Текст книги "Искатель. 1963. Выпуск №2"

Автор книги: Георгий Гуревич

Соавторы: Север Гансовский,Николай Шпанов,Николай Коротеев,Корнелл Вулрич,Владимир Саксонов,Лидия Чешкова,Б. Слукин,Евгений Карташев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

ИСКАТЕЛЬ № 2 1963

Владимир САКСОНОВ
ПОВЕСТЬ О ЮНГАХ

Рисунки П. ПАВЛИНОВА

I

Я слышу как шумят сосны, – значит, проснулся. Крепко зажмуриваю глаза, пытаясь опять провалиться в мягкий, теплый сон, и – ничего не могу поделать! – жду: вот-вот заорет дневальный.

Сосны шумят и шумят… При сильных порывах ветра они словно тесней обступают палатку, потом отходят. Если с головой укрыться шинелью, их невнятный гул стихает.

– Подъем!

Ветер, торжествуя, гудит в соснах, совсем рядом скрипят их стволы; и теперь уж мне кажется, что я слышал это всю ночь.

И всю ночь видел во сне валун, похожий на тушу бегемота. Не думал я, что он такой большой, когда из-под земли выпер кусок его спины – холодный, гладкий, со следами от кирки. А потом… Хоть бы он треснул!

Глаза не открываю: такое чувство, что, если открою, сразу станет холодней. А зачем открывать? В палатке темно, тихо. До третьей команды вставать никто не собирается.

Правда, Железнов поднимется раньше всех. Это парень, который спит в правом дальнем углу. Его фамилию я запомнил еще на Большой земле, во время переклички, и, наверное, потому, что у него такое…

– Выходи на физзарядку!

…такое лицо: все в оспинах, а подбородок тяжелый, тянет книзу. Смотрит Железнов всегда исподлобья.

Поспать бы!.. Пусть этот валун мне только снится. А то ведь он существует на самом деле – лежит, бегемотина, и ждет нас. На его спину наткнулся, конечно, я. Мне везет! Но потом и Железнов, копавший шагах в десяти от меня, буркнул: «Тут тоже…»

Мы еще не знали, что стоим на одном и том же валуне. У меня, правда, шевельнулось какое-то нехорошее предчувствие, когда Сахаров – а он копался у самого края котлована – крикнул: «Желающие изучать историю, ко мне! Ледниковый период… А я не нанимался».

И стал колупать киркой совсем в другом месте.

…Вот теперь я засыпаю, да как!.. Сутки мог бы проспать.

– Приготовиться на завтрак!

Это и есть третья команда. Вокруг закопошились. А Железнов уже возвращается – ходил, значит, умываться. Он в нашей палатке один такой: по утрам умывается, а спит раздетый.

– Закаляется, – насмешливо шепчет мой сосед и высказывается вслух: – Нет уж, на Соловках спать надо во всем аттестате!

Сосед – Сахаров. Он закуривает – самокрутка лежит у него под подушкой с вечера, – и я вижу одну сторону его тонкого носа, щеку, настороженно расширенный злой глаз.

Надо вставать… И думать не о валуне, а про что-нибудь приятное. Например, про завтрак.

Вчера перед отбоем я сделал из своей «гражданской» рубашки новые портянки. Тоже приятно. Вот они, под матрацем, тепленькие!

– Выходи строиться!

Сахаров чертыхается. Я догадываюсь почему: шнурки кожаные, от сырости разбухают и не продеваются. У всех так. Но все молчат, а Сахаров молчать не может.

– Служба, – говорит он, – для нормального человека состояние ненормальное.

– Сидел бы дома, – тихо огрызается кто-то в темноте палатки.

Сахаров поднимает голову.

– А ты сиди там… таракан!

Строиться выходим на дорогу – целая рота заспанных юнцов в черных помятых шинелях и бескозырках без ленточек. Флотские ремни и ленточки нам еще не дали.

Мутный, зябкий рассвет сочится сквозь ветви сосен.

