Текст книги "Мифы классической древности"

Автор книги: Георг Штоль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 53 страниц)

Деревянный конь

(Квинт Смирнский. Posthomerica. XII; Вергилий. Энеида. II)

Еще с большим мужеством ратовали греки с троянцами с тех пор, как прибыли под Трою Филоктет, быстро оправившийся от своей раны, и Неоптолем. Военные невзгоды еще не утомили этих героев: ненасытно жаждали они битв и великие беды причиняли троянским отрядам. В одной из первых битв виновнику брани Парису Филоктет стрелою своей нанес неисцелимую рану. Правда, не вдруг оставили его жизнь молодая и сила, он мог еще воротиться на своих ногах в город, но посрамилось все искусство врачей перед раной, нанесенной стрелой Геракла. Припомнил тогда Парис, что оракул когда-то известил ему, что нимфа гор Иды Энона, вероломно оставленная им ради Елены, спасет его на краю гибели. Объятый стыдом и страхом, грустный, отправился он к горам, где обитала глубоко оскорбленная им богиня; со слезами умолял он ее забыть обиду, уверял, что не извращенное сердце, а неумолимый рок вовлек его в этот проступок. Но сердца нимфы не смягчили просьбы и мольбы Париса, не помогла она ему и проводила его от себя суровыми речами. Безутешный, оставляет ее Парис и не успел еще оставить за собою гор, в которых провел он счастливую юность, как смерть настигла его. Нимфы и пастыри гор оплакивают смерть своего прежнего друга и товарища и на высоком костре сжигают тело его. В то время как высоко поднимался уже огонь погребальный, вдруг прибежала Энона, мучимая раскаянием в том, что так безжалостно отвергла друга своей юности, в отчаянии бросилась она на костер, чтобы умереть вместе с Парисом. Нимфы и пастухи собрали прах их костей, всыпали в золотую урну и воздвигли над ними прекрасный памятник, украшенный двумя колоннами.

Мужеством Филоктета, Неоптолема и других могучих героев ахейских троянцы отброшены были за стену, но высоких троянских стен, с такой твердостью обороняемых, никакими усилиями не могли взять ахейцы. Наконец то, чего нельзя было достичь силой, было достигнуто хитростью: путь во вражеский город открыл Одиссей хитроумный. Обезобразил он ранами тело свое, облекся в лохмотья, как нищий, и, бродя из дома в дом, выведал все в городе. Кроме Елены, никто не узнал Одиссея; но в Елене снова пробудилась любовь к родине; она приняла его в дом свой, повелела омыть, умастить его тело и покрыть одеждой. Узнав многое, что было нужно, благополучно воротился Одиссей в ахейский стан, побив на возвратном пути многих троянцев. Потом во второй раз отправился Одиссей вместе с Диомедом в город, похитил палладиум: не овладев этим изображением Афины, ахейцы не могли бы овладеть Троей.

Наконец Одиссей убедил ахейцев соорудить деревянного коня, только этим средством, говорил он, можно взять город. Калхас возвестил это, ибо таково было ему знамение: голубка, преследуемая ястребом, скрылась в расщелину скалы; полный злобы, долго метался хищник над расщелиной, наконец скрылся в ближнем кустарнике; и голубка вылетела из своего убежища. Но вот налетел на нее ястреб и задушил ее. Все это возвестил Калхас собравшимся ахейцам и посоветовал им перестать действовать открытой силой, а прибегнуть к хитрости. Одиссей согласился с мнением провидца и посоветовал обмануть троянцев притворным отступлением. Филоктет и Неоптолем воспротивились такому решению, они желали достигнуть цели открытой силой; но советы Калхаса и знамения Зевса, посылавшего громы за громами и молнии за молниями, убедили народ склониться на сторону Одиссея. Тогда с помощью Афины и по совету Одиссея художник Эпей соорудил из дерева прекрасного, высокого коня с такой пространной утробой, чтобы могли в ней поместиться смелейшие из ахейских героев. Остальное войско должно было сжечь свой стан и, удалившись на остров Тенедос, ждать поры, когда можно будет подать помощь друзьям.

