Текст книги "Рассказы разных лет"

Автор книги: Георгий Байдуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

Пришлось остановить внимание слушателей на том, как был доведен до высокой кондиции самолет АНТ-25 в арктическом варианте, на том, как мы с А. В. Беляковым заразили В. П. Чкалова идеей слетать на одномоторной машине в Америку через Ледовитый океан и как Сталин неожиданно для Чкалова, Белякова и меня в 1936 году поставил задачу: лететь нам не через полюс в США, а совершить беспосадочный перелет из Москвы до Петропавловска-Кешчатского и там произвести посадку.

У нас же был свой план – долетев до Петропавлов-ска-Камчатского, повернуть от него в Охотское море и лететь через Сахалин до Читы или в крайнем случае до Хабаровска.

Экипаж самолета АНТ-25, преодолев впервые путь из Москвы к Петропавловску-Камчатскому через Ледовитый океан, выполнив полностью задание Сталина, сбросил прощальные вымпелы над самым далеким городом на востоке СССР и начал выполнять самими задуманную концовку маршрута.

И вот что из этого вышло.

Охотское море. Облачность. Чрезвычайно интенсивное обледенение. Чкалов и Беляков советуют мне спуститься к поверхности моря, не доходя до Сахалина.

Я снизился, чуть не врезавшись в бушевавшие волны «разбойничьего» моря. Высота нижней кромки облачности колеблется от 50 до 25–30 метров. Передаю штурвал командиру – великолепному мастеру бреющего полета. Чкалов проходит точно над городом Охой на Сахалине. Как намечено на карте перелета, мы с Беляковым предлагаем войти в устье Амура и далее к Николаевску-на-Амуре, откуда возьмем курс к Хабаровску, где произведем посадку.

Чкалов согласен – он только кивнул мне головой, не отрывая глаз от волн кипевшего Татарского пролира. АНТ-25 часто вздрагивает от ударов брызг и пены– моря. Так низко летим. С Шантарских островов тянется пелена тумана, и видимость впереди не превышает метров 500. Ко всему прочему, минут через 30 наступит полная темнота. Беляков старается уточнить курс, чтобы попасть в середину широкого устья, но на бреющем полете трудно измерить угол сноса по кипящему от шторма морскому* проливу. Дождь, туман, темень. Ах, какой великолепный мастер сидит За штурвалом гигантского АНТ-25!

Сейчас недопустима даже одна малейшая ошибка – самолет немедленно зацепится о вздымающуюся волну крылом или вонзится в нее носом и мы уйдем на дно морское. Чкалов это знает. Уже 56-й час полета. Как определяет Валерий расстояние до воды, как удерживает самолет в горизонтальном положении в этой круговерти природной стихии, не постигаю. И вдруг впереди что-то огромное, черное…

У Чкалова мгновенная реакция – вверх и разворот назад к Сахалину. Мы снова в облачности. Видимо, чуть не врезались в гору мыса Мечникова… Самолет уже на высоте 2500 метров, но просветов нет, зато обледенение устрашающее… И ко всему вдобавок перестала работать мощная радиовещательная станция Хабаровска. Не слышно сигналов радиомаяка Николаевска-на-Амуре.

Я еще раз пробрался в хвост АНТ-25 и увидел, что несущие стяжки стабилизатора от сильнейшего обледенения так вибрируют, так раскачиваются, что в любой момент могут лопнуть, после чего хвостовое оперение разломается, как копеечный пряник, и мы грохнемся в Охотское море.

Меня вдруг бросает в жар от мысли: «Что же мы будем делать внизу, в темноте, когда радиостанции Хаба-.ровска и Николаевска-на-Амуре молчат, словно воды в рот набрали?»

Не помню, как я решился высунуть чуть-чуть антенну бортовой радиостанции, боясь, чтобы грузик ее не зацепил за гривы волн, и стал телеграфировать штабу перелета и циркулярно «всем, всем» о том, что нас настигла беда, что в облачности лететь невозможно из-за ужасного обледенения, а внизу скоро стемнеет.

Отстучал и жду ответа. И вот слышу, передают: «Немедленно произвести посадку. Орджоникидзе».

Показываю телеграмму штурману. Беляков отвечает:

– Правильно сделал, что передал о тяжелой обстановке. Сейчас буду искать карты других масштабов, чтобы сообразить, где же мы можем приткнуться…

Пробираюсь к Чкалову и вижу, как трясется в его могучих руках штурвал.

