Текст книги "Рассказы разных лет"

Автор книги: Георгий Байдуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

– Товарищ комкор, в вашу академию да еще на инженерный факультет я попал после неоднократных обращений лично к начальнику ВВС РККА.

– Да что вы горюете? Перелет займет у вас лето, а потом, я надеюсь, вернетесь к нам и продолжите занятия. Из списков академии мы вас не исключаем, а просто командируем.

– И все же обидно – никто даже не предупредил меня.

– Видимо, вас рекомендовал комбриг Залевский? – сказал комкор.

– Возможно. Именно он был моим ярым противником поступления на инженерный факультет. И только узнав, что на инженерный будет очень большой конкурс, Адам Иосифович Залевский сказал Я. И. Алкснису: «Пусть этот дурень попробует посоревноваться со студентами. Как пить дать – провалится и придет в бригаду НИИ ВВС на испытательную работу». Это он все говорил начальнику ВВС при мне.

А. И. Тодорский, очевидно, понимая, что его подопечный попал неожиданно в сложную ситуацию, мягко сказал:

– Ничего. Присядьте. Успокойтесь. – Порывшись в стопе бумаг, лежавших на столе, подал мне небольшого формата бумагу.

Я прочитал предписание, датированное 14 марта 1935 года.

«Слушателю Военной воздушной академии РККА

тов. Байдукову

С получением сего предлагаю Вам поступить в подчинение тов. Леваневского для выполнения особого задания. Начальник Управления ВВС РККА

А л к с н и с».

Мне стало ясно, что никто и ничто создавшегося положения теперь уже не изменит, расписался на выписке из постановления СТО, встал из-за стола.

Тодорский, внимательно следя за мной, заметив перемены на моем лице, спросил:

– Значит, все ясно?

– Так точно! – ответил я уверенно.

– Ну, что же, желаю вам успеха, а в академию еще вернетесь! Повторяю: из списков вас не исключаем. Вы наш человек… – сердечно закончил комкор, встал из-за стола. Прощаясь, задержал мою руку в своей, более строго добавил: – Прошу вас сегодня же явиться к товарищу Леваневскому.

Ничего на это не ответив, я развернулся по-строевому и твердым шагом вышел из кабинета.

Навстречу торопливо шли озабоченные слушатели, а мне припомнился недавний экзамен по высшей математике, сданный весьма успешно. Завтра должен сдавать курс высшей физики. Как мне быть? Сдавать физику или бежать к Леваневскому? Как я ни боролся с собой, но в отделении о разговоре с начальником академии никому ничего не сказал и сразу уехал домой в Вадков-ский переулок, где у нас с женой была одна, но очень уютная комнатка в коммунальной квартире.

До поздней ночи я просидел за столом, перелистывая записи лекций, задачи и учебники по физике, пока жена не сказала:

– Гаси свет! Ложись спать, а то утром тебя не разбудишь.

Но напрасно опасалась жена – ранним утром я заявился в академию, чтобы своевременно построить отделение для осмотра.

Большинство имело уставший вид – свидетельство ночных стараний перед экзаменом. Но все были безукоризненно побриты и одеты, в хорошо отглаженных гимнастерках и брюках и в начищенных до блеска сапогах. Мне ничего не оставалось, кроме как объявить порядок сегодняшнего дня и пожелать отделению сдать курс высшей физики на «пять».

Ожидая вызова экзаменационной комиссии, я стал вспоминать вчерашний разговор с А. И. Тодорским, но когда мне предложили выбрать билет, то вновь Леваневский, и АНТ-25, и Северный полюс, и Сан-Франциско словно провалились сквозь землю. В билете вопросы были довольно знакомые, и я сразу попросил у председателя комиссии разрешения подготовить решения задач и тезисы ответов на доске. Экзаменаторы посмотрели на меня словно на умалишенного, а один из них сказал:

– Чего вы спешите? Садитесь, все обдумайте, подготовьте ответы, а потом уже к доске…

Я повторил просьбу. Комиссия насторожилась, председатель пожал плечами, но возражать не стал.

