Текст книги "Рассказы разных лет"

Автор книги: Георгий Байдуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

Байков вернулся в комнату, где спали жена и ребенок. Достал из чемодана гимнастерку. Оделся в новенькую форму комбрига. Он тщательно поправил на груди орден Ленина и два боевого Красного Знамени, подошел к окну, распахнул раму.

Утренний воздух наполнил легкие приятной свежестью. Из окна открывался вид на новые склады, элеватор и старые бараки. За строениями тянулись зеленые с высокой осокой низины двух смежных озер, огороженные стеной камыша и рогоза. Иван вглядывался в эту ровную, однообразную зелень озерной степи. Где-то загрохотал поезд, и вновь разлилась тишина… Только вдали, над солончаками, еле слышно заливались вспугнутые коршуном чибисы да на озерных плесах покрякивали уточки. Изредка доносились глухие и раздельные выстрелы ранних охотников. Иваном вновь овладели воспоминания минувших дней.

В девять утра семья собралась за большим обеденным столом, накрытым белой скатертью. Стол был обильно уставлен закусками и свежими пирогами. Санька принес две бутылки пшеничной водки.

– Ты что же, уже пить начал? – обратился к брату Иван.

– Это ради твоего приезда, – заступилась мать, поглядывая то на Ивана, то на Сашу.

– Немного можно… не злоупотребляй… – снисходительно сказал Иван.

Александру не нравилось попечительское отношение брата; он немного насупился, завистливо поглядывая на грудь Ивана, украшенную орденами.

Параша, словно птичка, щебетала около племянника и Татьяны.

– Ванюша, что это у тебя за шрам на лбу? – вдруг спросила мать и, поправляя на переносице очки, подошла к сыну.

Иван уже выпил три стакана крепкого горячего чаю. Лицо его стало бурого цвета, и только этот предательски бледный шрам вырисовывался на правом виске.

Иван посмотрел на жену и, подмигнув, спокойно объяснил:

– Это, мамаша, пустячки – царапинка: поскользнулся на катке и стукнулся о скамейку. – Иван украдкой взглянул на орден, где незаметно внизу вырисовывалась маленькая цифра «один», и вспомнил свое первое ранение в воздушном бою.

Был близок к гибели: пуля царапнула висок, и рассеченные кровеносные сосуды быстро лишились алон живительной жидкости в разреженной атмосфере больших высот. А теперь вот опять он гуляет в этой счастливой жизни.

Мать внимательно оглядела цараь^ну и, успокоившись, принялась разливать чай и угощать сдобой дорогих гостей.

– А тебе, сынок, приходилось убивать людей? Ведь я понимаю: ты военный человек…

– Да, мамаша, убивал, и еще, наверное, придется убивать, – как-то сурово и неохотно ответил Иван матери.

– А не тяжело убивать-то? – старуха насторожилась.

– Видишь ли, мама, я ненавижу убийство: оно мне противно. Но есть в мире страшный закон: если ты врага не раздавишь, враг тебе пробьет череп. А наш враг – такой хищный зверь, который никогда и никого не щадит. И поэтому нам, защищая трудовой мир от несчастий и рабства, не к лицу рассуждать: страшно ли убивать. Если ты знаешь ясно, что это твой враг, действуй только по одному закону: уничтожай его!

– Ну а чем же ты, Ваня, отличаешься от какого-либо офицера, профессия которого только убивать? – решила помочь матери Параша.

– О, это правильный вопрос! Действительно, я и офицер, с которым сталкиваюсь в бою, на своем самолете, по форме – военные профессионалы. И тот и другой всю жизнь посвящают тому, как победить врага, как его легче уничтожить. До Красной Армии не было принципиальной разницы между русским офицером, румынским или немецким – по форме и по существу они были едины, только служили у разных хозяев. Совсем другое дело у нас. Какие цели ставит Красная Армия? Защищать дело миллионов трудящихся нашей Родины и больше того: защищать дело миллионов тружеников всех стран… Мы против угнетения всех, кто трудится. А офицер со своей армией защищает темные дела маленькой кучки мировых бандитов и их прихвостней, ненавидящих народ и счастье миллионов. Я за народ, а офицер против него. Я за прогресс, за счастливую жизнь для всех, а он за веселую жизнь своего хозяина. Вот в чем принципиальная разница. Я готов драться за тружеников: английских, испанских, китайских и японских, а офицер дерется за грабителей этих тружеников. И вот поэтому, убивая, моя рука не вздрагивает никогда, если враг лезет на пулеметы моего истребителями я хладнокровно беру его в коллиматор и выпускаю свинцовый град смертоносных пуль.

