Текст книги "Евгения, или Тайны французского двора. Том 2"

Автор книги: Георг Фюльборн Борн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 36 страниц)

XXV. КАБИНЕТ ИМПЕРАТОРА

На следующий день маркиз де Монтолон отправился в Тюильри. Брат его отца был в прежнее время доверенным лицом Людовика Наполеона, и Клод тем более рассчитывал на успех разговора, который он хотел иметь с императором.

Дело Камерата, его мнимая смерть и возвращение дали повод к обстоятельным розыскам, и хотя последние не увенчались настоящими объяснениями, однако некоторые чиновники в Ла-Рокетт лишились своих мест, ибо полицейский префект Пиетри и министр серьезно взялись за это дело, так как император высказал им свое неудовольствие и недоверие.

Конечно, принц Камерата был снова обезврежен, благодаря предусмотрительности Бачиоки, что еще более упрочило благосклонность к нему Наполеона, но, несмотря на это, дело сохранило свой таинственный характер, и император, равно как и императрица, глубоко ненавидели изгнанного принца.

Разговор императора с Клодом был длинным и бурным.

Маркиз де Монтолон горячо требовал объяснений по поводу исчезновения Долорес и Камерата, обвиняя в том преимущественно дурных советников императора. Он требовал строгого расследования и просил освободить обе жертвы придворных интриг, убеждая, что император тем докажет, что он далек от происков недостойных доверенных лиц.

Наполеон, преодолев свой гнев, выслушал это заявление внешне очень спокойно, но объявил, что дело сеньоры Долорес Кортино его не касается и что он ничего не может сделать для принца Камерата, так как должен уважать законы. Совершая один опрометчивый поступок за другим, принц Камерата должен самого себя винить в последствиях того, что он принял ложное имя и нарушил закон о дуэлях.

Маркиз напрасно старался напомнить императору заслуги и подвиги молодого, смелого генерала; Наполеон пожал плечами и снова повторил, что не может отменить судебного приговора и поставить под сомнение авторитет закона.

Клод не мог удержаться, чтобы в сильных выражениях не обрисовать беспорядков в управлении, не напомнить о неизбежных дурных последствиях этого и не потребовать улучшений. Людовик Наполеон, чрезвычайно сдержанный в своих ответах, пришел к убеждению, что люди, подобные маркизу, могут быть очень опасны для его правления; про себя он уже решил навсегда оставить принца Камерата в Кайене, так что Клод достиг совершенно противоположного тому, чего желал. Даже благородное хладнокровие этого человека возмутилось скрытой ненавистью, планами и действиями Наполеона; даже Клод увлекся, Клод, который до сих пор был известен как рассудительный и кроткий судья, и это именно указывает наилучшим образом на внутреннее падение человека, «который лжет!»

Клод вышел от императора, чувствуя, что совершенно даром тратил слова. Он говорил сам себе, что, хоть и не достиг своей цели, но хорошо узнал императора.

Когда он возвратился домой, Хуан, взглянув на его серьезное лицо, угадал, что нет никакой надежды для Камерата. Он подошел к маркизу и протянул ему руку.

– Не сердись, если я уеду и попробую освободить несчастного, томящегося в стране лихорадок, если я хитростью или силой вырву его из рук палачей.

– Не поступай опрометчиво, Хуан, – уговаривал его маркиз с отеческой любовью.

– Надо спасти принца! Я пожертвую для этого своей жизнью. О, Пресвятая Матерь Божья, такова ли награда героям французской армии. Проклятие тому, кто сражается в этих рядах, и наступит наконец время, когда французское войско будет состоять только из неспособных и недостойных людей!

– Ты прав, Хуан, наказание не замедлит наступить, – ответил маркиз. – Дай Бог, чтобы оно постигло не отечество мое, а только виновных!

Хуан решился во что бы то ни стало освободить изгнанного принца. В продолжение всех следующих недель он составлял планы, которых не сообщал маркизу, пока они не созрели.

Когда маркиз вышел из кабинета императора, туда вошел государственный казначей, так называемый двоюродный брат Людовика Наполеона.