Впереди, справа вспыхивает карманный фонарик – политрук начинает читать сводку Совинформбюро: «В течение двадцатого сентября наши войска вели ожесточенные оборонительные бои…»

На поляне, неподалеку от дороги, врыты в землю наскоро сбитые столы и скамейки. Садимся по десять человек за стол. Девять пар глаз следят, как бачковой делит хлеб, масло и сахар. У меня бы, наверное, руки задрожали, будь я на его месте. А Сахаров даже глазом не моргнет. Ловко у него получается: делит вроде поровну, а если сравнить, то моя порция – я сижу на другом конце скамейки – вдвое тоньше, чем у него!

Напротив меня – Железнов. У него горбушка такая же, как моя. Тот, кто поближе к бачковому, тот и выгадывает. И все молчат.

Я поднимаю глаза. Железнов смотрит на меня в упор.

– У тебя компас есть?

– Чего-о?

– Ну, компас. Обыкновенный…

Я только плечами пожимаю. Но когда он прячет половину своей горбушки в карман шинели, теряюсь окончательно: неужели наелся? Я бы сейчас мог проглотить таких горбушек… сколько? Но об этом тоже лучше не думать и, пока не подняли, с наслаждением прихлебываю пустой, но горячий, пахнущий дымом чай.

– Встать! Выходи строиться!

Опять голову направо, прямо… Поворот. Первый, тяжелый, как вздох, шаг роты.

Метрах в двадцати от дороги лес начинает спускаться к озеру и заметно редеет. Затоптанная трава и щепки покрыты инеем. Если провести по щепкам ботинком, сразу можно увидеть, что они свежие.

Когда начали рыть котлованы для кубриков – так здесь называют землянки, – я обрадовался: думал, будет полегче, чем таскать тяжелые стволы сосен. Зря так думал. Земля мерзлая, твердая. Лопатой не возьмешь, надо киркой.

А что кирка? Стоим вот и смотрим на валун: чем такую бегемотину вытащишь?

Последние два дня всей сменой – двадцать пять человек – мы долбили вокруг этого валуна кирками. Обкопали его, выровняли землю. Теперь старшина (новый какой-то – они у нас часто меняются) послал за канатом.

– Ра-а-аз, два-а – взяли! Еще ра-аз – взяли!..

Что-то развеселились вокруг… Согрелись, наверное.

– Ра-аз, два-а – взяли!

– Пупок не надорви, – советует Сахаров.

Я опять в дураках: тяну, когда все уже только делают вид, что стараются. Стараться, конечно, незачем. Это и старшина понимает.

– Отставить, – говорит он.

И задумчиво трет щеку, словно решает, побриться ему или нет.

Канат соскальзывает с гладких боков валуна. Мы разбредаемся.

– Надо в другом месте копать, – вздыхает маленький лупоглазый юнга.

– Прыткий какой! – говорит Сахаров.

У «прыткого» шинель до пят, а бескозырка держится на оттопыренных ушах и сползает на нос.

– Я такую войну в детдоме видел. – Железнов приседает на корточки, берет два небольших камня и стучит ими друг о друга. – Противотанковые рвы копали. Там хоть фронтом пахло. А тут…

– Искру высекаешь? – спрашивает Сахаров.

– Знал бы – в воспитанники подался, – бурчит Железнов.

– А ну, воинство, – говорит вдруг старшина, – тащи сухостой! Да побольше… Живо!

Минут через пять валун со всех сторон обложен кострами. А мы сидим на корточках с той стороны, где не дымно, греем ладони и блаженно щуримся. Ветер утих. Ели и сосны стоят молчаливо. Отражения облаков в озере похожи на рыхлый тающий снег. И мне начинает казаться, будто все это не настоящее, – со мной последнее время так часто бывает…

В прошлом году я отдыхал в пионерском лагере на Оке. И сейчас очень ясно вижу, как на утренней линейке под дробь барабанных палочек, вздрагивая, поднимается по мачте флаг. И то, что я уже вспоминаю, мне до сих пор все-таки намного ближе, понятнее, чем строй роты, гул соловецкого леса и темные палатки, в которых мы спим не раздеваясь. Только год назад я носил пионерский галстук, а теперь на мне черная шинель, я – юнга Военно-Морского Флота, а точнее говоря, пока просто рабочая единица на строительстве школы юнг – четверть лошадиной силы. Именно четверть. Вчера Сахаров перед отбоем рассказывал: в соседней роте не могли вывезти из леса большую сосну, и старшина просил для этого лошадь: «Что, нет лошади? Ну, тогда двоих краснофлотцев. Ушли в учебный отряд? Вот черт! Так дайте хоть четверых юнг!»

