Текст книги "Наука о переводе. История и теория с древнейших времен до наших дней"

Автор книги: Георгий Хухуни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Глава 6
Реформация и проблемы перевода

1. Сущность и предпосылки Реформации

Под Реформацией (от лат. reformatio – преобразование) понимается движение, направленное против католической церкви, отвергавшее власть папства, стремившееся к более демократичному устройству церковных общин. Представители Реформации отстаивали положение о непосредственной связи человека с Богом, отрицая догму об обязательном посредничестве духовенства, и утверждали, что единственным авторитетом в области религиозной истины является Священное Писание, которое вправе читать каждый человек.

Датой начала Реформации принято считать 1517 г., когда немецкий монах Мартин Лютер (1483–1546) выступил со своими знаменитыми тезисами, направленными против торговли так называемыми индульгенциями[61]61
  Индульгенции – грамоты об отпущении грехов, выдаваемые католической церковью.


[Закрыть]. Начавшись в Германии, Реформация быстро вышла за ее пределы, широко распространившись в других странах Европы. Мощный размах реформационного движения породил сопротивление католических кругов, получившее название Контрреформации. Ей удалось победить в ряде европейских государств, однако сама католическая церковь, чтобы удержать свои позиции, была вынуждена пойти на определенную модернизацию.

Выступая против папского Рима, идеологи Реформации широко использовали наследие своих предшественников – англичанина Джона Уиклифа, чеха Яна Гуса и других мыслителей, а также опыт средневековых еретических движений.

Достаточно сложен вопрос об отношении Реформации к ренессансной традиции. С одной стороны, гуманистическое движение, представители которого боролись против схоластики, критиковали невежество католического духовенства, высмеивали сословные предрассудки, сыграло важную роль в идейной подготовке Реформации. С другой стороны, цели и социальная база двух этих замечательных исторических явлений были во многом различны: гуманизм, стремившийся к созданию новой светской культуры, обращался к наиболее образованной общественной элите, тогда как Реформация, провозгласившая необходимость обновить на основе Евангелия жизнь каждого человека, апеллировала к широким народным массам. В определенном смысле можно говорить и о языковом аспекте отмеченного выше несходства: в то время как гуманистическая культура в значительной степени являлась латиноязычной, деятели Реформации обращались к народу на родном языке. Все это способствовало отчуждению многих крупных гуманистов от реформационного движения, а иногда приводило к прямо враждебному отношению к последнему. Характеризуя с указанной точки зрения раскол, внесенный Реформацией в «республику ученых», выдающийся русский историк Е.В. Тарле писал: «До 1517 и следующих годов религиозное свободомыслие имело несравненно более теоретический, нежели практический характер; после этого кризиса оно неминуемо должно было приобрести характер боевой, нападающий. Глубоко равнодушные к религии люди апатично и безучастно отнеслись к Реформации и отступились от борьбы; таков был Эразм Роттердамский, оставшийся таким же типичным гуманистом, каким был всю жизнь; неравнодушные к религиозным и религиозно-государственным вопросам деятели должны были стать либо на сторону нового движения, как это сделал Ульрих фон Гуттен, либо превратиться в верных защитников старой веры, как это случилось с Томасом Мором»[62]62
  Тарле Е.В. Сочинения. T. I. M., 1957. С. 255.


[Закрыть].

Одной из важнейших задач, которые поставили перед собой представители Реформации, стал перевод Библии на «народные» языки, означавший конец монополии католической церкви на чтение и толкование Библии (французский теоретик перевода Э. Кари даже назвал Реформацию в конечном счете битвой между переводчиками). И в разрешении ее огромную роль сыграли труды ученых-гуманистов, положившие начало научно-филологическому изучению Священного Писания.