О чем говорили эти два человека многие часы, что открыл Бачиоки императору, принудил ли он своего благородного родственника исполнить все свои требования, – этого никто не знает, так как никто не слышал их разговора. Также трудно решить, принимали ли Наполеон и Евгения (как носилась потом молва) какое-либо участие в последовавших вскоре гнусных деяниях Бачиоки, но не подлежит сомнению, что они воспользовались последствиями и выгодами этих деяний. Евгения ненавидела Софью Говард, как ненавидел Наполеон принца Камерата, и как последний был в тягость боявшейся его императрице, так точно была в тягость Наполеону англичанка, возведенная в достоинство графини Борегар.

Что Бачиоки имел таинственную власть над Людовиком Наполеоном, было видно из полученных графом громадных сумм и почетных должностей, но более всего из того, что все преступления этого человека и его корыстолюбие скрывались и не подвергались наказанию. А может быть, были опасения, что Бачиоки выдал бы своих соучастников, если бы его тогда подвергли суду.

После дружественной беседы с императором в его кабинете государственный казначей принял участие в обеде, к которому был милостиво приглашен своим коронованным двоюродным братом. Однако это, по-видимому, имело свое основание, потому что при наступлении вечера Бачиоки ушел опять с императором в его кабинет, приказав слугам провести девушку, которая будет его спрашивать, в императорские покои, но через ту переднюю, где не было камергеров и адъютантов.

Впрочем, подобные приказания Бачиоки не были редкостью. Как в Тюильри, так и в Елисейском дворце очень часто проходили Девушки через пустые залы, и в этом отношении Бачиоки был знаток, человек со вкусом и лукавый, эксплуатировавший любовные тайны Тюильри тогда только, когда предвидел в этом выгоду. Он очень хорошо знал, что было по сердцу императору, и был тайным слугой, какого только может желать могущественный человек, любивший удовольствия и обладающий миллионами.

Маргарита Беланже отправилась в Тюильри по приказанию своей матери, которой боялась и поручения которой обыкновенно исполняла немедленно. Прелестная девушка надела поверх чистого, светлого платья старый платок, плотно стянув его спереди. Маленькая простенькая шляпа прикрывала ее прекрасные темные волосы.

Поднимаясь по лестнице в ту часть дворца, где жил Бачиоки, она дрожала, будто предчувствовала несчастье, медлила войти, но не смела вернуться назад. Она знала строгость и неумолимую жестокость своей матери, знала, какие неприятности ее ожидают, если она вернется, не исполнив поручения. Бедная дрожащая голубка находилась между двумя ястребами – как здесь, так и там участь ее была ужасна.

Наконец она решилась и подошла к покоям, чтобы в передней спросить у слуг о графе.

Она застенчиво потупила свои прекрасные глаза с длинными ресницами, когда наглые слуги с улыбкой осматривали ее и перешептывались; потом она пошла за одним из них, который повел ее через ряд пустых комнат к императорскому флигелю; она не знала куда шла, она должна была исполнить приказание матери.

В салоне, возле кабинета императора, ее принял Бачиоки; он осмотрел хорошенькую. Маргариту и нашел ее очаровательной и вполне соответствующей вкусу его господина, поэтому он предвидел, какое получит вознаграждение.

Государственный казначей повел застенчивую и робкую девушку в кабинет, сказав ей, что она получит там ответ. И невинное дитя последовало за Бачиоки, который, введя ее, немедленно вышел из кабинета.

Здесь разыгралась одна из бесчисленных Тюильрийских драм.

Маргарита Беланже не вымышленное лицо, она жила и страдала, бумаги о ней найдены в 1870 году между секретными документами Тюильри.

Что произошло в тот вечер в кабинете, какие предложения и обещания делали бедной девушке, мать которой была настоящая мегера, и какую наконец употребили силу, чтобы овладеть этим прекрасным существом, невинность и непорочность которого мужественно сопротивлялись, – мы предоставляем догадываться нашим читателям.

