Текст книги "Рассказы разных лет"

Автор книги: Георгий Байдуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

КИНЖАЛ И БУРКА

Уходил 1937 год. Жителям одной шестой части планеты предстояли первые выборы в Верховный Совет Союза ССР. Это огромной важности шаг на пути дальнейшей демократизации жизни страны и вовлечения ее граждан в более активное участие в руководстве политическими, социальными и экономическими делами на всех уровнях управления страной, впервые строящей социализм.

Мы, летчики-испытатели авиационного завода, работаем с утра до вечера, летая на экспериментальных, опытных и серийных самолетах. Я возился с очередной модернизацией самолета конструкции бригады А. А. Архангельского, входившей в состав конструкторского бюро Андрея Николаевича Туполева. Самолет носит название АНТ-40. Но строевые советские военные летчики его называют СБ, что означает скоростной бомбардировщик, а испанские пилоты республиканцев нашу машину называют более ласково: «катюша».

Именно в этот период мне прислали просьбу дать согласие баллотироваться на выборах в Совет Национальностей Верховного Совета СССР от Дагестанской АССР.

Вот тебе загвоздка! Мои родные омские избиратели настаивают на том же самом!

Многие мне говорят: «Дагестанцам нужен джигит с мировой славой. Там довольно сложная обстановка сейчас. Если приглашают горцы, то следует просьбу их уважить…»

Видно, не судьба мне избираться в Омской области. И я стал изучать Дагестанскую республику. Прежде всего взял карты и понял – зовут меня люди, живущие в аулах, на вершинах многочисленных гор и хребтов, где трудно найти аэродром для посадки современного скоростного военного самолета, а в узких долинах почти не видно селений – там серебрятся бешеные потоки рек.

Думаю: «Вот так страна – гора на горе! Как заберешься в ее центральную часть?»

В свободное время хожу в библиотеки, ищу специальную литературу о Дагестане, обращаюсь в Исторический музей, Музей Революции. Наконец встречаюсь с изумительным человеком – большевиком, секретарем Дагестанского обкома ВКП(б) Максимом Федоровичем Сорокиным. Он рассказывает мне много интересного о Дагестанской республике. Сорокин похож на горца – черноволосый и черноглазый, красивый, энергичный. Спрашиваю его: «Вы местный житель?» Отвечает со смехом: «Лезгинку танцевать умею, на коне гарцую, а всех языков республики еще не освоил…» – «А что, у вас многоязычие?» Искрящиеся юмором глаза смотрят на меня так, что мне кажется, я задал глупый или весьма элементарный вопрос. «Что вы смеетесь? Я же ни черта не знаю о Кавказе, кроме его Эльбруса, Казбека да причерноморских курортов и прикаспийской береговой линии».

Максим Федорович успокаивает: «Это уже порядочный объем знаний, но совершенно недостаточный для познания Дагестана».

Разговор этот состоялся в гостинице «Москва».

И с тех пор с Сорокиным у нас завязалась дружба до самой его смерти.

Поговорив с товарищем М. Ф. Сорокиным, почитав некоторую литературу, рекомендованную знатоками Дагестана, я задумался: что же нужно сделать вначале для установления надежного и искреннего контакта с людьми неведомой мне страны?

Особенно удручала отсталость в культурном развитии и огромное влияние различного вида религий, в особенности фанатичного ислама, на многонациональную республику.

А по словам первого секретаря Дагестанского– обкома М. Ф. Сорокина, старинные исламские обычаи к 1937 году еще далеко не искоренены и уничтожить их не так просто. Нужен особо умелый, осторожный подход к переоценке древних, устаревших, вредных обычаев, еще царящих в некоторых семьях многонационального, свободолюбивого и гордого Дагестана.

Конечно, я послушал совет М. Ф. Сорокина, сходил в ЦК ВКП(б), посоветовался, снял свою кандидатуру для избрания в депутаты от родной Омской области, направив согласие в Дагестан.

А что делать дальше? Ехать в Махачкалу поездом, лететь ли туда самолетом или сесть в центр Ботлих-ского избирательного округа, прямо в горах?

