Текст книги "Тайный гонец"

Автор книги: Геомар Куликов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

Глава 4. Военный совет

Жизнь началась у Ивы – лучше не надо! Кому трудный поход, а ему, по молодости лет, вроде забавы. И самое главное: дед Макарий – подле воеводы, а рядом с дедом, понятно, он, Ива.

С иными строг воевода – иначе нельзя: великое дело лежит на его плечах. А Ива вхож к воеводе, почитай, в любое время.

Что ни день, растёт войско Ивана Исаевича Болотникова. Не малая тому причина – письма, что расходятся через верных людей по близким и далёким землям.

В тех письмах сказано: не служить боярскому царю Василию Шуйскому, побивать бояр, дворян и других служилых людей, что держат сторону Шуйского. Земли их отнимать, оброков и других повинностей не платить.

Для бедного люда такие слова, что голодному – кусок хлеба.

Правду сказать: в то смутное время не всегда было понятно, кто за кого стоит. Зато крепко знали холопы и крестьяне, от кого шли все их беды-напасти. Доставалось многим богатым и знатным.

Не препятствовал тому воевода. Радовался он, глядя, как растёт войско. Прибавилось, однако, и забот. Не последняя из них: где добыть оружие. С дубиной и самодельной пикой недолго навоюешь против пушек Василия Шуйского.

Приказал воевода собрать военный совет.

Народу в горнице набралось – не протолкнёшься.

Ива – тут как тут, крутится под ногами. Иной раз и прикрикнут, а иной – за делом пошлют.

Одно худо: как начинается военный совет, хочешь не хочешь – иди вон. Так велел Иван Исаевич. А он скажет – как отрежет.

На том размышления Ивы и кончились. Шагнул через порог воевода. Ива сам знает – ему за порог.

Однако далеко не отошёл. Вдруг в нём объявится какая надобность?

Трудное дело – достать оружие. На дороге оно не валяется. Потому разговор в горнице долго шёл без толку. Собрались уже расходиться – поднялся дворянин Василий Гольцев, хозяин усадьбы, где третий день стоял Болотников.

– Дозволь сказать, воевода.

– Говори! – разрешил Болотников.

– Верстах отсюда в двадцати – монастырь. В нём оружия хватит на два твоих войска.

Степан Кривой стукнул кулаком по колену.

– Первые разумные слова слышу. Пошли меня, воевода, с отрядом. Дён через пять будет тебе оружие!

Василий Гольцев покачал головой:

– Тут не обойдёшься и тремя отрядами. Идти надо всем войском.

Около двери завозился тучный боярин Семён Лапин:

– Пока будем стоять у монастыря, Василий Шуйский соберёт войско.

Был Семён Лапин старинного, но обедневшего рода. Улыбнулось ему счастье: царь Борис Годунов пожаловал высоким боярским чином. Не долгим оказалось, однако, время царя Бориса.

Василий Шуйский не признал нового боярина. Подался Семён Лапин в лагерь Болотникова, где и он себя и другие его почитали боярином.

Заспорили Гольцев с Лапиным. Разгорячились. Того гляди, вцепятся друг другу в бороды.

Воевода поднял руку:

– Хватит браниться попусту. Сейчас спросим знающего человека, – и приказал: – Позвать старика Макария.

Высунулся наружу кто поближе к двери сидел, крикнул:

– Макария – к воеводе!

Вихрем сорвался Ива за дедом.

Малость спустя отворил дед Макарий дверь воеводиной горницы. Шагнул со свету не твёрдо. Сел подле Семёна Лапина.

Боярин зашипел рассерженным гусем:

– Куда прёшь?! Аль ослеп?

– И впрямь глаза едва видят божий свет, – ответил старик на всю горницу. – А что, иль не гожусь в соседи?

Лапин покосился на воеводу:

– Места не жаль. Медведем не лезь.

Чуть приметно усмехнулся воевода. Понятен ему боярский гнев. Непривычно сидеть рядом с мужиком. Да известно, каких кровей сам воевода. Оттого ближе ему советники из крестьян и холопов, чем спесивый боярин Семён Лапин.

Рассказал воевода старику, о чём речь.

– Ты в монастыре не один год жил, что думаешь?