– Вниз, командир! На хвост жутко смотреть – того и гляди отвалится… Приказано садиться!

– Да я понимаю… Еле удерживаю штурвал… Пойдем вниз… Еще попробуем протиснуться в устье Амура. Давайте поточнее курс!

Чкалов начал круто снижаться, а мы с Беляковым вычисляем курс на вторичный вход в Амур. И снова АНТ-25 над бурунами взбесившегося Татарского пролива.

Я сижу за спиной Чкалова и удивляюсь его спокойствию.

– Не пройдем дальше, – говорю командиру. Чкалов осторожно разворачивается к Татарскому проливу. Беляков подходит с картой и громко говорит: «Нужно попробовать сесть на острова залива Счастья».

Ну до чего мы были стойкие в то время ребята!

С усмешкой спрашиваем Александра Васильевича:

– Да ты, Саша, смеешься над нами! Залив Счастья?! Где ты его отковырял? – Штурман покаьь1вает мне карту. Вижу небольшие острова и действительно недалеко от устья Амура, в Татарском проливе, залив Счастья.

Чкалов в кромешной тьме развернулся в сторону Сахалина.

Я кричу ему:

– Садись на первый подходящий по размерам островок.

Командир согласно качает головой и спрашивает:

– Черт его найдет, это Счастье! Где оно? Отвечаю:

– Будем высматривать вместе, – и просовываю голову в промежуток между правой стеклянной створкой пилотской кабины и головой Чкалова, касаясь его усталого, потного, щетинистого и рябоватого лица. Мелькнул слева скалистый остров Кэос. В вечерней тьме и тумане мелькает остров Лангр. Увидели большой поселок и завод. Берег показался скалистым, не видно ровного места. Затем пролетаем испещренный озерцами остров Удд. Чкалов кричит: «Егор! Шасси на выпуск! Смотри вправо, я влево…» Вот так мы оказались на острове Удд, носящем имя Чкалова.

Только Чкалов был способен совершить такое чудо – сесть там, где неминуема должна быть катастрофа, так как поверхность острова схватила колеса АНТ-25 в такие тиски, что, оторвав одно колесо из двух на левой стойке шасси, дал прокатиться самолету по земле всего лишь 20–25 метров, тогда как на хорошем аэродроме АНТ-25 без тормозов, которые мы сняли перед полетом, имел посадочный пробег не менее 1200 метров.

Расположившись в домике Фетиньи Андреевны Смирновой, после небольшого пиршества устроились спать на идеально выскобленном полу. Командир шутил:

– Фетиньюшка-то вроде ждала нас, грешных…

. – Будет нам за эту вынужденную посадку, – буркнул я со злостью.

– Ничего, Егорушка, не горюй – все равно «земля-то нашенская», что Удд, что Хабаровск, что Чита.

Беляков растянулся на полу и серьезно сказал:

– Утро вечера мудренее. Я буду спать, а вы поспорьте, если еще остались силенки.

Чкалов засмеялся.

– Ты, Саша, зря на нас обижаешься. Мы итоги подводим. А за что ругать нас? Несмотря на все препятствия, мы задание правительства перевыполнили. Ни много ни мало, а рекорд дальности французских летчиков Кодоси и Росси мы хотя неофициально, но побили, пролетев более 9300 километров. А это, ребята, скажу вам, это уже весомая штука – все, кого касается, поймут, на что способна наша авиационная промышленность и наши летчики.

Перебиваю друга:

– А я утешаюсь только тем, что доказали – АНТ-25 может пронзить Арктику. Вот если бы не эта посадка, то наверняка бы нам разрешили теперь полет через полюс в Америку…

Валерий Павлович засмеялся, ложась рядом с Беляковым:

..– Да ты не сомневайся, Ягор. Теперь разрешат, как пить дать!..

Беляков, уже засыпая, тихонько заметил:

– Вы, чудаки, чушь несете! Подумайте над фактом, что мы лежим в этой теплой избушке на острове Удд именно и только из-за обледенения в облаках, которые в Арктике встречали с высотой верхней кромки гораздо выше возможностей АНТ-25. Кто хорошо разберется, может усомниться…

Чкалов, обняв уже засыпающего штурмана, улыбался:

– Да, может быть, вы, ученые, оказались слабака-ми, неправильно трактуя, что в Арктике верхний слой облачности не превышает 3–5 километров. Но нам, друзья, не следует торопиться начисто опровергнуть эту теорию.