Думал, думал и пошел к директору авиационного предприятия, где я работал испытателем экспериментальных и опытных самолетов, одновременно выполняя функции шефа-пилота коллектива летчиков-испытателей завода.

Озабоченный повседневными и перспективными проблемами многотысячного коллектива, руководитель взглянул на меня настороженно. Я подумал: «Никогда не встречает директор шефа-пилота с распростертыми объятиями, всегда думая, что на аэродроме «что-то стряслось», скорее всего разбили машину…»

Учитывая решительный характер своего начальника, сразу перешел к делу: «Вы уже знаете, что меня зовут к себе дагестанты на выборы. Дайте мне на несколько дней СБ!» У директора на лице появилась обычная улыбка жизнерадостного, энергичного человека. «Для какой цели?» Разъясняю: «Уверен, многие горцы в глаза не видели самолета, тем более такого, как АНТ-40». – «И что из этого следует?» – спрашивает удивленно мой начальник. «Как что? Во-первых, всем исламским священнослужителям покажем, что они обманщики, а их правоверные увидят и поймут, какова «катюша», помогающая республиканцам Испании бороться против контрреволюции, против гитлеровской авиации и самолетов Франко…» – «Ты прав! Многие не знают силу настоящей социалистической индустриализации… Молодец! Давай! Только будь осторожен – там мало аэродромов, насколько мне известно…»

Условившись, что я улечу дня через три-четыре, не стал обсуждать аэродромную проблему, подумал только, что директор, видимо, имеет в виду небольшой Махачкалинский аэродром.

А замысел был, может быть, рискованный, но имеющий логику – СБ должен сесть в горах, где-то на отрогах Большого Кавказского хребта, тянущихся вдоль Андийского или Аварского Койсу, притоков реки Су-лак, впадающей в Каспийское море.

С воздуха опытный пилот найдет местечко приземлиться, а скорее всего пригориться где-либо вблизи населенного пункта – районного центра или просто аула.

Итак, решено – лечу в Дагестан, в горы, на СБ. Истинный замысел знает только бортмеханик Максимов: «Будешь сидеть в заднем отсеке стрелка-радиста. Впереди, на месте штурмана, никого не будет. Опасаюсь убить человека. Садиться будем, возможно, в горной местности. Поэтому штурмана и не берем… Летим ты да я». Показываю карту и спрашиваю «Боишься? Не лети! Не обижусь. Только честно…» Максимов смотрит на карту и смеется: «Давай, командир, на Эльбрус прямо, а то как-то несолидно, если сядем на берег Каспия…» – «На Каспий мы не покажемся – от Кизляра пойдем на Ботлих, а там посмотрим. В Махачкалу – только при крайней нужде – может, облака или туманы закроют наши пункты… Скорее всего Хунзах подойдет…»

Максимов внимательно смотрит на карту: «Хунзах вроде и мне кажется сподручней… Что-то я о нем читал: у Толстого или у Пушкина, а может, и у Лермонтова…» – «Ну и хорошо, что читал великих, а мы с тобой посмотрим Дагестан с неба, где живут выдуманные «вездесущие и всевышние».

Максимов готовит самолет к вылету и серьезно мне говорит: «Я, Георгий Филиппович, хотя и крещеный, как и ты, но ни в бога, ни в черта не верю. Помню всю жизнь определение религии Лениным: «опиум для народа». Отвечаю: «Прав, Максимыч. Вот и летим затем, чтобы открылись глаза у отставших и некрепко верующих в Советскую власть!» Максимов смеется и докладывает: «К полету все готобо».

…Хороший солнечный день. Моторы вращают усердно два тянущих воздушных винта, и наша «катюша» летит в сторону Дагестана. В полете обмениваемся с Максимовым только шутками, так как все «болтики», «шплинтики» и «винтики» самолета и его двигателей работают нормально.

Нам повезло – мы видим седые шапки гор: в дымке Казбек и отчетливо – Динлос Мта, левее торчит ледник четырехкилометровой высоты, покрывающей гору Богосского хребта, перпендикулярно уходящего на северо-восток от Большого Кавказского.