Дед Макарий поглядел поверх воеводиной головы:

– Тут и думать нечего. Крепки монастырские стены. Съестного на год хватит. Оружия много. Хоть отрядом иди, хоть всем войском – застрянешь надолго.

– Стало быть, близок локоть, да не укусишь?

– Вроде того…

– Вот, – повернулся воевода к начальным людям, – и весь сказ про монастырское оружие.

– Нет, – возразил дед Макарий, – торопишься, воевода. То ещё полсказа. В норку, куда не пролезет медвежья лапа, мышь проскользнёт.

– Туманно говоришь.

– Отпусти меня с Ивой в монастырь. Глядишь, и оружие будет.

Смех поднялся в горнице.

Голос Семёна Лапина громче всех:

– Ну и развеселил, дед!

Негромко сказал старик, однако услышали все:

– В шутах смолоду не был. Поздно вроде бы сейчас.

Осёкся боярин.

А дед Макарий:

– Не вдвоём с мальчонкой мыслю таскать стопудовые пушки. Сильно злы крестьяне и холопы на монастырскую братию. Да и в самом монастыре немало таких, кому плохо живётся. На них надёжа.

Притихли начальные люди. Воевода спросил:

– А коль дознаются, зачем пришёл?

И опять дед Макарий поглядел поверх воеводиной головы, точно видел там, что другим видеть не дано.

– Стар я, чтобы бояться смерти.

– А мальчонка?

– Он про то знать не будет.

Воевода по горенке задумчиво пошагал.

Обронил коротко:

– Добро, дед. Иди.

Глава 5. Измена

Три деревни и усадьбу Василия Гольцева занял лагерь воеводы Ивана Болотникова.

Людей повсюду словно травы в поле. Не окинешь глазом.

Боярину Семёну Лапину отвели для постоя крестьянскую избу. Прежде бы и порога не перешагнул, а теперь живи – воевода приказал.

Сильно не в духе пришёл боярин с военного совета.

Подвернулся в сенях незнакомый мужик – по привычке ткнул кулаком в бок.

– Отойдь!

Мужик оскалил волком зубы, рванул с пояса нож:

– Убью!

Спасибо, Иван, верный слуга, оказался рядом. Заслонил господина грудью. Покривив душой, сказал мужику:

– То нашему воеводе первый помощник и советчик, а ты – «убью»…

Мужик поспокойнее:

– Руки больно длинны у твоего хозяина. Гляди, как бы не укоротили. Ноне это просто…

Долго Семён Лапин не мог отдышаться с перепугу.

Собрался было обедать на щербатом голом столе – в дверях Петрушка, сын хозяина усадьбы.

Нахмурился Семён Лапин.

А Петрушка чинно перекрестился на иконы, поклонился в пояс:

– Не гнушайся, государь Семён Михайлович. Батюшка мой приглашает отобедать вместе с ним.

Сощурились и без того заплывшие жиром глаза Семёна Лапина. Вспомнил военный совет. Хотел сказать крепкое слово. А Петрушка поклонился ещё ниже:

– Пусть, говорит, окажет милость холопу своему недостойному Ваське Гольцеву…

Напыжился Семён Лапин. А что делать, не знает. То ли хочет посмеяться над ним Василий Гольцев… То ли вправду оказывает уважение старшему по родословию.

Спросил осторожно, словно между прочим:

– Много ли соберётся гостей?

– Как можно, государь, с тобой вместе звать кого другого?

Поглядел Василий Лапин на щербатый пустой стол, сказал милостиво:

– Идём, что ли…

Хозяин встретил гостя у самого крыльца. Со многими поклонами проводил в дом к накрытому столу. Началась трапеза, неторопливая, обильная. Не чета походной, которой последнее время приходилось довольствоваться Семёну Лапину.

А между переменами блюд потекла беседа. Тоже неторопливая. И осторожная. Будто два пса принюхивались друг к другу, чтобы узнать: свой тот, другой, или чужой.

– Верно, будто воевода вышел из простых холопов? – спросил Василий Гольцев.

Насторожился боярин:

– Говорят… – И в свой черёд: – А ты пойдёшь за воеводой аль останешься?

– Рад бы пойти, – Василий Гольцев отвёл глаза, – да хозяйство держит. Самая страдная пора, сенокос. А там поспеет рожь, надо убирать. Непростые времена настали, того гляди, останешься без куска хлеба.

