Текст книги "Дневная поверхность"
Автор книги: Георгий Фёдоров
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)
Утром мы пересекли реку Невежис и въехали в уезд Мажейке, который находился уже в Жемайтии. Вдоль дороги потянулись тёмные дубовые леса. Деревни почти совершенно исчезли. Их место заняли затерянные среди болот и чащоб хутора. Редкие путники, встречавшиеся нам на лесной дороге, были одеты уже не по–городскому, а в домотканую одежду. Вот прошли две девушки в шерстяных юбках с широкими горизонтальными полосами, в полосатых же безрукавках, стянутых на груди шнуром, в тёмных, в талию кофтах с широкими вышитыми поясами, в деревянных башмаках – клумпасах, с загнутыми вверх носами, с изящной резьбой. На голове у одной был венок из полевых цветов с заплетёнными в него лентами – вайникос.
Мы ехали уже несколько часов по Жемайтии, как вдруг машина остановилась возле старинного кладбища. Я с удивлением наблюдал за действиями моих спутников. Машину с дороги загнали за густой кустарник, так что её совершенно не стало видно. Из машины вышли и отправились в сторону кладбища Басанавичус, Варнас с рюкзаком за плечами, Моравскис с плоскогубцами.
– Товарищ Варнас, – спросил я, – куда это вы все направляетесь?
– Выполнить одно поручение академика, – смущённо ответил Варнас.
– Какое поручение?
Но Варнас только пожал плечами. Пришлось удовлетвориться этим туманным объяснением, чтобы не поругаться.
Потом все трое вернулись бегом, вскочили в машину, которую завел Нагявичус, как только увидел бегущих, и мы быстро поехали. Я заметил, что рюкзак Варнаса, пустой, когда он уходил, теперь был набит до отказа.
Примерно через час, не доезжая до развилки дорог, машину снова замаскировали, и вся история повторилась сначала. Мне оставалось только недоумевать и злиться, потому что происходило что–то непонятное, а мне, начальнику экспедиции, не считали нужным это объяснить. Снова горькое чувство одиночества, сознание того, что мне не доверяют мои же товарищи, охватило меня. Расспрашивать снова казалось неудобным.
Под вечер мы подъехали к широкой речной заводи, за которой находилось имение Сантекле; возле него должна была начаться наша работа. В этом бывшем имении мы и предполагали переночевать. Но паромщица отказалась переправлять машу машину, потому что из–за жары вода очень спала, и паром мог сесть на мель. Варнас молча, но заметно нервничал. В сгущающихся сумерках мы не без труда нашли хутор и стали ждать возвращения хозяев, чтобы попроситься переночевать. Хозяева, как объяснила нам их двенадцатилетняя дочка, отправились в Сантекле на традиционные сельские конноспортивные состязания. Оттуда из–за реки доносились звуки духового оркестра. Наконец, когда мы уже начали изнемогать от голода, вернулись разгорячённые праздником хозяева. Хозяйка, весёлая и румяная молодая женщина, узнав, что мы так долго ждали, сказала, что приготовит нам коше жемайче – жемайтийскую кашу, традиционное национальное блюдо, как объяснили мне мои спутники. Тут же приветливо загудела печка. Через двадцать минут коше жемайче была уже готова и дымилась на столе в тарелках. Я так и не понял, из чего она была сделана. Знаю только, что не без участия сметаны и поджаренного сала. Крижаускас тихонько шепнул мне, когда хозяйка пошла к печке за новой порцией:
– Только не вздумайте предлагать деньги за еду!
– Почему это? – спросил я, недоумевая, так как на других хуторах мы щедро платили за все.
Оказалось, что коше жемайче – не только народное блюдо жемайтийцев, но еще и священное блюдо. За него нельзя брать денег, и даже предлагать за него деньги – значит обидеть хозяев. Поэтому трудно умереть с голоду в Жемайтии. Эта трогательная народная традиция гостеприимства существует с незапамятных времен.
