Текст книги "Анна Австрийская, или Три мушкетера королевы. Том 1"

Автор книги: Георг Фюльборн Борн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 37 страниц)

– Ну вот, мошенник! – вскричал Этьен, возвышаясь над лежащим на полу Жаном, – пришел твой конец!

– Помогите! – кричал негодяй, видя, что дело его проиграно. – Помогите, убивают!

Мушкетер без малейшего сожаления вонзил шпагу в горло разбойника и отнял у него письмо. Дверь с шумом распахнулась. На пороге показались Антонио, хозяин гостиницы и несколько человек посетителей.

– Что здесь такое? – сердито кричал Красный Джеймс– Я так и думал, когда впускал к себе мушкетера! Я так и думал! Вот что он затеял!

– Убийство! – кричал Антонио. – Его нужно схватить! Его будут судить! Не выпускайте его!

– Держите! Держите! Позвать солдат! Пусть его арестуют! – вторили ему посетители «Дугласа», увидев на полу умирающего человека.

– Да ведь я только защищался! Этот разбойник забрался ко мне и напал на меня! Моя рана это доказывает. Он сам хотел убить меня, – возразил было им д'Альби.

– Не верьте ему! – кричал Антонио, – не защищался он! Я требую правосудия!

Этьен скрипел зубами от бешенства, видя человека, который преследовал его и хотел предательски убить. Англичане же были явно на стороне этого негодяя.

– Ну, так я сам требую, чтобы меня арестовали! – сказал он, – а все остальное выяснится само собой. Но только ты берегись! Если ты еще раз попадешься мне, я всажу тебе пулю прямо в лоб. Ведь я знаю, что это ты подослал этого молодца! Советую тебе поскорее уносить ноги из Англии, для тебя здесь небезопасно!

– А вот и караул! Пропустите! – послышались голоса посетителей. – Сюда! Сюда! Здесь убийство! Арестуйте его именем короля!

– Да, да! Связать его, заковать в цепи! – вопил Антонио радостно, – а то он начнет кусаться от злости.

Солдаты вошли в комнату. Двое из них взяли тело Жана, трое остальных окружили мушкетера.

– Я ваш пленник! Возьмите мою шпагу! Но я требую, чтобы обо всем, что случилось, тотчас же доложили герцогу Бекингэму! – сказал Этьен начальнику караула.

– Уж не думаете ли вы учить нас, что нам следует делать? – возразил тот. – Вы совершили убийство, и теперь пойдете в Тауэр

– Желаю вам повеселиться, господин мушкетер! – с дерзкой насмешкой крикнул Антонио.

II. БЕКИНГЭМ

Молодой Жорж Вилье, которого мы в первый раз видели в обществе графа Темпля в Париже, где он, удовлетворяя тщеславие матери, завершал свое воспитание, вскоре после возвращения в Англию сделался любимцем короля. Яков I приблизил к себе тогда еще двадцатитрехлетнего Жоржа Вилье, пожаловав его сначала баронством, затем произведя в графы и, наконец, открыто признав его своим любимцем. Жорж был умен и осмотрителен и скоро сумел, пользуясь симпатией короля, оказывать на него довольно сильное влияние. Первым делом он устранил прежнего любимца, министра графа Соммерсета, после чего началось уже его беспрерывное восхождение по лестнице всевозможных почестей.

Англией управлял теперь не король, а герцог Бекингэм, по своему усмотрению распоряжаясь должностями, наградами, финансами.

С великолепием дворца Бекингэма, с роскошью его пиров не могло сравниться ничто. При этом он был самым красивым, одаренным и изящным человеком при дворе английского короля, соединял в себе качества, которые позволяли считать его одним из замечательнейших людей того времени.

Герцог Бекингэм сидел в своем кабинете, убранном с безумной роскошью, и просматривал полученные накануне письма и прошения. В приемной толпились знатнейшие вельможи королевства, терпеливо дожидаясь чести быть принятыми всемогущим любимцем короля.

Бегло просмотрев все письма, Бекингэм стал слушать доклады административных лиц. Из отчета смотрителя государственной тюрьмы он узнал, что в прошедшую ночь был арестован французский мушкетер, обвиняемый в убийстве.