Сбрасываю кислородную маску и круто снижаюсь через Мехельта к Ботлиху. Слышу Максимова: «Надо же нагородить такое!.. И вдоль и поперек, да все скалистые и зубастые, как акульи зубы…» И тут я замечаю, что он тоже снял маску. «Почему снял без разрешения?» Максимов в ответ: «Командир! Высота уже четыре тысячи – мне приятно без кислорода. Сушит, окаянный, носоглот1-ку… Не ругайся…» – «Спирт поменьше употребляй, тогда и кислород будет вкуснее… Пойдем смотреть Ботлих… Снижаюсь…»

Механик молчит. Я его понимаю – его наверняка угнетает взбудораженная, всклокоченная земля, вспученная гигантскими извержениями.

Ботлих не понравился – приткнуться на самолете негде.

Поворачиваю южнее, к Агвали, но тоже не нахожу подходящего для посадки места. Беру курс на Хунзах. Кажется, тут не так перекорежена земля. Это подметил и мой опытный механик: «Здесь, видимо, аллах отдыхал и не успел здорово испортить лик земли…»

Думаю, зоркий человек Максимов, и отвечаю: «Вижу одно местечко, да каменюга в центре… А на бога не гневайся, взгляни, какие здесь цветущие долины…»

Запомнив на вершину более или менее плоское место, отваливаю от Хунзаха к Губину и, не найдя там ничего хорошего, прошел над Карадахом к Унцукулю. Слышу Максимова: «Пожалуй, лучше площадка с ка-менюгой…» Я в душе рад, что мой спутник согласен с моим выводом, отвечаю: «Да, нужно тщательно посмотреть местечко у Хунзаха. Смотри и ты Максимыч, внимательно…»

И вот снова Хунзах, Та же возвышенность, одна часть которой имеет пологую выемку. Хватит или не хватит длины впадины для пробега, учитывая высоту, где воздух менее плотный и поэтому посадочная скорость будет значительно выше, чем на уровне моря?

Садиться поперек впадины совсем опасно – мал размер и рельеф совсем неподходящий.

Спрашиввю механика: «Ну как, Максимыч? Маловато?..» Длинная пауза: «Конечно, нет комфорта…» Думаю, сомневается спутник, а ведь за его жизнь я несу ответственность. «Максимыч! Внимательно гляди влево, на камень. Если немного промажем или бежать будет «катюша» с бешеной скоростью, то ты не беспокойся, впереди нас встретит подъем!..

Механик сдержан: «Дело хозяйское. Раз решил – садись, а за меня не бойся…»

Вот так Максимов! Молодчина! И я захожу на посадку. Начальную часть выемки прохожу с наименьшей скоростью, почти во втором режиме. Самолет парашютирует. Чтобы не потерять скорость и не упасть на крыло или ткнуться носом в каменную гору, двигатели работают почти на полной мощности.

…Высокую часть проскочили. Я приближаюсь к поверхности, где господствует небольшой, но смертельно опасный камень… Слышу в переговорное устройство: «Не бойся каменюги. Проскочит левее…»

Значит, Максимов смотрит в оба… Но самолет сильно парашютирует, и я могу так крепко плюхнуться на каменистое ложе, что сломаются стойки шасси. Двигаю сектор газа вперед до отказа и выжимаю максимальную мощность мотора… Мой воздушный конь пулей мчится мимо камня. Я выключил моторы, оставив лопасти воздушных винтов на максимальном угле атаки. С предельной силой нажимаю на педали тормозов. Но резвая «катюша» все же немного забралась на противоположный склон.

Отпускаю тормоза, и самолет пополз назад… Этого еще не хватало! Вновь нажимаю на тормоза. Механик догадлив: «Держи, командир, на тормозах! Я выскочу и подложу камни под колеса, чтобы не скатилась наша колымага».

Нравится мне этот спокойный и добрый человек, отлично знающий свое дело. Его ничем не удивишь.

Вскоре слышу: «Егор Филиппыч! Слезай, приехали», – зовет меня Максимов. Отпускаю тормоза, а «катюша» замерла, словно испугавшись нагромождения гор.

Улетая в Дагестан, я попросил секретаря директора завода дать телеграмму в Махачкалу М. Ф. Сорокину, надеясь, что секретарь обкома успеет предупредить районы о моем полете.