И снова ночью я не мог долго уснуть – явление для археолога поистине необычное. Лёжа в копне свежего сена, я снова и снова пытался сообразить, куда и зачем уходят мои спутники по экспедиции. Да, выяснить это не легче, чем решить загадку Шапшала.
«НЕТ! НЕТ! НИКОГДА!»
Утро началось событием, которое запечатлелось в моей памяти на всю жизнь. Оставив машину на просёлке, мы пешком углубились в лес. Нашим проводником был десятилетний мальчишка, как мы его в шутку звали, понас (господин) Симонс, облачённый в рваные штанишки и рубашку, обутый в деревянные клумпасы и с роскошным когда–то котелком на голове, обшитым по краю полей чёрной шёлковой лептой. Мальчишка завел нас в болото и часа два, как заяц, прыгал по кочкам. Мы вспотели и измучились, едва поспевая за ним. В конце концов перед нами открылась трясина, переходящая в широкое озеро. Мальчишка обернулся, снял котелок, тряхнул хохолком льняных волос и, серьёзно сказав: «Кольгринда!» – вступил прямо в трясину, которая вскоре дошла ему почти до подбородка. Понас Симонс бесстрашно шёл дальше. Я невольно замешкался, глядя на предательскую ярко–зелёную траву и черную жижу, которые колыхались вокруг мальчишки.
– Идите за мальчиком. Точно повторяйте его путь! – Сказал Варнас.
Я так и сделал и вдруг ощутил под ногами не просто твёрдую почву, а каменную вымостку. Как и почему она. оказалась здесь? Но было не до размышлений. Без мальчишки мы, конечно, не только не нашли бы этой вымостки, но даже если бы и нашли, то неминуемо свалились бы с неё в трясину, потому что она шла не прямо, а изгибалась под различными углами. Так шли мы довольно долго, и вдруг перед нами открылось невиданное зрелище. Один возле другого стояли два высоких крутых холма. Доступ к вершине первого холма был преграждён со стороны леса двумя полукруглыми валами. На плато большего холма находилось какое–то возвышение, видимо остатки цитадели. С вершины открывался широкий вид на леса и болота, на озера и речки, а сам холм весь светился в лучах утреннего солнца.
– Это и есть жемайтийский пильякалнис, – торжественно сказал Басанавичус, – замковая гора, городище. А высокий, но более узкий холм рядом – это Алкакалнис (Святая гора), или Персепил (сторожевой замок). А ещё такие холмы называют Жертвенная гора, Перкункалнай (Гора Перкуна), Шаулекалнай (Гора солнца). – Когда появились первые пильякалнисы? – Спросил я.
– Ещё в конце каменного века. Много их сооружалось в эпохи бронзы и раннего железа, ещё больше в IX – XII веках, когда существовали отдельные литовские феодальные княжества – Жемайтия, Нижняя, или Западная, Литва, Аукштайтия – Восточная, или Верхняя, Литва, Делтува и другие. Но особенно большую роль играли пильякалнисы начиная с XIII века, когда, объединившись в одно государство – Литовское великое княжество, литовцы сражались против католических немецких рыцарских орденов…
Пока Басанавичус рассказывал мне историю жемайтийских пильякалнисов, а остальные обмеряли оба холма и закладывали шурфы, я пристально, с некоторым недоумением всматривался в городище. Что это? Ведь я впервые вижу пильякалнис, а меня не покидает впечатление, что я уже знаком с ним? Какая величественная и выразительная картина! Ах, вот в чем дело! Именно картина! В Каунасе в музее имени Чюрлиониса я видел картину этого замечательного художника, которая так и называется – «Пилис» («Замок»). Реалистично, в самом высоком смысле этого понятия, передал художник величие жемайтийского пильякалниса, его пропорции, то грандиозное впечатление, которое он производит. Может быть, именно этот пильякалнис послужил в качестве натуры для картины. Только у Чюрлиониса на валах видны каменные стены, а на плато городища возвышается грозный замок – цитадель…