Иван говорил вдохновенно, отчеканивая каждое слово; над переносицей, рассекая смуглую кожу, появились две складки. Татьяна перебила серьезный разговор:

– Ваня, ты замучил всех длинными речами.

– Ну, дорогие, простите. Параша задала весьма серьезный вопрос. Надо было разъяснить…

– Ничего, сынок, ничего, ты правильно сказал: защищать дело народа – дело праведное.

Ивану многое хотелось рассказать, хотелось излить душу, которой за последние пятнадцать лет владели высокие чувства.

Байков в мыслях иногда уходил далеко от своей военной профессии: он то мечтал проложить воздушную линию над пустынной Арктикой в Америку, то конструировал дзигатель, использующий бушующие волны морей.: Десятки заманчивых идей захватывали жизнерадостного Ивана. Эти мечты потом осуществились, разрослись до грандиозных и смелых предприятий, поражавших и благородством задач. Байков стал героем своего народа и мировой известностью. О его отважной работе говорил орден Ленина.

Иван встал из-за стола. За ним последовали все остальные. Александр и Параша торопились на работу, а маленький Яша потянул мать на улицу.

Наталья Сергеевна поглядывала то на часы, то на сына.

– Ты бы, Ванюша, отдохнул, родимый! Ведь мало спал…

– Нет, я выспался. Мы, летчики, привыкли вставать в любое время. А вот тебе действительно нужно уснуть, ты, наверное, втихомолку всю ночь провозилась на кухне?

– Э, сынок, старые кости не позволяют долго спать: рада бы, да не спится, – ответила мать тем равнодушным и смиренным тоном, каким говорят люди, прожившие полвека в тяжелом труде.

В комнату постучали.

– Войдите! – крикнул Иван.

В дверях показался старый друг Байкова – дед Шамин. Ему было за шестьдесят, но он еще бодро поглядывал из-под выгоревших бровей хитрыми и умными глазами.

– Прости, Иван Андреевич, не выдержал я, старый: уж больно хочется посмотреть на тебя.

– Смотри, смотри, дедушка, ведь мы с тобой старинные друзья, я думаю, и поговорить есть о чем!

– Ну, милый, я и чести-то не заслужил, чтобы с тобой разговаривать… Да и Сергеевна-то обидится..

– Да что ты, дядя Шамин! – И Иван, схватив пох руку старика, усадил его за стол. – Что ты такой стеснительный? Или боишься меня? – шутливо спросил Иван.

– Чего же бояться, Иван Андреевич. Просто уважение иметь надо. Да… вот старик-то я какой – не выдержал, с утра прибежал…

Наталья Сергеевна принесла холодец, наполнила рюмки.

Друзья чокались, выпивали до дна, забывая закусить, бспоминали прежнюю жизнь.

– Ну а как же ты, командир, думаешь насчет войны? – спросил старик.

– Видишь ли, дядя Шамин, война обязательно будет. Драться наверняка придется. Мы восстали против порядков, которые тысячелетия кормили кровью и потом трудящихся маленькую кучку дармоедов и убийц. И конечно, этого нам капитализм не простит – он будет требовать расплаты. Мы его вызов примем, и тогда грянет страшная бойня, и, конечно, к счастливой нашей стране присоединится еще не одна страна. Но мы выигрываем каждый месяц, чтобы оттянуть ужасы войны, которую нам хотят навязать империалисты.