Если бы не Валька Заяц, я бы никогда сюда не попал.

Я ведь мечтал стать летчиком. А про набор в эту школу узнал Валька – мы как раз кончили седьмой. Расписывал: «Учиться будем в Архангельске и после практики на кораблях – в действующий флот. Точно тебе говорю! Айда? До призыва еще ждать и ждать, так война кончится».

Мы с Валькой с первого класса были вместе. Теперь он в другой роте – артэлектриков. А я в роте радистов. Нас уже распределили по специальностям. Интересно, как он? Рота его рядом, а не виделись давно – около месяца. Кажется, что год прошел: дни начинаются одинаково и, послушные командам старшины роты, проходят – «В колонну по одному!» – тоже все одинаковые: словно в шинелях…

Оглушительно стреляет – я даже не сразу соображаю, в чем дело. Потом вижу: тело камня опоясано несколькими длинными трещинами.

– Здорово! – ухмыляется Железнов.

Сахароз небрежно роняет:

– От разности температур…

– Гениально – это всегда просто, – радостно заявляет лупоглазый.

Конец бегемоту! Теперь его можно вытянуть по частям.

– Кончай курить! – приказывает старшина, но его сразу, в несколько голосов перебивают:

– Да ладно, посидим…

– Пускай еще разок треснет.

– Сачки! – говорит старшина.

«Сачки» – значит, лентяи. Почему? Я закрываю глаза – от валуна, от прогоревших костров тянет теплом – и вижу зеленые-зеленые луга за Окой, а в траве бродят девчонки из нашего лагеря и ловят сачками бабочек…

– Жрать хочется, – говорит кто-то.

– А как же в Ленинграде? – раздается ехидный голос нашего бачкового. – Там люди небось не получают морской-то паек!

– В Ленинграде хлеб делят поровну, честно!

Наверное, я хотел об этом подумать, а сказал вслух, И сразу передо мной – лицо Сахарова. Он округляет глаза.

– В зубы – хочешь?

– А ты?

Он замахивается, я отшатываюсь, и кто-то смеется. Злорадно. Нет, Сахаров не бьет, он просто напяливает мне на глаза бескозырку, грязной пятерней проводит по моим губам. Я бью его по руке – мимо! У меня мгновенно горячеют глаза – от стыда, от ненависти к этой руке, а главное, от обиды: смеются! Я же за всех…

– Товарищ юнга, вернитесь!

Это старшина. Я прибавляю шагу. Ломаю кусты. К черту!..

– Юнга, вернитесь! «…нитесь!» «…итесь!»

Но вернуться я не могу.

II

Я остановился, подобрал кустик хвойных иголок. Раскусил одну – горько! Побрел дальше, испытывая мрачноватое удовольствие оттого, что иду не в строю, а просто так – куда и как хочу.

Потом решил влезть на сосну. Ветви ее были крепкими, упругими, на золотистой чешуе проступали капельки смолы – такие стеклянные, что хотелось их потрогать.

Ствол уже заметно качало. Обняв его, я осторожно выпрямился. Подо мной и далеко-далеко впереди холмились сосновые кроны, там и тут пробитые пиками елей. А за ними светло холодело море. Я пристроился поудобнее и долго смотрел в эту даль. Туда бы!..

Песня грянула почему-то совсем неподалеку. Запевалу я узнал сразу.

 
Это дело было под Кронштадтом
С комсомольцем бравым моряком
В дни, когда военная блокада
Обняла республику кольцом.
 

Я слушал. Она звучала со стороны неожиданно, по-новому – первая песня, разученная нашей ротой. Старая песня. Сколько поколений моряков пело ее до нас?

Мне вспомнилась карта в учебнике истории: молодая Республика Советов в кольце блокады. И большая карта Европейской части страны, которая висела у нас в классе около доски. На ней мы отмечали линию фронта.

Отсюда до линии фронта все-таки ближе И дело не в километрах, теперь я служу. В общем-то все правильно… Кончится же когда-нибудь это строительство!