…Вечерело. Посланец русского князя Александра Ярославича Невского – воевода Дмитрий Иванович сидел и палате замка, отведённой ему начальником местного гарнизона, и предавался невёселым думам. Третью неделю со своим маленьким конным отрядом пробирается он с помощью проводников по глухим лесам и болотам к жмудскому князю Трайанту. С тех пор как пересекли реку Невежис и углубились в Жемайтию, воевода не видел ни одного села, ни одного города. Только непроходимые лесные чащи, болота, а на узких лесных дорогах засеки из вековых деревьев. Возле них, как из–под земли, появлялись угрюмые воины, останавливали отряд, но, узнав, что едут руссы, с честью отпускали старых верных союзников. Когда воевода спрашивал проводников, где же живут жмудины, они отвечали, что есть и села, и города, только невидимые для стороннего глаза. А сегодня утром воевода увидел наконец селение. На берегу реки, вокруг двух холмов, стояли похожие на крепости крестьянские дома – нумасы, рубленные из огромных толстых брёвен, с маленькими оконцами и задвижными деревянными ставнями, дома, заключавшие под одной крышей и жилье, и клеть, и амбар. Возле посёлка виднелись пашни, а на лужайке дымились и тлели полузасыпанные землей стволы, возле которых сидели углежоги. Угля и в самом деле, видно, нужно было много. На берегу реки стояли каменные домницы для плавки железа, синели груды добротной болотной руды, которую то и дело подвозили на больших телегах – кардесах. А в самом селении стучали молотки, глухо ударяли молоты. Это оружейники ковали копья, мечи, стрелы и другое славное литовское оружие. Сами рыцари почитали его, как ценную добычу. Путь к замку, который возвышался на вершине крутого холма, преграждала широкая и глубокая река. Поперёк реки стояли, отгораживая узкий извилистый проход, дубовые ветви – вехи. Между вехами сновали через реку люди, свободно проезжали всадники.
«Кольгринда» – «каменный пол», насыпанный под водой поперёк реки, назывался этот проход, как объяснил боярину проводник. Когда кони, фыркая и пугливо кося глаза на воду, вынесли отряд воеводы через реку к подножию холма и здесь пришлась пробираться с великими трудами по узкой, крутой тропинке, через проем в дубовой башне ограды. Воевода устал и с удовольствием принял предложение местного князя, по–литовски конунга, Пранаса побывать в замке, пока Трайант, извещённый гонцами, прибудет сюда для встречи с послом. Сам воевода Дмитрий Иванович относился к своему посольству очень скептически. Конечно, храбра Литва, жизнью в которой гордился сам былинный богатырь Илья Муромец. Много раз отбивала она нападения отрядов морских разбойников – варягов. Но то были короткие набеги, а не всесокрушающее нашествие нового страшного врага, который появился на границах Литвы и Руси вот уже с полвека. Сначала на двадцати трёх кораблях в устье Двины ворвался епископ Альберт из немецкого города Бремена, во главе банды рыцарей. Рыцари уничтожили местных жителей, основали крепость Ригу, в которой Альберт, с благословения римского папы, учредил Орден меченосцев. Потом такая же банда – Тевтонский орден, которому изрядно намяли бока арабы в Палестине, – обманным путём проникла в Польшу и через несколько лет начисто уничтожила многочисленные племена родственных литовцам пруссов. От них и осталось только одно название страны – Пруссия. А потом оба рыцарских ордена объединились в один – Ливонский орден. Это была страшная угроза