Народ знает свое дело, его уже вывела партия на твердый путь. По этой дороге он спокойно идет вперед. Цель жизни такая ясная и простая, что каждому из нас хочется жить да жить… Подумай, дед! Настанет время, когда не будет пушек, пулеметов, дармоедов и лентяев, не будет убийств, ненависти и вражды человека с человеком. За это нас ненавидит фашизм и любят все народы, будь они черные или белые, желтые или краснокожие. И в этой любви лежит залог наших побед.

– Вот, вот, сынок, это верно. А кстати, сынок, много ты видел свету? Ты ведь, как орел, летаешь над миром! Тебе, поди, все видно!

– Бывал, бывал и над миром. Много стран видел: Польшу, Германию, Австрию, Францию, Америку, Китай, Англию, Испанию.

– Ну а как же там живут– лучше нас или хуже? – в упор спросила Наталья Сергеевна. Ее давно этот вопрос волновал, хотя она и имела весьма туманное представление о мире, расположенном за маленьким разъездом, дальше которого всю жизнь не выезжала.

– Другой мир, имя которому капитализм, еще цепко держит людей в своих преступных руках, и оттого люди, создающие высоченные дома, не имеют часто своего жилья и вынуждены спать на холодных плитах тротуаров, и оттого, мать, люди,' которые вспахивают земли и сажают хлопок и хлеб, часто ходят голодные и оборванные. Враждебней мир двойствен: с одной стороны, роскошь, богатство;: и несметные сокровища, с другой – нищета, безработица и голодная смерть. А все упирается лишь в отр: трудовые сокровища не распределяются, а их разворовывают бандиты, оставляя людей перед лицом смерти. Жизнь нашего народа, осзо-божденного от вековых ц<епей, в тысячу раз радостней уже сейчас. А самое главное – у нас расчищена дорога к чудесам творческого труда, храбрости и человеческого разума, которые с каждым Днем приводят миллионы в такое движение, от которого захватывает дух, в котором все мы черпаем силу, бросаясь на подвиги за счастье свободного народа. И в этом всечеловеческом походе мы ясно чувствуем смысл всей жизни…

Иван замолк, внимательно вглядываясь то в лицо старушки матери, то в светлые глаза деда Шамина. Он заметил, что его речь, похожая на речь оратора с трибуны, дошла до глубины души добрых собеседников.

– Такие-то дела, дорогие товарищи, – сказал Бай-ков, вставая из-за стола. И уже шутливым тоном обратился к старому приятелю: – Ну а как, дядя Шамин, ружье твое – живит или не живит?

– Э, какое там живит! Надысь весной еще пару уложил на болоте… Да вот глаза-то уж не те, что были раньше…

И Шамин, улыбнувшись, взял папиросу, предложенную Иваном.

– Ванюша, а вот дед-то Шамин все думал о том, как, если ты приедешь к нам, расскажешь, как это вы летаете? – ласковым голосом, в котором скрывалось любопытство, сказала Наталья Сергеевна.

– Но тогда, мамаша, я вас просто замучаю – весь месяц и придется рассказывать. Что ж, если того хотите, извольте, я к вашим услугам.

И Иван действительно много раз, сидя в кругу родных и приятелей, долгими вечерами рассказывал о различных эпизодах из жизни летчиков и командиров Красной Армии, а то и просто делился впечатлениями о своих странствиях по белому свету. Очень часто лампа не тухла по поздней ночи, а из распахнутого окна слышались то хохот, то возгласы удивления или восхищения.

1938 г.

ПЕРВЫЙ ПОЛЕТ

Заводской аэродром. Узенькое поле заставлено новенькими самолетами. Сотни рабочих снуют около бомбардировщиков и прощупывают каждый агрегат самолета, мотора, вооружения. Работает преимущественно молодежь. Некоторые недавно совсем оставили луга, пастбища и пашни, теперь работают на хитроумных и капризных станках, требующих от человека знаний, опыта и сноровки. Молодые рабочие, вчерашние колхозники, смело овладевают своей новой специальностью, создавая боевые машины для защиты своей Родины.

Вот один корабль уже готов к последней операции – к испытательному полету. Блестящие круговые блики вращающихся лопастей винта, резкий выхлоп мощных моторов – все это оживляет металлическое сборище профилей, заклепок, листов, шестерен – и вы видите грозную птицу, которую слабенькая рука летчика вот-вот заставит сейчас взлететь в воздух, и эта птица, как игрушка, будет вертеться по воле человека.

