Услышала выступление Молотова по радио и сразу бросилась на вокзал. Решила хоть на товарном поезде добираться до вас… А где дочка, где мама? Дома их нет.

Я проводил жену в укрытие и тут же уехал в одну из дивизий.

Наутро Валентина пустилась в обратный путь, забрав с собой дочку и мать. Эвакуировались на восток и семьи других военнослужащих. Мы прощались с родными, не зная, увидим ли их снова…

Днем получили распоряжение встретить, разгрузить и провести в район сосредоточения корпуса танки учебного батальона академии бронетанковых войск. Машины были разных марок, и только две из них – Т-34. Все, конечно, поизношены длительной эксплуатацией. Но мы обрадовались и этому. Танки благополучно добрались до леса западнее Себежа, где в полной боевой готовности стоял наш корпус.

На четвертый день войны нашему корпусу поставили боевую задачу. Приказом С. К. Тимошенко нас передали в подчинение командующего войсками 27-й армии Н. Э. Берзарина, обязали занять оборону по реке Западная Двина и во что бы то ни стало удержать город Двинск (Даугавпилс). Но 27 июня, когда мы вышли к Двинску, он был уже захвачен 56-м моторизованным корпусом немцев под командованием генерала Манштейна. Попытки заместителя командующего Северо-Западным фронтом генерал-лейтенанта С. Д. Акимова отбить город частями 5-го воздушно-десантного корпуса полковника И. С. Безуглого окончились неудачей. Десантники, вооруженные только винтовками и автоматами, не в состоянии были сломить сопротивление вражеских танков, поддержанных артиллерией и авиацией.

Генерал Акимов встретился с генералом Лелюшенко километрах в 15–20 севернее Двинска. Обсудили сложившуюся обстановку, план дальнейших действий.

– Будем выбивать врага из города, атаку начнем вечером, – решил Д. Д. Лелюшенко.

Акимов одобрил это решение и в сопровождении наших разведчиков уехал опять в 5-й воздушно-десантный корпус.

Мы приступили к подготовке боя. Боевой порядок корпуса строился в два эшелона: в первом – две танковые дивизии, во втором – 185-я мотострелковая.

Утром 28 июня в результате совместных, хотя и неодновременно начавшихся атак 21-го механизированного и 5-го воздушно-десантного корпусов у нас обозначился серьезный успех.

Наступавшие с севера полки 46-й танковой дивизии полковника В. А. Копцова ворвались в город и завязали уличные бои. Яростная борьба шла за каждый квартал, каждый дом. Отдельные дома неоднократно переходили из рук в руки.

42-я танковая дивизия под командованием полковника Н. И. Воейкова свертывала оборону гитлеровцев на захваченном ими плацдарме северо-восточнее Двинска. В скоротечном бою Воейкову удалось уничтожить свыше 400 и взять в плен 185 фашистов, в том числе 15 офицеров.

Мне довелось тогда впервые присутствовать на допросе одного из них. Это был откормленный рыжеватый детина. Рукава его армейской тужурки были засучены выше локтя. Когда пленного спросили, зачем он пошел из своего Лейпцига в Двинск, он цинично ответил:

– Чтобы покорить Россию.

У него вывернули карманы. Из них вывалились фотографии замученных женщин, детей, стариков. Меня это потрясло: в ту пору я еще не представлял себе, что гитлеровцы дошли до такого садизма.

Бой за Двинск продолжался. Мотострелковый полк, возглавляемый майором А. М. Горяйновым, после ликвидации плацдарма противника переправился на противоположный берег Западной Двины и совершил дерзкий налет на тылы и штаб корпуса Манштейна.

С подходом 185-й мотострелковой дивизии и десантников бой за Двинск разгорелся с новой силой. Он не прекращался и ночью. Казалось, еще натиск – и мы бы очистили город от гитлеровцев. Но Манштейн вызвал на помощь крупные силы авиации. Вражеские бомбардировщики повисли над городом и его окрестностями. Несколько часов они беспрерывно бомбили и обстреливали наши боевые порядки. 5-й воздушно-десантный корпус был отброшен на 8—10 километров. Обнажился фланг нашего корпуса.