Спустя полчаса Маргарита, без шляпы, с распущенными волосами, с диким взглядом, точно испуганная лань, желающая во что бы то ни стало избегнуть погибели, выбежала из кабинета в пустую переднюю; ничто не могло препятствовать ее бегству. Чтобы спастись от Бачиоки и его людей, она выскочила бы из окна, если бы двери были заперты. Ее невинность и непорочность одержали верх, но она чувствовала, что должна бежать, бежать дальше отсюда, чтобы спастись.

Ее маленькие ножки едва касались пола; с бледным, расстроенным лицом, дрожа всем телом, достигла она двери, через которую вошла. Запыхавшись, промчалась мимо слуг, потом добежала до лестницы, быстро спустилась по ступенькам и наконец дошла до наружных дверей; через несколько секунд она стояла у главного подъезда Тюильрийского дворца и вдыхала свежий вечерний воздух.

Но она не смела медлить здесь, хотя была утомлена, может быть, ее преследовали.

Как тень скользила она вдоль стены через обширный двор, желая достигнуть ворот. Она бежала все дальше, побуждаемая мучительным страхом, и не заметила, в какую улицу повернула; каждый шум позади пугал ее и побуждал бежать еще быстрее; Тюильри остался уже далеко, но она продолжала бежать.

Не выбирая дороги, она бежала через темные улицы к Бельвилю и, только приблизившись к совершенно ненаселенной части этого предместья, увидела, что шла по дороге к дому матери; направляло ли ее шаги то влечение ребенка, которое заставляет его обращаться во всех нуждах к матери? Искала ли она у нее защиты и помощи?

Бедная Маргарита! Тебе отказано в том, что для других детей так бескорыстно бережется! Ты не найдешь защиты у любящего материнского сердца, ты покинута и беспомощна.

Бедная, изнуренная девушка вдруг остолбенела, как преследуемое животное, видящее перед собой новую опасность и стоящее несколько минут неподвижно, чтобы потом еще быстрее продолжать свое бегство.

Маргарита задыхалась, ее глаза были широко раскрыты, капли пота выступили на лбу, ноги не двигались, она не смела возвратиться домой к матери, мучительный страх овладел ею; крупные слезы текли по ее лицу. Скорбь и страх почти душили ее, так что она едва могла дышать.

Послышались шаги; не оборачиваясь назад, она побежала дальше через пустое пространство около Бельвиля; кругом господствовал глубокий мрак. Она приблизилась к рельсам, проведенным в Париж по всем направлениям, здесь царствовала тишина, могильная тишина. Вблизи ни одного дома, ни одного человека.

Она остановилась и несколько минут прислушивалась, колени ее дрожали от усталости; лишившись сил вследствие мучительного страха, борьбы и продолжительного бега, она упала у самых рельсов, не замечая страшной опасности, угрожавшей ей в этом месте. Она не чувствовала холодного железа – она была без чувств.

Ночной ветер развевал ее волосы, лицо ее было мертвенно бледно, маленькие ручки и ножки лежали неподвижно. От утомления она перешла из бесчувственного состояния в глубокий, крепкий сон, в котором забыла все перенесенные страдания. Платок согревал ее тело, которое покоилось отчасти на траве, возле рельсов, отчасти на железе.

Таким образом Маргарита проспала больше часа; полночь уже миновала, бледная четверть луны выглядывала из-за облаков, бросая таинственный, слабый свет на безлюдную местность и на спящую девушку.

Вдали послышался слабый стук колес, рельсы чуть-чуть дрожали; не разбудят ли спящую девушку шум и дрожание земли? О, милосердный Боже, если это поезд, если неудержимо мчащийся локомотив достигнет этого места скорее, чем спящая, проснувшись в последнюю минуту, будет в состоянии оставить его?

А изнуренная девушка продолжала спать. Еще несколько минут – и Маргариты не существовало бы более! Слабый свет луны только тогда откроет ее присутствие машинисту, когда он не будет в состоянии остановить паровоз.

Несчастная погибла; вблизи, казалось, не было ни одного человеческого существа.