Мне показалось, что Валерий Павлович хитрит.

– Почему не опровергать? Всегда практика проверяет любые научные предположения.

Чкалов повернулся на правый бок и ответил мне тихо:

– Чапай уже уснул, а ты, Ягор, не вздумай трепаться о высоте облачности в Арктике. Все напортишь какой-либо статейкой или рассказом. Вы, писаки, часто делаете поспешные, необдуманные выводы.

Чувствуя запах коньяка и папиросного дыма, я наблюдаю за уставшим волевым лицом друга и успокаиваю:

– Да ты с ума сошел, Валерьян! Мне же понятно, что самая сложная борьба с обледенением происходила тогда, когда мы были ближе к континенту, где атмосферные условия, видимо, совсем иные…

Командир похлопал меня по плечу:

– Ты прав! Смотри-ка: в Ледовитом океане мы как-то выбирались к солнцу, а вот окаянный охотский циклон приложил нас… – Чкалов замолчал. Беляков уже сладко спал. – Слышь, Ягор, как похрапывает наш путеводитель? – И шепчет мне на ухо, добавляя: – А я думаю, Егорушка, не обидят и не обругают нас. Не забуду, когда Сталин объявил в Центральном Доме Красной Армии о том, что будет совершен дальний перелет, и, определяя цену его, сказал, что он будет стоить действий двух полевых армий. А мы Же перевыполнили задание… Жаль, что на троих Сталин дал только две полевые армии. Но думаю, что нас поругают, а то и накажут за самонадеянность и непослушание, за то, что не согласились на строительство аэродрома в Петропавловске-Камчатском и посадку там… Хвастунишки оказались… – Валерий обнял меня и сердечно, с уверенностью зашептал: – Не бойся ты ничего, даже рядом находящихся на Южном Сахалине самураев… Спи, Егорушка, спокойно, а я пораздумываю…

– Ах, Валерьян, Валерьян! Ничего-то ты не боишься. Два раза из армии выгоняли, в тюрьму сажали, а ты свое… – отвечал я другу со злом и обидой за несправедливо тяжелую судьбу товарища.

Валерий опять повернулся ко мне и сказал:

– Все равно, Ягор, перед подлецами или дурнями склонять голову не стану и тебе не советую… А в армию я в третий раз вернусь, не беспокойся…

Наш уснувший штурман заворочался. Чкалов зашептал:

– Сашу беспокоим, давай и ты засыпай…

Действительно, наш профессор, штурман Саша Беляков, правильно вчера вечером напомнил пословицу: «Утро вечера мудренее».

Только рассвело, только появилась хозяйка дома Фе-тинья Андреевна, как мы услышали шум мотора какого-то самолета.

Он сел недалеко от домика Смирновой в неглубокой бухточке острова.

Симпатичный пилот пограничного гарнизона привез нам газеты и телеграмму, подписанную членами Политбюро во главе со Сталиным. В телеграмме Чкалов увидел чрезвычайно важные слова и начал с гордостью, громко читать ее содержание. Правительство прислало в наш адрес поздравление и благодарность за выполнение задания, объявляя, что мы теперь Герои Советского Союза и награждаемся орденами Ленина. В то время еще не было медалей «Золотая Звезда» Героя Советского Союза. Их заменяли грамоты ВЦИК СССР о присвоении таких званий. Но когда ввели медаль «Золотая Звезда Героя Советского Союза», то девятый ее номер был за Чкаловым, которую он не успел получить, погибнув в катастрофе 15 декабря 1938 года.

Я получил Звезду с номером 10, А. В. Беляков – с номером 11.

Остров Удд переименовали в остров Чкалов, остров Лангр – в остров Байдуков и остров Кэос – в остров Беляков.

Это была великая честь, так как живым не полагается иметь таких долговечных естественных памятников.

Но самой дорогой из всех дорогих наград для нас было решение ЦК ВКП(б) о принятии нашей тройки в члены ВКП(б) в августе 1936 года.

До этого Чкалов и Беляков были беспартийными, а я кандидат в члены партии с 1931 года. Поэтому, когда возникали споры, Валерий Павлович говорил мне, цитируя: «Ну, перед комиссаром я сдаюсь и умолкаю».