– Этот мушкетер называет себя виконтом д'Альби и непременно требует, чтобы его отвели к вашей светлости на том основании, что будто бы он послан к вам по крайне важному для вас делу.

– Вы удостоверились в том, что он говорит правду? – спросил Бекингэм.

– У него есть какое-то письмо, и он говорит, что, пока жив, никому не позволит дотронуться до него и отдаст только в собственные руки вашей светлости.

– Но это достоверно доказано, что он совершил в прошлую ночь убийство?

– Труп убитого человека принесли в Тауэр одновременно с тем, как привели туда и его. Он, впрочем, и не отпирается, что это его дело, но утверждает только, что был вынужден это сделать. Он рассказывает, что вчера вечером являлся сюда во дворец, но прислуга отказала ему. Тогда он пошел в трактир «Дуглас», чтобы несколько часов отдохнуть, а в это время на него напали с намерением отнять письмо.

– Он говорит, что был вчера вечером у меня? – переспросил Бекингэм. Он подошел к письменному столу и позвонил маленьким золотым колокольчиком. – А вот мы сейчас это узнаем.

Явился дворецкий с озабоченным и испуганным лицом. Он поклонился как-то особенно низка

– А что, вам нечего доложить мне о вчерашнем вечере? – спросил его Бекингэм.

– Никак нет-с, ваша светлость.

– Припомните хорошенько.

– Вчера никто не появлялся во дворце, ваша светлость. Заходил, правда, мушкетер из французов, у него лошадь упала перед вашим подъездом.

– Чего же он хотел, этот мушкетер?

– Он хотел, чтобы его отвели к вашей светлости, все уверял, что прислан к вам от парижского двора.

– Так как же вы забыли доложить мне? – и дворецкий понял, что герцог сильно рассержен.

– Я только что хотел… Мушкетер обещал зайти сегодня… Я не знал… Я думал…

– Советую вам не думать, а исполнять свои обязанности! Иначе нечего здесь и оставаться! – громко крикнул Бекингэм. – Человек приезжает от французского двора, а они даже не позаботятся доложить мне об этом!

– Простите, ваша светлость!

– Прочь с глаз моих! – повелительно проговорил Бекингэм и указал на дверь.

Дворецкий исчез, переживая случившееся.

– Прошу вас, господин комендант, приведите этого мушкетера ко мне во дворец. Я сам хочу расспросить его, зачем он приехал и что случилось сегодня ночью. Поспешите, пожалуйста.

Комендант откланялся и поспешно вышел. Бекингэм беспокойно зашагал взад-вперед по мягкому ковру своего просторного кабинета.

«Тайный посол от парижского двора! – размышлял он. – У меня предчувствие, что письмо, которое этот мушкетер хочет отдать только в мои руки, гораздо важнее любых дипломатических депеш. Вероятно, оно от нее, от моей боготворимой Анны! Эта любовь к ней сжигает мое сердце! За одну возможность упасть к ее ногам, взглянуть в ее глаза и поцеловать ее руку я готов отдать все на свете! И она тоже любит меня; я понял это, когда так неожиданно застал ее в розовой беседке. Она любила меня и тогда, когда испугалась за меня и не хотела отдать в руки разъяренного Людовика, и, кроме того, решилась защитить меня! О! За блаженство объятий этих прекрасных рук, за один поцелуй этой женщины я отдам все. И час этот, рано или поздно, настанет. Ведь это единственное желание, единственная неисполнимая мечта всемогущего Бекингэма! Так или иначе, я добьюсь этой любви, даже если ради этого придется начать кровавую войну с Францией! Да нет, это мечты, одни безумные мечты! Бог весть, что сказано в письме, которое привез мне этот мушкетер… Но даже и мечты эти – невыразимое наслаждение! Она будет получать мои письма и станет отвечать на них. А если нет, я сам явлюсь к ней неожиданно, куда бы то ни было, все равно: в ее ли будуар, в парк, в любой ли коридор ее дворца! Ради нее Бекингэм отважится на невозможное. Да разве есть что-нибудь невозможное для Бекингэма?».