На большой доске я выписал условия и решения нескольких задач, а на малой сделал заметки для устных ответов. Конечно, эта торопливость мне не обошлась даром: кое-где спотыкался, иногда был озадачен поставленными неожиданно дополнительными вопросами и в результате – четверка. Я был доволен, но председатель не упустил случая громко сказать:

– Вас подвела профессиональная привычка решать все быстро, с ходу. А здесь следовало не торопиться, и вы бы заслужили более высокую оценку.

С экзаменами покончено, и можно немного расслабиться. Но начальник академии неожиданно громко сказал:

– Товарищ Байдуков! Подойдите ко мне!

Разговор с комкором А. И. Тодорским мне ничего хорошего не предвещал. Но Александр Иванович, к моему удивлению, протянул мне руку:

– Вы молодец! Все же сдали физику, – сказал ком-кор и, взяв меня под руку, вывел из класса и добавил: – Ценю, что хорошо владеете собой, но не терплю недисциплинированности!..

Мне было ясно – начальник академии напоминает о вчерашнем приказании. Я покраснел от стыда, но решил отразить наступление начальника и пробормотал:

– Товарищ комкор! Не смог узнать ни телефона, ни адреса Леваневского – справочные ничего не дают…

– Вот уж не ожидал, что вы такая размазня! Могли бы узнать у Ляпидевского или Доронина… Но я вижу, что вы не очень торопитесь исполнить объявленный вчера вам приказ. Ну-ка, пойдемте ко мне! Секретарь вам немедленно даст все сведения…

Действительно, стоило было только позвонить в секретариат начальника ВВС, как домашний адрес и телефон Леваневского были бы получены.

– Спасибо, Александр Иванович! Сегодня предстану перед своим пока что фантастическим командиром!

– Вот и отлично! Желаю вам успеха! – пожимая мне руку, говорил на прощание начальник академии.

Вернувшись домой, из рук жены я получил правительственный пакет, в котором было приглашение С. А. Леваневского прибыть к нему на квартиру в следующий вечер.

Сигизмунд Александрович сказал, что для полета меня рекомендовали А. В. Беляков, А. Б. Юмашев и сам Я. И. Алкснис.

Мне предстояло поучить инициатора перелета слепым полетам на самолете Р-5, самому изучить астрономическую и радиотехническую навигацию и в короткое время стать воздушным радиотелеграфистом высокого класса. Кроме того, я должен овладеть пилотированием АНТ-25 и испытать на нем и на Р-5 целый ряд новых приборов…

Стало ясно: дел чрезвычайно много, а времени мало. Но мы дружно взялись за неизведанные дела.

…Весной 1935 года часто стояли туманы, когда никто не помышлял о полетах. А мне и штурману Левченко нужно было быстрее испытать солнечный указатель курса нашей отечественной конструкции.

Прошло два дня, а туман стал еще плотнее, видимость снизилась до 100 метров. Наш самолет Р-5 с дополнительными баками стоял в полной готовности для выполнения задания.

С. А. Леваневский в тот день несколько раз звонил мне, допытываясь о наших намерениях. По тону разговора командира экипажа АНТ-25 можно было подумать, что он разочарован своим пилотом. Меня это немного задело, и я решил через час вылетать. Левченко только пожал плечами и пошел за маршрутной картой на Севастополь, а я, приказав механику готовить самолет, направился к начальнику центрального аэродрома Райвичеру, чтобы договориться о вылете.

С Райвичером мы были давно знакомы. Я рассказал ему, что собираюсь вылетать и прошу обеспечить линию огней направления взлета.

– Ты это серьезно? – удивился он.

– Нужно позарез! – ответил я твердо.

– Сегодня аэродром закрыт. Ты что, ослеп? Не видишь тумана?

– Мне обязательно нужно.

Начальник аэродрома тут же позвонил начальнику авиагарнизона и доложил о нашем споре.

Минут через двадцать в кабинете стоял такой шум, что от колебания воздуха туман на аэродроме мог запросто рассеяться и мы с Левченко спокойно бы улетели.

Но чуда не произошло. Туман сгущался, а два больших начальника рычали, смотря на меня как на врага.