Молодой рабочий-клепальщик, еще в жизни своей не вдыхавший воздуха выше стога сена, стоит в стороне и завистливыми глазами смотрит то на самолет, то на летчика-испытателя, облачающегося в комбинезон. Паренек улучил удобную минутку, когда летчик заговорился с механиком, и, быстро подбежав к трапу нижнего люка, скрылся внутри корабля. Решето переплетов из бесконечных подкосов, нервюр, расчалок не запугало нашего знакомца. Паренек уже много часов провел внутри корабля, когда клепал его на стапелях сборочного цеха.

Лавируя между металлическими переплетами, клепальщик забрался в самый крайний откос крыла и, согнувшись в три погибели, залег и затаил дыхание.

Моторы после предварительной пробы остановились. Воздушный заяц испугался внезапно наступившей тишины. Откуда-то снизу он услышал голоса. Это отдавались последние распоряжения к вылету. Минуты томительного ожидания превратились в пытку, и паренек уже дрожал от мысли, что его сейчас вытащат из крыла за уши.

А в это время члены экипажа, надев парашюты, занимали места, готовясь к высотному испытательному полету. Если бы бедный зайчик знал, что сейчас его забуксируют на высоту семь тысяч метров и там без кислорода, при сильном морозе, он будет глотать воздух, как рыба на льду, то, очевидно, он добровольно вылез бы из крыла, несмотря на весь срам такого поведения, – это было бы лучшим исходом.

Но наш любитель воздушной стихии никакой опасности не предчувствовал. Наоборот, услышав рев мотора, он сильно обрадовался, уверенный, что теперь его не успеют обнаружить.

Между тем летчик, опустив тормоза, не спеша стал рулить по твердому грунту аэродрома на старт. Внутренность металлического крыла самолета стала настолько неузнаваемой от резонирующих звуков мотора, что бедный зайчик не узнавал своего помещения. Ему показалось, что самолет летит и что его воздушное крещение в полном разгаре…

На самом же деле летчик еще долгое время заруливал к излучине реки. Он выбирал самое длинное направление для взлета. Достигнув цели, машина развернулась против ветра и начала разбег. Раздирающий шум моторов оглушил паренька. Резкий удар на взлете так сильно встряхнул конец крыла, что неудачник, подскочив, сильно ударился головой о лонжерон и почти без памяти рухнул вновь на свое неудобное место.

«Воздушные ямы», – подумал бедняга, очнувшись от первого удара. Но вслед за первым последовал второй толчок, и в темноте парень стукнулся носом об откос. Это окончательно омрачило его душевное состояние.

А самолет, не пробежав и половины аэродрома, вдруг приостановил свой стремительный бег. Завернув к месту стоянки, он начал потихоньку рулить. Один из крайних моторов сильно встряхивал крыло, обнаруживая неисправность. Самолет остановился. Экипаж вылез на землю. Инженер и механик забегали по плоскости, отыскивая неисправность. Неудачник долгое время не мог понять: продолжается ли полет или уже окончен? И только знаковый голос бойкой черноглазой мотористки, забравшейся на стремянку, убедил паренька в том, что полет закончен. Тем не менее он пролежал в крыле еще минут десять не шевелясь. Затем начал осторожно пробираться через фермы в кабину самолета. В кабине чувствовалась вся прелесть наземного воздуха. Свет озарил темные пятна застывшей крови на синем комбинезоне. Наспех вытерев лицо, молодой человек, радостный, выскочил из самолета. Он увидел то-варищей-клепалыциков своей бригады. Они работали на соседнем корабле.

Гордый и счастливый, зайчик был встречен товарищами с удивлением.

– Где это ты пропадал? Мы тебя ищем: ведь работа стоит. С Шуркой болтал, наверное? Ты у меня, брат, смотри! Работать так работать! Чего всех подводишь?.. – спросил строго бригадир.