В этой обстановке мы тоже вынуждены были отходить к северу. Отход совершался в ночь на 29 июня. Главные силы корпуса отошли на 5–6 километров и заняли оборону между озерами Рушоны и Дридза. Но на Западной Двине оставались еще подвижные мотострелковые отряды, усиленные танками и артиллерией. Командир корпуса поставил перед ними задачу: всячески препятствовать противнику в форсировании реки. Они это выполнили довольно успешно. Немало гитлеровцев, их танков, автомашин и плавсредств было уничтожено на берегу или потоплено.

21-й механизированный корпус достойно выдержал первое испытание. Сильному, превосходящему его по численности и техническому оснащению противнику был нанесен достаточно ощутимый контрудар. Немало фашистов нашли свою смерть на Западной Двине и улицах Двинска.

Мирное население тяжко страдало всюду, где ступал сапог оккупанта. В Прибалтику же вслед за гитлеровскими войсками хлынули те, кто всего год назад опрометью бежал отсюда, – бывшие помещики и капиталисты, буржуазные националисты всех мастей. Они не менее свирепо, чем фашистские изверги, расправлялись с советскими активистами, семьями красноармейцев – не щадили ни женщин, ни стариков, ни детей. И конечно, прежде всего лютая их злоба обратилась против семей русских коммунистов.

По всем дорогам и тропам на восток устремились сотни тысяч беженцев. Они изнывали от жары и усталости, но кулаки-хуторяне не подпускали их к своим колодцам. Из лесных засад на беженцев нападали диверсионные националистские банды и вражеские парашютисты. Сверху бомбила и обстреливала из пулеметов фашистская авиация.

Мы делали все возможное, чтобы облегчить страдания этих несчастных людей: кормили детишек, а часто и взрослых, перевязывали раненых, выделяли им для сопровождения вооруженную охрану. Но у нас и без того было полным-полно иных забот.

Опомнившись от контрудара, полученного в районе Двинска, противник вновь перешел в наступление, нанося главный удар на Резекне. Нам, однако, удалось закрепиться, и попытки немцев прорвать оборону 21-го мехкорпуса успеха не имели. Враг нес значительные потери, прежде всего от огня нашей артиллерии. Опасались мы лишь за свои фланги. Справа образовался большой разрыв с 5-м воздушно-десантным корпусом, ослабленным еще в боях за Двинск. А слева слышался лишь гул боя из района Краславы, но, кто там обороняется, оставалось неизвестным для нас. Выяснить это было поручено мне. Я выехал в Краславу с небольшой оперативной группой.

В полдень мы приблизились к городу. Его бомбила фашистская авиация. Переждав бомбежку, выскочили па западную окраину и здесь встретили сводный отряд 112-й стрелковой дивизии, входившей в состав 22-й армии Западного фронта. Командир отряда П. В. Зороастров доложил, что в его распоряжении находятся 196-й разведывательный батальон, 156-й истребительный противотанковый дивизион и две стрелковые роты, усиленные двумя бронемашинами. Отряд занимал оборону на Замковой горе и уже двое суток отражал яростные атаки 121-й пехотной дивизии фашистов.

– А где ваша дивизия? – спрашиваю Зороастрова.

– Должно быть, еще в эшелонах, товарищ полковник, – ответил он.

С его наблюдательного пункта я в бинокль стал осматривать местность и заметил подозрительное покачивание колосьев в громадном массиве созревающей ржи. Нетрудно было догадаться, что немцы, потеряв надежду на успех лобовых атак, пытаются обойти Замковую гору.

– Немедленно поджигайте хлеба! – приказываю Зороастрову.

Через несколько минут ржаное поле запылало. Гитлеровцы ретировались с него. Но надо было видеть, как помрачнели лица наших бойцов! Непереносима для крестьянского сердца страшная картина гибнущего урожая.

– Что поделаешь, ребята… Лучше уж сжечь, чем отдать хлеб врагу, – сказал я бойцам, и, кажется, все молчаливо согласились с этим.

Пообещав командиру отряда поддержку огнем нашей артиллерии и посоветовав выслать разведку в сторону Двинска, я по-братски распрощался с ним.

– Будем держаться, – заверил он, и, действительно, отряд держался героически.