Только вот как вернуться в роту? Хотел бы я сейчас вместе со всеми шагать, петь, а потом снять по команде «головной убор» и сесть за стол. Сахаров разделит хлеб, начнет разливать по мискам первое… Я проглотил слюну и начал спускаться. На всякий случай надо было поискать в траве пуговицу от хлястика: отлетела, когда влезал на сосну. А без хлястика шинель сразу стала широкой, неуклюжей мантией. Я спрыгнул в траву и услышал, как за спиной треснула ветка. Медленно повернул голову. В трех шагах от меня в кустах чернела чья-то шинель.

– Эй, – сказал я негромко, – в чем дело? Кусты раздвинулись. Вышел Валька Заяц. Я обрадовался.

– Валька! Тоже, значит, сачкуем! Интересно, сколько в лесу…

И осекся. Валька стоял молча, смотрел на меня какими-то затравленными глазами и словно не видел. Нос у него заострился, щеки провалились.

– Да… – Он улыбнулся так вымученно, что у меня екнуло сердце. – Погорели мы с тобой, Серега. Попали! Ты как? – Не дожидаясь ответа, вздохнул. – Тоже похудел…

Вздохнул он как-то очень по-домашнему, жалеючи, и почти, вся моя бодрость улетучилась. Было только жалко его и себя. Рота уже не пела.

Валька присел на траву, словно подломился, обхватил колени и пошевелил неуклюжими ботинками. Из-под штанины выбился уголок портянки.

– Ты наедаешься? – спросил он.

– Нет.

Ответил я все-таки бодро, почему-то надеясь, что от этого признания Вальке станет легче. Я не узнавал его: Валька всегда был насмешливым, нахальным парнем. Всегда меня разыгрывал… Может, и сейчас?

– Как думаешь, – медленно проговорил он, глядя в одну точку, – если попроситься домой… отпустят?

– Ну что ты!

– А я тебе точно говорю, понял? – Валька заволновался и встал. – Мы ведь добровольцы, так? Возраст не призывной – не имеют права. Нам по пятнадцати лет… Точно. Надо только не поддаваться, когда начнут уговаривать. Одного парня уже отпустили.

– Слушай, это в вашей роте два пария из партизанского отряда? – спросил я.

– Ну и что?

Я пожал плечами.

– Да ничего… Сам же говорил: «Война кончится, а…»

– Говорил, говорил!.. – Он отмахнулся. – Заладил!

– Ну… пока. Пойду обедать.

– Тебе-то хорошо. – Валька вздохнул. – Мы уже пообедали…

Мне повезло: наши как раз рассаживались за столы, а рота боцманов, только что отобедавшая, выходила на построение. В этой толкучке я как ни в чем не бывало пробрался на свое место. А Сахаров бачковал – тоже не до разговоров.

На первое дали суп из перловки и сушеной картошки. От него шел вкусный пар.

– Дай-ка твой хлеб, – сказал Железнов.

Я поднял голову и увидел, что он смотрит на Сахарова. У того округлялись глаза.

– Не дрейфь, не съем!

Сахаров пожал плечами, пододвинул на середину стола надкусанную горбушку и вызывающе дернул подбородком.

– Ну? Что дальше?

– И твой, – сказал мне Железнов. Те, кто начал есть, перестали.

Железнов сложил горбушки вместе, и все увидели, что моя заметно тоньше. Стало очень тихо. Было слышно, как шепчутся сосны и за соседними столами стучат ложками. Железнов молча вернул нам хлеб и принялся за первое. И тогда все спохватились и, как по команде, начали греметь ложками и хлюпать.

– На, шакал!

Около моей миски шлепнулся кусок хлеба – половина горбушки бачкового. Я вскочил.

– А мне не надо, ясно? Не надо!

Я бросил ему этот довесок обратно, и хлеб чуть не упал со стола. Его подхватил широколицый, лобастый юнга, сидевший рядом с Сахаровым.

– Эх, вы! – сказал широколицый. – Рядом блокада, а они хлебом бросаются… Бачковать надо по очереди.

Сторонники Сахарова загалдели.

– Чего расшумелись? – спросил широколицый. – Правда, что шакалы…

– А ты-то кто?

Он спокойно ответил:

– Чудинов.

…Работать мне было теперь веселее. Я держался поближе к Чудинову и Железнову. И ужин вроде бы наступил быстрее, чем обычно.