для всех народов, и прежде всего для Руси и Литвы. Под видом приобщения к христианской вере «братья рыцари» грабили и убивали, сжигали целые деревни и города, захватывая земли и ценности. «Братья священники» именем божьим прикрывали вес эти насилия и преступления. Литовцы, латыши, эстонцы, население северо–западной Руси находились под угрозой уничтожения. Несколько лет назад на льду Чудского озера князь Александр Ярославич разгромил рыцарские войска. Но с тех пор Орден оправился и сейчас вновь подбирался к Литве. Друг и союзник Александра Невского – великий князь Миндовг встал во главе объединённого Литовского государства. Это усилило Литву, как и союз с русскими, но опасность всё ещё была очень велика. Князь Жмуди Трайант хотя и ненавидел рыцарей, но, боясь усиления Миндовга, не очень охотно выполнял его приказания. А сейчас важно было объединить все силы в борьбе против общего врага. Всего несколько лет назад рыцари захватили на побережье Балтийского моря город Клайпеду и на его месте основали свою крепость Мемельсбург – кинжал, направленный в сердце Жемайтии. И сразу же до Руси стали доходить страшные слухи о том, что крестоносцы, нападая по своему обыкновению ночью, полностью уничтожили население Юнигенды, Путеников и других жемайтийских поселений. Жемайтия, или как её по–русски называют – Жмудь, оказалась на переднем крае огромного фронта борьбы против крестоносцев. Поэтому очень важно было помочь Жмуди, заключить с ней союз, действовать совместно против рыцарей. Но что могла противопоставить страна крестьян–смердов закованным в железо, вооружённым до зубов рыцарям, имеющим огромный боевой опыт во многих странах мира? Правда, по всей стране есть на дорогах засеки, стоит сторожевая служба. Правда, на том поселении, где воевода нашёл приют, день и ночь варят железо, куют оружие. В крепости сильный гарнизон, умелый и опытный конунг – Пранас. Не так–то легко пройти к крепости через извилистый брод по реке. А если и пройдешь – взять две высокие стены и сам замок. Но в замке всего восемьдесят воинов, да и сколько таких замков в Жмуди? Нет! Судьба Жмуди решена, ничто не отвратит от неё неминуемой гибели. Все это посольство ни к чему, разве чтобы принять смерть вместе со старыми товарищами в бою против общего врага.
От этих мыслей оторвал воеводу конунг Пранас. Он предложил посмотреть святилище на вершине крутого высокого холма, рядом с замком. Они с большим трудом вскарабкались по отвесному склону на маленькую круглую площадку. Здесь под густой листвой огромного дуба воевода увидел жреца, опиравшегося на кривую, изогнутую булаву с набалдашником в виде человеческой головы. Жрец стоял неподвижно, а вокруг ног его извивались большие змеи.
– Не бойся, Дмитрий, – сказал Пранас отпрянувшему было воеводе, – это священные змеи Перкунаса, они не причиняют вреда.
Успокоившись, воевода увидел в самом центре площадки грубо высеченную из камня статую Перкунаса, а возле него круглый жертвенник, на котором горел огонь. Время от времени в этот огонь девушка–вайделотка[6]6
Вайделотка – жрица верховного божества Перкунаса.
[Закрыть] подбрасывала веточки из огромной кучи хвороста, лежавшей на самой вершине площадки.
Воевода осторожно спросил:
– Почему Литва до сих пор не приняла христианства, почему так держится за языческую веру?
– Великий русский конунг Владимир по доброй воле выбрал христианскую греческую веру, – ответил Пранас. – А нам римский папа прислал своих патеров вместе с убийцами–рыцарями.
Воевода промолчал. Спорить было трудно, да и не его дело обращать язычников в Христову веру.