И правда, пока мы осматривали свой СБ, убирали камни из-под колес, выводили машину на ровное место, перед нами возникали люди – красиво одетые джигиты на лошадях, женщины, укутанные в покрывала, и вездесущие любопытные ребятишки.

Горцы и горянки смотрели не на нас с Максимовым, а на самолет. Сначала они ходили вокруг него издали, затем приближались, трогали руками и с удивлением кивали головами, переговариваясь на непонятном нам языке. Некоторые горянки держали лица полуоткрытыми, у других настороженно видны были лишь глаза.

Мы стояли в стороне, внимательно рассматривая площадку, чтобы определить, сможем ли взлететь. Вот главное, что нас теперь интересовало.

– Ты, Максимыч, иди к самолету, может, найдутся любопытные и станут задавать вопросы по-русски. А я взгляну на пропасть, где кипит Аварское Койсу. Может, в ту сторону и взлетим?

Пришлось шагать долго, но на пути догнал меня джигит на красивом скакуне. Горец спрыгнул с лошади и, подавая руку, сказал:

«Я из райкома. Секретарь уехал в Махачкалу. Добро пожаловать! Никто не думал, что можно к нам прилететь..»

Я засмеялся: «А вы недовольны этим?» – «Наоборот! Сейчас начнется такое, что вы себе и представить не сможете… Вас ждут горцы! Уже наш горный телефон от аула до аула известил, что вы прилетели в Хунзах. Горцы наверняка все бросились к нам… Они будут посещать вас и ваш самолет несколько дней…»

Я был удивлен: «На такую почетную встречу мы не рассчитывали!» – «Как же можно, товарищ Байдуков?

Поймите, что жители вашего избирательного округа не видели ни живого летчика, ни современного советского самолета!.. Улетать нельзя. Уже в Махачкалу передали. Может, приедет и секретарь обкома, а что касается ближайших районов, все обязательно прибудут… Так что улетать придется через несколько дней. А камень срубим, уберем…»

До поздней ночи подходили и подъезжали горцы к самолету, а мы с Максимовым рассказывали, что этот скоростной бомбардировщик – произведение второй пятилетки социалистической индустриализации нашей страны.

На следующий день стали прибывать из дальних районов. Из Махачкалы приехал Максим Федорович Сорокин.

Видя искренний интерес к нам и нашему АНТ-40, я шепнул своему спутнику: «Максимыч! А что, если мы предложим им полетать?..» – «Многого хочешь, командир! Ведь и так-то еле-еле ты приткнулся… Нужно ли испытывать свою судьбу и судьбу этих наивных, верящих в аллаха?» – «Судьба человека не в руках аллаха или его пророка Мухаммеда, а в твоих и моих… Зарулим на склон, и я уверен, что «катюша» оторвется до противоположного склона. Сделаю кружок, другой, а посадку совершу уже получше, ведь каменюгу сбрили, как ножом…»

Максимов подумал и сказал: «Готовлю машину к старту…»

Я объявляю: «Товарищи! Могу сделать два ознакомительных полета с двумя пассажирами в каждом. Есть желающие?..»

Джигиты долго о чем-то спорили, затем подошли две пары: старик с мальчиком и два горца средних лет.

Я взлетел первый и второй раз с предельным напряжением, а посадки производил уже с некоторым навыком. Летавшие были в восторге.

Несколько дней мы удовлетворяли любопытство горцев к самолету. За это время партийные и советские работники организовали предвыборные митинги и встречи избирателей с кандидатом для избрания в Верховный Совет СССР. Кроме этого, Максим Федорович Сорокин настоял на том, чтобы я поездил по избирательному округу и там провел бы встречи с остальными избирателями, особенно со стариками и женщинами, которые по ряду обстоятельств не смогли приехать в Хун-зах, к месту посадки самолета.

Но как добираться? В некоторые районы можно на автомашине, а в иные только на лошади. И тут выяснилось, что я не такой уж плохой кавалерист. А когда мне пришлось появляться в аулах в седле, горцы срочно сшили черкеску, бурку, папаху, башлык и вручили мне вместе со старинной саблей отменной стали и двумя кинжалами, как носят даргинцы. Нужно было учесть, что мы сели в Хунзах, где живут аварцы, а их джигиты носят по одному кинжалу. Поэтому от второго кинжала отказался, объясняя всем: «С одним кинжалом не справлюсь, куда уж мне сразу два..»