2. Проблемы перевода Библии в ренессансной традиции

Прежде всего перед гуманистами возникла необходимость определить свое отношение к той самой Вульгате, текст которой был объявлен католической церковью ортодоксальным. И тут можно констатировать одну чрезвычайно важную тенденцию, имевшую далеко идущие последствия. Речь идет о процессе, который целесообразно назвать «десакрализацией» перевода (именно латинского перевода, а не Священного Писания как такового) и «филологизацией» отношения к нему. Иными словами, принципы филологического анализа, связанные со сличением перевода с оригиналом, стали отныне распространяться и на тексты религиозного характера. Характерна в этом плане разница между двумя рассмотренными в предыдущем разделе столь близкими по своим установкам трактатами Л. Брули и Дж. Манетти. В первом о переводе сакральных произведений вообще ничего не говорится, что может быть истолковано как проявление имевшихся у автора сомнений в применимости в данном случае сформулированного им подхода; во втором филология уже понимается как универсальное средство анализа любого текста, будь он светским или религиозным. Еще Лоренцо Валла, комментируя Ветхий и Новый Заветы, сравнивал латинскую версию последнего с греческим оригиналом. Но в наиболее полном виде принципы гуманистической филологии в данной области были применены Эразмом Роттердамским, который подготовил критическое издание греческого текста Нового Завета и предпринял его новый латинский перевод с целью восстановить первоначальный смысл, не всегда точно переданный в версии Иеронима.

О том, какое огромное значение имела проделанная им филологическая работа, наглядно свидетельствует следующий пример. Евангельский призыв к покаянию, звучавший по-гречески как «metanoeite», был передан в Вульгате словосочетанием «penitentiam agite» (буквально «творите покаяние»), что можно было понять не столько как необходимость душевного очищения, сколько как указание на обязанность соблюдать налагаемую церковью епитимью. Именно такое толкование давало официальное католическое богословие. Предложенный Эразмом латинский эквивалент «resipiscite» («раскайтесь», «образумьтесь», «опомнитесь») переводил смысл высказывания из церковной сферы в личную, превращая важнейший элемент христианского вероучения – покаяние из внешнего регламентированного действия во внутреннее дело человеческой совести.

Для подготовки Реформации, представители которой считали, что спасение зависит не от строгого выполнения обрядов, а от внутреннего Божьего дара – веры, переводческая поправка Эразма сыграла чрезвычайно важную роль. Сам глава «республики ученых» категорически отрицал какую бы то ни было связь проделанной им работы с потрясшим католический мир религиозным брожением. Однако консервативные круги римской курии с самого же начала отнеслись к исправлению текста Вульгаты резко отрицательно, не без основания полагая, что превращение священного текста в объект критико-филологического анализа может повлечь за собой весьма далеко идущие последствия. И на Эразма (как, впрочем, за тысячелетие до него – на самого Иеронима) посыпались обвинения в том, что созданная им новая латинская версия посягает на авторитет установившегося и признанного церковного текста, открывает дорогу новым переводам и создает опасность возникновения у верующих сомнений в том, какой из существующих переводов вернее. Вынужденный отвечать, Эразм, в свою очередь, поставил своих противников перед дилеммой: допускают ли они вообще какие-либо изменения в существующем латинском тексте Библии или абсолютно отрицают их возможность? В первом случае им следовало бы вначале проверить, насколько справедлива внесенная поправка. Во втором случае, закрывая глаза даже на явные ошибки, которые невозможно скрыть, они рискуют уподобиться некоему священнику из анекдота, который, привыкнув говорить за двадцать лет бесссмысленное mumpsimus вместо правильного sumpsimus («мы взяли»), когда ему указали на ошибку, заявил, что не собирается менять свой старый mumpsimus на чей-то новый sumpsimus.

Единомышленником Эразма в данном вопросе оказался и его близкий друг Томас Мор, впоследствии заплативший головой за отрицательное отношение к Реформации. В «Письме знаменитого мужа Томаса Мора, в котором он опровергает яростное злословие некоего монаха, столь же невежественного, сколь и самонадеянного», английский гуманист решительно отстаивает право ученого на филологическое в самом широком смысле отношение к тексту Писания, в том числе и право на создание переводной версии. Не без сарказма напоминая об аналогичных упреках в адрес святого Иеронима, неприкосновенность текста которого ныне взялись отстаивать столь же невежественные самозванные защитники, Томас Мор язвительно вопрошает своего оппонента: «По какой причине и мог бы возникнуть раскол, из-за того, что переводчики, обозначая одно и то же, употребляют разные слова? Ты опасаешься, как бы таким образом не получилось, что у нас окажется бесчисленное множество изданий… Конечно, у меня нет сомнений, что труды Эразма приведут к тому, что в дальнейшем появится много людей, которые это же переведут заново… Но если и было бы много изданий, какой от этого вред? То, что тебя пугает, святой Августин считает весьма полезным. Даже если все переводчики и не могут быть равны, то один переведет вернее одно место, а другой – другое. Ты говоришь, что при этом читателю будет неясно, какому же из столь многих изданий можно больше верить? Это, разумеется, правильно, если читатель – настоящий дубина, у которого нет ни ума, ни рассудка. В противном случае он мог бы сообразить, что, как говорит Августин, из разных переводов гораздо легче выбрать верный. Скажи, пожалуйста, почему тебя так пугает опасность разных, отличающихся друг от друга переводов, но нисколько не удивляет чтение многочисленных толкователей, у которых нет никакого согласия ни в точности текста, ни в его смысле? Часто и их разногласия полезны, так как они дают ученым повод подумать и вынести суждение»[63]63
  Осиновский Н.Н. Томас Мор. М., 1985. С. 136.