Когда строились на вечернюю поверку, уже совсем стемнело. На дороге грудились фигуры в черных шинелях. Я шел туда, где выстраивалась наша смена, и услышал, как Железнов кому-то сказал:

– Тогда молчи. Понял? Молчи.

В строю мы стояли рядом. Я чувствовал, что он разозлен, но спросил:

– Можно, я свой матрац около твоего положу?

– Давай, – буркнул Железнов.

Подали команду разойтись.

– Ложись на мое место, – сказал он, когда мы шли к палатке. – Я все равно в наряд.

– Но не на всю же ночь? Сменишься…

– Ложись, тебе говорят!

Я устраивался спать, радуясь тому, что в эту ночь мне будет по-настоящему тепло: своим матрацем можно накрыться. В темноте кто-то ткнул меня в плечо.

– Ты? – спросил Железнов.

– Я…

Он молча потянул меня из палатки, отвел к дороге.

– Слушай, есть шлюпка. Мы с Лехой Чудиновым решили на фронт податься, понял? Были еще двое – сдрейфили. Если хочешь, давай с нами, понял?

Я понял. Мне стало жарко.

– Только если сдрейфишь… – Железнов замолчал, оглянулся.

Подошел Чудинов.

– Ну что?

– Подождите, – сказал я. – Можно Вальку захватить? Я сейчас к нему сбегаю – в соседнюю роту.

III

Наверное, во сне человек не слышит, как у него стучит сердце, и все-таки это смахивало на самый настоящий сон. В том, что происходило, я, конечно, участвовал, но сам этому вроде бы и не верил. Моя личная воля была тут ни при чем: ребята шли – я тоже. Шел и думал, что сейчас все кончится. Может быть, я немножко трусил.

Лес в темноте стал таким дремучим, что было удивительно, как нам удавалось идти. Я думал: еще немного – и мы повернем обратно.

Но мы не повернули и вышли к морю. Присели на большой горбатый валун. Совсем рядом чуть-чуть всплескивало море. Над ним тускло, в четверть накала, посвечивали редкие звезды. Пахло мокрым камнем, лесной прелью и водорослями.

Железнов шепнул:

– Причал тут рядом… Пойду подтащу шлюпку. Если засыплюсь, тикайте в роту.

Значит, он мог еще засыпаться. Тогда бы нам ничего не оставалось, как возвращаться.

– А там часовой? – спросил Чудинов. – Пальнет…

– Он без винтовки. Если и есть, то незаряженная. Патроны им будут давать, когда они присягу примут, понял?

Железнов так и сказал: «им». Он, наверное, считал, что мы уже на фронте. А «они», юнги, оставались здесь…

Мы сжались за камнем, каждую секунду ожидая – услышать окрик часового. Но было тихо.

Рядом что-то глухо стукнуло, всплеснуло. Из темноты выросла приземистая фигура.

– Юрка, ты? – шепнул Чудинов.

– Порядок, – отозвался Железнов.

Я подумал: «Не засыпался…»

…Мы ничего не видели в темноте, но чувствовали, что берег отодвигается все дальше. Неужели и правда уплывем?

Берег отодвигался. Вплавь до него нам теперь было не добраться – это мы тоже почувствовали и, не сговариваясь, перестали грести.

– Ну? – нетерпеливо вполголоса спросил Юрка Железнов.

Ответил ему Валька.

– Надо все проверить, – зашептал он, начиная шарить по шлюпке. – Так, анкерок с пресной водой… Рангоут. А парус? Есть… Ял шестивесельный, понятно. Тут еще должен быть шлюпочный компас.

– Нет его, – буркнул Железнов. Валька замер.

– А как же без компаса?

– Не дрейфь. Тут добираться-то… За ночь отойдем подальше, а там по солнцу – на запад. До Кольского полуострова пустяк, – горячо заговорил Юрка.

– В лесу я бы сориентировался, – сказал Чудинов.

– Что за вещмешок? – Валька опять начал шарить по шлюпке.

– Жратва, – ответил Юрка. – Немного хлеба и сушеная картошка. Пожевать.

– Откуда?

– Достал…

– Ну, так. – Валькин голос обрел твердость. – Взялись?

Да, лучше уж что-нибудь одно! Взялись так взялись! Мы остервенело налегли на весла.