Шло время. Великий летчик ушел из жизни 43 года назад, а перелет его и его экипажа в 1936 году уже отстоит от 1981 года на 45 лет! Дата вроде и неровная, а из Николаевска-на-Амуре шлют письма, чтобы Александр Васильевич Беляков и я прибыли к ним в августе на открытие мемориального знака на остров Чкалов и монумента в Николаевск-на-Амуре, посвященных тому далеко ушедшему в прошлое перелету, участниками которого мы являлись.

Просьбы шлет директор краеведческого музея Владислав Иннокентьевич Юзефов, а затем присылает из Николаевска-на-Амуре приглашение первый секретарь райкома Владимир Федорович Толкачев. Однако Александр Васильевич лететь никак не может. Я его понимаю – длинный путь жизни, измеряемый 85 годами, отнял силы у нашего доблестного штурмана, бойца Чапаевской дивизии. Но мне, несмотря на то что я моложе друга на 10 лет, врачи запрещают летать. К тому же я не сторонник установившихся правил открывать или присутствовать на открытии памятников, которые посвящены лично мне или экипажу. С 1975 года я доказываю всем, что живые участники событий, которым строятся памятники, должны получать лишь фотоснимки, но открытие обязаны проводить молодые люди. Для них это честь и наука. А старикам участвовать в открытии надгробных памятников их жизни нетактично и нескромно, так как созданные мемориалы, монументы и обелиски в течение долгих лет должны воспитывать у молодых людей гордость за дела своих предков и возбуждать желание совершить в жизни какие-то чрезвычайно важные дела ради Родины, ради всего мира, «не жалея живота своего».

И все равно страшно хочется хоть раз взглянуть на острова, мелькавшие поздним вечером 22 июля 1936 года в туманной мгле, носящие теперь наши имена.

В Шереметьеве командир корабля Владимир Иванович Мешков докладывает: «Товарищ генерал-полковник! Самолет готов к вылету в Хабаровск!» Здороваюсь с командиром, вторым пилотом, штурманом, бортинженером и бортрадистом. Слышу, Мешков говорит Белякову: «Может, и вы, Александр Васильевич, решитесь лететь с нами?» Смотрю на своего соратника и друга, доктора географических наук, профессора Сашу Белякова и вижу, как он отворачивается от командира корабля с такой глубокой печалью и тоской, что немудрено было бы увидеть на его лице слезы. Беляков целует меня и просит поклониться Хабаровску, Николаевску-на-Амуре и уже легендарным даже для нас островам в заливе Счастья и всем жителям Дальнего Востока.

…Мы летим навстречу солнцу со скоростью около 900 километров в час. 8600 километров пути. Ночь очень коротка. Под ногами огни факелов газовых и нефтяных промыслов Сибири. Уже позади Тюмень, Омск, Новосибирск, где прошло мое детство в трудах и заботах, где мелькнула, как рассветный луч солнца, первая любовь, где лежат давно в могилах мать, отец, брат и многие родные разных поколений…

По московскому времени еще ночь, а мы уже видим солнце. Меня пpocяt зайти в кабину управления самолетом. Командир корабля знакомит со вторым пилотом Петром Константиновичем Сапелкиным, штурманом-инспектором Владимиром Федоровичем Машковым, штурманом корабля Юрием Афанасьевичем Лазаревым, с бортинженером Иваном Ивановичем Цигановым и бортрадистом Михаилом Борисовичем Новиковым. Видно, что экипаж опытный и солидный, хотя кажутся мальчишками, так как любой из них моложе меня минимум лет на 25, а то и на все 35,

Конечно, они расхваливают свой самолет Ил-62М, показывают приборы и оборудование, а потом просят рассказать о перелете 1936 года, когда некоторые из них были малышами, а иные еще не изволили родиться.

На горизонте грозный Амур и Хабаровск. Я их видел последний раз в 1948 году, когда был начальником Гражданского воздушного флота и пытался за 24 часа привести туда пассажирский самолет из Москвы. Ох, как тяжело это было сделать! А сегодня через девять часов полета мы садимся в солнечный полдень на прекрасную посадочную полосу отличного аэропорта.

Здесь нас встречают представитель Хабаровского крайкома партии Александр Григорьевич Янкин, первый секретарь крайкома ВЛКСМ Михаил Анатольевич Новоселов.

Мне нравятся город и его люди. С удовольствием выступаю в самых различных аудиториях.

В тот год неожиданно вышел из берегов Амур.

С горечью осмотрел, что наделал вскипевший Амур, затопив луга, поля, колхозы.