Семён Лапин вспомнил мужика с ножом. Лицо налилось кровью.

– Ноне всякий хам – над тобой пан.

Спохватился, не сказал ли лишнего.

А Василий Гольцев твёрдо:

– Верные слова. – Нагнулся через стол и в упор: – Каким ветром занесло к холопу под начало?

Поперхнулся Семён Лапин.

– Не бойся, разговор с глазу на глаз… – успокоил Василий Гольцев.

Помялся боярин. Неохотно выдавил:

– В ссоре наш род с Шуйскими. Не захотели его царём.

– А он тебя боярином? – И, не дав Семёну Лапину раскрыть рот, спросил: – Стало быть, нечистый попутал?

Промолчал Семён Лапин. А Василий Гольцев торжественно:

– У царя нашего, Василия Ивановича Шуйского, хочешь заслужить прощение?

– Как?.. – заморгал глазами боярин.

– Верному человеку будешь сообщать, что порешат на военных советах.

– На измену толкаешь? – запыхтел Лапин.

Поднялся из-за стола Василий Гольцев. В глазах будто ледяная вода из проруби застыла.

– Я верный слуга государю нашему Василию Ивановичу Шуйскому. Исполняю его волю. А изменники те, что пошли под начало к безродному холопу. И худо будет им, когда царь-батюшка побьёт воровские орды да поймает зачинщиков.

Поёжился Семён Лапин. Мурашки по спине забегали. Спросил с запинкой:

– А чего ты подбивал идти всем войском против монастыря?

– Завяз бы там воевода, словно муха в паутине. Тем временем государь Василий Иванович собрал бы свою рать. Уразумел? – Негромко позвал Василий Гольцев: – Пётр, войди.

На пороге, словно из-под земли, хозяйский сын.

Боярин вытаращил глаза: вот тебе и разговор с глазу на глаз!

Василий Гольцев бровью не повёл.

– Вот, батюшка Семён Михайлович, посылаю с войском Ивашки Болотникова своего сына. Что на советах услышишь аль так чего важного узнаешь – передай ему. Он уж – далее. – И снова негромко: – Теперь войди ты, Матвей.

И опять на пороге вырос малый.

– Племянник мой, – пояснил Василий Гольцев. – И его приметь. Ноне у него своё дело. А там, глядишь, встретится и с тобой.

«По рукам и ногам вяжет, злодей! – с тоской подумал боярин. – Однако ловок…»

– А теперь, – разлил хозяин дорогое заморское вино, – за государя нашего Василия Ивановича!

Стукнулись бокалами. Выпили.

– Мне пора, – сказал боярин. – Как бы воевода не хватился.

С честью проводили Семёна Лапина. С низкими поклонами.

А возвратившись в дом, Василий Гольцев сказал:

– Ты, Пётр, глаз не своди с боярина. Неладное почуешь, сам знаешь, что делать.

– Не оплошаю, батюшка.

– Ты, Матвей, пойдёшь следом за стариком Макарием и его приёмышем. Дорога до монастыря не дальняя, вёрст двадцать, а пропасть те двое по пути должны так, будто их и вовсе не было. Без следов и шуму. Да что тебя учить.

– Будет исполнено. – Матвей поцеловал дядькину руку.

Глава 6. Дорога не дальняя

Шагает Ива рядом с дедом Макарием. Весело ему и чуть страшно.

Совсем не нарочно, просто чтобы подождать деда, остался он в сенях, когда в горнице шёл военный совет. И услышал весь разговор про оружие. Теперь сил нет, хочется поговорить с дедом. А как? Деду-то и невдомёк, что знает он, Ива, куда и зачем они идут.

У деда Макария своя забота: крепкий мальчишка Ива, да всё ж не взрослый. А как дело обернётся, кому ведомо? Всякое может быть.

Медленно роняет дед слова:

– Вот тебе мой наказ: чтобы ни одна живая душа с сей минуты не знала, откуда идём, чтобы имя воеводы Ивана Исаевича выбросил ты напрочь из памяти до поры.

– Ладно, деда, – соглашается Ива.

– Понял ли? – переспрашивает дед.

– Понял, деда.