Через три дня Эпей с помощью молодежи, находившейся в стане, окончил свое произведение. Тогда Одиссей с такими словами обратился к собранию героев: «Покажите же теперь свое мужество, вожди данайцев. Войдемте в чрево коня, чтобы положить конец брани. Скрыться в этом убежище страшнее, чем выйти в открытой битве навстречу врагу. Кто не желает, может отплыть к Тенедосу». Тогда перед всеми выступил сын Ахилла Неоптолем, за ним кроме Одиссея Менелай, Диомед, Сфенел, Филоктет, Аякс, Идоменей, Мерион и многие другие. Когда утроба коня наполнилась вооруженными мужами, Эней отдернул лестницу и закрыл отверстие. Молча сидели герои в темном пространстве, предаваясь то надежде, то страху. Остальные ахейцы сожгли палатки свои и под предводительством Нестора и Агамемнона подняли паруса, чтобы скрыться за островом Тенедосом в засаде.

Рано утром троянцы увидели густой дым на месте, где был стан ахейский; кораблей уже не было видно. Радостно выбежали они на равнину, думая, что ахейцы отплыли на родину. Но не забыли троянцы взять с собой оружие: страх еще не оставил их совершенно. С любопытством рассматривали они оставленное ахейцами поле, стараясь понять, где была Ахиллова стоянка, где стояли Аякс с Диомедом. Но вот видят они коня, дивятся и не знают, что бы могла значить эта деревянная громада. Фимет посоветовал своим соотечественникам втащить коня в город и поставить его в акрополе; но Капис воспротивился этому, говоря, что нужно бросить в море подозрительный подарок данайцев, или сжечь его, или разрушить, чтобы увидеть, что в нем таится.

В нерешимости стояли троянцы вокруг коня и громко спорили между собой, не зная, что предпринять. В это время из города в сопровождении многочисленной толпы поспешил к ним брат Анхиса Лаокоон, жрец Аполлона. Еще издали закричал он им: «Несчастные! Что за безумие! Неужели вы думаете, что враги уже уплыли? Знаете же вы Одиссея! Или в коне этом таятся ахейцы и машина эта будет направлена против стен наших, или скрывается здесь какая-нибудь иная военная хитрость. Троянцы! Не доверяйтесь коню. Что бы ни заключалось в нем, боюсь я данайцев даже и тогда, когда предлагают они дары!» С этими словами бросил он копье свое в чрево коня, и глухо прозвучало оно, послышался как бы звук оружия. Не помрачись у троянцев рассудок, разрушили бы они деревянное чудовище, спасли бы родной свой город. Но много хотела судьба. В нерешимости стояли троянцы вместе с царем своим, дивились коню и не знали, что делать с ним, как видят: троянские пастухи ведут скованного юношу, добровольно предавшегося им в руки. То был Синон, лживый и хитрый грек, решившийся, несмотря ни на какие опасности, проникнуть к троянцам и обмануть их относительно коня. С любопытством окружили троянские юноши пленного и издевались над ним. Но в совершенстве сыграл Синон роль, которую поручил ему Одиссей. Недвижимый, безоружный, беспомощный, стоял он среди троянцев; робким взглядом обвел он толпу и воскликнул: «Горе, горе! Какая же земля, какие воды дадут мне теперь убежище! Изгнанный данайцами, я подпал теперь мести троянцев». Эти стоны укротили злобу троянской молодежи и изменили их помыслы. Царь и народ с участием обратились к Синону и просили его сказать, кто он, из какого рода, какие его намерения, ободряли его, обещали пощаду, если пришел он не со злыми замыслами. Тогда, освободившись от притворного страха, Синон сказал: «Тебе, царь, поведаю чистую правду. Не отпираюсь, я арговянин; зовусь Синоном. Мудрый Паламед, которого греки под предлогом измены побили каменьями, был моим родичем: ему поручил меня отец мой на время войны. Пока Паламед был в чести и что-нибудь значил в совете вождей, и я не оставался без имени и без почета. Но когда из зависти убил его Одиссей, я стал вести безвестную, бедственную жизнь, негодуя на того, кто погубил моего друга. Безумный, я осмелился высказывать свое негодование, местью грозил я сыну Лаэрта и тем возбудил в нем к себе непримиримую ненависть: постоянно обвинял он меня перед ахейцами, коварный, распускал он обо мне в народе зловредные слухи и не успокоился до тех пор, пока с помощью лжеца Калхаса не приготовил мне гибели. Часто данайцы, утомленные продолжительной и бесплодной войной, выражали желание возвратиться на кораблях своих на родину; но страшные бури удерживали их от этой попытки; уже сооружен был этот деревянный конь, как вдруг забушевало снова бурное море. Тогда послали Эврипида к оракулу Феба, и он принес такой печальный ответ: «При вашем отплытии кровью девы вы успокоили яростные волны, подобную же жертву должны вы принести богам и теперь, чтобы искупить себе возврат на родину». Страхом и трепетом исполнился весь народ, когда услышал слова эти. Кто бы мог быть этой жертвой? Кому готовит судьба погибель? Вызвал тогда Одиссей Калхаса на собрание ахейцев и потребовал, чтобы возвестил он перед всеми волю судьбы. Десять дней жрец не соглашался дать ответа. Лицемер, он объявил, что не желает, чтобы по его слову обрекали на смерть какого-либо ахейца. Уже в то время многие предсказывали мне страшный конец и выжидали, чем все это кончится. Наконец-то, вняв настойчивым крикам Одиссея, Калхас назвал меня и меня обрек на жертву. Все выразили согласие: каждый радовался, увидев, что его миновала беда. Настал ужасный для меня день. Скованного, со святыми повязками на челе, поставили уже меня у алтаря, как вдруг разорвал я оковы и бегством спасся от смерти. Ночью лежал я в тростнике болотном и ждал, когда отплывут мои мучители. Теперь не видать мне уже моей родины, не видать детей моих милых, старика отца: может быть, из-за меня постигнет их месть жестоких ахейцев. Царь досточтимый, умоляю тебя, заклинаю всеми богами, сжалься надо мною, злосчастным, сжалься над жестоко оскорбленным сердцем».