В ночь на 3 июля корпус получил боевой приказ от командующего 27-й армией генерал-майора Н. Э. Берзарина. Нам ставилась задача, которую мы, по существу, уже выполняли: «стойко обороняться на запятой рубеже». Однако в 8 часов утра последовало новое указание. На этот раз уже от имени командующего Северо-Западным фронтом генерал-полковника Ф. И. Кузнецова корпусу предписывалось перейти в решительное наступление, форсировать Западную Двину и овладеть Двинском.

Командир корпуса пытался связаться с Н. Э. Берзариным и убедить его, что переход в наступление с оголенными флангами в условиях все нарастающего удара превосходящих сил противника грозит нам поражением. Но разыскать Берзарина не удалось, да и что он мог сделать, если это был приказ командующего фронтом.

Пока мы совещались, как выполнить приказ, немцы опередили нас, атаковав нашу оборону крупной группировкой мотопехоты и танков. Острие их главного удара было устремлено на 42-ю танковую дивизию полковника Н. И. Воейкова. Туда с группой командиров штаба корпуса выехал генерал Д. Д. Лелюшенко. В момент его появления на КП дивизии разведывательный отряд гитлеровцев численностью до двухсот мотоциклистов влетел в небольшой городок Дагда, где расположились резервы Воейкова – танковый и мотострелковый батальоны. Эти батальоны, возглавляемые заместителем командира дивизии полковником Н. В. Булахом, тотчас окружили и разгромили гитлеровцев. 32 вражеских солдата и 2 офицера были захвачены в плен. На допросе пленные показали, что за их отрядом следует авангард дивизии СС «Мертвая голова»: 10 танков, дивизион артиллерии, 15 бронетранспортеров и 80 автомашин с пехотой.

Данные эти вполне соответствовали тогдашней тактике противника. Обычно таким относительно небольшим подвижным группам расчищала путь авиация, а они прорывались в глубину обороны наших войск и создавали видимость окружения. На сей раз ничего подобного не случилось. Немцы сами попали в ловушку.

42-я танковая дивизия скрытно заняла позиции в лесу по обе стороны дороги. Артиллерия была поставлена на стрельбу прямой наводкой с фронта и флангов. Едва колонны немецкого авангарда втянулись в лес на подступах к Дагде, мы внезапно обстреляли их изо всех видов оружия. Фашисты тщетно метались в огневом мешке: вырваться из него удалось немногим.

Бой этот имел, конечно, частное значение, но оказал немалое воодушевляющее воздействие на весь личный состав 42-й танковой дивизии. Она несокрушимо стояла на отведенном рубеже до исхода 3 июля. К этому времени противнику удалось подтянуть главные силы и овладеть городом Резекне. Создалась реальная угроза окружения нашего корпуса. В связи с этим командующий армией отдал приказ об отходе на рубеж Лудза, Лаудери.

Отходили мы с тяжелыми боями. Особенно трудно пришлось 42-й танковой дивизии. Враг словно мстил ей за разгром эсэсовцев в районе Дагды. Временами казалось, что ей уже отрезаны пути отхода. Да не тут-то было! Она умело маневрировала и всякий раз выходила из-под неминуемого удара. С исключительным упорством отбивал атаки противника ее мотострелковый полк под командованием майора А. М. Горяйнова. Бывший кавалерист, человек изумительной храбрости, майор в критический момент положил свою уже пробитую пулями бурку за передовой цепью бойцов и объявил:

– Здесь будет мой командный пункт! Не отойду больше ни на шаг.

На помощь полку поспешили артиллеристы и минометчики, возглавляемые начальником артиллерии дивизии, не менее отважным майором И. М. Макаровым. Подпустив гитлеровцев совсем близко, они открыли уничтожающий огонь, вывели из строя 10 танков, 6 бронетранспортеров, рассеяли пехоту. Воспользовавшись возникшим у противника замешательством, Горяйнов лично повел свой полк в контратаку, пробился к командному пункту 121-й немецкой пехотной дивизии и навязал врагу рукопашную схватку, в ходе которой был убит командовавший этой дивизией генерал-майор Ланцелло.