– Вон Полярная звезда, – сказал Чудинов. – Вон она, видите? Надо, чтоб она была с правого борта, правда? Хоть ориентировочно.

– Всем найти Полярную звезду, – приказал Валька.

Мы опять перестали грести. Я посмотрел вверх, на тусклые звезды и остро, каждой мурашкой на спине почувствовал, как зыбко висит над морем наша шлюпка.

– Нашли? – спросил Валька. – Тогда внимание. Весла – на воду!

Он всегда мечтал стать моряком. Дома у Вальки я видел много книжек по морскому делу, он знал их наизусть и даже выучил флажный семафор. А сегодня в лесу он был такой кислый потому, что надоело, конечно, копаться в земле. Зато здесь, на море, Вальке ни капельки не страшно, и все согласны, что он командует. Мы гребли долго.

– А где Полярная? – спросил Юрка.

Звезды исчезали: их, наверное, заволакивало облаками. Через несколько минут нельзя было отыскать ни одной. Мы были одни в мире, затемненном наглухо, как во время воздушной тревоги.

Я пожалел, что так и не пришил хлястик: в плотно застегнутой шинели все-таки теплее.

– Так, – услышали мы Валькин голос. – Грести будем посменно. Сейчас… – он поколебался, – сейчас отдыхать загребным.

– А кто загребные? – спросил Юрка.

– Вы с Серегой. Ложитесь на рыбины – вон там, между первой и средней банкой.

– Рыбины, банки… – глухо выговорил Железнов. Я услышал, как он вынимает весло из уключины. – Сейчас бы какую-нибудь рыбину вроде трески поймать!

– Рыбины – это решетки на дне, – снисходительно прозвучало в темноте. – А банки – скамейки. Теперь ясно? Завернитесь в парус и спите. Мы вас разбудим, когда устанем.

Нам удалось устроиться даже удобно. Шлюпку сонно покачивало.

– Слышь, Леха. – Железнов зевнул. – Батя твой будет доволен, что и ты воюешь. Может, поругает, конечно…

– Да, – не очень уверенно отозвался Чудинов.

– А кто твой отец? – спросил я.

– Кадровый военный. Сейчас, понятно, на фронте.

– А меня, знаешь, сколько ругали, когда убегал! – Юрка опять зевнул.

– Из детдома?

– Ага.

Больше он ничего не сказал.

Глухо постукивали уключины, в днище шлюпки звонко шлепалась вода, а Железнов спокойно сопел. Прямо мне в ухо.

Утром мы ничего не увидели – такой был туман. Нос шлюпки исчезал в нем. Мы сидели как оглушенные. Не было никакого моря – нас качал туман.

– Надо грести, – сказал Чудинов.

Мне вдруг вспомнился Сахаров и горячий, пахнущий дымом чай…

– Куда грести-то? – усмехнулся Валька.

– На кудыкины горы, – буркнул Железнов. Мы взялись за весла.

Не знаю, сколько прошло времени. Туман исчез. Но плотные белесые облака наглухо затянули небо. Солнца не было видно. Земли – тоже.

Поднимался ветер, кое-где вспыхивали барашки. Сердце у меня замирало: только бы не разгулялось! Ведь чуть что – и захлестнет! Нет, мы все-таки герои: на какой-то шлюпке… в море!

– Рангоут ставить! – приказал Валька.

– Чего? – спросил Железнов.

– Суши весла – чего! Мачту надо поставить, пойдем под парусом… Шевелись! – Нос у него был красный, глаза блестели.

Мачту мы поставили. Ветер даже заполоскался было в парусе, но вдруг шлюпка накренилась, вильнула в сторону, и мы, дружно вцепившись в парус, сдернули его.

– Амба! – решил Железнов. – Лучше грести.

– Дураки вы, – сказал Валька.

Леха вдруг вскипел.

– Заткнись!

– Ладно, – буркнул Железнов и потянулся за вещевым мешком. – Обед.

Валька обхватил обеими руками анкерок.

– А воды-то совсем немного! Мне давайте больше. Я командовал, в горле пересохло.

Чудинов и Железнов рассмеялись – это был недобрый смех… Тут мы увидели солнце – вернее, то место, где оно окунулось в море: алую прорезь между краем туч и водой.

– Вот он, запад! – победоносно заявил Валька и перебрался на руль.