Тут я вспомнил о мандате. Этот документ за подписью Алксниса предписывал всем авиачастям и аэропортам оказывать мне содействие при выполнении задания. Достал его из кармана гимнастерки и положил перед начальником авиационного гарнизона в чине комбрига, о котором говорили многие как о человеке весьма вежливом,

Комбриг бумагу досадливо отодвинул от себя.

– Что вы показываете бумажки, когда сами порете несусветную чушь, требуя, чтобы при этаком тумане вас выпустили в полет?

– Время, товарищ комбриг, заставляет…

– Два дня подождете и наверняка все сделаете.

Торопливость в авиации к хорошему не приводит, – назидательно сказал начальник гарнизона.

– Мне предоставлено право решать самому, – дерзко сказал я. И, видя, что комбриг, багровея от гнева, встает, добавил: – Вы все же взгляните на личное указание командарма.

Райвичер уже несколько раз проштудировал грозное удостоверение и протянул его начальнику авиагарнизона.

Комбриг, читая коротенький документ начальника Воздушных Сил, слегка побледнел, присел на стул и, посмотрев на меня, тяжело вздохнул:

– Пользуетесь правом, молодой человек, и думаете попугать старших по опыту командиров. Но я не могу разрешить самоубийства! – И, обращаясь к Райвиче-ру, попросил: – Соедините меня с приемной начальника Воздушных Сил.

Райвичер неожиданно сказал:

– Уверен: говорить с командармом на эту тему бесполезно. Его удостоверение красноречиво и категорично требует от нас содействия летчику.

Комбриг еще раз прочитал бумагу, встал, поглядел в окно, покачал головой и обратился ко мне:

– Понял: уговаривать вас бесполезно… Но ведь опасная погода, черт возьми! Вы это понимаете?

– Я прошу лишь провесить огнями линию взлета и удостовериться, что на ней никто не работает. А взлететь взлетим, не беспокойтесь, товарищ комбриг, – успокаивал я доброго командира.

Райвичер поддержал меня:

– Эти разбойники на все способны, товарищ комбриг. Я их знаю давно. Им ведь предстоит серьезное дело… Разрешите дать указания?

– Давайте! – отрезал начальник авиагарнизона Райвичеру и спросил меня: – Можете показать ваш самолет и новые приборы?

– Конечно! С удовольствием! – ответил я.

Старый летчик тщательно ознакомился с нашей машиной, новыми приборами, переговорил с Левченко и с механиком и не уезжал с аэродрома до тех пор, пока не установил, что мы благополучно стартовали и скрылись в туманной мгле.

…В нашей литературе подробно отражено, как Леваневский, Левченко и я в 1935 году готовились в полет из Москвы в США через полюс, как великий американский летчик Пост, пытаясь опередить советский экипаж АНТ-25, в спешке разбился на Аляске, врезавшись в красноватый берег реки Юкон при взлете на гидросамолете, при этом погубив своего друга Роджерса.

Тогда мне показалось странным, что самый талантливый и знаменитый летчик США Вилли Пост просил у нашего правительства разрешения после пролета полюса сесть в устье одной из крупнейших рек Сибири, не достигая при этом крупных пунктов Советского Союза.

После трагической неудачи американца экипажу Леваневского также не повезло. Из-за неполадок в маслопроводе, обеспечивающем работу единственного мотора АМ-34Р, нам пришлось вернуться с маршрута и ночью сесть на аэродром Кречевицы, расположенный между Ленинградом и Москвой.

Почти за двадцать часов несчастливого полета и после окончания его возникло множество вопросов, требующих обязательных и точно обоснованных ответов. К главным из них относились: почему вдруг из-под левого крыла появилась толстая струя масла? Из-за чего перерасход превышал норму во много раз? Почему при выключении навигационных огней в левом крыле АНТ-25 вспыхнули ракеты Холта (для освещения местности) и, развив температуру свыше 2000 градусов, прожгли лонжероны самолета, вывалились на землю и подожгли перкалевую обшивку крыльев, пропитанную бензином при сливе нескольких тонн горючего в воздухе перед посадкой самолета на аэродром Кречевицы? Третьей зловещей загадкой оказалось полное отсутствие аппетита у всех членов экипажа в течение трех суток.