Портьера зашевелилась, и из-за нее появился дворецкий,

– Великий хранитель сокровищ его величества короля! – доложил он.

– А мушкетера еще нет в передней?

– Его только что привели.

– Так пусть он войдет сюда.

– А великий хранитель сокровищ?

– Может подождать! – ответил Бекингэм с неподражаемой гордостью.

Дворецкий снова исчез, и в кабинет тотчас же вошел мушкетер, д'Альби. На нем все еще был его запыленный и забрызганный мундир, левая рука висела на перевязи. Бекингэм молча разглядывал его.

– Как вас зовут? – спросил он наконец.

– Виконт д'Альби, мушкетер его величества.

– Вы приехали прямо из Парижа?

– Да, я выехал оттуда четыре дня тому назад с крайне важным поручением к вашей светлости.

– А в чем состоит это поручение?

– Простите, если я, в свою очередь, предложу вам один вопрос. Вы герцог Бекингэм или один из его приближенных?

Бекингэм был озадачен, как ему показалось, дерзостью этого мушкетера.

– Мне необходимо доказательство! – продолжал д'Альби. – Поручение, с которым я приехал, настолько важно, что я не моту поступить иначе.

– Подойдите к столу. Вы знаете этот почерк? Это письмо короля Англии. Прочтите, что написано в начале.

– Мой милый герцог Бекингэм, – прочел д'Альби.

– Ну, теперь-то вы удостоверились, недоверчивый офицер французского короля?

– Вы не станете сердиться на меня, ваша светлость, когда узнаете, в чем состоит возложенное на меня поручение. Вот оно.

Д'Альби расстегнул свой мундир, достал письмо и подал герцогу.

– Боже мой! Ее почерк! – воскликнул Бекингэм. Он даже побледнел от радостного волнения и вскрыл письмо. Этьен видел, как дрожала его рука, держащая письмо.

– Да, от нее! Or Анны! – проговорил Бекингэм тихо. – Вот на бумаге и слеза. Она плакала, отдавая это письмо! Плакала о своей несчастной любви!

Он подошел к столу, положил на него письмо и обратился к д'Альби:

– Вы знаете, от кого это письмо, виконт? – спросил он, пронизывая его взглядом.

– Я получил его из рук самой королевы с приказанием передать только в ваши собственные руки и обещал ей, что скорее умру, чем отдам это письмо кому-нибудь другому, кроме вас, ваша светлость.

– И вы дорого заплатили за свое обещание, виконт!

– Это была моя обязанность.

– У вас была сегодняшней ночью какая-то ссора, и вас теперь обвиняют в убийстве.

– Не угодно ли вашей светлости выслушать меня? – спросил д'Альби.

– Говорите, говорите! Вы мне очень нравитесь!

– Четыре дня тому назад я удостоился полного доверия ее величества королевы, она собственноручно отдала мне это письмо, и я почти тотчас же выехав из Парижа, безостановочно доскакал до морского берега. Я знал, насколько важно это письмо и какие могли быть последствия, если бы оно попало в чужие руки.

– Я слышал, что королева окружена шпионами.

– Да, именно шпионами королевы-матери. Они тотчас же узнали, что я нахожусь на пути в Лондон, и послали за мною трех наемных разбойников, вооруженных с головы до ног, которым было приказано схватить меня живым или мертвым и отнять у меня письмо.

– Как вы узнали об этом?

– Гм… В сущности, это моя тайна, ваша светлость, но я все-таки расскажу ее вам. Среди мушкетеров у меня есть три друга. Мы поклялись делить и горе, и радость и всегда стоять друг за друга, как за самого себя.

– Это отлично! Это мне нравится! А как зовут ваших друзей?

– Генрих де Сент-Аманд, прозванный Милоном д'Арасским, маркиз де Монфор и граф Фернезе, прозванный Каноником.

– Все это знатные, благозвучные имена! Значит, вас навсегда связывает святая дружба?

– Да, ваша светлость. Мы так дружны между собою, что если кто-нибудь обидит одного из нас, мы все четверо считаем себя обиженными.