Он сумел повернуть шлюпку носом как раз в эту прорезь, а мы начали грести изо всех сил.

Потом стемнело… Весла пошли вразброд. Мне хотелось заткнуть уши, потому что от непрерывного плеска за бортом кружилась голова.

– Так, – сказал Валька. – Надо беречь силы. Трое спят – один дежурит. Ясно?

Эта ночь была холоднее, чем первая. И мы никак не могли уснуть. А утро все не наступало.

– Ничего, – сказал Юрка. – Сегодня доберемся. Должны…

…Я резко поднял голову, стукнулся обо что-то затылком и увидел Валькииу спину. Он сидел на корме и чавкал.

Чудинов и Юрка лежали с открытыми глазами. Оба смотрели на Вальку.

Заяц покосился через плечо и перестал жевать.

– Пробу снимаешь? – негромко спросил Железнов.

Валька медленно повернулся на банке, положил вещевой мешок, не спеша отряхнул ладони.

– Идиоты… – процедил он сквозь зубы и поставил ногу на анкерок.

– Пустились без компаса! Эту проклятую картошку не проглотишь, а… Зачем я только связался с вами!

Леха поднялся так резко, что шлюпку сильно качнуло. Он шагнул через банку прямо к Вальке, нагнулся… Я зажмурился. Я думал, он ударит Зайца или сбросит его за борт. Но ни удара, ни всплеска не услышал. Я открыл глаза. Валька сидел на своем месте. Губы у него растягивались в испуганную, жалкую улыбку.

Леха поставил анкерок рядом с нами.

– Ребята, я не пил… – зашептал вдруг Заяц и умоляюще сложил на груди посиневшие, гусиные руки. – Честное слово, не пил!.. Я только картошку попробовал…

– Дай мешок, – сказал Железнов, глядя на него исподлобья.

– На, пожалуйста… Сам посмотри, только попробовал. И не пил, честное слово.

Юрка пошарил в мешке, дал по горсти сухой картошки мне и Лехе.

Валька протянул ладонь.

– Убери, – сказал Железнов.

– Я ж только попробовал!

– Умолкни. Тебя здесь нет. Понял?

– Та-ак… – протянул Заяц и сжался на корме. – Та-ак… Заманили, а теперь… Дезертиры!

Леха вздрогнул и просыпал картошку.

– Дезертиры, дезертиры! – закричал Валька. – Все про вас знаю. Все расскажу! Дезертиры проклятые!..

– Стой! – Юрка схватил Чудинова за рукав. – Сядь… Будем грести.

Леха тяжело дышал.

И только теперь я, кажется, понял, что мы натворили. Мне стало страшно. Я огляделся. Берега не видно. Горизонт в тумане. Море – серый круг из воды, а в центре круга – мы. Холодно, пусто..

– Будем грести, – повторил Железнов.

– Дайте пройти на место, – плаксиво сказал сморщенный Валька.

Ему не ответили – только посторонились, пропуская. Но за весло он не взялся, а разлегся на носу шлюпки и, всхлипывая, стал натягивать на голову шинель.

Леха оглянулся, потом посмотрел на Юрку.

– Будем грести, – третий раз сказал Железнов.

Чудинов кивнул и сказал мне:

– Садись за руль.

– На руль! – процедил Валька.

– Держи на какую-нибудь волну, что ли, – продолжал Леха, медленно краснея, – чтоб мы, главное, не кружили.

– И подсчитывай, – сказал Юрка.

– Два-а, раз…

Голос у меня сорвался. Юрка и Леха смотрели на лопасти своих весел. Я прокашлялся.

– Два-а, раз…

На какую волну держать? Они опадали, поднимались, кружили…

– Два-а, раз… И не было солнца.

– Кого сменить? – спросил я.

– Леху, – кивнул Железнов.

– Нет, – сказал Леха. – Не надо.

– Два-а, раз…

А Зайца не существовало. Я со своего места видел, как он лежит, спрятав голову в шинель. Хоть бы лежал, хоть бы они опять не сцепились!

– Два-а, раз…

Мы садились на руль по очереди. И всё гребли, гребли, пока совсем не выдохлись.

– Попьем? – предложил Леха.