Тронут был царь Приам и все троянцы горем Синона. Старец велел освободить ахейца от уз, успокоил его и спросил, что за назначение этого дивного сооружения. Поднял тогда Синон к небу освобожденные от уз руки и сказал: «Вечные светила неба и вы, алтари богов, и ты, страшный жертвенный нож, будьте свидетелями, что порваны связи, соединявшие меня с родиной, и я более не должен хранить ее тайны. Ты же, о царь, останься верен своему слову и дай мне безопасность, если речи мои будут правдивы. Искони всю надежду свою возлагали ахейцы на Афину Палладу. Но с тех пор как События Троянской войны безбожный Тидид и злой Одиссей руками, оскверненными кровью стражей, осмелились похитить святое ее изображение, палладиум, находившийся в акрополе троянском, богиня отвратила сердце свое от ахейцев, удачам их настал конец. Страшным знамением возвестила свой гнев богиня. Только что палладиум принесен был в ахейский стан, как ярким пламенем заблистали глаза у статуи, из членов ее полился соленый пот, и трижды соскочила она с земли со щитом и дрожащим копьем. Тогда Калхас возвестил ахейцам, что им немедленно следует плыть в отчизну: ибо в гневе своем богиня не даст им разрушить твердынь Илиона; в Аргосе же нужно ждать новых велений богов. И вот отплыли ахейцы в Микены, чтобы узнать волю богов, и скоро, нежданные, возвратятся сюда. Коня же поставили они затем, чтобы умилостивить разгневанную Палладу. Конь так велик, что вам не продвинуть его сквозь городские ворота: а если б вы овладели этим конем, то он был бы защитой и прибежищем вашему городу. Если – возвестил Калхас – посвященный Афине дар будет разрушен вашими руками, Трое не избегнуть гибели; если же вы внесете его в акрополь, то стенам Микен грозит со стороны Азии та же участь, какую готовили ахейцы стенам Илиона».

Троянцы поверили словам Синона, коварство и слезы которого причинили им больше бед, чем все мужество Ахилла и Диомеда. Еще более затмило им ум неслыханно страшное чудо, совершенное Афиной для спасения любимых ее героев, скрывавшихся в утробе коня.