Генерал Д. Д. Лелюшенко с полковником Н. И. Воейковым наблюдали этот лихой и далеко не равный бой. Заметив выдвижение к месту схватки новых немецких танковых подразделений, командир корпуса по рации отдал Горяйнову приказ на отход, а меня обязал помочь И. М. Макарову организовать огневое прикрытие. Окантованный со всех сторон взрывами наших снарядов, полк Горяйнова, в который уже раз, благополучно вышел из сложного положения и соединился с главными силами своей дивизии.

Так же упорно сопротивлялась натиску превосходящих сил противника 46-я танковая дивизия. Обороняясь на рубежах Себежского укрепрайона, она в течение двух дней отразила бесчисленное множество атак немецкой пехоты, поддержанной танками, артиллерией и массированными бомбовыми ударами с воздуха.

Не добившись желаемых результатов на себежском направлении, гитлеровское командование начало перегруппировку сил в район Опочки, где оборонялась 185-я моторизованная дивизия генерал-майора П. Л. Рудчука.

Перед фронтом этой дивизии простиралась река Великая. Правый фланг обороны упирался в заболоченный берег озера, левый – в лесной массив. Полки вырыли траншеи полного профиля, оборудовали пулеметные гнезда и капониры для пушек, которым предстояло вести огонь прямой наводкой.

– Да, Петр Лукич, здесь можно задать фашистам жару, – заметил я, осматривая позиции дивизии.

– А ты думал, мы лыком шиты? – усмехнулся довольный Рудчук.

Вечером 6 июля противник попытался с ходу прорвать здесь фронт, но был остановлен и потом отошел, потеряв 16 танков: 6 из них подорвались на минах, 10 подбили артиллеристы.

Мы понимали, что это всего лишь разведка боем. Не позже чем завтра утром гитлеровцы перейдут в решительное наступление главными силами, и нам следует провести некоторые дополнительные приготовления к отражению их удара. Этим мы и занялись. Сменили огневые позиции, подвезли боеприпасы, спланировали огонь перед фронтом дивизии по местам возможного сосредоточения противника и его артиллерийским позициям. Командирам мотострелковых полков генерал Рудчук приказал обязательно вырыть впереди первой траншеи одиночные колодезеобразные окопчики для истребителей танков и заблаговременно припасти там связки гранат, бутылки с горючей смесью. Проволочных заграждений ставить не рекомендовал. Командир дивизии предпочитал им минные заграждения.

Ночью я побывал во всех артиллерийских подразделениях, уточнил задачи каждому, проверил маскировку. Всю ночь провели на боевых позициях и П. Л. Рудчук, и его заместитель по политчасти А. И. Шмелев. Петр Лукич вдохновенно рассказывал бойцам о героизме своих товарищей в годы гражданской войны. При этом комдив не забывал подчеркнуть, что и сейчас в дивизии «подобрались герой к герою».

– Чем силен фашист? – спрашивал он и сам же отвечал: – Техникой. Стало быть, надо всеми способами и средствами уничтожать ее. Без техники неприятельский солдат куда слабее советского бойца!

– Товарищ генерал, да ведь техники-то у фашистов шибко много, – заметил боец с забинтованной шеей.

– Ну и что? В гражданскую войну белые тоже имели техники побольше, чем мы. Даже танки английские у них были, а мы все равно беляков колотили. Вчера вот сунулись фашисты, и шестнадцати танков у них – как не бывало, – с удовлетворением резюмировал генерал. – Танк, сынок, уязвим не меньше, чем мы с тобой. Дождись в своем окопчике, когда он подойдет поближе, и норови гранатой в гусеницу попасть, поджигай горючей смесью…

Бесхитростные беседы генерала с бойцами не пропали даром.

Настало утро, яркое, солнечное. Только река Великая была еще окутана туманом. С воем прилетел и с грохотом разорвался на позициях дивизии первый немецкий снаряд. За ним последовали сотни других. Через тридцать минут нанесла удар фашистская авиация. А как только самолеты сбросили бомбы, вдалеке загудели танковые моторы. За фашистскими танками густой темной массой двигалась мотопехота.

– Мать честная, сколько их прет! – воскликнул Рудчук. В голосе его слышался скорее азарт, нежели опаска. Оторвавшись от стереотрубы, он приказал начальнику артиллерии И. М. Макарову: – Действуй!