– Да нет, какое там с Шуркой, – ответил, задыхаясь от восторга, паренек. – Летал я! В первый раз в жизни летал. Как интересно}

И парень начал передавать все свои впечатления и переживания, не забывая подробностей о шуме, об ударах, о воздушных ямах.

Его слушали внимательно и доверчиво: кровь на лице еще не была начисто обтерта. Вид паренька соответствовал описанию его первого полета…

А остроглазая Шурка, услыша веселый рассказ, быстро спустилась с крыла по лесенке на землю и, встав за спиной своего кавалера, с серьезным видом дослушивала его последние слова.

Товарищи по бригаде, ни разу не поднимавшиеся в воздух, завистливо посматривали то на смелого зайца, то на загорелую девушку. Вдруг она громко и задорно засмеялась.

– Да ведь самолет-то, из которого ты вылез, не летал, – сказала Шура. – Он даже на вершок от земли не смог оторваться. Ты видишь, никто из летчиков не уходит, все ждут, когда мы мотор исправим, закапризничавший при разбеге.

Парень выпустил из рук стройную девушку и мгновенно загорелся стыдливой краской, покрывшей не только щеки, но и всю шею.

Шура смеялась так заразительно, что вслед за ней и вся бригада начала хохотать над бедным неудачником.

– Эх, какой же ты у меня дурачок! И хорошо вот, что вернулись… Что бы ты делал там, в крыле, без кислорода, если бы тебя затащили на высоту? Задохся бы… И мне не с кем было бы ходить в кино… – И, блеснув черными глазами, Шура добавила: – Ну ладно, зайчик. Полетал, и хватит. А теперь наверстывай упущенное. Ты его, дядя, подтяни! – крикнула девушка бригадиру и быстро полезла по лестнице на крыло к неисправному мотору.

1938 г.

АРГОНАВТЫ

Это был трехпарусный баркас, человек па тридцать, образца времен Петра I. Чтобы нескучно было сидеть в этом незавидном сооружении, нам, курсантам теоретической» школы летчиков, выдавали по длинному веслу. И эх как быстро слетает скука, когда паруса приспущены и ребята под общую команду разминают тугие мышцы огромными лопатками.

Сегодня мы взяли только шесть весел и ушли в Финский залив на парусную учебу.

Уже закатилось солнце – нам пора возвращаться в речной порт. С веселыми песнями мы идем под парусами в Ленинград, навстречу горячему ветру и огням большого города, которые служат нам ориентиром.

Однако встречный ветер с каждой минутой свежеет. Вода подкидывает баркас и обдает нас, точно из ведра, холодной соленой водой. Инструктор предлагает помочь парусам и налечь на весла. Он гребет изо всех сил, ломая одно весло за другим. Расходилась геркулесова сила! Но также расходилось и море. Черный вал похож сейчас на разъяренного зверя. Он подкрадывается из темноты и с какой-то злобой обрушивается на наше суденышко. Водяная пыль мешает различать огоньки Ленинграда. Некоторые из курсантов лежат на дне баркаса: они страдают морской болезнью.

Вдруг треснула фок-мачта. Пришлось быстрее убрать паруса. Тридцать здоровых ребят очутились во власти капризного залива. Осталось одно весло. Наступила темная штормовая ночь.

Сначала это казалось нам занятным и даже романтичным. Но настоящие моряки знают, что это вовсе не занятно. Добрая половина экипажа, выбившись из сил, лежала под парусиной, по которой стучал крупный дождь.

Я вылез из-под брезента на свежий воздух; нас было пятеро, еще способных кое-как бороться со штормом. Мы думали, что же делать дальше? В это время из туманной мглы показался мутный глаз сигнального прожектора. Метрах в пяти от нас чернело огромное сооружение/Оно торчало как призрак. Его очертания, похожие не то на морской подъемный кран, не то на гигантский хобот какого-то фантастического слона, расплывались в хаосе шторма и дождя.