Почему все это произошло, никто, в том числе члены правительственной комиссии и даже главный конструктор машины, ответить сразу не сумели.

У испытателя этой машины М. М. Громова ничего подобного не появлялось, а ведь он осенью 1934 года на АНТ-25 вместе с товарищами Филиным и Спириным в заключительном полете за 75 часов прошел 12 411 километров пути по замкнутому маршруту, установив новый мировой рекорд в этом классе.

Неужели переделки, произведенные на громовской машине, чтобы превратить АНТ-25 в арктический вариант, где-то что-то нарушили, а мы с Леваневским не смогли это обнаружить?

Политбюро ЦК ВКП(б) было очень обеспокоено нашей неудачей. На одном из его заседаний С. А. Леваневский ясно сказал, что АНТ-25 не годится для трансполярных перелетов. Для меня это было новостью…

После такого категорического заявления командира экипажа Политбюро предложило Леваневскому, Левченко и мне выехать в США и закупить там необходимый для полета через полюс самолет.

С грехом пополам я добился разрешения не ездить в США и радовался возможности продолжить учебу.

Проводив С. А. Леваневского и В. И. Левченко в командировку в Америку, сам направился к комкору Тодорскому, чтобы доложить:

– Вернулся для продолжения учебы.

Но каково было мое удивление, когда любезный Александр Иванович сказал мне:

– Дорогой товарищ! Хотя вы и числитесь у нас, но были командированы лично начальником ВВС на выполнение особо важного задания.

– Было решение Совета Труда и Обороны… – подтвердил я.

– Ну, так высоко не будем подниматься! Зачем нам СТО? У вас на руках предписание Якова Ивановича Алксниса. Вот с командарма и начинайте, – посоветовал мне комкор.

Яков Иванович был весьма доступный начальник, но разговор с ним состоялся тяжелый, хотя и откровенный.

Сначала начальник Воздушных Сил предложил мне командовать авиационной бригадой в ВВС Ленинградского округа.

Пришлось напомнить Якову Ивановичу, что я слушатель инжфака академии.

Командарм, глядя на меня пронзительными глазами, совершенно неожиданно сказал резким тоном:

– Академия! И вам не стыдно говорить об академии? Ведь ваша неудача с перелетом поставила в неудобное положение не только ВВС, но и авиационную промышленность. Да что говорить – вы очернили весь Советский Союз!.. И нужно это пятно смыть!

– Каким образом? – растерянно пробормотал я.

– Думайте, милый мой! Вам лучше знать! – жестко чеканил командарм.

Мне пришла простая мысль, и я, не горячась, сказал:

– Конечно, оскандалились на весь мир. Понимаю хорошо. Но машину нужно довести до надежного состояния.

– А можно? – снова резко и жестко спросил начальник.

– Потребуется время, чтобы вскрыть причины недостатков, обнаруженных в злосчастном полете.

– И что же вы предлагаете?

– Оставлю пока учебу. Назначайте меня испытателем на любой авиационный завод. В свободное время с Беляковым буду заниматься АНТ-25.

Лицо командарма засияло. Он заулыбался.

– Вот это деловой разговор! Завтра посоветуюсь с Орджоникидзе. Ждите моего сигнала, – сказал Яков Иванович и дружелюбно, тряся мою руку, добавил: – Обязательно нужно стереть это черное пятно!..

Я понял, что начальник Воздушных Сил РККА, железной воли коммунист, сделает все необходимое для поддержания престижа своей страны.

Яков Иванович оказался прав. Мы довели АНТ-25 до высокой кондиции. Затем организовали новую тройку, втянув в нее В. П. Чкалова.

Алкснис был горд, когда Чкалов, Беляков и я в июле 1936 года совершили по заданию правительства полет на АНТ-25, пройдя из Москвы через Северный Ледовитый океан к оконечности Камчатки, и через 56 часов полета сели на остров Удд (теперь остров Чкалов), покрыв более 9300 километров пути.

А в июне 1937 года на той же машине АНТ-25 Герои Советского Союза Чкалов, Беляков и я первыми перелетели за 63 часа 15 минут из Москвы в США через Северный полюс.