Недоумевает дед Макарий. Сколько знает Иву, расспросами бы должен закидать, а тут: «Ладно, деда», «Понял, деда». Неспроста это.

– Что не любопытствуешь, куда держим путь?

Боязно Иве говорить правду – может сильно рассердиться дед Макарий – и обманывать негоже деда.

– Знаю я, – признаётся Ива.

И торопливо рассказывает, как всё случилось.

Долго молча шёл дед Макарий. Потом сказал:

– Лучше бы тебе не слышать того разговора. Ну, да сделанного не переделаешь. Гляди не выдай: загубишь и себя, и меня, и великое дело.

– Неужто не знаешь: из меня, коли не захочу, клещами слова не вытянешь, – обижается Ива.

– Так-то оно так, – вздыхает дед Макарий, – только в монастыре и не таким, как ты, умеют развязать язык. Коли что, сыщи тайно иконописца Игнатия…

Видит Ива, тревожится дед Макарий. Услышал далёкие шаги сзади, спросил:

– Кто там?

– Мужик с котомкой.

– Конец теперь всем разговорам.

Не быстро двигается дед Макарий. Годы старые.

Догнал их прохожий. Скинул шапку:

– Здравствуйте, люди добрые!

– И ты здравствуй.

Кабы у деда глаза, как прежде, были, может, и заметил неладное. Рубашка на мужике дырявая, порты латаные-перелатаные. А лицом кругл да бел. Борода хоть и растрёпана, а стрижена аккуратно.

Однако худо видят дедовы глаза. Ива молод, ему невдомёк, что не простой мужик их догнал, а Матвей, переодетый племянник Василия Гольцева.

Идут, перекидываются с попутчиком степенными словами. Тот царя Шуйского и бояр поругивает. Жалобится на трудную крестьянскую жизнь. И бойкими глазами по сторонам зыркает.

Ищет для выполнения дядькиной воли подходящее место.

Кругом луга. Заливается жаворонок в синем небе. И всё на дороге, сзади или спереди, люди.

Спустились в ложок. Манит в нём ручеёк прохладной водицей. Возле ручейка, по обеим сторонам, густой тенью зовут кусты. Проворнее забегали Матвеевы глаза.

– Отдохнуть да поесть не грех, – сказал. Равнодушно так. Зевнул даже. Будто ему всё одно: здесь останавливаться или ещё где.

Дед Макарий притомился.

– Только подадимся малость в сторону, – сам же и предложил.

– Можно и так, – согласился Матвей.

Отошли шагов на сто. Сели в кустах. Им дороги не видать, их с дороги не разглядеть.

Скинули котомки. Разложили нехитрую снедь. Матвей лениво поднялся:

– Водицы изопью.

Спустился к ручью, лицо ополоснул, набрал в ладони воды, жадно напился.

Не таясь, с шумом пошёл обратно.

Две спины перед ним. Огляделся. Никого кругом. «Господи, благослови!» – проговорил одними губами. Из-за домотканых онучей потянул нож…

А дед Макарий и Ива сидят себе спокойно, не чуют, какая нависла над ними беда.

Затрещали кусты. Сунул Матвей нож обратно. Будто поправляет обувку. Скосил глаза. Идёт из кустов мужик. Выше Матвея на две головы. В плечах – косая сажень.

– Хлеб да соль, мужички! – Голос ровно у медведя, а лицо и глаза – Ива сразу приметил – добрые.

– Едим, да свой. А ты так постой да ступай домой, – огрызнулся Матвей.

– Нешто так встречают хороших людей? – спросил мужик.

– Кто тебя знает, каков ты есть.

– Садись, отведай, чем богаты, – пригласил дед Макарий.

Смирился Матвей. Тоже сел рядом.

Слово за слово, рассказал мужик:

– Гуляли у сестры на свадьбе. Домой возвращаюсь. Жена давно уехала с ребятишками, а я припозднился.

Солнце перевалило за полдень. Встал дед Макарий:

– Надобно засветло попасть в монастырь. Не пустят на ночь глядя.

Зашагали вчетвером.

Матвей, Василия Гольцева племянник, говорит мужику, который назвался Кузьмой Егоровым:

– Шёл бы вперёд. Мы, вишь, двигаемся потихоньку.

– И мне не к спеху. Жена, чай, не с пирогами ждёт, – засмеялся. – Доведу до самого монастыря.