Совсем стемнело. Лес был совершенно чёрным. Иногда только тускло поблескивало зеркало реки у подножия пильякалниса и железные наконечники копий часовых на стенках. А внизу в посёлке то там, то здесь пробегало темно–красное пламя на грудах остывающего железного шлака. И вдруг в темноте стала видна светящаяся точка, быстро приближавшаяся к городищу. Вот она уже у берега реки. Вслед за тем раздался хриплый вой сигнальной трубы. Девушка–вайделотка, взметнувшись от алтаря Перкунаса, белой птицей подлетела к куче хвороста и поднесла к ней горящую ветку из жертвенника. Вспыхнул огромный костёр, стало совсем светло. Конунг отрывисто бросил: «Рыцари!» – и побежал к замку. Воевода еле поспевал за ним. В посёлке у подножия пильякалниса все пришло в движение. Женщины, унося детей, шли под охраной мужчин в сторону леса, впереди гнали перепуганных коров и овец. Другая часть мужчин, вооружившись чем попало, поднималась к стенам замка, а всадник на тёмной лошади, вестник с далёкой лесной засеки, швырнув в траву факел, продолжал трубить сигнал тревоги в длинную деревянную трубу. Вехи с кольгринды были убраны, и ничто не указывало её следа на широкой глади реки.
Прошло совсем немного времени, и посёлок у подножия замка совершенно опустел. А пламя на вершине горы Перкунаса продолжало гореть с прежней силой.
– Зачем это сигнальный костёр, Пранас? – спросил воевода. – Он выдаёт пильякалнис врагам. А в замке уже нее знают о нашествии.
– Враг и так идёт к пильякалнису, иначе вестник с заставы не прискакал бы сюда, – ответил конунг, – а наше пламя выдает врага всей стране.
– Как же так? – Недоумевая, спросил воевода.
– На каждой сторожевой горе – горе Перкунаса – днем и ночью у алтаря горит священный огонь. Едва рыцари перейдут границу Жемайтии, на ближайшем городище зажигают большой костёр. Свет его видят в соседнем замке и тоже зажигают костёр. И так по цепочке вспыхивают огни. Через час вся страна будет знать, что идут крестоносцы. Взгляни вокруг!
Воевода увидел справа и слева от городища далёкие, но хорошо заметные языки пламени. Вдруг прямо перед ним поднялось огромное далекое зарево.
– Это вспыхнул костёр на Шатер–горе – Шатрии – самой высокой горе Жемайтии. Он виден далеко–далеко, и сейчас в ответ загорится костёр на другой огромной горе, Медведь–горе – Медвегалис, – сказал конунг. – Между этими горами более тридцати пяти вёрст, но огонь, зажжённый на одной из них, хорошо виден на другой.
– Сколько же таких гор–замков в Литве? – спросил поражённый воевода.
– Более полутора тысяч, – гордо отозвался конунг. – Мы использовали все холмы среди болот и лесов, укрепили их и даже насыпали совсем новые. Их строили все. Мужчины носили землю в мешках, женщины – в подолах. На прусской границе, вдоль течения Немана, по всем дорогам, ведущим в глубь Жемайтии, – везде укрепления находятся на расстоянии пяти–шести вёрст друг от друга. Рыцари хотят истребить всех, кто не признает их господами, а остальных превратить в рабочий скот. Но каждый жемайтиец говорит: «Нет! Нет! Никогда! Не бывать этому!» А теперь вернись в замок. Слышишь – немцы. Послу не годится подвергать свою жизнь опасности.