Сейчас, через сорок шесть лет, я думаю: не прими тогда Алкснис своего решения, вряд ли мы были бы участниками и свидетелями грандиозных перелетов 1936–1937 годов, принесших заслуженную славу нашему народу, нашей стране.

Хотя я жалею до сих пор, что командарм не дал мне возможности окончить инжфак академии Жуковского, но не сетую на него, потому что именно он научил меня, как на деле коммунист обязан ставить интересы своей страны и своего народа выше собственных и находить в этом счастье своей жизни.

1981 г.

ОСЕЧКА

Обычный полевой аэродром авиационного истребительного полка. В шести километрах безумная сила крутит мясорубку второй мировой войны; оттуда доносятся глухие тяжкие разрывы, перемешивающиеся с гулом моторов и пропеллеров наших истребителей и гитлеровского разведчика «Хейнкель-111», воровски пробирающегося на восток.

Сегодня необычно жаркий, сухой летний день. Очень запыленный воздух. Небо темное и еле просвечивается солнцем. Я, командир смешанной авиационной дивизии, приехал к истребителям в тот момент, когда пара наших летчиков никак не могла обнаружить немецкий самолет. Командир полка нервничал и наконец попросил разрешения самому подняться со своим напарником.

Мне казалось, что разведчик немцев уже ускользает и поднимать еще пару самолетов бесполезно. Однако, взглянув в тусклое небо и с трудом обнаружив «хейн-кель», я заметил, что самолет начинает делать вираж. Видимо, это был неопытный экипаж стратегической разведки гитлеровцев, так как над аэродромом истребителей такие маневры губительны. Из легкомысленного поведения следовало, что гитлеровские самоуверенные летчики не знают, что на перехват уже посланы наши истребители. Очевидно, вражеский экипаж приворожил железнодорожный мост, по которому проходил к фронту тяжеловесный состав. Немцы упорно бомбили эту важную для нашего фронта капитальную переправу, но артиллеристы, пулеметчики и истребители ПВО до сих пор срывали все попытки Ю-87 и «Юнкерс-88»; пытавшихся разрушить мост.

– Вылетайте! – ответил я командиру полка и добавил: – По радио не болтайте, пока не перейдете в атаку. Самолет ищите вопреки правилам – на фоне солнца, учитывая скверную видимость…

Вскоре вторая пара истребителей круто взметнулась и тут же исчезла в необычной мгле.

Тем временем «Хейнкель-111» стал заходить на прямую в сторону железнодорожного моста. Зачем? Либо фотографировать, либо бомбить. Артиллеристы-зенитчики не замедлили открыть огонь, и немецкий самолет начал снова разворачиваться на основной курс маршрута, по которому он должен был идти.

Я стоял вблизи радиостанции и не слышал голосов ни первой пары, ни командира полка и его напарника. Около меня находились дивизионный инспектор по технике пилотирования, начальник штаба истребительного полка, два вызванных им летчика и мой адъютант с шофером Прохором, сидевшим за рулем вездехода «додж».

Операция захлебнулась в неудачах, и фронт предполагал ввести в скором времени свой резерв – танковую армию, а нашей дивизии предстояло сопровождать ее при допрорыве и потом, когда она хлынет на оперативный простор в глубину, громя вторые эшелоны и тылы гитлеровцев. Об этом мне хотелось потолковать с командованием и летчиками истребительного полка, а тут, как назло, этот проклятущий «Хейнкель-111», за которым было так трудно следить из-за ограниченной видимости.

Послышался надрывный звук мотора, а затем застрекотали пулеметы и затарахтели пушки истребите* лей. Вдруг кто-то закричал:

– Сбили, сбили стервятника!.. Вон он падает!..

И действительно, в мрачной атмосфере полыхал огромный костер, стремительно приближаясь к земле. Вскоре раздался мощный взрыв.

– Думаю, что никто там не остался жив, – сказал мне начальник штаба полка.

– Вероятно, но все же пошлите туда несколько вооруженных людей, – ответил я.