В одном селении я заметил пару: горец и горянка что-то говорили друг другу и смеялись. Женщина не загораживала, как все, красивое молодое лицо, не скрывала веселого настроения. Я подошел к ним и спросил: «Как живете? Можете ли показать свой дом, свою саклю?» Горянка, вскинув голубые глаза на мужа, довольно четко ответила на русском языке: «Будем рады принять высокого гостя…» Мужчина тоже улыбался, кивая головой в знак согласия.

В сакле чисто. Земляной пол покрыт ковром, на котором сидит мальчик в кавказской папахе, хотя ему еще нет года. Но самое ужасное, что поразило: в руках малыша кинжал, окровавивший его ручонки.

Спрашиваю: «Да разве можно давать ребенку такое острое оружие? Он весь в крови…» За столом сидит пожилой человек. Вынув изо рта трубку, он сказал неторопливо, солидно, по-русски, хотя с очень большим акцентом: «Разве будет джигит, если он с малых лет не привыкнет к кинжалу?..»

Красавица мамаша подтверждает: «Уже третий день сынок осваивает премудрости джигита… Скоро постигнет…»

Обращаюсь к секретарю обкома. Максим Федорович смеется: «Горцы рано приучают детей к оружию… Таковы у них обычаи».

Здороваюсь со старшим, сидящим за столом, и осматриваю саклю. Спрашиваю: «Что это за плеть висит на стене у дверей?» – и тут же замечаю, как смутился молодой муж. Жена взяла малыша на руки и скрылась за занавеской. Хозяин поясняет: «Жена учить мал-мало…» Тут же из-за занавески выскакивает хозяйка. Она уже сняла темное ситцевое покрывало и предстала перед нами неописуемой красавицей. Держа на руках умытого черноглазого сына, говорит: «Кому первому достанется от этой плети, еще неизвестно. А чтобы не было соблазна, возьмите ее себе».

Встал из-за стола старик, сказал несколько слов молодому мужу и, сняв плеть со стены, подарил мне.

Пытаюсь выпутаться из неловкого положения: «Извините, что нарушил ваши обычаи…»

Женщина с ребенком отчеканила: «Они еще тысячу лет будут пытаться жить, оберегая старые обычаи… Этого нельзя допускать! А я буду бороться со злом, затоптавшим женщину…»

Я спросил красавицу: «Вы где учились?» – «В Москве. Я педагог. Преподаю русский язык и математику…»

Теперь все прояснилось. Я беру ее руку, целую и благодарю за хороший подарок. Она краснеет, муж ее и отец улыбаются…

…В селении Ахвах очередной митинг. Теперь я полностью одет как джигит. Это населению «страны гор» видимо, очень нравится. Правда, под седлом у меня не такой уж резвый скакун… Думаю, это указание дал М. Ф. Сорокин, чтобы не слетел с лошади и не разбился кандидат в депутаты…

После митинга в толпе людей примечаю средних лет мужчину, знакомлюсь. Его зовут Зархи. Отвечает на мои вопросы только положительно. По его словам, у него все «карашо».

В разговоре выясняется, что Зархи, вступая в колхоз, сдал весь имевшийся скот и сельскохозяйственный инвентарь.

Уточняю количество отданного в колхоз добра и понимаю: он был бедняком из бедняков.

Коллективизация была в разгаре. Еще в Москве мне секретарь обкома открыл некоторые ее изъяны: кулачье отдавало столько же, как и бедняки, по принципу: «все поровну». Думая об этом, я попросил хозяина дома прежде всего показать свои ларцы, где хранятся кукуруза, ячмень, горох и другие злаки.

Жалкая картина предстала передо мной: в отсеках ларя было почти пусто.