Но воевода только усмехнулся в ответ. Он приказал выстроиться своему маленькому отряду и пристегнул личину – железную полумаску с прорезью для глаз, предохраняющую от стрел и копий. А из леса показались сражающиеся: литовские воины в толстых кожаных рубахах и конные рыцари в железных доспехах, с белыми плащами, на которых были вышиты красный крест и меч. Рыцари медленно теснили отступающих литовцев – бойцов из кордонной засеки, которые должны были предупредить о вторжении врага и задержать его возможно дольше, чтобы гарнизоны пильякалнисов успели приготовиться к обороне. Рыцари после ожесточённой схватки оттеснили литовцев в посёлок, и вот уже вспыхнули подожжённые крестоносными факельщиками дома, и пламя от них смешалось с бледным светом наступающего утра. Последние литовские воины были сброшены в реку, и рыцари, смешав строй, с торжествующим рёвом кинулись за ними. Но быстрая и глубокая река подхватила, закружила тяжело вооружённых всадников, понесла их вниз, потянула на дно. Вот одна лошадь вскарабкалась на невидимую кольгринду; рыцарь, взмахом руки позвав за собой остальных, поехал было вперёд, но тут же лошадь снова ушла под воду, потеряв из–под ног резко свернувшую в сторону каменную вымостку. Только немногим рыцарям, въехавшим в реку, удалось выбраться обратно на берег, где в нерешительности топтались те, кто предпочел остаться сухим. Тогда командир – комтур в двурогом железном шлеме, приказал одному отряду окружить со всех сторон пильякалнис, другому грабить посёлок, а третьему – вязать плоты из бревён стен ещё не сгоревших домов посёлка. Воевода с тревогой следил за действиями крестоносцев. В это время у дубовых ворот внешней стены пильякалниса выстроился конный отряд гарнизона крепости. Воевода со своими товарищами присоединился к нему и подъехал к Пранасу. Пранас в кожаном нагруднике поверх белой рубашки пристально смотрел за реку на посёлок. Тяжёлый меч с полукруглым навершием свешивался на бок могучего вороного коня, на котором сидел конунг. Древко копья упиралось в инкрустированное золотом стремя. Такая же инкрустация покрывала рукоять меча. На жёлтой кожаной узде сверкали серебряные бляшки с изображением звериных голов. Даже хвост коня был украшен большим спиральным серебряным браслетом. А на самом конунге не было никаких украшений. Только к нагруднику приколот маленький зелёный цветок с твёрдыми листьями.
Воевода с тревогой оказал Пранасу:
– Не дело стоять сложа руки, когда враг готовит плоты для переправы. Нужно пойти на вылазку.
– Потерпи, Дмитрий, – ответил конунг, – ещё не настало наше время.
– А как же кони найдут переправу, когда сняты все вехи с реки?
– Наши кони перейдут по кольгринде даже с завязанными глазами, – усмехнулся Пранас, – вели во время вылазки своим всадникам идти за нашими.
– Скажи, конунг, почему твой конь так богато изукрашен, а у тебя нет ни серебряной гривны, никаких знаков твоего достоинства, а только маленький зелёный цветок? – Спросил воевода.
– Это рута – вечнозелёный цветок нашей родной Жемайтии, – гордо ответил Пранас. – Как никогда не увянет рута, так никогда не будет уничтожена свобода Жемайтии. Этот цветок нам дороже всех драгоценностей.
Первые плоты были уже готовы, и несколько рыцарей, привязав концы верёвок к лукам седел, подтаскивали их к воде. Вдруг послышался знакомый уже воеводе хриплый вой трубы. Сигнальные костры сослужили свою службу. Всадник в блестящих доспехах – князь Трайант во главе своей конной дружины и отряды крестьянского ополчения, пришедшие на помощь гарнизону пильякалниса, ринулись на крестоносцев. Всадники рубились мечами, кололи копьями, пешие крюками и баграми стаскивали крестоносцев с седел и добивали их на земле широкими кривыми ножами. Тогда гарнизон во главе с Пранасом пошёл на вылазку. Кони вихрем пролетели через кольгринду. Литовские и русские воины обрушились на врага с берега. Крестоносцы дрогнули, ряды их смешались. Рыцари бежали, теряя окровавленные белые плащи. Через час все было кончено. В посёлке перевязывали раненых, разбирали остатки сгоревших домов. На горе Перкунаса жрец приносил благодарность богам за победу над врагом. А воевода печально стоял у огромного костра, на котором лежало тело конунга Пранаса, погибшего в бою. Пепел сожжённого положили в большой глиняный сосуд его друзья и сам князь Трайант и опустили сосуд в могилу. Возле могилы конунга воины выкопали громадную яму. Потом один из воинов привязал коня умершего конунга за длинную верёвку и хлыстом стал гонять по кругу, не давая ни минуты передышки. Хлопали по потным бокам лошади инкрустированные золотом стремена, конь все тяжелее дышал, пена выступала на губах, а воин все гонял и гонял его. Воевода с недоумением и жалостью смотрел на происходящее. Конь уже еле передвигал ногами и хрипел. Воин привязал к морде лошади торбу с овсом, а на глаза – плотную повязку из чёрной материи. К коню, который, хрипло дыша, жевал овёс, подошли десять рослых воинов и столкнули его в яму, а вслед за тем начали забрасывать эту яму землей. Когда яма была уже почти засыпана, земля вдруг взбугрилась и показалась голова с чёрной повязкой на глазах. Один из воинов сильным ударом меча оглушил коня, а остальные быстро закидали эту огромную могилу.