Ни наши крики, ни выстрелы не привлекли внимания команды этого сооружения. Оно скрылось так же быстро, как и появилось. Мы уже потом сообразили, что наш крик был слабеньким писком, затерявшимся в гуле волн. Да и чем мог нам помочь этот бедняга? Он сам издавал протяжные жалобные гудки. И так же просто он мог бы оказаться нашей гибелью, если бы мы проходили чуть-чуть левее. Волна кинула бы нас на металлический корпус, и мы больше не смешили бы море своим искусством плавания.

Наша пятерка уговорилась выделить одного для дежурства среди больных; другой заступит вахту на носу баркаса, чтобы предупредить от неожиданного столкновения с другим судном. Пробковые пояса и круги роздали тяжелобольным.

А шторм между тем все яростней и круче взметал баркас на гребни волн и, казалось, уже решил кончить с нами.

Сидеть за рулем стало невыносимо трудно. Вдруг где-то внизу лязгнуло и заскрежетало. Судно затряслось от троекратного удара по подводным камням. Больные не выдержали этого ужасного скрежета и с криками начали выбираться из-под парусов. На наше счастье, камни только поцарапали баркас. Мы вновь заковыляли по водяной пустыне.

Ночь тянулась как год тяжелой и опасной болезни. Где же мы? Куда, черт возьми, нас занесло? Немного позже мы попали под огни сильного прожектора. Но зеленый луч вскоре отвернулся. И снова мрак, бессилие, неизвестность. С наступлением рассвета ничто не изменилось. Промокшие курсанты с желтыми измученными лицами валялись на дне баркаса. Некоторые переболели и теперь тоскливыми глазами вглядывались в горизонт, смачивая голову морской водой. К полудню видимость улучшилась, и на светлом горизонте мы увидели лайбу с оголенными мачтами. Инструктор радостно замахал сигнальными флажками. Но нет! – никто не показывался на палубе лайбы, и наш моряк с руганью бросил мокрые флажки на дно баркаса.

Солнце растолкало тучи. Его лучи пригревают спины и вносят бодрость. Ребята начинают сушиться. Моряки подшучивают над «сухопутными» курсантами, рассказывают всякие были и небылицы из морской практики. На небе показался самолет и прервал веселье. Летчик, как ястреб, описывал над нами плавные круги. Мы оживились, замахали руками, мокрыми рубашками. Самолет продолжал кружиться чуть дальше от баркаса, но это не огорчало нас. Мы были уверены, что нас ищут, сейчас увидят и придут на помощь.

Но буруны не позволяли летчику разыскать маленькую щепку на огромном морском пространстве, и пилот, возвратившись на базу, доложил, что никакого баркаса не заметил. Так же безуспешны были поиски нас специальными катерами, посланными Ленинградским портом и Кронштадтской крепостью. Нас считали погибшими.

День не лринес ничего нового, кроме смены ветра в противоположную сторону. Мы ощущали голод, жажду. Курящие тосковали о табаке и, не находя окурков, ложились на брезент и безразличным взглядом смотрели на серое пепельное небо.

Ночь подступала, как и вчера, угрюмая, с дождем и штормовым ветром. Но мы знали, что ветер теперь несет нас к берегу. Перед самым рассветом баркас уткнулся носом в песок и, забрасывая корму, стал крениться. Мы выпрыгнули и, стоя по грудь в воде, начали тащить бедное суденышко к смутно черневшей земле. Закричали. Нас услышали. По небу скользнул луч прожектора. Замелькали чьи-то тени.

Баркас выкинуло на Канонерский остров. Здесь рассказали о тревоге порта и всего ленинградского гарнизона. Нас отогрели и накормили. Вскоре пришел катер и доставил команду к пристани, которую мы оставили двое суток тому назад. Вся школа вышла нас встречать. Через два дня заработала медицинская комиссия. Для некоторых она оказалась роковой: из-за нервного переутомления курсантов отстранили от полетов. Доставшимся в авиационной школе в шутку было присвоено звание аргонавтов в честь древнегреческих участников морского плавания на корабле «Арго» в Колхиду за золотым руном.

Еще долго аргонавты пользовались у добродушного врача привилегиями, когда кто-либо из них входил в здание школьного околотка. Не один еще раз потом прогуливались мы под парусами по Финскому заливу капризного Балтийского моря.

1938 г.