Спрашиваю: «Скажите, товарищ Зархи, сколько у вас человек в семье?» – «Со мной семеро…» – «Так как же вы прокормите всех? Или они у вас все взрослые?» Кто-то отвечает за него, так как он плохо понимает мой вопрос: «Старшему сыну 10 лет, старшей дочери – 8, а остальные – мелочь…»

Закрываю его лари и вхожу в саклю. Словно в детском саду – визг, смех, плач. На земляном полу старая бурка. На ней маленькие, а постарше сели за стол. Хозяйка дома и мать семейства, изможденная и высохшая женщина лет 35, держит на руках грудного и смотрит на нас с подозрением и даже неприязнью. Она по-русски ничего не понимает. Мне ее очень жалко: у нее чрезвычайные трудности и неразрешимые проблемы с утра до позднего вечера.

Попрощавшись, вышли из сакли. У порога все же добиваюсь искреннего ответа на вопрос: «Ну как же он все 'же выкручивается, чтобы накормить и одеть такое семейство?»

Бедняга тихо ответил: «Друзья выручают!..» Ответ насторожил меня: «Какие друзья и чем они вам помогают?..» Горец молчал, похлопывая по голенищу правого сапога плетью, хотя коня своего у него нет давно.-

Секретарь обкома М. Ф. Сорокин понял, что'я задеваю самые слабые струны жителей селения Ахвах, машет кому-то рукой. Вскоре подходит пожилой горец в бурке и с посохом. Он мне говорит: «Ты не удивляйся, наш будущий депутат! Мой сосед живет не колхозом, который настолько слаб, что от него доходов не скоро дождешься… После работы в колхозе Зархи идет батрачить к богачам, так как их взносы в колхозное хозяйство были мизерны, а дворы их полны скота и в ларях горы зерна. Вот у них он, как и я, батрачит и тем перебивается с хлеба на воду…»

Максим Федорович Сорокин подтверждает: «Процесс коллективизации далеко не завершен. Встречаем сильное сопротивление богачей, духовенства…»

В Хунзахе я познакомился с очень интересным человеком – поэтом Гамзатом Цадаса. Это отец нашего Ра-сула Гамзатова, великого аварского поэта, стихи которого знает не только Советский Союз, но и весь мир.

Из бесед с Гамзатом Цадаса я узнал, как в Тимир-ауле кулаки в 1929 году избили представителей райисполкома и райкома ВКП(б), как в Верхнем Казанице они угнали в горы всех лошадей, чтобы они не достались колхозу, как убили серетаря Касументского райкома ВКП(б) Герейханова, парторга и председателя сельсовета в ауле Каканура, а в 1931 и 1932 годах их жертвами по наветам мусульманского духовенства стали 32 горянки-общественницы.

Тогда я впервые услышал, что Герой Советского Союза Сигизмунд Александрович Леваневский в годы гражданской войны воевал в горах Дагестана при подавлении контрреволюционных банд имама Гоцинского, действовавшего по указке иностранных покровителей. Уже в то время Леваневский командовал батальоном, о чем он не рассказывал мне в 1935 году, когда мы вместе с ним готовились к перелету на АНТ-25 в США. Интересно, что батальон Леваневского начинал путь из Буйнакска, входящего в состав Ботлихского избирательного округа. Вот тебе на, сюрприз! Прошлое Си-гизмунда Александровича перекрестилось с моим избирательным периодом в Дагестане.

В конце концов секретарь обкома сказал: «Ну что? Может быть, хватит на первый раз? Отпустим товарища Байдукова джигитом…»

Мы стартовали с Максимовым уже по убранному каменистому полю в сторону Аварского Койсу, спикировали в ущелье, а затем, набрав более 5000 метров, еще раз осмотрели красивый и суровый край хребтов и высоких вершин.

Только когда остался позади Дагестан, услышал грустный голос Максимова: «Бедный край достался тебе, командир! Очень бедный… Помогать, тебе придется».

Меня избрали депутатом, и я стал втягиваться в повседневные заботы жителей ДАССР.

Последующие свои поездки к избирателям начинал всегда из столицы Дагестана Махачкалы.

В республике часто возникали различного рода эпидемии, и мне пришло в голову построить в одном районном селении баню. При поддержке обкома ВКП(б) и совнаркома республики это важное, как мне казалось, дело было закончено успешно. Проверял работу этого необычного для горцев сооружения дважды, наслаждался парной и чистейшей водицей из горного ручейка. Но каково было мое состояние, когда, приехав в третий раз в селение, обнаружил, что окна выставлены, медные краны и трубы разворованы, а из здания неслись зажигательные песни цыганского табора, остановившегося на ночлег.