Жители края с помощью военных и гражданских вертолетов и речных судов различного назначения, с привлечением сил частей Советской Армии пытались сделать все возможное, чтобы спасти людей, животных и ценное имущество и материалы.

10 августа нас проводили в Николаевск-на-Амуре.

Там я познакомился с уже немолодым симпатичным директором краевого музея в Николаевске-на-Амуре Владиславом Иннокентьевичем Юзефовым, который, усмехаясь, уточняет: «Истинные зачинщики создания монументов Саша Шумелин, секретарь комитета ВЛКСМ отряда ГВФ, и бортмеханик Леша Романюк.

Это они задумали и нас убедили. И вот результат – генерал Байдуков у нас…»

Я его подначиваю: «А может, я его заменитель, подставное лицо, у которого на всем пути, кстати говоря, никто ни разу не проверил документы…»

Осмотрев порт, я сказал: «Какое богатство в ваших руках: столько Ан-2, вертолетов Ми-4 и Ми-8, самолетов Ан-24!".

Спокойный и рассудительный, первый секретарь райкома В. Ф. Толкачев как-то сказал: «Без мощного Гражданского воздушного флота мы теперь не представляем себе нормальной жизни». Меня это удивило: «Да вы же здесь речники, моряки и лесопромышленники…»

Толкачев: «Нет железной дороги. Ах, как мы мечтаем о ней! Кругом столько богатств! Нужна, нужна именно железная дорога». – «Значит, Амур вас не удовлетворяет?» – спрашиваю Толкачева. «Скоро застынет Амур, и тогда лишь аэрофлотовцы остаются нашими верными и постоянными друзьями…»

В Николаевске-на-Амуре я не был ни разу после посещения его 23 и 24 июля 1936 года, когда город был областным.

Приехали в гостиницу, где расположились все, кто прилетел из Москвы, и те, кто присоединился в Хабаровске.

В номере чисто и уютно. Я достаю будильник, и лекарства из саквояжа, посматривая на кадры, мелькающие в телевизоре, а сам думаю: «Интересно возвращаться в молодость! Пусть врачи говорят, что я уже инвалид и летать мне противопоказано. Пусть! Да я и не спорю. Знаю, что они правы, но мне, как человеку, прожившему почти 75 лет, не жалко отдать даже большой кусок, может, и короткого остатка жизни, чтобы вернуться в прошлое не только мысленно, но и ощутить мгновение молодости физически, посмотрев и залив Счастья, вблизи устья Амура, и находящиеся в нем острова, носящие наши имена, которые во мраке бури и наступающей тьмы я не мог разглядеть как следует 45 лет тому назад с борта низколетящего АНТ-25, который вел Чкалов».

Но долго раздумывать не приходится – уже пора спать…

Снотворное и будильник перебарывают большую разницу во времени. Вскакиваю и после долгой физической зарядки становлюсь по бодрости души и тела прежним московским стариком в этом прекрасном дальневосточном городе Николаевске-на-Амуре.

Я знакомлюсь с городом, выступаю по нескольку раз в день перед его жителями, работающими на предприятиях, перед моряками и речниками, рыболовами, судоремонтниками, авиаторами ГВФ, перед пионерами и студентами.

Но наступило 12 августа 1981 года. Отбываем на острова. Утром вертолеты Ми-8 вернулись – не могли достичь острова Чкалов из-за тумана.

Я предложил плыть на сейнере. Но меня предупредили, что путь будет долгий. «Пустяки! Давайте сейнер, грузите что нужно и отчаливать!» – тороплю я всех.

А сопровождающих теперь очень много – кроме телевизионщиков Москвы и Хабаровска, присоединились руководящие товарищи Николаевска-на-Амуре, затеявшие все.

Наконец мы на красивом серебристом сейнере отходим от причала порта и плывем по широкому раздолью Амура. Многие прибрежные поселки заброшены, это ясно видно в бинокль. Спрашиваю: «Почему все опустело?» объясняют: «Причин много. Главная – мало стало рыбы в Амуре, и рыбакам стало туговато…» Такого объяснения мне мало: «Отчего опустел огромнейший Амур?» Пояснения дают все. Одни обвиняют японцев за их притязания на нашу рыболовную зону и жестокие меры за запрет хозяйничать в наших водах. Кто-то из моряков мне рассказывает, что японцы поставили на большом удалении от установленной нами запретной зоны около ста тридцати тысяч километров сетей на путях входа в реки Камчатки и в притоки Амура лососевых пород, приплывающих из Атлантики через Тихий океан для нереста.