И посмотрел на Матвея, как тому показалось, пристально.

Похолодело у Матвея всё внутри.

Никак, воевода послал вдогонку для охраны Макария своего человека?! Сберёг бог, не увидел тогда ножа в кустах. Такой одним махом дух вышибет…

Как мог беспечнее отозвался Матвей:

– Ну и ладно. Вместе веселее.

– То-то, я погляжу, ты шибко веселье любишь, – ухмыльнулся Кузьма.

Завиднелся вдали монастырь.

Возле монастыря – совсем темно стало – Кузьма скинул шапку, поклонился:

– Не поминайте лихом!

И пошёл своей дорогой. Потому что и вправду был это простой мужик Кузьма Егоров, возвращавшийся со свадьбы, а вовсе не охранный человек воеводы Ивана Исаевича.

И не знал он, что спас от верной смерти старика Макария и его приёмыша Иву.

Глава 7. За каменными стенами

Монастырь словно крепость. Суров и неприступен. Но три стороны – крутые обрывы и речка внизу. По четвёртую – глубокий ров с водой, а через него – мост.

Каменные стены и башни поглядывают высокими щелями-окошками. Сейчас – окошко, а коли нужно – бойница. Хоть стреляй через неё, хоть лей смолу на вражеских ратников.

Большие ворота окованы железом. Сбоку от ворот, тоже в железе, маленькая калитка.

Постучал в неё палкой дед Макарий. Никакого ответа.

Постучал громче. Тихо, не слыхать никого.

– Померли они, что ли? – осердился дедов попутчик. – Дай палку!

Загремел Матвей о железную дверь, впору услыхать покойнику.

Зашевелился кто-то за дверью. Окошко-глазок, что в двери было, изнутри открыл. Спросил сонным голосом:

– Кого принесло?

– Странники, отвори! – сердито крикнул Матвей.

– Зачем ещё?

– Молиться пришли.

– Над воротами – образ Спаса. Нешто ослеп? Помолись и ступай себе дальше.

– Куда ступать? Скоро ночь на дворе.

– Куда хошь, свет велик.

– Неужто уж странникам в монастыре нету хлеба и приюта?

– Кто свою братию хочет голодом морить, всякий сброд пускает, верно. Наш настоятель, что всему монастырю голова, – не таков. О братии печётся и монастырское добро не переводит на воров да гулящих людей. Так-то!

Закрылось окошко.

Выругался Матвей. Застучал в калитку сильнее прежнего.

– Открой, говорят! Худо будет!

– А ты не пужай, – зевнул привратный монах за окошком. – Не боюсь. А озоровать будешь, тебе ж несдобровать.

– Постой, – отодвинул Матвея дед Макарий. И сказал в окошко: – Ты ходишь в монастырскую церкву?

– В какую же ещё? – удивился голос за окошком.

– А росписи снаружи и внутри той церкви видал?

– Не слепой небось.

– А кто их делал, знаешь?

Замолчал монах. Видно, думал, не зря ли ввязался в пустой разговор. Всё ж таки ответил:

– До меня то было. Делал, сказывают, иконописец искусный Макарий.

– Верно. Теперь поди и скажи келарю аль самому настоятелю, что тот иконописец Макарий стоит перед воротами, а ты его не пускаешь.

Замолчал опять монах у окошка. Видать, сильно удивился.

Не менее того монаха удивился Матвей. А всех более – Ива. Сколько по свету с дедом Макарием странствовал, а такое слышал впервые.

– Не врёшь? – спросил, сомневаясь, монах.

– Келаря кликни! – сказал старик.

Долго томились перед калиткой дед Макарий, Матвей и Ива. Наконец стукнуло окошко – и строгий голос:

– Кто тут?

– Я, Макарий-иконописец.

Не сразу откликнулся строгий голос. Однако, помедлив, приказал:

– Впусти.

Заскрипела калитка. Ступили все трое через порог. Келарь – второй человек в монастыре после настоятеля – поднял фонарь, осветил их лица.

– Давненько не виделись, Макарий.

– Посвети-ка на себя, – сурово не то попросил, не то приказал дед Макарий. – Не узнаю.

– Бога ты забыл, Макарий, где тебе помнить божьих людей. – По сытому лицу келаря скользнула усмешка.