…Еще печальнее закончилась затея с восстановлением давно заброшенного госпиталя в районном поселке центральной части горного Дагестана. Были сделаны прекрасные палаты, отличная хирургическая, и две девушки, окончившие медицинский институт, приступили к работе.

Но здесь исламское духовенство поработало похлеще, чем с баней. Однажды привезли на арбе горца с аппендицитом. Нужна была срочная операция. Врачи подозревали, что они имеют дело с гнойными аппендицитом. Стояла жара, и уличная пыль могла легко добраться до операционной. Девушки проверили, все ли готово к ответственному моменту. В это время вбежали несколько горцев и потребовали, чтобы операция велась на улице, на глазах всех жителей поселка. Все попытки молодых врачей остановить горцев были тщетными. Горцы сами потащили больного на улицу.

Врачи понимали, что операция под открытым небом, в пыли означает почти верную гибель, но горцы настаивали на своем. А с улицы доносились голоса десятков разгневанных джигитов. Оперированный скончался на глазах фанатиков. Когда подоспела милиция, больницу разгромили, одну девушку-врача покалечили, другая чудом спаслась от озверевших безграмотных людей.

Такие неудачи меня страшно удручали, а Максим Федорович Сорокин говорил: «Ты летчик, человек военный, не должен опускать руки. В Дагестане на миллион мусульман несколько тысяч душеприказчиков ислама, одного из серьезных идеологических врагов социализма… Помни, что надо новое вводить в бедных, безграмотных горных аулах с согласия старейшин и привлекать молодежь».

…Лето 1938 года. Я проезжаю через районный центр. Сегодня здесь большой базар. У секретаря райкома ВКП(б) сидят человек десять. Завязался разговор. Просят нажать на Наркомат связи СССР, нужны шесть тонн проволоки для радиофицирования селений. В этот момент вбегает горец с пистолетом и с ходу прячется под столом секретаря райкома.

Секретарь, могучий в плечах, в черкеске и папахе, осмотрел всех жгучими темными глазами, сказал мне: «Ах эти кровники!» Но я не понял: «Что случилось?» Секретарь райкома открыл ящик стола, достал длинноствольный маузер и положил на колени. «Сейчас вы поймете нравы ваших избирателей, которым прадеды, деды и отцы завещали кровную месть… Сегодня базар. Удобный случай встретиться…»

Не окончились еще объяснения, как в комнату влетели два вооруженных горца, крича: «Где он, мертвец?»

Секретарь райкома переложил с коленей на стол свой маузер и сказал резко: «Вот как коммунисты преподают друг другу старые мусульманские заветы, забывая об учении Ленина…» Затем вскинул маузер и крикнул: «Вы куда вломились? Оружие на стол!..» Незваные гости оглянулись и увидели, что все члены бюро райкома успели наставить на них револьверы. Деваться некуда. Они со злом и ненавистью положили оружие на стол секретаря, который спокойно сказал: «Не знаю, кого вы хотели пристрелить, но этого мы вам не простим. Вы не партийцы, не ленинцы! Вас слишком рано приняли в партию… Убирайтесь отсюда!»

Гневные, возбужденные горцы кричали: «Как ты, секретарь, можешь прятать негодяя? Все видели, что он бежал сюда!.. А ты пистолеты отобрал, из партии обещаешь выгнать…» – «Повторяю: из партии вас исключит своя организация или партийная комиссия. Ну какие вы коммунисты, подумайте?» – «Ему можно было убить нашего брата, а нам ты не даешь наказать кровника…» – «Вот вас и того кровника, за которым вы гнались, все равно исключим из рядов партии, от которой вы хотели получить одно лишь право: право ношения оружия. Предупреждаю, кровников будем судить беспощадно!.. Отправляйтесь отсюда!»

Когда все ушли, секретарь вытолкнул ногой из-под стола спрятавшегося. Горец поднялся и стал вкладывать наган в кобуру.

Секретарь вышел из-за стола, вытащил у него пистолет и сказал: «Ты почему не признался своей партийной организации, что убил человека по запрещенным Советской властью законам кровной мести? Считай, что ты не член большевистской партии. Коммунисты убийцами не бывают!»