В это время Лаокоон, тот жрец, что метнул копье в деревянного коня, приносил Посейдону жертву на берегу моря. Вдруг по недвижной поверхности вод направляются к троянскому, берегу от Тенедоса две огромные змеи. Шипящую пасть и шею держит каждая над водою, огромными кольцами извиваются огромные их туловища по вспененной поверхности вод. Быстро доплыли они до берега. С пламенными, кровью налитыми глазами, извиваясь, бросились они на берег. Побледнели тут от страха троянцы и разбежались. Змеи устремились прямо на Лаокоона, близ которого стояли оба сына его. Обвили они малюток и страшно стали кусать им члены. Обвились они своими чешуйчатыми кольцами и около отца, с оружием прибежавшего на помощь; дважды обвили они грудь, дважды шею Лаокоона, и обе высоко подняли над головою его свои полные крови и яда пасти. Как вопит убежавший от алтаря жертвенный вол, пораженный уже жертвенным ножом, так вопит Лаокоон-страдалец и тщетно пытается освободиться от страшных объятий. Бездыханными оставили чудовища свои жертвы у алтаря, поспешили к храму Афины и скрылись под ее щитом.

Полные страха, смотрели троянцы на это ужасное зрелище и увидели в нем кару гневной Афины Лаокоону за то, что преступным копьем осквернил он дар, посвященный богине. Все закричали тогда: «В город тащить коня! В акрополе, в храме Афины поставить, да смягчит гнев свой оскорбленная богиня!» И вот троянцы проламывают стены – ворота были слишком узки – и, нетерпеливые, тащат деревянное чудовище в город. Отроки и девы провожают его священными песнями и радуются, когда удастся им руками коснуться каната, на котором столько горя влекли себе в город троянские мужи. Четырежды останавливался конь в проломе, четырежды потрясалось в утробе его оружие ахейцев, не заметили этого троянцы, в ослеплении своем не обратили на это внимания, и с двойным усердием продолжали они тащить роковой дар данайцев и повлекли его, наконец, в акрополь. Одна Кассандра прозрела опасность и открыла свои горе возвещавшие уста, но посмеялись над ней троянцы, не поверили словам ее. Стар и млад беззаботно предались пляске и пированию: наконец-то, воображали троянцы, прекратилась долгая, губительная брань.

Разрушение Трои

(Квинт Смирнский. Posthomerica. XIII; Вергилий. Энеида. II)

Весело праздновали троянцы отплытие греков, плясали, бражничали до поздней ночи. По всем улицам раздавались звуки флейт и труб и веселые песни, и не один троянец, опьяненный вином, посмеялся над малодушными врагами, что, не совершив задуманного дела, обратились, как дети или женщины, в бегство. Около полуночи все беззаботно погрузилось в глубокий сон. Тогда Синон, до конца разделявший веселье троянцев, тайно подкравшись к городским воротам, разложил костер – то было условным знаком для оставшихся на кораблях ахейцев. Потом поспешил он к деревянному коню и тихо дал знать скрывавшимся в нем героям, что пришло время начинать убийства. Обрадовались они голосу Синона: давно уже хотелось им выйти из мрачной засады на кровавый бой. Но Одиссей советовал им быть осторожней; прежде других вышел он вместе с Энеем в раскрытую дверь: так ночью крадется к стаду голодный, кровожадный волк. Остальные герои последовали за ними, разбрелись по улицам Трои, и, вторгаясь в дома, убивали опьяневших, сонных троянцев. Скоро запылали дома в городе, высоко поднялось там и сям яркое пламя. В то же время быстро, благодаря попутному ветру, приплыли ахейцы к берегу, и все войско, горя жаждой добычи и крови, бросилось к воротам Трои. Недавний пролом в стене облегчил им вход в город, на улицах которого уже валялись груды развалин и трупов. Но тут-то и началась страшная резня. Кровь лилась по улицам, где полумертвые и изувеченные валялись рядом с убитыми, и бегущие падали от ударов копий. Стоны раненых, вопли бегущих, свирепые крики победителей смешивались с жалобными воплями жен и детей; полуобнаженные блуждали жены и дети троянцев по улицам и домам.