– Стало быть, ты, Савва, ноне келарь?

– Стало быть, так.

Почуял Ива: должно, не больно дружны были дед Макарий и нынешний келарь.

– Брат Серафим, – вырос рядом человек в чёрной одежде, проводи старца Макария с мальчишкой и странником. Передай, я велел накормить. Да открой пустую келью.

– Нет, – Ива не узнал голоса деда Макария, – сперва в церковь…

Брат Серафим поглядел на келаря, тот кивнул головой и медленно и степенно пошёл прочь.

В темноте горой возвышалась к небу церковь. Да решётчатыми окошками – свет. В дверь вошли – у Ивы глаза разбежались. Впереди иконы до самого верху. И кругом иконы. Перед ними горят разноцветные огоньки.

А главное, и стены, и столбы-колонны, и потолок – всё расписано яркими красками. Строго глядят бородатые люди. Стоят суровые воины.

Ива и прежде бывал в церквах, однако в деревянных, маленьких, с закопчёнными потолками и стенами.

Деда Макария за рукав потянул:

– Гляди, деда, красота какая!

Поднял голову, а у деда Макария по морщинистым щекам, растрёпанной бороде – слёзы.

– Ты что, деда?!

– Не вижу. Всё в тумане…

Вспомнил Ива разговор перед монастырской калиткой:

– Неужто это ты?

Опёрся дед Макарий, по привычке, на Ивино плечо, дрожит рука мелкой дрожью. Словно промёрз дед в зимнюю стужу и, войдя в избу, никак не может согреться.

– Я, Ива…

– Как же с глазами-то своими?

– Тут и попортил. Должно, краски были небезвредные. Своды расписываешь – в глаза нет-нет и брызнет с кистей… – Вытер дед Макарий ладонью лицо. Пошли. Всё одно не вижу. А ты наглядишься.

Свернул дед Макарий по выходе из церкви направо. Монах, брат Серафим, что шёл рядом:

– Налево надобно.

– Так ведь направо трапезная.

– Там старая была. Давно выстроили новую.

– Не худо живёте.

– С божьей помощью, – смиренно ответил монах.

– Поди, и сами не плошаете.

Смолчал монах.

В трапезной, где вкушали еду и питие монахи, было сейчас всего три человека. Облокотись о стол, проворно работал ложкой попутчик деда Макария и Ивы. Ему прислуживал монах с заплывшими от жира, поросячьими глазками. Да поодаль стоял келарь Савва.

Дед Макарий с Ивой переступили порог – оборвался разговор.

Все трое уставились на вошедших.

– С чем пожаловал в монастырь, раб божий Макарий? – спросил келарь.

– Жить осталось недолго. Хочу последний раз поглядеть на свою работу.

– Другого дела в монастыре нет?

Впились дедовы пальцы в плечо Иве.

– Донесли?

– Свет не без добрых людей…

– Он, что ли, добрый? – мотнул дед бородой в сторону недавнего своего попутчика, которого в полутьме трапезной видеть не видел, а слышал.

– Что ты? – притворно удивился племяш Василия Гольцева. – Я тебя впервой на дороге встретил.

– Старика – в угловую башню! – приказал келарь жирному монаху. – И чтобы ни одна живая душа о нём не знала. Так и брату, что в воротах стоял, передай.

– Не тронь! – с угрозой сказал Ива и, сжав кулаки, стал между дедом и монахом.

– Ой, испугал! – затрясся монах от хохота.

– Не торопись, Ива, – сказал дед Макарий, – всему свой час.

Увёл деда монах.

Келарь к себе Иву пальцем поманил и спросил спокойно, вроде дружелюбно даже:

– К кому старик Макарий шёл в монастырь?

– Не знаю, – ответил Ива. Однако не вытерпел и добавил: – А кабы и знал, всё одно не сказал.

– Пусть будет по-твоему. – Тонкие губы келаря тронула усмешка.

Вернулся жирный монах. Келарь ему:

– Мальчонку в сторожевую башню, вниз…

Ухмыльнулся жирный монах:

– Понятно. – Иве кулаком по шее. – Шевелись!

– Не торопись, брат Амвросий, – остановил келарь. – Верно сказал старик: всему свой час…