Вдруг послышался хруст и шорох от приближающихся тяжелых шагов; показался свет и фигура мужчины, который шел по той стороне вдоль рельсов, держа в правой руке флаг, а в левой фонарь; он вышел из сторожевой будки, видневшейся вдали в виде темного силуэта.

Он смотрел на приближающийся поезд, а не на темную массу, лежавшую по ту сторону рельсов: он не заметил несчастной Маргариты, а через секунду будет поздно. Страшное чудовище уже приближается, громко раздаются пыхтение и свист.

Наконец девушка проснулась, но не могла так скоро собраться с мыслями, чтобы избегнуть ужасной опасности. Маргарита встала, озираясь кругом; теперь только увидел ее сторож; ее движение заставило его оглянуться в ту сторону. С криком ужаса измерил он расстояние до поезда: он сам подвергнется опасности, если вздумает перейти рельсы; но, решившись, он перескочил, видя перед собой смерть и однако не страшась ее, чтобы спасти девушку. Если вдруг соскользнет нога, если непредвиденное препятствие заставит его остановиться, то погибнут два человеческих существа.

Но рука Божия помогла отважному, благородному человеку. Сделав несколько скачков, он был уже возле Маргариты, схватил ее, и в это время промчался паровоз, задев только платье девушки и изорвав его на куски. Сторож, дрожа от испуга и страха, крепко держал спасенную в своих руках.

Вагоны с быстротой молнии мчались мимо.

Все это представлялось Маргарите каким-то страшным сном; она пристально смотрела на удалявшийся поезд, ни один звук не сорвался с ее губ.

– Клянусь душой, вы можете сказать, что были на волосок от смерти! – вскричал сторож, поддерживая девушку рукой. – Но, черт возьми, как вы попали сюда?

– Я здесь заснула, – отвечала Маргарита отрывисто и почти беззвучно.

– И для этого выбрали рельсы, – проговорил, покачивая головой, сторож. – Это не вся правда! Мне кажется, вы искали смерти! Кто вы и откуда идете так поздно?

Маргарита пробормотала несколько невнятных слов, потом силы ее оставили, и она упала без чувств.

– Странно, – сказал сторож про себя, – но мне ее жаль! Я возьму ее к себе домой, хотя жена и поворчит, она такая недоверчивая!

Сторож взял Маргариту на руки и, отыскав свой флаг, направился со своей нежной ношей к отдаленному дому, где его ждала жена.

XXVI. ДОРОГА В КАЙЕНУ

Прежде чем опишем странствования Олимпио, спешившего в Испанию отыскивать Долорес, мы должны рассказать о судьбе принца Камерата по имеющимся о том сведениям.

Когда Бачиоки отдал его в Булонском лесу в руки муниципальных гвардейцев, принц знал, что ему изменили и что его ожидает тяжелая участь. В первую минуту он намеревался освободиться силой или умереть в борьбе с сыщиками, но те отняли у него шпагу и лишили возможности сопротивляться. Он сидел в карете, мрачный и задумчивый.

Один из ставленников Пиетри сел на козлы и указывал дорогу. Они ехали довольно долго вдоль укреплений, потом Камерата заметил, что они, миновав их, выехали за город.

– Он не говорил ни слова, не спрашивал, куда его везут, ибо хорошо знал, что на все его вопросы ответят лишь пожатием плеч; кроме того, он предвидел, что его как бежавшего из тюрьмы Ла-Рокетт отвезут в один из фортов, находящихся в окрестностях Парижа.

Он не ошибся!

Через час карета остановилась у стен форта Иври. Сюда обыкновенно отправляли несчастных, назначенных в ссылку, и потому на лице принца отразился ужас, когда он увидел, куда его привезли.

– В Иври, – вскричал он дрожащим голосом, – что это значит! Я требую ответа! Что думают со мной сделать?

– Идите за нами к коменданту, – ответил один из муниципальных гвардейцев, – окружавших Камерата, – вы узнаете все от него!