[Закрыть].

Если, таким образом, право на пересмотр латинского перевода Библии (равно как и филологической критики ее оригиналов) сомнений у подавляющего большинства гуманистов не вызывало, то их отношение к допустимости передачи Священного Писания на «народные» языки было более сложным. Напомним, что именно подобные попытки, с одной стороны, на протяжении многих столетий вызывали резко отрицательную реакцию со стороны католической ортодоксии (вплоть до жесточайших репрессий), а с другой – часто становились знаменем «еретических» движений еще со времен Средневековья. И здесь уже немаловажную роль играли соображения не столько филологического, сколько идейно-политического характера.

Так, например, Томас Мор весьма враждебно отнесся к переводу Библии на английский язык, принадлежавшему У. Тиндейлу, прежде всего потому, что видел в нем еретика и врага католической церкви. Однако вместе с тем он считал, что англичане должны иметь возможность читать Священное Писание на своем родном языке, т. е. не разделял полностью позиции английской католической церкви, еще в 1402 г. запретившей распространение Библии Уиклифа (независимо от своего отношения к последнему как к религиозному деятелю). Допуская, таким образом, принципиальную возможность создания новой английской версии Священного Писания, Мор вместе с тем оговаривал, что подобное дело по силам лишь авторитетному коллективу, состоящему из компетентных ученых, искушенных в богословских тонкостях и обладающих солидными филологическими познаниями. Да и приступать к названному труду, по мысли английского гуманиста, следовало с большой осмотрительностью и постепенностью во избежание всякого рода нежелательных последствий для общественной морали.

Интересно, что и Эразм Роттердамский, для которого латынь являлась универсальным средством общения, также не разделял пресловутой средневековой теории «триязычия». Во всяком случае, не кто иной, как У. Тиндейл, обосновывая право создания английской Библии, ссылался на его высказывание, сделанное незадолго до начала Реформации, когда Эразм читал лекции в Кембридже: «Я бы желал, дабы все женщины могли читать Евангелие и послания Павла; и я молю Господа, чтобы они были бы переведены на языки всех людей – так, чтобы их в состоянии были бы читать и знать не только ирландцы и шотландцы, но также турки и сарацины. Я молю Господа, дабы пахарь, идя за своим плугом, пел бы текст Писания. И дабы ткач вспоминал бы его за своим челноком, отгоняя скуку. И дабы путник таким образом освобождался от усталости. Короче говоря, я желал бы, чтобы все, что сказано в Писании, было выражено тем способом, который присущ нашему каждодневному общению»[64]64
  Bassnett S. – Guire Mc. Translation Studies. London and New-York, 1980. P. 48.


[Закрыть].

Именно такая работа и развернулась с началом Реформации в странах доселе единой католической Европы. Причем если для людей ренессансной традиции на переднем плане при переводе и толковании библейского текста был все же, условно говоря, филологический аспект, то для приверженцев новых течений главной целью стала борьба с римской курией, орудием которой призван был служить священный текст, доступный и не знающим латыни (не говоря уже о древнегреческом и древнееврейском языках!) «профанам». И наиболее выдающейся фигурой среди тогдашних переводчиков Библии суждено было стать человеку, с именем которого оказалось связанным само начало Реформации, – Мартину Лютеру.

3. Мартин Лютер и создание немецкой Библии

К тому моменту, когда вождь немецкого протестантства начал свою работу, в Германии уже существовала определенная традиция переводов Священного Писания. В период с 1461 (когда в Страсбурге вышел первый полный текст немецкой Библии) по 1520 г. было напечатано 14 верхненемецких и 4 нижненемецких переводов Библии; существовали и немецкие версии отдельных библейских книг. Однако Лютер поставил перед собой принципиально новую задачу: создать такой вариант, который был бы свободен от ошибок и искажений и одновременно понятен и доступен широким массам.