Но ахейцы дорого поплатились за свою свирепость. В отчаянии защищались троянцы всем, что попадалось им под руку. Одни бросали в нападающих ахейцев кубки, столы, пылающие головни с очага, другие вооружались топорами, вертелами, копьями и мечами и бились на улицах, многие бросали с кровель камни и бревна. Пламя горящих домов, факелы, которыми бойцы отличали друзей от врагов, осветили город, так что друг мог пристать к другу и из среды врагов выбрать себе противника. Тогда-то дротиком пронзил Диомед горло Мигдонову сыну Коребу, осмелившемуся мужественно выступить ему навстречу. Поразил он и товарища его, мощного Эвридама, Антенорова зятя. Затем встретился он с Илионеем троянским и обнажил на него меч. Задрожал старец, бросился на колени перед Тидидом и, одной рукой ухватившись за меч, другой обняв колена Диомеда, так взмолился герою: «Кто бы ты ни был, укроти гнев свой и пощади мою старость. Славно поразить юного врага, старца же убить – не очень славное дело. Ведь сам ты желаешь дожить до преклонных лет, пощади же меня, старца». На одно мгновение устрашили Тидида слова Илионея, он удержал занесенный уже меч, но потом воскликнул: «Правда, я надеюсь достичь твоих лет, но пока молод, не буду щадить никакого врага!» С этими словами разрубил ему мечом шею и грудь. Тело оставил он распростертым на земле и устремился на новые жертвы. Точно так же свирепствовали Аякс, Агамемнон и Идоменей, но больше всех юных Неоптолем. Могучий, подобно отцу, он убивал всех, кто ему ни попадался, и целые толпы троянцев поверг на землю.

После страшной резни на улицах победители устремились к троянскому акрополю, к укрепленному дворцу Приама. Тут началась такая тревога, возгорелся такой свирепый бой, что, казалось, война началась лишь с этого момента, что до сих пор не было войны и что бой на улицах был одной забавой. С диким мужеством бросаются данайцы к дворцу Приама; подняв над головами щиты, одни из них густой толпой взбираются по ступеням и крепким воротам, другие же по лестницам взбираются на стены и башни. С мужеством отчаяния готовятся осажденные к бою на жизнь и на смерть, срывают крыши, подрывают целые башни и опрокидывают их на наступающих врагов, в то же время другие с поднятыми мечами густой толпой защищают ворота. Прямо против этих ворот поднималась самая высокая башня во всем акрополе; с нее можно было обозревать всю Трою и все пространство до самых кораблей данайцев. Верхний ярус этой башни троянцы хотели снять и опрокинуть на врагов. Долго трудились они напрасно, но вот появляется могучий Эней с несколькими товарищами. Два-три удара крепким железным ломом, и массивная башня с треском опрокинута на ахейцев и раздавила целые толпы их. Но новые толпы устремляются павшим на смену. Впереди всех Неоптолем с Перифасом и Автомедонтом и прочими мирмидонцами. С секирой прибегает Пирр [82]82
  Пирр – то же, что и Неоптолем.


[Закрыть]к воротам, разбивает дверную перекладину и выбивает двери с обложенных медью косяков. Тут-то открываются внутренние покои дворца, просторные горницы жилища Приама и его предков и наполняются вражескими воинами.

В покоях дворца громко раздавались жалобные вопли жен царя: трепетные, в отчаянии блуждают они по дворцу; толпы же Неоптолема, разрушив ворота, разбрелись по всему зданию, как река, прорвавшая плотину, и стали преследовать защитников дворца и убивать их. Когда царственный старец Приам увидел, что город взят, еще раз облек он свои дряхлые члены в тяжелые доспехи и хотел с копьем в дрожащей руке броситься в боевую схватку: не хотел он пережить падения своего царства и гибели своего народа. На дворе, у алтаря Зевса, покровителя дома, сидела престарелая супруга его Гекуба, вокруг нее в страхе, точно голубки в бурю, теснились дочери ее и невестки и с жалобными воплями обнимали статуи богов. Одетый, подобно юноше, в доспехи Приам спешит к ним, хочет защитить их, но Гекуба советует ему оставить пустые помыслы и у алтаря найти спасение или встретить погибель. Только что старец сел у алтаря, как видит: сын его Полит, преследуемый Неоптолемом, истекая кровью, спешит к нему и, пронзенный копьем Ахиллова сына, бездыханный падает к ногам отца. Гнева исполнился старец и воскликнул: «О, если бы боги достойно наградили тебя за твое злодеяние! Ты заставляешь меня быть свидетелем смерти сына. Не таков был Ахилл – неужели ты можешь считать себя его сыном? – не таков он был к врагу своему Приаму. Нет, он почтил права пришедшего к нему с мольбою, отдал мне тело моего Гектора, отпустил меня в мое царство и не нанес мне ни малейшей обиды». Так в гневе воскликнул старец и слабой рукой метнул копье в безжалостного врага, но, бессильное, копье отскочило от медных доспехов юноши. «Так отнеси же ты, – воскликнул Пирр, издеваясь над старцем, – отцу моему весть о злодеяниях его недостойного сына. Умри!» И, схватив старца за седые волосы, повлек его Ахиллов сын по полу, облитому кровью Полита, и глубоко, до самой рукоятки, вонзил он в грудь ему меч свой. И на земле, над которой властвовал недавно Приам, никем не узнаваемое, распростерлось его обезглавленное тело.