…Помню 15 июня 1938 года. Жаркий солнечный день. Еду по извилистой горной дороге на автомашине. Внизу, в долине, прекрасные сады. Вижу много работающих женщин и думаю, а где же джигиты? На пути красивый, аккуратный аул. Шофер просит разрешения остановиться – залить воду.

Выхожу из автомашины. Среди раскаленной тишины слышу, гармонь играет лезгинку, а сам думаю: «Как же так? Кто может танцевать? Старики? Дети? Ведь женщины работают в саду».

Через пять минут видим идиллическую картину: в черкесках мягкого бежевого цвета, с кинжалами, в папахах и в мастерски расшитых сапогах танцуют в кругу пять молодых джигитов. Возле белой сакли на длинной скамье сидят еще пять мужчин. И надо же, на гармошке этим лоботрясам играет женщина средних лет. На ней красивый платок, щеки пылают, глаза горят, но на танцы мужчин она не смотрит, самозабвенно, мастерски, тонко, с переливами играет лезгинку.

Мы подсаживаемся на лавку. Рядом со мной оказывается молодой паренек, на правом боку у него пистолет. Видимо, комсомольский активист.

Обращаюсь к спутникам: «Это что? Правило? Женщина работает, мужчина пляшет?» Один мне объясняет: «Пережиток! Вредный, но трудно с'ним бороться… Джигиты. Да еще холостяки!» Опять я сталкиваюсь с несправедливостью…

Но, честно признаюсь, джигиты здорово пляшут! Сколько грациозности и в то же время дерзости, ловкости и силы в этих танцах жителей далеких высокогорных аулов! Пожалуй, им позавидует любой профессионал, любой артист.

Говорю обкомовцу: «Красиво, но некстати. Нелепо!» Он соглашается со мной.

В этот момент на склоне горы вижу медленно двигающуюся фигуру. Вскоре становится ясно, что спускается человек с каким-то грузом. А еще через 20 минут вижу старенькую сед^ю женщину, навьючившую на себя большую охапку хвороста. Она проходит совсем близко от танцующих, не обращая на цих внимания.

Я спрашиваю рядом сидящего с наганом на боку молодого горца: «Кто эта старая женщина?» – «Мой мать…» – отвечает активист. «Так почему вы не сходили за хворостом? Почему, наконец, последние метры до сакли вы не донесете хворост?!»

Молодой человек даже вскочил от изумления и громко закричал: «Авторитет, товарищ Байдуков! Авторитет!..»

К сожалению, война с белофиннами в 1939–1940 годах, а затем Великая Отечественная 1941–1945 годов оторвали меня от очень интересных, необычных людей – моих избирателей.

Прошло много лет. Дагестанская республика в иачале 1981 года отпраздновала свое шестидесятилетие. Яне смог побывать у них на торжестве. Однако дагестанцы настойчиво меня приглашали, особенно упорно добивался этого республиканский комитет телерадио.

В конце концов я пошел на нарушение запрета врачей летать. Рассуждаю: «В прошлом году слетал в США, а почему не слетать в Махачкалу на Ту-134?»

В самолете пассажиров полным-полно. Здесь малыши, женщины, мужчины разного возраста и национальностей. Но не вижу никого в черкесках! Изредка виднеются только папахи… А где же джигиты с кинжалами? Белоснежные рубахи и добротные костюмы. Интересно, каким стал Дагестан сейчас?

Через два с половиной часа полета мы садимся в Махачкале.

Хорош старый аэропорт, но мал. Рядом строится новый. Огромный парк самолетов и вертолетов. После очень сердечной встречи на дагестанской земле сразу из аэропорта поехали в Дагестанский обком партии.

Магомед-Салам Ильясович Умаханов, первый секретарь обкома, встает из-за стола, и мы знакомимся. Умный, образованный и опытный руководитель Дагестанской партийной организации, он производит приятное впечатление. Он предугадал, что меня сразу же потянет в горы, куда я впервые прилетел 44 года назад и где началось мое знакомство с многонациональной страной, отстававшей на много веков от цивилизованного мира.