Естественно, что, приступая к своему труду, Лютер прежде всего должен был определить свое отношение к каноническому для католической церкви тексту Вульгаты, который, как мы видим, уже стал к тому времени объектом филологической критики со стороны ученых-гуманистов. Надо сказать, что отношение это было далеко не однозначным. С одной стороны, Лютеру принадлежат слова, что Иероним сделал столько, сколько не могла бы сделать никакая другая личность. А высмеивая попытки противников опорочить его труд, он уподоблял себя создателю Вульгаты, которого наставляли и поучали невежды, недостойные даже чистить его туфли. С другой стороны, не менее известны и критические замечания Лютера в адрес своего знаменитого предшественника, который, несмотря на все заслуги, так и не смог создать версии Священного Писания, которая читалась бы без трудностей и помех – так, как читается немецкая Библия самого Лютера.

Свою работу «доктор Мартин» начал с передачи Нового Завета. Этот труд был завершен необычайно быстро – в течение трех месяцев, причем большую помощь Лютеру оказал упоминавшийся выше латинский перевод Эразма Роттердамского. Подготовка же Ветхого Завета (также переводившегося с оригинала) заняла целых двенадцать лет – с 1522 по 1534 г. Причем необходимо учитывать, что Лютеру помогала целая группа многочисленных помощников: Меланхтон, бывший крупнейшим знатоком греческого языка; Аурогалус, преподававший в Виттенбергском университете древнееврейский язык; Круцигер, специализировавшийся в области Ветхого Завета; Бухенсхаген, сведущий в тексте Вульгаты и др. Издание сопровождалось обширными комментариями и было проиллюстрировано знаменитым художником Лукасом Кранахом Старшим.

Несмотря на столь тщательную организацию работы, создатель немецкой Библии хорошо осознавал, что возможность наличия в тексте перевода отдельных неточностей отнюдь не исключена, и прилагал огромные усилия для их исправления. И здесь необходимо отметить, что непримиримый в спорах с противниками, когда речь шла о религиозных проблемах, Лютер не только прислушивался к советам и замечаниям, могущим способствовать улучшению текста, но и выступал инициатором созыва специальных «ревизионных комиссий», самая авторитетная из которых заседала в Виттенберге в 1540–1541 гг. Уже при жизни Лютера было внесено несколько сот поправок; эта работа продолжилась и впоследствии. Сам Лютер к концу жизни приступил к критическому пересмотру своего труда, завершить который ему помешала в 1546 г. смерть.

В процессе работы вождь Реформации ощутил необходимость, во-первых, обосновать основные теоретические принципы, которыми он руководствовался при переводе Библии, а во-вторых, защитить свой труд от нападок «папистов», т. е. представителей враждебного ему католического лагеря. Реализацией указанных задач стало специальное «Послание о переводе» (1540 г.). Друг Лютера, Венцеслав Линк, которому «Послание» было передано для публикации, отметил в предуведомлении, что выход «Послания» в свет необходим для разоблачения клеветы «врагов истины», упрекавших Лютера в искажении и фальсификации текста Священного Писания, а также для того, чтобы рассеять сомнения «простодушных христиан» и ученых, не искушенных в греческом и еврейском языках, относительно допустимости пользования лютеровским переводом. Наконец, «Послание о переводе» было призвано привлечь внимание к самой проблеме и способствовать появлению новых трудов, ее рассматривающих. Этой установке соответствовал и язык упомянутого сочинения – полемически заостренный, иногда грубовато-саркастический, полный силы и страсти, столь присущей темпераменту «доктора Мартина».

Прежде всего автор обвиняет своих противников в том, что они взялись за дело, в котором ничего не смыслят, ибо «все паписты, вместе взятые», понятия не имеют о том, как надлежит переводить или вообще писать на родном языке. Отмечая далее, что он передавал Священное Писание со всевозможным старанием и добросовестностью и что никому не возбраняется постараться его превзойти, Лютер решительно отказывает представителям католического лагеря в праве выступать в роли критиков и судей. Подчеркивая собственное превосходство над ними, вождь Реформации акцентирует внимание на своем стремлении дать при переводе чистый и ясный немецкий язык, с чем связан и выдвигаемый им основной переводческий принцип: «Не следует вопрошать буквы латинского языка, как должно говорить по-немецки, подобно этим ослам; но надлежит спрашивать мать в доме, детей на улице и соответственно переводить, тогда они поймут и уразумеют, что с ними говорят по-немецки»[65]65
  Luther Martin. Sendbrief von Dolmetschen // H.J. Storig. Das Problem des übersetzens. Stuttgart, 1963. S. 16.