– Парашютисты! Парашютисты! – забасил голос моего шофера Прохора, указывавшего рукой в тусклое пространство. Действительно, спускались белоснежные парашюты, и вскоре стало видно, что это немецкие летчики, выпрыгнувшие своевременно из загоревшегося «Хейнкеля-111».

– Срочно человек двадцать с автоматами и карабинами к лесу, чтобы не дать улизнуть туда гитлеровским воякам, – крикнул я начальнику штаба, а сам вскочил в «додж» рядом с Прохором.

– Гони, Прохор, в сторону их приземления, – сказал я старому солдату-шоферу, ранее служившему в противотанковом полку, где его трижды ранили немцы.

– Слушаюсь! – четко ответил мне бывший тульский оружейный мастер, ставший по воле военной судьбы водителем.

Пока мы добирались в район, куда опустились немецкие летчики, нас нагнал уже вернувшийся с боевого задания командир авиационного истребительного полка и, пересев в нашу машину, доложил, что первая пара не смогла найти воздушного пирата, а сам он, как ему советовали, заметил «Хейнкель-111» на фоне солнца и атаковал. Но, рано открыв огонь, только зацепил крыло немецкого самолета, а напарник врезал из пушек так, что «хейнкель» загорелся. Правда, и нашему герою досталось – его поджег стрелок. Командир сопровождал горевшего товарища и видел, как тот сел на поляне и выпрыгнул из полыхавшей машины, которая вскоре взорвалась. Командир послал туда машину с командой и санитарами.

Шофер остановил «додж» и басисто проговорил:

– Здесь они шлепнулись… Здесь, товарищ командир! Отдав команду вытянуться в цепь на расстоянии метров двадцати друг от друга, мы приготовили к бою пистолеты и пошли от леса в направлении болота. Под ногами пушистая трава… Много кустов можжевельника вокруг.

Неожиданно справа раздался выстрел, и мы увидели, как после команды дивизионного инспектора; «хэндэ хох!» из-за можжевельника с поднятыми вверх руками вышел огромный немец.

– Почему стрелял? – спросил я Костю, как звали все в дивизии боевогю штурмовика и истребителя – нашего инспектора.

– Для острастки, чтобы недолго таился, – ответил майор и добавил: – В чинах мой пленный – полковник.

– Молодец, Костя! – успел похвалить я товарища, а сам в этот момент услышал глухой щелчок из-за куста. Мгновенно сообразив, что кто-то прячется за можжевельником, я выстрелил из девятимиллиметрового трофейного маузера и услышал вопль. Слева подбежал мой шофер Прохор и, направив автомат, хотел было нажать на спусковой крючок.

– Прохор! Не сметь! – предупредил я строго солдата, видя, что на траве лежит раненный в левую часть груди щупленький лейтенант. Около правой руки его валялся «вальтер». Шофер поднял пистолет с травы, вытащил обойму и выбросил в ладонь патрон из ствола. Он внимательно осмотрел все и заключил:

– Осечка, командир. Видимо, пружина ударника слабовата или пистон отсырел. – С этими словами он показал всем патрон и, вставив его в ствол, зло добавил: – Сейчас попробую вторично… – И он нацелился в лежавшего немца.

– Прохор, лежачего не бьют! Стреляй вверх! – строго приказал я солдату. Прохор бросил на меня тяжелый укоризненный взгляд и поднял пистолет. Раздался выстрел…

– Долго жить будешь, командир… – буркнул недовольный солдат и протянул мне трофей. Я приказал пистолет отправить вместе с пленными в штаб, а шоферу объяснил:

– Нельзя нарушать конвенцию – добивать раненых.

– А им можно, им все позволено… – глухо говорил явно взволнованный, полный ненависти к врагу старый русский солдат, с иронией повторяя: – Конвенция… Конвенция…

Год тому назад, перед самой своей смертью, мой соратник по Великой Отечественной войне бывший шофер Прохор прислал мне письмо. Он больше не корил меня за то, что я не дал ему тогда пристрелить раненого лейтенанта, у которого плохонький «вальтер» дал осечку, благодаря чему я остался жив и сегодня имею возможность написать этот нехитрый рассказ.

1981 г.