– Клянусь своим спасением, я не думал этого, – сказал принц, – меня хотят сослать как преступника!

– Я этого не знаю, мне даже неизвестно ваше имя! Идите за нами!

Камерата повели в форт и заперли до утра в караульне.

Потом под сильным конвоем его отвели к коменданту, высокомерному, молчаливому человеку, который составил себе карьеру в декабрьские дни, слепо исполняя полученные приказания.

Комендант приказал письмоводителю записать имя принца, а потом отвести его в тюрьму форта.

– Позвольте мне спросить вас, причислен ли я к ссыльным? – спросил Камерата.

– Вы сосланы на Чертов остров, – отвечал комендант коротко и холодно, как будто дело шло о прогулке в Бель-Иль.

– На Чертов остров, гвианские болота, – проговорил принц с ужасом. – Почему не оказали мне милости и благодеяния, дозволив умереть на гильотине? Неужели хотят постепенно убить меня на том ужасном острове, с которого никто не возвращается.

– Приговор так гласит, и я должен его исполнить!

– Приговор! Да будет проклята эта рука, обнажавшая меч за моих убийц! Да будет проклята эта орденская лента, которую я топчу ногами! Горе презренным, подписавшим этот приговор, наказание неба вскоре постигнет их всех! И если они теперь одеты в пурпур, имеют сильную власть, которой позорно злоупотребляют, то настанет день, когда этот пурпур будет разорван на лоскутки; когда их будут топтать в пыли, проклинать и презирать. Клянусь, наступит этот день, потому что Бог правосуден! Стоны и жалобы несчастных, невинно убитых, достигнут престола вечного Судьи; достаточно одного мановения руки, чтобы уничтожить презренных! Не делайте знаков полицейскому служителю, чтобы он явился сюда, лучше передайте проклятие тем негодяям, которым вы служите! Когда-нибудь и вы согласитесь со мной, вспомните мои слова, и ваши уста также произнесут проклятие. Горе вашему отечеству: я вижу его разоренным, опустошённым, раздробленным по вине этих жалких людей, которых до того глубоко ненавижу и презираю, что иду в ссылку только с тем чувством, какое ощущают, убегая от чумы! Я готов, исполняйте свой долг!

Камерата бросил на пол орден Почетного Легиона и топтал его ногами.

– В тюрьму этого бунтовщика! – вскричал комендант. – В самый скверный каземат, чтобы он почувствовал свое бессилие и наказание.

– И вы действительно думаете, что можете меня усмирить, когда я в этот час покончил с миром, чтобы идти на такую мучительную смерть, какую только черт может придумать? Принц Камерата перенесет все стойко и так же спокойно, как человек, пришедший в отчаяние. Придумывайте мучения, но не надейтесь, чтобы мои уста произнесли другой звук, кроме проклятия! Прочь! – крикнул он нападающим на него полицейским, – Не смейте касаться меня! Первого же раздавлю или задушу собственными руками! Принц Камерата сам пойдет, без вашей помощи, в определенный для него каземат.

– При малейшей попытке к бегству, – крикнул комендант, взбешенный гордым видом узника, – стреляйте в этого бунтовщика! Впрочем, нет, только раньте его, чтобы можно было заковать его в цепи и перевезти в Кайену!

Принц не обратил внимания на эти слова и твердым шагом пошел в тюрьму, начальник которой исполнил приказ, доставленный от коменданта, и посадил узника в самый скверный каземат.

Принца поместили в узкой мрачной конуре, которую он должен был делить с двумя другими узниками. Свет и воздух едва проникали через крошечное окно с решеткой. Клочок соломы служил постелью; ему дали старый деревянный стул, принесли хлеба и воды, как и двум другим узникам, общество которых было сущим наказанием.

Один из этих грубых заключенных был галерный преступник; другой, с бульдогообразным лицом, был зол, как ядовитая змея, ищущая добычу, чтобы на ней испробовать свои зубы. Это был Джон, слуга мнимого герцога Медина.

Когда принц Камерата не ответил на шутки этих двух заключенных, то они, чувствуя свое превосходство, принялись грубо смеяться над ним.