[Закрыть].

Однако наряду с многочисленными признаниями того факта, что «латинские буквы» сильно мешают хорошо говорить по-немецки и поэтому следует оставить их в покое и руководствоваться словоупотреблением тех, для кого немецкий язык является родным, Лютер считает необходимым оговорить: «Однако я отнюдь не злоупотреблял пренебрежением к буквам, а напротив, со всевозможным тщанием вкупе с моими помощниками наблюдал за тем, как бы не произошло какого-либо искажения, следуя буквам… И я скорее предпочитал причинить ущерб немецкому языку, нежели отклониться от текста»[66]66
  Ibid. S. 24.


[Закрыть]. И для того, чтобы перевод отвечал стоящим перед ним задачам, Лютеру и его коллегам часто случалось в течение нескольких недель искать одно-единственное подходящее слово, причем результат порой так и не удовлетворял взыскательного мастера.

Вождь Реформации особо останавливался на качествах, которым должен отвечать человек, берущийся за труд переводчика Библии. «Перевод – отнюдь не дело всех и каждого… для него требуется верное, справедливое, ученое, искусное, опытное сердце. Вот почему я считаю, что лжехристианин или тот, чей дух полон зла, не могут переводить верно»[67]67
  Ibid. S. 25.


[Закрыть]. И свой собственный успех на этом поприще Лютер объяснял прежде всего тем, что он трудился, руководствуясь «верностью и честью», не думая о материальном вознаграждении, и его работа не была омрачена ни одной недостойной мыслью.

А успех и популярность лютеровского перевода были действительно огромны. По признанию самых непримиримых врагов реформации – католических богословов, «даже сапожники, женщины и другие необразованные миряне, которые лишь недавно постигли основы грамотности, читали охотно эту книгу, как будто она была источником высшей мудрости. Сторонники Лютера носили ее с собой и учили наизусть. Тем самым за месяц они так усваивали догмы, что осмеливались спорить по вопросам веры не только с католиками из мирян, но и с монахами, священниками и даже магистрами и докторами»[68]68
  Гухман M.M., Семенюк Н.Н., Бабенко И.С. История немецкого литературного языка XVI–XVIII вв. M., 1984. С. 51–52.


[Закрыть]. «Lutherus linguae Germanicae parens, sicut Cicero Latinae» («Лютер – отец немецкого языка, так же как Цицерон латинского») – таково было мнение подавляющего большинства и современников, и потомков о роли, сыгранной созданным им переводом Библии. А сам «доктор Мартин», полемизируя с противниками, не без сарказма отмечал, что и они осваивают норму родного языка по его книге, хотя и не благодарят за это самого Лютера. Так обстояло дело, например, с двумя католическими антагонистами Реформации Элцером и Экком, пытавшимися противопоставить Библии Лютера собственные версии. Лютер уличал их в прямом плагиате, не без сарказма указывая, что благодаря им Библия Лютера читается под именем его врагов.

О всенародном признании лютеровского труда свидетельствует и тот факт, что многие слова и выражения из него стали крылатыми и вошли в сокровищницу немецкого языка. Схожим образом обстояло дело и с другим предприятием «доктора Мартина» – обработкой басен Эзопа, которые Лютер стремился сделать по-настоящему понятными и доступными, часто прибегая к таким средствам, как народные поговорки и пословицы, рифмованные изречения и т. п. Таким образом достигалось приближение их к немецкой фольклорной традиции, к басням и сказкам, рассказываемым в кругу семьи.

К сказанному можно добавить, что деятельность Лютера была по достоинству оценена не только его соотечественниками. Характеризуя значение, сыгранное переводом Библии для развития немецкого литературного языка, М.В. Ломоносов уже три с лишним столетия спустя подчеркивал: «Немецкий язык на то время был убог, прост и бессилен, пока в служении употреблялся язык латинский. Но как немецкий народ стал священные книги читать и службу слушать на своем языке, тогда богатство его умножилось и произошли искусные писатели. Напротив того, в католицких областях, где только одну латынь, и то варварскую, в служении употребляют, подобного успеха в чистоте немецкого языка мы не находим»[69]69
  М.В. Ломоносов. Избранная проза. М., 1980. С. 395.


[Закрыть].