Впереди возникла стена подвижного заградительного огня. Несколько головных танков запылало. Другие обходили их, прибавляя скорость. В бой вступили орудия прямой наводки. Потом в сторону стальных махин, достигших первых наших окопов, полетели связки гранат.

Первая атака захлебнулась. Противник откатился, оставив на поле боя пылающие танки и трупы своих солдат.

– Так-то, сукины сыны! – потирал руки Рудчук.

Около двенадцати часов дня немцы возобновили наступление. Теперь за танками двигалось еще большее количество пехоты. И тут опять отличились наши артиллеристы.

– Молодцы! – кричал в телефонную трубку Рудчук. – Круши их, гадов!

Бой шел и в небе: там схватились с вражескими бомбардировщиками четыре «ястребка». Действовали они очень напористо, в считанные минуты уничтожили три «юнкерса», а остальных вынудили сбросить бомбы куда попало.

И вторая атака противника была отбита. Третью он предпринял уже на исходе дня. И опять на поле боя горели немецкие танки.

Один вражеский снаряд разорвался рядом с нашим блиндажом, в смотровую щель брызнул фонтан измельченной земли. Сверху на нас тоже потек песок, просочившийся меж бревнами наката.

– Фу ты, паразиты! – выругался Рудчук, протирая запорошенные глаза.

Дымовое облако снаружи и пыль, поднявшаяся внутри блиндажа, затрудняли наблюдение за полем боя. Я не вытерпел, вылез из укрытия. Не успел оглядеться, как по правой руке ударило чем-то тяжелым. От острой боли я даже присел. И тут же вернулся в блиндаж.

Увидев кровь на моей гимнастерке, Рудчук не стал задавать вопросов, только поморщился досадливо и приказал адъютанту:

– Врача и сестру сюда!

При первом же медосмотре выяснилось, что у меня пулевое ранение – перебита кость выше локтевого сустава. Сестра с трудом остановила кровь и наложила повязку.

А бой продолжался. И я продолжал командовать артиллерией, хотя от потери крови кружилась голова, а из глаз, как говорится, сыпались искры.

П. Л. Рудчук осторожно обнял меня и жестом приказал сестре отправить в полевой госпиталь.

Госпиталь размещался в Новоржеве. Туда и повезли меня на служебной машине. Вместе со мной посадили еще одного раненого – молодого врача. В полевом госпитале мы не задержались. После тщательной обработки ран нас обоих решено было эвакуировать санитарным поездом в Ленинград. Но тут поступили данные о немецком десанте, перехватившем где-то железную дорогу.

– Тогда везите в Москву, – распорядился главный врач.

На Москву, однако, поезд не шел из-за повреждения железнодорожного моста. Не оставалось ничего иного, как снова воспользоваться моей машиной. На ней и добрались до Клина, а там застряли: для въезда в Москву в ночное время требовался специальный пропуск. Пришлось звонить в московскую милицию. Оттуда прислали мотоциклиста, который и проводил нас до Главного военного госпиталя, в Лефортово.

Меня поместили в палату, где уже лежали двое: член Военного совета 10-й армии дивизионный комиссар Д. Г. Дубровский и обгоревший летчик из Московской зоны ПВО (фамилию его, к сожалению, запамятовал).

Утомленный дорогой, я быстро уснул, а когда проснулся, меня сразу повели в перевязочную. Она размещалась рядом с операционной, в дверях которой стояли два врача, причем один из них отчитывал другого.

– Вы коновал, а не хирург! – донеслось до меня.

Сопровождавшая меня сестра застыла на месте, едва переступив порог перевязочной. Повернувшись к ней, я тихо спросил:

– Кто это такой сердитый?

– Академик Бурденко, – шепнула она.

Оказалось, что хирург, которого академик назвал коновалом, только что ампутировал руку моему случайному попутчику.

Н. Н. Бурденко сам осмотрел мою рану. Покачал головой:

– Как угораздило! – И опять напустился на своего коллегу: – Смотрите, это ранение куда тяжелее. Что же, в ему будете ампутировать?

Хирург молчал.

– Резать легче всего. Лечить, лечить следует! Спасать при малейшей надежде спасти, – говорил академик, уже оставляя меня и удаляясь из перевязочной.