Но японцы не учли законов экологии, нарушили их, а в результате за несколько лет резко упала добыча не только у нас на Амуре и на Камчатке, но и японцы вскоре начали вытаскивать пустые сети, длина которых доходит до 500 километров на каждом сейнере…

Пока мы обсуждали рыболовные проблемы, погода улучшилась и в бинокль были видны густые прибрежные леса. Лиственница, сосна и кедр нависали над берегами реки. Я попросил передать по радио в отряд Аэрофлота, чтобы вылетели вертолеты и сели на остров Чкалов, к которому мы подплывали. Устье Амура миновали, проходили лиман. Сейнер маневрировал, чтобы избежать опасных отмелей. Слева появился темно-зеленый небольшой, но возвышенный остров Беляков. Подумал: «Неужели это бывший Кэос? Тогда он мне показался голой скалой, через которую перекатывались волны. А прошло 45 лет, и этот естественный памятник Александру Васильевичу выглядит совершенно по-другому… Откуда появились террасы леса? Почему остров теперь мне кажется очень высоким?..» Я прошу режиссера Юрия Сальникова и оператора Юру Прокофьева обязательно заснять остров, когда мы полетим на вертолетах.

А вот и остров моего имени. Но все говорят, что в этих краях зовут его остров Байдуков, делая ударение на первом слоге. Мне кажется, такое непривычное произношение моей фамилии можно объяснить влиянием языковых особенностей'эвенков и гиляков, которые вместе с русскими жили в 1936 году на этом острове. В бинокль видно, что, словно после боя, консервный завод разрушен, жилых домов в полной сохранности мало.

«Что здесь случилось?» – спрашиваю руководство. Отвечают: «И ваш остров разорило безрыбье. Консервный завод с устарелым оборудованием пришлось бросить. Большинство жителей, рабочие, уехали к нам, в город Николаевск, а меньшая часть ушла в тайгу, промышлять зверя…»

Подошли к острову Чкалов. «Черт меня задери! Язви меня! Да разве это остров Удд?» – думаю я, вступая на землю моего друга, товарища и командира.

«Где же домики? Их штук десять мы насчитали в 1936 году». Мне разъясняют: «За 45 лет остров очищался ледяной шугой, не оставляя камня на камне. Был здесь рыбный совхоз, был и рыболовецкий колхоз. Все разбежались… Пока мало рыбы. На острове живет один человек. Он, видимо, в тайге…»

Хожу по острову, где после 56 часов 20 минут полета Валерий Павлович 22 июля 1936 года благополучно посадил АНТ-25 и тем самым спас труды ученых, конструкторов, рабочих, отстоял престиж советских пятилеток, дав понять всему капиталистическому миру, какова все же эффективность первых пятилетних планов и индустриализации Советского Союза на самом деле, а не по Данным «черной» печати… Жалко, что нет уже домика, где мы жили в то лето.

Подхожу к вертолетам Ми-8. Одним командует Анатолий Николаевич Вайцеховский, сам командир отряда.

Другим ведает Вячеслав Александрович Шиндовин. Спрашиваю: «Нравится погода?» Отвечает: «Утром был туман, не могли пробиться к вашим островам. А сейчас красота…»

Узнав, что сейнеры будут перевозить грузы мемориала не менее получаса, я предлагаю, кто желает, слетать на свой остров и хорошо осмотреть остров Чкалов с воздуха.

Вертолеты Ми-8 мгновенно доставляют нас на остров Байдуков. Высыпало все население поселка. Действительно, здесь все в развалинах. Разобрано много домов и завод. Этим и отапливают дома оставшиеся, хотя топлива здесь много выбрасывается штормовыми ветрами, когда часть сплавляемого леса по Амуру проходит устье.

Спрашиваю шутливо: «Ну что вы тут делаете на «моем» острове? Ведь рыбы мало в Амуре…» Отвечает пожилой гиляк: «Рыба растет, рыба плывет, рыба будет! Поверь, товарищ Байдуков!» Другой, по виду эвенк, подтверждает: «Сейчас хорошо идет горбуша. Значит, японец ошибки сделал…» Все смеются. Я все же допытываюсь: «Ну чего вы здесь, на ветрогоне, в штормах и тумане, живете? Вас же приглашают в Николаевск-на-Амуре, в прекрасные дома. Там нужны рабочие руки». Председатель поселкового Совета, женщина, отвечает: «Нет, товарищ Байдуков! Нас здесь более тридцати семейств, и мы с вашего острова никуда не уедем. Рыба летом будет, а зима – в тайге. Мы это любим». Все жители шумят радостно. Я чувствую, что они поддерживают заключение выборной хозяйки острова.