– Ваши друзья с вами в Лондоне? Они проводили вас сюда?

– Нет, только до морского берега, ваша светлость.

– Но от кого же вы узнали, что за вами гонятся? – От моих друзей, которые совершенно случайно узнали о погоне.

– И они поехали за вами, когда узнали, что вы в опасности? – расспрашивал Бекингэм.

– Через час после того, ваша светлость.

– Где же они вас нагнали?

– В Диэппе, в то время, когда я собирался взойти на корабль.

– Но как же они узнали, к которому из портов вы поехали?

– Уж это просто по какому-то вдохновению, ваша светлость, а может быть, и рассчитали, что Диэпп был самым для меня удобным.

– Встретили они или разыскали ваших преследователей?

– У этих негодяев были отличные лошади, и они приехали в Диэпп одновременно со мной.

– Так что вы съехались все вместе.

– Я ужасно удивился, когда увидел на пристани мушкетеров! О том, что за мною гнались разбойники, я еще ничего не знал. Друзья мои нагнали их близ Диэппа и вступили с ними в схватку, но эти трусы способны убить человека только исподтишка! Они просто схитрили и сбежали от моих друзей.

– Ваших друзей было, вероятно, больше?

– Нисколько, ваша светлость. Их было трое против троих! Но негодяи знали, что такое королевские мушкетеры, и сообразили, что им лучше сбежать. Поскольку была ночь, то им это удалось. Друзья мои предупредили меня о них, но так как врага больше не появлялись, Сент-Аманд, Монфор и Фернезе вернулись в Париж, а я поехал сюда. Мне посчастливилось застать отходящий корабль, ветер дул попутный, мы простились…

– Но где же вы получили свою рану? Ведь у вас перевязана рука? – спросил Бекингэм, которому все больше нравился молодой мушкетер.

– Мошенников подкупила королева-мать, у них было много денег и они хорошо заплатили одному капитану, который не собирался отплывать, но вышел в море часом позже меня. Капитан им велел поднять паруса, и они неслись так быстро, что обогнали нас. Когда они проследовали мимо, я узнал их и понял, что мне предстоит. Мы высадились в Гастингсе. Я купил себе лошадь, сел на нее, поручил свою душу Пресвятой Деве и поскакал в Лондон.

– А ваши враги?

– Я каждую минуту был готов к тому, что они нападут на меня, и все время держал пистолеты наготове. Не знаю почему, только до Гринвича я доехал совершенно спокойно. Но отсюда они стали преследовать меня, что называется по пятам. Иногда я останавливался, чтобы они догнали меня, но они тоже останавливались. Я ужасно спешил! Когда мы въехали в Лондон, мне показалось, что они потеряли меня из виду. Я отправился в трактир «Дуглас», разузнал, где вы живете, снова вскочил на лошадь и направился к вашему дворцу. И вдруг, на подъезде к нему моя лошадь свалилась с ног!

– Я должен устроить так, чтобы вы не почувствовали этой потери, – сказал Бекингэм. Он подошел к столу, взял кошелек с золотом и протянул его виконту. Тот быстро отвел руку дающего.

– Золото тут ни при чем, ваша светлость! Я выполнял поручение моей королевы! А если уж вы хотите оказать мне милость, то дайте мне на обратный путь одну из ваших лошадей.

– Пожалуйста! Выберите сами лучшую лошадь из моей конюшни!

– Лучшую! Мне ее просто жаль, ваша светлость. Мы, мушкетеры, когда торопимся, не умеем беречь лошадей. Дайте мне выносливое и быстрое животное, а не лучшего вашего коня. Ну, а теперь я закончу свой рассказ. Когда мне сказали здесь, что я не смогу вас увидеть раньше сегодняшнего дня, я поехал в трактир «Дуглас», не зная, что мошенники уже стерегут меня там.

– Следовательно, несмотря на вашу осторожность, они чуть не овладели письмом!