Камерата долго не обращал внимания на их оскорбления, не желая входить с ними в какие бы то ни было отношения. Оба ссыльные приняли это за трусость и стали еще смелее и наглее. Особенную ярость обнаружил бульдогообразный англичанин. Это было вечером перед их отъездом в Тулон.

Завернувшись в военную шинель, Камерата лег на солому. Галерный еще ел хлеб и пил воду.

– Эй, ты, – сказал Джон, обращаясь к принцу, – каждый из нас должен спеть песню, и ты должен начать. Мы должны весело провести время и отпраздновать наш отъезд.

– Исполнит ли это он! – проговорил другой преступник.

– Как, ты думаешь, что он осмелится противоречить нам, когда я ему приказываю? Постой, я не буду шутить!

Бульдогообразный плут подошел к Камерата и, думая, что тот заснул, грубо толкнул его.

– Эй, проснись, – закричал он. – Мы хотим отпраздновать наш отъезд.

Принц быстро вскочил при этой вольности.

– Мое терпение лопнуло, – вскричал он, – смотрите, чтобы это прощание не стоило вам дорого!

– Что ты говоришь! – сказал Джон, желавший не ударить лицом в грязь перед преступником. – Ты, кажется, грозишь мне! Пой, или я проломлю тебе череп!

Едва негодяй, подняв кулак, успел произнести эти слова, как Камерата схватил своего сильного широкоплечего противника и отбросил его на несколько шагов, так что Джон упал бы на пол, если бы комната была побольше; он сильно ударился о стену.

Бешеный крик вырвался из его груди, и в то время как его товарищ оставался праздным зрителем, Джон вторично бросился со всей силой на принца и обнял его руками, чтобы сжать ему ребра.

Это нападение дало ему перевес: он бросил Камерата на пол и собирался кулаками и ногами выместить на нем свой гнев. Преступник смеялся и высказывал свое одобрение победителю, что поощряло того к более сильным ударам.

– Вот тебе наказание за твою дерзость! – кричал он. – Постой, ты еще узнаешь меня и будешь в другой раз слушаться.

Принц чувствовал сильную боль от падения и ударов, но эти слова мошенника до того раздражили его, что он, стиснув зубы, схватил за локоть своего противника, который собирался нанести ему смертельный удар.

Считая себя непобедимым, Джон хотел освободить руку, но принц держал ее, как в железных тисках! Таким образом, он успел подняться с полу и, не говоря ни слова, начал выворачивать руку Джона с такой силой, что тот делал отчаянные усилия, чтобы освободиться.

Но принц, чувствуя теперь свое превосходство, не выпускал его и давил с такой силой, что Джон застонал и произнес проклятие.

– Ты переломишь мне кости, – пробормотал он.

– Пусть это будет вам уроком! Не пробуйте в другой раз сердить меня, потому что тогда я сделаю вас на всю жизнь калеками, теперь же вы только пролежите несколько часов в беспамятстве.

Действительно, рука Джона бессильно опустилась, когда ее выпустил Камерата.

– Проклятие, – прошептал Джон, – вы переломили мне руку.

– Я успокоил вас на некоторое время! Берегитесь меня! Я доказал вам свое великодушие, но показал также, что могу совладать с вами, если вы принудите к тому. На этот раз я вам ничего не сломал, завтра или послезавтра вы уже будете действовать рукой, но в следующий раз вы не отделаетесь так дешево.

Преступник с возрастающим удивлением смотрел на этот исход; он слышал стоны Джона и видел, что тот не мог двигать рукой и пополз к своему ложу.

Принц лег как ни в чем не бывало и беспечно заснул.

Перед рассветом назначенных в ссылку узников перевезли на железную дорогу в больших закрытых каретах, окруженных солдатами с заряженными ружьями. Там уже были готовы для них вагоны с решетками на окнах. Их сажали по нескольку человек в вагон и отвозили в Тулон, где их ожидало транспортное судно «Йонна».