Остальные сыны Приама подверглись такой же участи. По смерти Гектора между ними всего более выдавался Деифоб; он был поддержкой дома и по смерти Париса мужем Елены. В то время как происходила резня в палатах Приама, Менелай с Агамемноном, Одиссеем и толпой воинов поспешил к его жилищу: охмеленный Деифоб спал в своей постели. Менелай вонзил ему, спящему, в грудь свой меч и примолвил: «Умри, пес, на ложе моей супруги. О, если б поразить мне так и Париса, виновника бед, когда встретился он со мною в битве. Но Парис нисшел уже в область Аида и поплатился за свои злодеяния. Так Фемида, богиня возмездия, карает всякого преступника!» В гневе своем изувечил он труп и затем, горя жаждой мести, стал искать неверную жену свою Елену, причинившую ему столько печалей и горя. От страха перед гневным ревнивым мужем Елена спряталась в темном углу дома. Увидев жену, Менелай бросился на нее с обнаженным мечом, но Афродита, вечная ее заступница, вдруг исполнила сердце его нежной любовью, укротила гнев его, и меч выпал из рук Менелая. Долго стоял он, недвижимый, дивился дивной красе неверной супруги и забыл вину ее. Но потом опять в нем пробудилась злоба и ревность, и снова, с враждебными намерениями, поднял он с пола меч; и убил бы он Елену, если бы не подоспел Агамемнон: «Оставь, Менелай, – воскликнул он, – не след убивать тебе жену, из-за которой натерпелись мы стольких бед. Не так виновна Елена, как Парис, столь ужасно нарушивший права гостеприимства. А потому боги и покарали его». Менелай послушался брата и повел жену свою к кораблям.

Туда же приведено было множество дев и жен троянских и между ними престарелая царица Гекуба, дочери ее, невестки, Кассандра, Поликсена и многие другие. Андромаха, злосчастная супруга Гектора, сделавшаяся добычей Неоптолема, должна была быть свидетельницей того, как безжалостные враги сбросили со стены единственного сына, ее ребенка Астианакса. В глубокой печали сидели несчастные троянки у кораблей и глядели на дымящийся город, где убиты были их отцы, сыновья, супруги. Убитых жребий еще не так печален: они пали, они отстрадали свое горе, но бедных пленниц с малолетними детьми ждет у чужеземных властителей жестокая участь рабства.

Только двое троянских вождей избежали общей судьбы, Эней и Антенор. Старца Антенора пощадили ахейцы за то, что он радушно принял в доме своем Одиссея и Менелая, когда они пришли послами в Трою, и постоянно настаивал на том, чтобы троянцы возвратили грекам Елену. Впоследствии он поселился, вместе с несколькими пафлагонскими генетами, на берегу Адриатического моря, основал город Натавиум, и из смешения генетов с первобытными обитателями страны возник народ венетов. Герой Эней, так долго ратовавший во взятом ахейцами городе, не видя никакого другого исхода, решился бежать. Отца своего, хромого старца Анхиса, Эней взял себе на плечи, Аскания, юного сына своего, взял за руку и под защитой ночи повел – руководимый Афродитой – по грудам развалин и трупов из города к ближайшей горе Иде. Оттуда впоследствии удалился он в Италию, где положил основание миродержавному Риму.

Еще несколько дней горел злополучный город, из которого победители унесли к кораблям своим богатую добычу. Одетые мрачным облаком, боги оплакивали падение славных твердынь Илиона, столь долго господствовавших над всею азийской землей: только Гера да Паллада Афина радовались в сердце своем, что наконец-то пал ненавистный им город. Издали, с гор Иды и с островов, соседние народы смотрели, как пламя и столбы дыма поднимаются к небу, и убедились, что наконец, после долгой войны, ахейцы довершили свое великое предприятие, отомстили за преступление Париса городу, что дал ему убежище.