– Воевода, – сурово сказал жрец, отвечая на невольное движение русского, – мы хороним воинов по нашему обычаю. В царстве Перкунаса плохо было бы конунгу без его боевого коня.
Воевода едва приметно пожал плечами. Не пристало оспаривать чужие обычаи.
В это время стремянный Трайанта доложил, что конунг Жемайтии готов принять посла князя Александра.
Оправив кольчугу и меч, идя в замок на свидание с Трайантом, воевода со смешанным чувством горечи и восхищения подумал: «Чудо храбрости, чудо народной обороны сотворила Жмудь. Но сколько может продолжаться эта неравная борьба?..»
Она продолжалась двести лет. После разгрома орденских войск у Шауляя при Миндовге на протяжении почти ста лет Жемайтия успешно отбивала нападения крестоносных разбойников. В 1341 году в битве при пальякалнисе Велюоне рыцари впервые применили огнестрельное оружие. В этой битве пал великий князь литовский Гедимин, и городище это с тех пор называется Гора Гедимина[7]7
Кроме того, широко известны Замковая гора и башня Гедимина в Вильнюсе.
[Закрыть]. После его гибели Литва, снова распавшаяся на отдельные княжества, была ослаблена, и к концу XIV века крестоносцы захватили почти всю Жемайтию. Через год вспыхнуло народное восстание, подавленное крестоносцами с беспощадной жестокостью. Но Жемайтия и тут не покорилась. Уцелевшие после расправы скрылись в непроходимых чащах и болотах. Народ накапливал силы, и через несколько лет, к 1409 году, разразилась буря нового восстания, поддержанного великим князем литовским Витовтом. Это восстание не прекращалось до 1410 года, когда в битве при Грюнвальде соединёнными силами литовцев, поляков, русских и чехов был окончательно разгромлен Ливонский орден. Жемайтия навсегда воссоединилась с остальной Литвой. В тяжкой борьбе с крестоносцами сплотилась единая литовская народность, окрепла древняя дружба со славянами, была завоёвана независимость…
Литовскому народу и в дальнейшем приходилось сражаться за независимость против своих и иноземных угнетателей. История Литвы заполнена восстаниями жемайтийцев против крепостников–помещиков, против извечных врагов – немецких захватчиков, наследников крестоносцев. Когда Гитлер провозгласил новый «крестовый поход» против народов Советского Союза, не только регулярные литовские части, такие, как 56–я Литовская дивизия Советской Армии, но и бесстрашные партизаны Жемайте и Аукштайте сражались против гитлеровцев…
Литовский народ и поныне чтит величественные памятники борьбы с крестоносцами – жемайтийские пильякалнисы, Эти городища окружены множеством легенд. Очень часто, как бы подчёркивая ценность пильякалнисов, эти легенды говорят о сундуках с золотом, спрятанных в глубине холмов. Но мудрые легенды и предохраняют городища от разрушения кладоискателями. Тот, кто осмелится копать пильякалнис, либо погибнет, либо напрасно потратит время, потому что, сколько бы ни накопал он за день, к утру вся земля окажется на прежнем месте. И вот железные двери и подземные ходы, которые якобы ведут к сокровищам, уже столетия не решаются потревожить любители лёгкой наживы.