Сюда привозились со всей Франции политические преступники и противника Наполеона, отсюда их отправляли в Кайену, большей частью на острова, лежащие возле Гвианы, на севере Южной Америки, близ экватора.

«Йонна» был трехмачтовый военный фрегат с многочисленным экипажем и крепким помещением для узников.

Когда привезли несчастных и начали переводить их на корабль, подъехали шесть пушек и подошел вооруженный караул, чтобы предупредить всякое возмущение и всякую попытку к бегству.

Принц Камерата смотрел с презрением на все эти приготовления позора; он делил участь ста человек, сосланных за свои мнения, и других ста человек, бывших преступниками. Все, без различия, должны были спуститься в трюм, окруженный со всех сторон караульнями с решетками.

Здесь господствовал отвратительный запах, и можно представить себе, как тяжело было принцу находиться в одном помещении с самыми низкими тварями.

В соседних караульнях находились сержанты с заряженными ружьями; через решетчатые окна они могли обозревать все пространство.

«Йонна» отправился в путь; дорогой узникам не позволяли наслаждаться красотами природы, чтобы их участь казалась им еще тяжелей. Пища была скудная и часто негодная, между тем как офицеры и солдаты питались прекрасно.

Если узники получали позволение выйти на палубу подышать свежим воздухом, то первое, что бросалось им в глаза, были четыре гаубицы – две на переднем и две на заднем деке.

Командир «Йонны» был такой же суровый, глупо гордый человек, как и комендант Иври. Старший офицер, казалось, считал за честь мучить и дурно обращаться с ссыльными. Их держали точно так же, как в Иври, с той только разницей, что вода была еще хуже.

Начальник тюрьмы в Иври велел дать каждому узнику по ложке, и теперь счастлив был тот, кто не забыл эту драгоценную вещь.

Камерата не взял с собой ложки, не думая, что ему откажут в самых необходимых вещах; теперь один из узников оказал ему услугу, подарив свою ложку, которую приходилось считать сокровищем: не более десяти человек имели ложки, большая же часть ела пальцами.

Недостаток воздуха и движения, постоянное заключение в маленьком пространстве с ужасным запахом, вредные испарения, печаль, неизвестность о своем будущем и тоска по родине не замедлили произвести своего пагубного действия.

Появились всевозможные болезни, однако команда ничего не предпринимала для их уменьшения и прекращения. Вскоре лазарет корабля наполнился больными, для которых доктор напрасно требовал порцию вина; офицеры выпивали все, а больные не получали ни капли.

Принц переносил все опасности и притеснения, но был мрачен и скрытен, как человек, который в полном расцвете сил готовится к неизбежной смерти.

У него было единственное желание: отомстить тем, которые приготовили ему эти мучения. Достигнув этой цели, он охотно бы умер. Принц часто вспоминал о своих друзьях Олимпио и Клоде, о Хуане, тогда он сильно тосковал и ломал руки от отчаяния.

Наконец на «Йонне» распространилась весть, что путешествие подходит к концу. День уже клонился к вечеру, когда подъехали к острову ссыльных.

Они увидели живописный ландшафт, освещенный вечерним солнцем. Роскошная растительность юга приветствовала улыбкой приближающихся.

За исполинскими деревьями с толстыми сучьями и раскидистыми ветвями, за постоянно зеленой и цветущей листвой, на которой играют и отражаются солнечные лучи, находятся ужасные тюрьмы! Ссыльные и преступники вступили на дорогу, которая так привлекательно тянулась между покрытыми зеленью холмами.

Собственно Кайена состоит из трех островов близ Гвианского материка; один из них называется Королевским островом, другой Чертовым, третий островом Св. Иосифа.

Начальник этой страны ссыльных живет на Королевском острове; Чертов остров назначен для политических преступников, а остров Св. Иосифа для галерных преступников.

Чертов остров имеет совершенно иной вид, чем роскошно зеленый, улыбающийся берег Королевского острова.

Высадив преступников на берег острова Св. Иосифа, Камерата и его товарищей отвезли на Чертов остров.