– Точно так, ваша светлость. Они чуть не украли его у меня, когда я заснул в трактире. Однако, к моему и вашему счастью, я проснулся вовремя! Хоть разбойник и кольнул меня своим кинжалом, я не стал с ним церемониться и всадил ему шпагу в горло. Но он успел закричать. Прибежал хозяин, посетители, собрался народ. Приятели вора сумела всех настроить против меня, а потом мне пришлось познакомиться с вашей государственной тюрьмой.

– А ваши враги?

– Один поплатился за свои проделки жизнью, а другие два ушли целы и невредимы.

– Но ведь они непременно отомстят вам! Они станут подстерегать вас на обратном пути!

– Пускай себе стерегут, я свое дело сделал – письмо королевы доставлено вашей светлости.

– Однако вы действительно достойный доверия посол, клянусь частью! – воскликнул Бекингэм. – И знаете, не окажи вы и мне невознаградимую услугу, я просто стал бы завидовать королеве французской, что у нее есть такие слуги. Дать вам орден я не могу, это объяснило бы всем, где вы были во время вашего отпуска. Но требуйте от меня всего, чего хотите! К чему такая гордость с вашей стороны?

Поверьте, что я искренне хотел бы доказать вам свою признательность, виконт!

– Я уже достаточно вознагражден сознанием того, что исполнил повеление своей прекрасной королевы и доставил ее письмо по назначению.

– Признаюсь, я завидую зам, виконт. Вы возвратитесь к этой благороднейшей из королев, увидите ее, услышите от нее ласковые слова благодарности! За это можно отказаться от всякой другой награды, ибо что может сравниться с этим счастьем! И все-таки не откажите в моей просьбе принять от меня этот кинжал, – сказал Бекингэм, выбирая из роскошной коллекции оружия осыпанный драгоценными камнями кинжал и подавая его мушкетеру. – Носите его на память об этой минуте. Пусть это оружие защищает вашу честь, виконт. Я знаю, что отдаю его в благородные и верные руки.

– Благодарю вас, ваша светлость. От оружия я не откажусь и постараюсь не опозорить его! – ответил д'Альби.

– Когда вы думаете возвратиться в Париж, виконт?

– Как только ваша светлость предоставит мне обещанную лошадь.

– А когда вы попадете в Лувр?

– Через три-четыре дня, ваша светлость. Я сказал бы просто через три дня, но вы сами знаете, что море – не земля, оно капризно, на него полагаться нельзя.

– Хорошо. А не возьмете ли вы с собою ответ на письмо, которое доставили ко мне?

– С большим удовольствием. Если вам угодно будет доверить его мне.

– Но имейте в виду, что этот ответ настолько же важен, как и само письмо.

– Будьте уверены, ваша светлость, он будет доставлен в Париж так же верно, как и письмо. Разве только, что я сам погибну.

– То есть, что это значит?

– Ведь не могу же я поручиться за свою жизнь, ваша светлость, а мертвый человек, будь он даже мушкетер, не может сдержать свое слово.

Бекингэм на минуту задумался.

– Такой воин, как вы, всегда сможет справиться с двумя врагами, – промолвил он наконец.

– В открытом бою нам не раз случалось выступать одному против четырех, ваша светлость. Но ведь засады и подлые вылазки – совсем другое дело. Тут уж не поможет никакая сила, никакая храбрость.

– Проклятие! Вы совершенно правы, виконт! Но позвольте, я прикажу схватить ваших преследователей по поводу вчерашнего убийства и выпустить их только через четыре дня, когда вы будете уже в Лувре.

Бекингэм взял золотой колокольчик и хотел уже позвонить.

– Нет, подождите, ваша светлость! – остановил его мушкетер.

– Что? – удивился Бекингэм, не привыкший слушать чужих советов.

– Да, этого делать не следует! Поймите, ваша светлость, вырвавшись на свободу, эти мошенники станут хвастать, что мушкетер струсил перед ними и хлопотал, чтобы их спрятали в тюрьму. А этого я допустить не могу. Старший из этих негодяев, Антонио, бывший доверенный человек маршала Кончини, знаком со всем светом. Кроме того, я готов поставить один против ста, что они теперь уже на дороге к Гастингсу.