Лицо у него было серое. Я чувствовал, что у меня дрожат губы. Закружило нас море, завертело…

Юрка достал из мешка небольшую зеленую кружку. Наливал каждому меньше чём по половине.

– Ему тоже. – Леха кивнул в ту сторону, где уже сидел Заяц. Сидел и смотрел на анкерок.

Юрка нахмурился и протянул мне кружку с Валькиной порцией.

Рука у Вальки дрожала.

– Я не пил, – пробормотал он, – не пил…

Леха полез за пазуху, вытащил два куска хлеба – целую пайку и четвертушку. Четвертушку дал мне.

– Не узнаешь? Ты ее бросил…

Он разделил нетронутую пайку на три части, шагнул к Вальке и вдруг наклонился, как-то криво, левым боком упал, стукнувшись головой о край борта.

Юрка схватил, затормошил его.

– Леха, Леха!..

Обернулся, крикнул мне:

– Налей воды!

– Бескозырка-то…

Лехина бескозырка упала за борт. Я видел, как она намокла, как ее захлестнула волна – темная, литая, вся из холода.

– Воды, тебе говорят!

– Не надо, – выдохнул Леха. – Отдай ему хлеб…

– Ну уж!.. – сказал Юрка.

– Отдай… Все равно он слабее. – Леха поднялся на колени. – На, ты…

Валька взял хлеб из Лехиной руки, отпрянул назад.

– Ребята… – начал он.

– Умолкни, – буркнул Железнов. – Тебя здесь нет, понял?

И опять мы увидели место, где солнце окунулось в море.

Увидели его за кормой. Грести не стали: не было сил.

Я поднял воротник шинели и, наклонив голову, дышал в него – так теплее.

– Знаете что? – ясно прозвучал в темноте голос Лехи. – Пусть каждый расскажет о себе. Какой-нибудь случай из жизни. Так и ночь скоротаем.

«Еще чего», – подумал я. Не хотелось поднимать голову, не то что говорить.

– Идет, – отозвался Железнов. – Только о чем бы рассказать? Жил я в Смоленске. Городок что надо!.. – Он еле ворочал языком. – Один раз приезжали к нам артисты московские. Из оперетты. Я смотрел… Там три парня такую чечеточку отбивали – закон!..

…Наверное, эту сухую картошку надо было сосать вроде леденцов, а я жевал ее, да еще как! Теперь у меня весь язык и нёбо были исцарапаны, болели, и все во рту ссохлось так, что трудно было его открыть.

– Рассказывай ты, – глухо сказал мне Леха.

Голова у него, видно, замерзла – он тоже натянул на нее шинель.

– В оперетту я не ходил, был один раз в Художественном – смотрел «Синюю птицу». (Вот теперь я понял, почему Юрка так говорил – из-за сухой картошки!) А однажды у нас в пионерлагере на Оке…

– Где лейка? – испуганно перебил меня Валька. – Мы ж так потонем. Смотрите, сколько в шлюпке воды!

– Какая лейка?

– Ну, черпак, совок! Надо ж выкачивать, а они сидят!

Лейку мы не нашли и стали выплескивать воду руками.

У меня ничего не получалось. «Сейчас попрошу попить… – думал я. – Вот еще две пригоршни… Сейчас…» Руки окоченели. Спину было больно разгибать. Я попробовал встать («Сейчас попрошу!») и поскользнулся, упал – шлюпка чуть не черпнула бортом.

– Осторожно, – спокойно сказал Железнов. – Давайте бескозырками.

– У меня нету, – вздохнул Леха.

Мы вычерпывали воду бескозырками.

– Кажется, прибывает? – спросил Чудинов.

Юрка ответил:

– У меня уже в ботинках хлюпает.

– И у меня.

– Поднажмем! – сказал Юрка.

Потом он велел нам надеть спасательные пояса.

– Это пробковые жилеты, – подал голос Валька. Ему не ответили.

Небо очистилось. Мы увидели звезды – первый раз с того вечера… Стали искать Полярную.

– Да, пораньше бы!.. – сказал Железнов.

– Вон опять туча наползает, видите? – спросил я.

– Это не туча, – сказал Юрка. – Это земля!

…Когда шлюпка уткнулась в песок, у нас еще хватило сил ее вытащить. Потом мы лежали на траве и слушали, как шумят сосны.