Уважение народа, которым окружены пильякалнисы, привело к тому, что католическая церковь пытается стать наследником языческой Литвы и принять городища в своё «владение». Ксендзы рекомендовали своей пастве устраивать на городищах кладбища, ставить кресты (на одном только городище Юргайцы их установлено свыше ста пятидесяти), – словом, превратить пильякалнисы в католические святыни. Именитые «князья церкви», такие, например, как епископ Волончевский, приезжали на пильякалнисы и «освящали» их именно с этой целью. Католики утверждали, что пильякалнисы – это костёлы, провалившиеся под землю за грехи прихожан. В противовес этому народная легенда гласит, что пильякалнисы – имения жестоких панов, которые вместе со своими усадьбами провалились под землю за угнетение народа…
Но это лишь «полемическая крайность». А так каждый деревенский мальчишка в Литве знает, что такое жемайтийекие пильякалнисы. Гордо возвышаются над лесами и болотами эти памятники мужества, силы и отваги, освящённые веками борьбы за независимость…
Не раз, стоя на их высоких валах, вспоминал я картину вдохновенного певца Жемайтии Чюрлиониса, которая называется «Стрелец».
Двое в мире. Маленький полуобнажённый человек на крутой тёмной скале. Широко размахнув мощные крылья, парит над ним огромная хищная птица, спускается все ниже, готовится напасть на человека. Одним ударом; острого клюва может она раскроить ему голову, одним взмахом крыла сбросить в пропасть. Холодные сиреневые глаза птицы уверенно и безжалостно смотрят на свою жертву. Злобная, необоримая сила стихии. Но человек бесстрашно и твёрдо стоит на скале, выставив вперёд ногу, подняв голову навстречу птице. В руках у него тонкий изогнутый лук. Стрела, дрожа на натянутой тетиве, направлена прямо в сердце птицы. А из–за скалы, окружая человека светлыми лучами, встает невидимое ещё солнце и сияет над ним знак Стрельца. Страшной стихийной силе разрушения и смерти противопоставляет человек, как равный равному, свою смелость, мужество, свой светлый разум…
Между этой картиной и историей Жемайтии есть прямая связь.
Мы имели счастье видеть зримые, вещественные реликвии этой истории. Мы видели материалы из могильников – инкрустированные стремена и мечи, конские захоронения, урны с пеплом убитых в бою воинов. На сторожевых, или «святых», горах измеряли мы толщину огромных угольных слоев – остатки сигнальных и жертвенных огней. Кстати, угля иногда бывало так много, что, например, и в двадцатом веке кузница, расположенная возле одного из городищ, долгие годы работала на этом угле.
Но больше всего наше внимание привлекли сами городища – пильякалнисы, которые тогда были совершенно не изучены. Это была захватывающая, интересная работа. Она поглощала меня, как и других участников экспедиции, целиком. Мы вместе делали общее, важное и нужное дело. Мы побывали на десятках городищ, шурфовали эти городища, изучали их культурный слой, снимали их планы и разрезы, возможно более тщательно описывали. За это время мы сблизились, спутники стали относиться ко мне с большим доверием, да и самому стало легче в привычных условиях напряжённой экспедиционной работы. Конечно, многое в наших отношениях оставалось неясным, но я не хотел этим заниматься. Прогонял от себя всякие мысли, связанные с положением в самой Жемайтии, в нашей экспедиции, хотя понимал, что рано или поздно мне все равно придётся с этим столкнуться. Но, пока можно было все время и мысли занять работой, я был почти счастлив…