– Так я прикажу запереть Гастингский порт до тех пор, пока вы не доедете до Бричтона и оттуда не переправитесь в Диэпп, – сказал Бекингэм.

– Благодарю вас, ваша светлость, за заботу обо мне, только, право, это не стоит таких хлопот. Доверьте мне ваше поручение и будьте спокойны.

– Но подумайте, это письмо даже важнее того, что вы привезли мне.

– Ничего в мире не может быть для меня важнее письма королевы! Но если даже и так, поверьте, ваша светлость, что и с этим письмом я расстанусь только мертвый!

Бекингэм подошел к столу, взял перо и стал писать. Д'Альби заметил, что он писал на трех листах, но свернул и запечатал только один из них.

– Вот письмо, которое я доверяю вашей чести, виконт, – проговорил он наконец, обращаясь к мушкетеру. – На нем нет адреса, но вы сами знаете, кому следует передать его.

– Знаю, ваша светлость.

– И я могу положиться на ваше молчание?

– Клянусь честью, можете.

– Хорошо. А вот это – освободительное письмо. Передайте его коменданту Тауэра. Это – пропускное письмо. Где бы вы его не предъявили, вам везде окажут всяческое содействие. Может быть, оно пригодится вам в Гастингсе для того, чтобы добыть корабль.

– Благодарю вас, ваша светлость! – проговорил д'Альби, взял письма и спрятал их на груди под камзол, а приказ коменданту держал в руке наготове.

– Пойдите в мою конюшню, – продолжал Бекингэм, – выберите себе лошадь и отправляйтесь с Богом. Желаю вам всякой удачи и надеюсь, рано или поздно, встретиться с вами в Париже.

Бекингэм простился с мушкетером так дружески, как никогда и ни с кем прежде. Д'Альби откланялся и вышел, а Бекингэм тотчас же схватил письмо Анны Австрийской и страстно прижал его к губам.

– Он и не знает, что привез то, что для меня дороже всего на свете! – проговорил граф.

III. ШПИОН КОРОЛЕВЫ-МАТЕРИ

Побег королевы-матери из замка Блоа не мог не произвести впечатления на Людовика. Хотя он и не был способен оценить последствия того, что натворил по наущениям своего любимца Люиня, обстоятельства, тем не менее, заставили призадуматься даже его.

Между партиями короля и королевы-матери начиналась открытая борьба. На юге Франции, под Ангулемом, стояли друг против друга две враждебные армии. Одной из них предводительствовали знатнейшие приверженцы Марии Медичи, во главе другой стоял недавно произведенный в коннетабли и герцоги любимец короля Люинь, наглая гордость которого скорее вредила делу его повелителя, чем приносила ему пользу. Желание первенствовать и глупая дерзость этого человека вели только к тому, что с каждым днем дворяне один за другим переходили со стороны Людовика в лагерь королевы-матери.

Люинь вел дела даже хуже, чем Кончини, и все чаще раздавались голоса, утверждавшие, что перемена не улучшила, а ухудшила порядок вещей. Этот временщик обогащался за счет народной собственности гораздо энергичнее, чем это делали любимцы королевы-матери. С началом же междоусобной войны стало ясно, что в результате его бездарности военные дела короля обстояли все хуже. Солдаты были недовольны и роптали. Король, не получая проверенных известий с театра действий, следил за ними лишь по реляциям своего коннетабля, но уже и у него начинала зарождаться мысль, что он отдал управление своим войском не в те руки, что только благодаря неумелому руководству противники могут действовать так успешно.

Маркиза де Вернейль чутко подметила новое направление мыслей короля и тотчас же известила об этом королеву-мать, устроившую свою резиденцию в Ангулеме. Через несколько дней дежурный камергер доложил королю, что епископ Люсонский просит об аудиенции.

Ришелье, бывший великий милостынераздаватель, был вместе с остальными сторонниками Марии Медичи удален от двора в звании епископа Люсонского, а потому Людовика чрезвычайно удивило его появление. Но отказать ему в свидании король не решился, потому что человек этот занимал очень видное место в церковной иерархии, а Людовик, кроме того, что был ревностным прихожанином, ценил влияние духовенства на народ и дорожил им. Он приказал просить епископа.