Мне наложили шину в виде так называемого аэроплана. Это было неудобно. Спать приходилось сидя, обложившись подушками.

Рана заживала медленно, а как не терпелось вернуться па фронт! Едва начал шевелить пальцами, стал хлопотать о выписке. Обратился с этой просьбой даже к Бурденко. Он осмотрел мою руку и, хмурясь, сказал:

– Рано, братец. Там нужны здоровые люди.

Частенько в госпиталь прибывали раненые из нашего корпуса. Я всегда искал встречи с ними, расспрашивал о делах. А иные сами заходили ко мне, справлялись о здоровье, передавали приветы, чаще всего от Анатолия Алексеевича Асейчева.

И вдруг однажды полковник Асейчев сам влетел в нашу палату. Белый халат накинут кое-как, на голове каска, через плечо противогазная сумка, сбоку пистолет.

Расцеловались. Анатолий Алексеевич повел взглядом по всей палате, спрашивает:

– Ну как вы тут поживаете?

– Превосходно! – ответил за всех Д. Г. Дубровский. – Тепло, светло, уютно. Девушки-школьницы с ложечки кормят.

– Тошно лежать, – отозвался обгоревший летчик. – Люди воюют, а мы бездельничаем.

– Не грусти, еще навоюешься, – подмигнул ему Асейчев. – Фашистов на всех хватит. Сильны, дьяволы. – И достает из противогазной сумки бутылку коньяку, с опаской поглядывая на дверь: – Кому можно по маленькой?

– Внутренности у всех целы, – сразу повеселел авиатор.

…Асейчев рассказал мне, что решением Ставки штабы механизированных корпусов, в том числе и 21-го, расформированы, а дивизии переданы в непосредственное подчинение армиям. Его назначили командовать танковой бригадой. Он был очень доволен этим назначением.

На груди Асейчева блестел новенький орден Красного Знамени. Я поздравил его с высокой наградой.

– Взаимно поздравляю и тебя с орденом Красной Звезды, – протянул мне руку Анатолий Алексеевич. – Более девятисот бойцов, командиров и политработников корпуса удостоены наград. Воевали хорошо…

Это была моя последняя встреча с А. А. Асейчевым. Он спустя год погиб под Воронежем в результате прямого попадания в его блиндаж тяжелой авиационной бомбы.

Вскоре после нашего свидания большую группу раненых, способных ходить, посадили в автобусы и повезли в Кремль. Среди них был и я. Нам предстояло получить свои награды из рук М. И. Калинина.

Он вышел слегка сутулясь, поглаживая клинышек бородки. Вручил ордена и медали, поздравил каждого, а затем выступил с краткой речью. М. И. Калинин твердо заявил, что советский народ и наша армия мужественно перенесут все неудачи и одержат победу над немецко-фашистскими полчищами.

Из Кремля я не вернулся в госпиталь, а направился в управление начальника артиллерии Красной Армии – проситься на фронт. Н. Н. Воронова на месте не оказалось. Пошел к генерал-полковнику артиллерии Н. Д. Яковлеву, рассчитывая, что он помнит меня по совместной службе на Северном Кавказе. И не ошибся. Николай Дмитриевич отнесся ко мне с дружеским вниманием, обещал помочь, но потребовал, чтобы я немедленно возвратился в госпиталь.

Свое обещание он выполнил. Вскоре я был направлен на должность начальника артиллерии 5-й армии, которая заняла оборону на знаменитом Бородинском поле, там, где в 1812 году русские войска под командованием фельдмаршала М. И. Кутузова сражались с войсками Наполеона. И опять судьба свела меня с Д. Д. Лелюшенко – он командовал теперь 5-й армией.

Но случилось так, что в день моего приезда Дмитрий Данилович был ранен. Помогая укладывать его в автомашину, я зашиб свою недолеченную руку. Она разболелась опять.

После Д. Д. Лелюшенко в командование 5-й армией вступил Л. А. Говоров. Он привез с собой на должность начальника артиллерии армии одного из преподавателей артиллерийской академии. Леонид Александрович извинился передо мной и приказал возвращаться в госпиталь.

– Вы больны, вам надо подлечиться, – убеждал он.