Многие дарят цветы из своих приусадебных угодий. Я целую малыша, жму руки мужественным, бесстрашным людям и желаю им счастья, успехов и здоровья. И почему-то мне грустно с ними расставаться…

Возвращаемся к вертолетам. Вдруг вижу прекрасный кусок прибрежной полосы, куда можно было 45 лет назад приземлить АНТ-25. Неужели эту землицу тогда прозевали?.. Или все изменило время?..

Мы улетаем с Байдукова и вскоре кружим над островом Чкалов. Видим, что уже мемориал установлен.

Вскоре всех пригласили на торжественное открытие мемориала. Двухтонная бетонная основа зарыта в ка-менно-песчаную землю. Из бетонного основания вертикально поднимается металлический массивный высокий штырь, на котором укреплена в вертикальном положении модель самолета АНТ-25, а внизу белое полотно укрывает мемориальную доску. Право открыть мемориал предоставляется мне. Я снимаю покрывало и читаю на бронзе надпись, гласящую, что этот мемориал, открытый в честь 45-летия перелета Чкалова, Байдукова и Белякова на самолете АНТ-25 из Москвы через Ледовитый океан на Дальний Восток.

Вот вам еще один мемориал нашему экипажу, который открыт 12 августа 1981 года на острове Чкалов.

Говорим речи, кладем цветы на бронзовую скрижаль, кланяемся родимой земле, горсть которой я незаметно ссыпаю в карман пальто. На память.

Прощаемся с моряками, садимся в вертолет, даем круг над памятником, пролетаем над островом Байдуков, и вот Юра Прокофьев уже нацелил телекамеру на остров Беляков, который я просил заснять обязательно, чтобы его посмотрел наш 85-летний штурман.

Затем любуемся плотной, могучей тайгой Приамурья, и вскоре посадка в аэропорту Николаевска-на-Амуре.

Завтра, 13 августа, открытие монумента в городе Николаевске-на-Амуре. Сюда Беляков с острова Удд прилетал и приплывал три раза, а мы с Чкаловым бывали дважды.

Выступали жители города, представители горисполкома, горкома, райкома и крайкома партии и комсомола, а снимать покрывало попросили меня, как будто я стал известным специалистом в этих щекотливых делах.

Перед нами красивая, парящая вверху модель самолета АНТ-25, удерживаемая на высокой консоли, пытающейся своим изгибом частично повторить округлость искусно сделанного большого земного шара, на котором начертан маршрут полета экипажа Чкалова в 1936 году; Внизу, под изображением планеты, бронзовая мемориальная доска, на которой высечены имена чкалов-ской тройки, посещавшей 45 лет назад город.

Я поблагодарил всех присутствующих за большое внимание и честь, оказанные событию, в котором участвовали не только Чкалов, Байдуков и Беляков, напомнив, что руководство Советского Союза передало во время перелета экипажу АНТ-25 телеграмму, в которой говорилось: «Ваша победа будет победой всего советского народа».

– Поэтому этот монумент вы теперь храните как храните памятники петровских времен, и в частности бесстрашному адмиралу Невельскому, открывшему, что Сахалин не полуостров, а остров, отделенный от материка Татарским проливом…

В заключение нас с Александром Васильевичем Беляковым избрали почетными гражданами города Николаевска-на-Амуре. Повесили на шею широкую красную ленту с большой медалью и выдали красивую грамоту, где изложено постановление районных властей.

Наступил день вылета в Хабаровск. Службы телевидения, печати и радио довольны. Довольны и хозяева, а мне, приглашенному в гости, трудно расставаться с хорошими людьми, живущими и работающими в местах, где 45 лет назад экипаж АНТ-25 – Чкалов, Байдуков и Беляков – доброжелательно принял залив Счастья и где оказали незабываемую помощь жители легендарного города Николаевска-на-Амуре.

Так были открыты еще два мемориала на Дальнем Востоке в честь деяний советских летчиков 45 лет назад.

1981 г..