Когда Ришелье вошел в кабинет короля, был уже вечер. Людовик сидел у своего письменного стола, на котором горели свечи, у камина были зажжены настенные лампы, но в обширном помещении все-таки царил какой-то полумрак, в котором высокая темная фигура епископа казалась особенно величавой и таинственной.

Заметив, что король работает, Ришелье остановился у дверей. На нем была длинная черная сутана, его выразительное, почти прекрасное лицо было бледно, большие черные глаза горели. Он быстро оглядел кабинет и остановил пытливый взгляд на короле. В этом взгляде было что-то мрачное, зловещее, но лишь только король окончил писать и оглянулся на вошедшего, он мгновенно приобрел выражение кротости, преданности и почтения.

– Признаюсь, не ожидал увидеть вас здесь, – бесстрастно произнес Людовик, – но как епископ Люсонский вы для меня всегда приятный гость!

– Горячо благодарю, ваше величество, – отвечал Ришелье, кланяясь и делая несколько шагов вперед. – Я приехал сюда с неспокойным и взволнованным сердцем. Неспокойным потому, что не знал, примете ли вы меня, ваше величество, взволнованным – по поводу всего случившегося.

– Об этом говорить не станем, – мрачно проговорил Людовик, – я не люблю, чтобы мне напоминали о том, что на юге моего государства разгорелась постыдная, предательская война!

– Мне достоверно известно, что об этом горячо сожалеют и в лагере противника, сир.

– В самом деле? Мне кажется, вы просто хотите сказать что-нибудь приятное для меня. Ведь если бы королеве-матери не вздумалось предпринять странную прогулку ночью в грозу из Блоа в Ангулем, дела не приняли бы такого оборота.

– Разумеется, ваше величество, нельзя не сожалеть и обо всех обстоятельствах, которые постепенно привели к таким печальным последствиям. Часто, когда я оставался наедине со своей душой перед Богом, я размышлял о том, за что постигло нас такое гонение, и нашел лишь один ответ: за злых советчиков, за их себялюбивое отношение к делу. Дошло до того, что Франция сама себя губит кровавой междоусобной войной, а мать и сын…

– Довольно! Ни слова больше об этом! – перебил его король, – расскажите лучше, чем вы занимались все это время.

– Главным образом, молитвою за ваше величество и за прекрасную Францию.

– Прекрасно! Но ведь не могли же вы молиться, не переставая.

– Вдали от двора и в тиши уединения я предался размышлениям и написал книгу, ваше величество.

– О чем? И как она называется?

– Наставление для христиан, ваше величество.

– Это труд, достойный епископа Люсонского! Но в чем же суть, главная мысль вашей книги?

– В ней говорится о христианской любви, сир, о любви, которая делает человека кротким и всепрощающим, – отвечал Ришелье, пристально взглядывая на короля.

– А! Понимаю! Только вот что я вам скажу. С этой любовью не проживешь, особенно если человеку суждено царствовать.

– Знаю, ваше величество, какое тяжкое бремя лежит на плечах правителя! Знаю и горько сожалею, что лишен возможности разделять это бремя, под которое с радостью подставил бы свои плечи, чтобы облегчить его тяжесть. На днях, когда я закончил свою книгу, и, отложив перо, призадумался над ее содержанием, впервые с полной ясностью представилось мне, какой ужасный контраст составляет жизнь в своей неотразимой действительности с мечтами и желаниями человека! В ту минуту я и решился ехать сюда, рискуя даже впасть в немилость, и на коленях молить вас, сир, восстановить мир!

При этих словах Ришелье действительно опустился на колени и протянул руки к королю, на которого сцена эта, видимо, сильно подействовала. Ришелье воспользовался произведенным впечатлением и продолжал:

– Да, государь, восстановите мир! Ведь эта страшная война грозит не только разорением прекрасной стране, которой вы правите, но и угрожает вашему трону!

– Встаньте, ваше преподобие! Скажите, что означают ваши последние слова?

– Простите меня, ваше величество, если сила моего желания блага вам и моему отечеству заводит меня слишком далеко. Но говорить иначе я не могу! Я должен высказать вам то, что наполняет душу и разум мой величайшим смятением и что лживые языки льстецов скрывают от вас. Я должен сказать вам правду, должен предупредить об опасности. И, повторяю, если скоро не будет заключен мир, не прекратится это ненужное противостояние, – трон может зашататься!

– Господин епископ! Как осмеливаетесь говорить мне это вы! Или уже вы не считаете меня больше королем Франции?!

– Нет, сир, именно потому что вы повелитель Франции, я и говорю вам это. Войска ваши уже несколько раз были разбиты; коннетабль расположил их так неудачно, что если бы неприятель захотел, произошло бы нечто небывалое: в несколько дней армия ваша была бы окружена и лишена возможности действовать.

– Скажите, пожалуйста, ваше преподобие, давно ли духовные лица стали так хорошо понимать военные дела?

– С тех самых пор, ваше величество, как они умеют любить своего государя и отечество!

– Хорошо! А кто доставил вам вести с юга, господин епископ? – мрачно – продолжал допрашивать Людовик, крепко скрестив руки на груди.

– Послы от ее величества королевы-матери.

– Так значит вы по-прежнему поддерживаете с ней отношения?

Ришелье утвердительно поклонился.

– А знаете ли вы, господин епископ, что это называется оскорблением величия? – быстро спросил король.

– Нет, государь, до сих пор не знал, разве мне могла прийти в голову мысль, что всякие отношения с женщиной, которая дала жизнь моему повелителю, могут называться оскорблением величия.

Глаза Людовика сверкнули бешенством, он впился ими в лицо человека, решившегося так отвечать ему. Ришелье видел, как мгновенно налилась кровью и вспухла гневная вена на его лбу.

– Я не думаю, что совершаю преступление, предпринимая все усилия, чтобы прекратить эту ужасную вражду, решаясь ради этого говорить вам такие вещи, как говорю теперь? Ваше величество, вы доверились недостойному человеку. Может быть, я первый решился прямо сказать вам об этом, но я знаю, что так думает вся Франция и с торжеством встретит тот день, когда вы отдалите от себя коннетабля.

– Вы обвиняете герцога Люиня, ваше преподобие, и делаете это, разумеется, по поручению королевы-матери?

– Ничуть, ваше величество! Если королева намерена продолжать борьбу, то не в ее интересах, чтобы вы противопоставляли ей более достойного и способного противника. Нет, сир, не королева-мать, а вся Франция признала герцога Люиня недостойным и бездарным человеком. Коннетабль подвергает опасности ваш трон, он разоряет Францию.

– Хорошо, ваше преподобие, я наведу справки, произведу расследование. Я вовсе не в таком заблуждении относительно герцога, чтобы не обратить внимание на всеобщее неудовольствие его действиями, я сам поеду в Ангулем.

– Ради Бога, ваше величество, не делайте этого! Последствия могут быть ужасные! Обратите внимание на внешних врагов нашего отечества, которые смотрят на нас с угрозой, покончите поскорее с этой усобицей, которая может довести страну до полного опустошения! Королева-мать протягивает вам руку примирения.

– Как! Значит, вы ее посол!

– Если вам угодно так называть мои действия, то да, сир, я посол ее величества, вашей матери.

– В таком случае возвратитесь к ней и передайте, что с моей стороны не может быть и речи об уступках. Я требую полной покорности.

– А если военное счастье изменит ее величеству, в чем будет состоять ее покорность, которой вы требуете, сир?

– Однако, кажется, у вас очень широкие полномочия! – вместо ответа воскликнул король.

– У ее величества лишь одно желание, сир: мир и только мир во что бы то ни стало! Она ждет вашего решения и надеется на свидание с вами. Следовательно, в ваших руках покончить с этим печальным делом, о котором ваша мать горько сожалеет, несмотря на свои успехи.

– Она действительно сожалеет, или только делает вид?

– В этом вашему величеству очень легко убедиться лично. Я только что просил вас о свидании.

– О свидании с кем?